Глава 4

Небесному Хаусманну было три года, когда он увидел свет.

Позже, в зрелые годы, он будет считать это своим первым отчетливым воспоминанием, которое можно соотнести со временем и местом и которое определенно имело отношение к реальному миру — в отличие от иллюзий, обитающих на призрачной границе, которая отделяет реальный мир от фантазий ребенка.

Родители запретили ему покидать детскую. Он проявил непослушание, отправившись в дельфинарий — это темное и сырое место в чреве гигантского корабля «Сантьяго» считалось запретным. Но, по сути, его соблазнила Констанца, которая провела его по лабиринту железнодорожных туннелей, проходов, пандусов и лестниц туда, где спрятали дельфинов. Констанца была лишь двумя-тремя годами старше Небесного, но казалась ему почти взрослой и такой же запредельно умной. Все говорили, что Констанца — гений, что однажды — возможно, когда Флотилия завершит свое долгое неспешное путешествие, — она станет капитаном. Это говорилось полушутя, но в то же время почти серьезно. Небесный мечтал, чтобы она назначила его своим помощником, когда этот день наступит. Чтобы они сидели вдвоем перед панелью управления в главной рубке, которую он никогда не видел. Мечта не казалась смешной: взрослые постоянно твердили ему, что он тоже необычайно одаренный ребенок. Даже Констанца иногда поражалась идеям, которые он высказывал. Но позже Небесный напоминал себе, что, несмотря на весь свой ум, Констанца не безупречна. Она знала, как добраться до дельфинария, не попадаясь никому на глаза, но едва ли знала, как вернуться незамеченными.

Впрочем, приключение того стоило.

— Взрослые их не любят, — сказала Констанца, когда они подошли к резервуару, в котором находились дельфины. — Они хотят, чтобы дельфинов вообще не было.

Они стояли на скользкой от воды дренажной решетке. Резервуар представлял собой высокий стеклянный аквариум, залитый мертвенно-бледным светом, и уходил на десятки метров в темноту трюма. Небесный вгляделся в полумрак. Дельфины казались далекими серыми тенями в бирюзовой толще воды, их силуэты постоянно исчезали, дробясь на части, и вновь возникали среди причудливой игры световых бликов. Они казались не живыми существами, а, скорее, странными фигурами, отлитыми из мыла, — скользкими и не вполне реальными.

Небесный прижал ладонь к стеклу.

— Почему они их не любят?

— Знаешь, Небесный, с ними что-то не то, — сдержанно отозвалась Констанца. — Это не те дельфины, которые были на корабле, когда он улетел с Меркурия. Это их внуки, а может, правнуки — понятия не имею. Они никогда не видели ничего, кроме этого бассейна, и у них нет родителей.

— Я тоже не видел ничего, кроме этого корабля.

— Но ты не дельфин, тебе ни к чему просторы океана.

Констанца замолчала, потому что один из дельфинов поплыл к ним. Остальные его сородичи теснились в дальнем конце резервуара, возле устройства, состоящего из нескольких телевизионных экранов, на которых возникали какие-то изображения. Остановившись в толще прозрачной воды у самого стекла, животное неуловимо, но очевидно изменилось. Секунду назад оно казалось полупрозрачным миражом, а теперь это было крупное, потенциально опасное существо из мышц и костей. Небесный видел фотоснимки дельфинов в детской комнате, но это существо казалось незнакомым. Сетка тончайших хирургических шрамов опоясывала его череп, а вокруг глаз виднелись геометрически правильные выпуклости и борозды — контуры металлокерамических устройств, вживленных под кожу.

— Привет, — сказал Небесный, постучав по стеклу.

— Это Слик, — пояснила Констанца. — Во всяком случае, мне так кажется. Слик — один из самых старых.

Дельфин поглядел на него; челюсть изгибалась, точно в лукавой улыбке, взгляд казался одновременно и добродушным, и безумным. Потом он забился в воде, приблизив физиономию к лицу Небесного, и мальчик почувствовал, как стекло ощутимо завибрировало. Что-то появилось в воде перед Сликом, словно сотканное из пузырьков. Вначале это казалось узором завихрений, случайным, как пробные мазки на полотне художника, — но затем они начали обретать форму. Голова дельфина лихорадочно дергалась, как будто животное агонизировало, пораженное электричеством. Образ продержался лишь несколько секунд, но дельфин, несомненно, создал трехмерное изображение лица. Оно было не слишком детальным, но Небесный знал, что это не просто фантазия, созданная его подсознанием. Для этого изображение было слишком симметричным и пропорциональным. В нем присутствовало и чувство, скорее всего отражающее страх или ужас.

Закончив «работу», Слик удалился, презрительно махнув хвостом.

— Они тоже ненавидят нас, — сказала Констанца. — Но ведь ты не можешь укорять их за это, верно?

— Зачем Слик это сделал? И как?

— В «дыне» — видел такую шишку у него между глаз? — есть механизмы. Их имплантируют дельфинам, когда они совсем маленькие. Обычно с помощью этой «дыни» они издают звуки, но механизмы позволяют им лучше направлять звук, поэтому они могут рисовать пузырьками. К тому же в воде есть крошечные существа — микроорганизмы, которые светятся от звуковых колебаний. Люди, создавшие этих дельфинов, хотели получить возможность общаться с ними.

— Кажется, дельфины должны быть за это благодарны.

— Может быть — если бы им не пришлось переносить операции. И если бы у них было, где плавать, кроме этого ужасного места.

— Да, но когда мы достигнем Конца Путешествия…

Констанца посмотрела на него печальными глазами.

— Будет слишком поздно, Небесный. Во всяком случае, для этих дельфинов. Их уже не будет в живых. Мы будем взрослыми, а наши родители постареют или умрут.

Дельфин вернулся с сородичем чуть меньших размеров, и оба начали рисовать что-то в воде. Рисунок напоминал человека, раздираемого на части акулами, но Небесный отвернулся прежде, чем окончательно в этом убедился.

— К тому же они слишком далеко зашли, Небесный, — добавила Констанца.

Небесный снова повернулся к резервуару.

— И все же, они мне нравятся. Они все равно прекрасны. Даже Слик.

— Они плохие, Небесный. Психопаты… так говорит мой отец, — она произнесла это с некоторой неуверенностью, словно стыдясь, что проболталась.

— Мне все равно. Я вернусь и увижу их снова, — он постучал по стеклу и крикнул громче: — Я вернусь, Слик. Ты мне нравишься.

Констанца по-матерински похлопала Небесного по плечу. Она была чуть выше ростом.

— Это ничего не изменит.

— Я все равно вернусь.

Обещание, данное не столько Констанце, сколько самому себе, было искренним. Ему действительно хотелось понять дельфинов, общаться с ними и хоть как-то смягчить их боль. Он представлял себе бескрайние океаны Конца Путешествия, залитые светом, — Клоун, его приятель из детской комнаты, сказал ему, что там будут океаны. Он представлял, как дельфины неожиданно покинут это темное, унылое место и окажутся на свободе. Ему виделось, как они плавают с людьми и создают радостные звуко-образы в воде, а воспоминания о времени, проведенном на борту «Сантьяго» угасают подобно душному кошмару.

— Поторопись, — сказала Констанца. — Нам пора идти, Небесный.

— Ты приведешь меня сюда еще раз, ладно?

— Конечно, если ты этого хочешь.

Они покинули дельфинарий и пустились в обратный путь, пробираясь по закоулкам в темной утробе «Сантьяго», словно отыскивая дорогу в заколдованном лесу. Раз-другой они встречали взрослых, но Констанца вела себя так уверенно, что ни у кого не возникало вопросов — до тех пор, пока дети не оказались на территории небольшого отсека, который был хорошо знаком Небесному.

Именно здесь их обнаружил его отец.

Тита Хаусманна обитатели корабля считали человеком суровым, но добросердечным, человеком, авторитет которого был основан скорее на уважении, чем на страхе. Он нависал над обоими беглецами, но Небесный не почувствовал в нем настоящего гнева; лишь облегчение.

— Твоя мать сама не своя, — произнес отец. — Констанца, ты меня разочаровала. Я всегда считал тебя благоразумной.

— Он просто хотел посмотреть на дельфинов.

— Ах, дельфинов? — отец казался удивленным, словно ожидал не совсем такого ответа. — А мне показалось, что тебя интересовали спящие. Наши возлюбленные «момио».

«И они тоже, — подумал Небесный. — Но в первую очередь дельфины».

— А теперь ты расстроен, — продолжал отец. — Потому что дельфины оказались не такими, как ты ожидал, верно? Мне тоже их жаль. Но Слик и другие не в своем уме. Самое лучшее, что мы могли бы сделать, — это усыпить их всех, но им по-прежнему разрешено воспитывать свою молодь, и каждое последующее поколение будет…

— …поколением психопатов, — пробормотал Небесный.

— Да, — отец посмотрел на него с любопытством. — Верно. Еще более опасных. Вижу, твой словарный запас растет не по дням, а по часам, а потому стыдно было бы мешать процессу, не так ли? — он взъерошил Небесному волосы. — Я говорю о детской, юноша. Тебе не повредит побыть некоторое время в безопасности.

Не то чтобы Небесный ненавидел детскую, или она ему чем-то не нравилась. Но ссылка в детскую казалась настоящим наказанием.

— Я хочу видеть маму.

— Твоей мамы на корабле нет, Небесный. А если бы она была здесь, ты напрасно надеешься, что она изменит твою участь. Она скажет абсолютно то же самое. Ты проявил непослушание, и тебя придется наказать, — он повернулся к Констанце и покачал головой. — Что касается вас, юная леди, то мне кажется, вам обоим полезно будет некоторое время не играть вместе — не так ли?

— Мы не играем, — нахмурилась Констанца. — Мы разговариваем и исследуем.

— Да, — согласился Тит и тяжело глубоко вздохнул. — И посещаете отсеки, в которых вам строго запрещено появляться. Боюсь, это не может оставаться безнаказанным, — он заговорил мягче, как делал всегда, сообщая что-то действительно важное. — Этот корабль — наш единственный дом, и другого у нас не будет. Дом — это прежде всего убежище, безопасное место. Но и здесь есть места, куда ходить не следует. Не из-за каких-то чудовищ и прочих глупостей, а потому, что там опасно — и для взрослых тоже. Механизмы и энергетические системы. Роботы и отпускные колодцы. Поверь мне, я видел, что случается с людьми, которые посещают запретные места. Это не самое приятное зрелище.

Небесный ни на миг не усомнился в словах отца. Возглавляя службу безопасности корабля, где, по большому счету, сохранялось политическое и социальное равновесие, Тит Хаусманн занимался расследованием несчастных случаев и крайне редких самоубийств. И хотя Тит всегда оберегал мальчугана от конкретных описаний гибели, ожидающей на таком корабле, как «Сантьяго», воображение Небесного рисовало весьма яркие картины.

— Мне жаль, — сказала Констанца.

— Не сомневаюсь. Но это не отменяет того факта, что ты отвела моего сына на запретную территорию. Я поговорю с твоими родителями, Констанца, и не думаю, что они придут в восторг. А теперь беги домой, и, быть может, через неделю-другую мы пересмотрим ситуацию. Хорошо?

Она ничего не ответила — только кивнула — и ушла по одному из кривых коридоров, которые радиально расходились от перекрестка, где их встретил Тит. До жилища ее родителей было недалеко — жилые отсеки на «Сантьяго» располагались достаточно плотно. Однако проектировщики корабля старались избегать прямых маршрутов, если не считать аварийных лазов и железнодорожных линий, ползущих вниз по «хребту» корабля. Змеящиеся коридоры общественных помещений создавали впечатление, что внутреннее пространство корабля куда обширнее, чем на самом деле. Две семьи могли жить бок о бок, полагая, что обитают в противоположных концах жилого сектора.

Тит вместе с сыном направился домой. Небесный сожалел, что матери нет на борту, поскольку она — что бы там ни говорил Тит — обычно предписывала не столь строгие наказания. Он смел надеяться, что она уже вернулась, завершив работы на корпусе до конца вахты, и уже ожидает, когда они придут в детскую. Но ее там не было.

— В детскую, — приказал Тит. — Поиграешь пока с Клоуном. Я вернусь часа через два-три и выпущу тебя.

— Я не хочу туда.

— Правильно. Если бы хотел, что бы это было за наказание?

Дверь детской комнаты открылась. Тит подтолкнул сына внутрь, а сам остался за порогом.

— Привет, Небесный, — сказал Клоун. Он уже поджидал мальчика.

В детской было много игрушек. Некоторые из них умели поддерживать что-то вроде диалога и на первый взгляд даже казались подлинно разумными. Небесный сознавал, что эти игрушки предназначались для детей примерно его возраста и задуманы в соответствии с картиной мира, которая складывается у типичного ребенка на третий год жизни. Но большинство игрушек начали казаться ему примитивными и глупыми уже после второго дня рождения. Клоун был другим — не совсем игрушкой, хотя и не совсем и личностью. Клоун был с Небесным давным-давно, он был частью детской, но не всегда там находился. Еще Клоун не мог трогать вещи или позволять Небесному трогать себя, а когда говорил, то звуки его голоса доносились не совсем оттуда, где он стоял, — или притворялся, что стоял.

При этом нельзя было сказать, что Клоун существует лишь в воображении. Он видел все происходящее в детской и пунктуально доносил родителям Небесного, когда тот делал нечто заслуживающее порицания. Именно Клоун сообщил родителям, что Небесный сломал кресло-лошадку и что в этом — невзирая на заверения мальчугана — не было вины ни одной из «умных» игрушек. Небесный возненавидел Клоуна за это предательство — но ненадолго. Даже Небесный понимал, что Клоун был его единственным настоящим другом — если не считать Констанцы, и что он знал о существовании вещей, не доступных даже ее пониманию.

— Привет, — печально отозвался Небесный.

— Вижу, тебя заперли за посещение дельфинария.

Клоун одиноко стоял в строгой белой комнате, прочие игрушки были аккуратно спрятаны.

— Это было несправедливо, Небесный, ведь так? Я мог бы показать тебе дельфинов.

— Но не тех. Не настоящих. И ты мне их уже показывал.

— Но не таких. Смотри!

И внезапно оба они очутились в лодке, в море, под синим небом. Вокруг на гребнях волн, вспенивая воду, плясали дельфины, их спины блестели под солнцем, словно мокрые булыжники. Впечатление портили только узкие черные окна в одной из стен комнаты.

Однажды Небесный нашел в книге сказок картинку с изображением Клоуна в пестром наряде с буфами и большими белыми пуговицами. На его комичной физиономии, обрамленной взбитыми рыжими волосами под мягкой полосатой шляпой, постоянно сияла улыбка. Когда он дотронулся до картинки в книге, клоун шевельнулся и показал те же фокусы и забавные вещицы, что показывал его собственный Клоун. Небесный смутно помнил времена, когда эти трюки заставляли его смеяться и хлопать в ладоши, как будто ему не нужно было ничего на свете, кроме этих ужимок.

Теперь Клоун начинал ему понемногу надоедать. Он по-прежнему развлекал Небесного, но их отношения претерпели глубокие изменения, и пути назад не было. Отныне Клоун стал для Небесного объектом, который надлежало исследовать, анатомировать и тщательно измерить. Клоун чем-то напоминал рисунки пузырьками, которые создавали в воде дельфины, — правда, эта картинка была сделана скорее из света, чем из звука. И сейчас они были в лодке только понарошку. Под ногами был все тот же твердый и гладкий пол комнаты, куда его запер отец. Небесный не совсем понимал, как создается эта картинка, но она вполне могла сойти за реальность. Даже стены детской были невидимы.

— У дельфинов, которые живут в бассейне — у Слика и всех остальных, — есть какие-то механизмы, — сказал Небесный. Не мешает кое-что разузнать, пока он сидит в заключении. — Для чего им ультразвук?

— Чтобы помочь им фокусировать свой гидролокатор.

— Нет. Мне просто интересно, кто впервые придумал поместить их туда?

— А-а… Наверно, химерики.

— Кем они были? Они полетели с нами?

— Отвечая на второй твой вопрос — нет, хотя они очень этого хотели.

Голос Клоуна, чуть визгливый, дрожал и поэтому напоминал женский. Но в нем при любых обстоятельствах звучало бесконечное терпение.

— Не забывай: когда Флотилия покидала Землю, а потом орбиту Меркурия, чтобы выйти в межзвездный космос, в Солнечной системе все еще продолжалась война. Да, сражения к тому времени в основном закончились, но люди еще не договорились об условиях перемирия. Они еще ощущали себя «на тропе войны» и были готовы начать драку по первому сигналу. Были фракции, которым война казалась последним шансом что-то изменить. Некоторые из них к тому времени были просто организованными разбойничьими шайками, не более того. Химерики — точнее, те химерики, которые создали дельфинов, — определенно были из их числа. Вообще химерики достигли поразительных результатов в экспериментах с киборгами. Они сращивали себя и своих животных с механизмами. Но часть химериков пошла еще дальше. В итоге их стали избегать даже их соплеменники.

Небесный слушал и внимал тому, о чем рассказывал ему Клоун. Оценка воспитателем воспринимающих способностей Небесного была вполне адекватна. Клоун не углублялся в заумные рассуждения, одновременно заставляя Небесного сосредоточиваться на каждом слове. Небесный сознавал, что не все трехлетние малыши способны понимать подобные рассуждения, но это его ничуть не смущало.

— А дельфины?

— Они тоже созданы химериками. С какой целью — нам не известно. Возможно, химерики собирались завоевать океаны Земли и хотели сделать из них подводную пехоту. А может быть, это был просто эксперимент, который прервали из-за того, что война стала угасать. Как бы то ни было, агенты Южноамериканской Конфедерации отняли у химериков семейство дельфинов.

Небесный знал, что речь шла об организации, которая почти всю войну соблюдала нейтралитет. Ее интересы простирались далеко за тесные границы солнечной системы. Собрав себе в помощь горстку союзников, Конфедерация осуществила первую серьезную попытку человечества пересечь межзвездное пространство.

— И мы взяли Слика и остальных дельфинов с собой?

— Да, мы считали, что они пригодятся нам в Конце Путешествия. Но устранить искусственные образования, вживленные химериками, оказалось гораздо труднее, чем казалось. И мы оставили все как есть. Затем родилось новое поколение дельфинов, и обнаружилось, что они не могут общаться со своими родителями обычным способом, — если их организм не изменить. Поэтому мы скопировали эти включения и имплантировали молодняку.

— Но в результате эти дельфины стали психопатами.

Клоун изобразил легкое удивление и чуть помедлил с ответом. Позже Небесный поймет, что он «застывает», когда обращается к одному из его родителей или кому-нибудь из взрослых и спрашивает, как лучше отреагировать.

— Да… — промолвил, наконец, Клоун. — Но мы вряд ли в этом виноваты.

— Как не виноваты? В том, что держим их в трюме, где воды — несколько несчастных кубометров?

— Поверь мне, условия их нынешнего содержания значительно лучше, чем в опытной лаборатории химериков.

— Но ведь дельфины не могут об этом помнить, верно?

— Здесь они более счастливы.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я — Клоун, — вечно улыбающаяся маска его физиономии растянулась уж совсем неестественно. — Клоун всегда все знает.

Небесный собрался было спросить, что он имеет в виду, как вспыхнул свет. Это произошло внезапно, но совершенно беззвучно, свет был очень ярким и исходил из узких окон в одной из стен. Зажмурившись, Небесный увидел на сетчатке отражение окна — четкий, розовый прямоугольник.

— Что случилось? — спросил он, продолжая моргать.

Но с Клоуном, а заодно и со всей комнатой, происходило нечто непостижимое. В момент вспышки его фигура приобрела уродливые очертания, застывшая физиономия растянулась в разные стороны и словно растеклась по стенам. Лодка, в которой они как бы стояли, странно изогнулась вместе с остальной картиной. Очертания начали расползаться, а потом изображение точно кто-то размешал палкой.

Хуже того: сияющие фигурки на стенах, которые освещали комнату, потемнели, а затем почернели. Комната погрузилась во мрак. Только из высоко расположенного окна еще исходило слабеющее молочное свечение. Но и оно вскоре исчезло, и Небесный остался в кромешной темноте.

— Клоун? — окликнул Небесный, вначале спокойно, затем чуть более настойчиво.

Ответа не последовало. В этом было что-то странное и недоброжелательное. Небесный почувствовал, как что-то поднимается изнутри — волна парализующего страха и тревоги, нормальная реакция трехлетнего малыша на подобную ситуацию. Это ничем не напоминало проблески «взрослости» и прочие признаки раннего развития, которые обычно выделяли Небесного среди ровесников. Он вдруг стал просто одиноким маленьким ребенком, который потерялся в темноте и не понимает, что происходит.

Он снова окликнул Клоуна, на этот раз с отчаянием в голосе, — понимая, что Клоун уже ответил бы ему, будь это возможно. Нет, Клоун исчез. Детская, обычно залитая ярким светом, стала темной и холодной, вдобавок в ней воцарилась тишина, и он не слышал даже обычных шумов, наполняющих «Сантьяго».

Небесный направился туда, где должна была находиться стена, потом двинулся вдоль нее, надеясь найти дверь. Но когда дверь закрыта, она прилегает к стене вплотную, обеспечивая герметичность, и теперь он не мог нащупать даже тончайшей щели, чтобы обнаружить ее местонахождение. Внутри не было ни ручки, ни кнопки. Обычно — когда Небесный не был наказан — дверь открывал Клоун, стоило только попросить.

Но на ситуацию нужно как-то реагировать, причем адекватно, нравится ему способ реагирования или нет. И Небесный заплакал — чего не помнил за собой уже давно.

Мальчуган плакал до тех пор, пока не выплакал все слезы, а в глазах не защипало. Потом снова окликнул Клоуна, внимательно прислушался — и опять ничего не услышал. Он принялся кричать, но это не помогло. Попытки пришлось оставить, когда в горле стало першить.

Он пробыл в одиночестве не более двадцати минут, но ему казалось, что они растянулись в час, затем в два и, наконец, в долгие и мучительные десятки часов. Одиночество показалось бы ему долгим при любых обстоятельствах. Но он не понимал, что произошло на самом деле и подозревал, что отец затеял все это, чтобы наказать его построже. Время тянулось и тянулось, превращаясь в вечность. Потом мысль о том, что это затеял Тит, стала казаться ему нелепой. Тело его все еще дрожало, но мозг уже принялся перебирать еще более неприятные трактовки событий. Он представил себе, что детская неким образом отделилась от остального корабля и падает в космосе, удаляясь от «Сантьяго» и от Флотилии — а когда это обнаружится, будет уже поздно. Или, может быть, корабль захватили чудовища. Они бесшумно истребили на борту все живое, и только он один остался в живых, потому что чудовища его еще не нашли, но со временем непременно найдут…

За одной из стен комнаты что-то зашуршало.

Разумеется, это были взрослые. Некоторое время они возились с дверью, пока не убедили ее открыться — а когда убедили, луч янтарного света протянулся к нему по полу. Первым вошел отец, а потом еще четверо или пятеро человек — Небесный не знал, как их зовут. Они были высокими, сутулыми и казались темными силуэтами, а свет фонарей делал их лица пепельно-серыми и хмурыми, точно у королей из книжки сказок. Вместе с ними в комнату ворвался воздух. Он был холодным, как никогда, и малыш задрожал еще сильнее. Взрослые резкими толчками выдыхали пар, точно огнедышащие драконы.

— Он цел, — сказал отец одному из взрослых.

— Ну, вот и славно, Тит, — отозвался тот. — Отвести его куда-нибудь в безопасное место… а потом начнем пробираться на корму.

— Иди сюда, Шайлер, — отец присел на корточки и протянул к Небесному руки. — Иди ко мне, мой мальчик. Все в порядке. Незачем так волноваться. Ты плакал, верно?

— Клоун ушел, — еле выговорил Небесный.

— Клоун? — переспросил кто-то.

Отец обернулся.

— Базовая образовательная программа детской комнаты. Вспомогательные процессы, похоже, накрылись первым делом.

— Заставь Клоуна вернуться, — сказал Небесный. — Пожалуйста…

— Попозже, — ответил отец. — Клоун… отдыхает, вот и все. Он вернется, не успеешь и оглянуться. Хочешь пить, сынок? Или поесть?

— Где мама?

— Она… — отец запнулся. — Сейчас она не может прийти, Шайлер, но она передает тебе привет.

Небесный увидел, как один из мужчин тронул отца за руку.

— Ему будет спокойнее с другими детьми, Тит. В главной детской.

— Он не такой, как другие дети, — возразил отец.

Вскоре они вывели Небесного из комнаты, на холод. Коридор уходил вправо и влево, в темноту, прочь от лужиц света, которые оставляли фонари взрослых.

— Что случилось? — спросил Небесный. Он впервые осознал, что поколеблен не только его внутренний космос. Что бы ни случилось, оно коснулось и мира взрослых. Он никогда прежде не видел корабль таким.

— Кое-что очень, очень плохое, — сказал отец.