Глава 3

— Сэр? Ужин будет подан на нижней палубе через пятнадцать минут. Если вы желаете присоединиться к пассажирам…

Я подскочил. Я не слышал шагов по лестнице, ведущей на смотровую палубу, и полагал, что нахожусь здесь совершенно один. Все прочие пассажиры разошлись по своим каютам сразу после посадки — путешествие было слишком коротким, чтобы стоило распаковывать багаж… а я поднялся на смотровую палубу, чтобы понаблюдать за отправлением. Конечно, мне предоставили каюту, но распаковывать было нечего.

Подъем начался с нереальной плавностью. Вначале казалось, что мы вообще не двигаемся. Ни звука, ни вибрации — только жутковатое плавное скольжение вверх, еле заметное, но постоянно набирающее скорость. Я посмотрел вниз, пытаясь разглядеть сектантов, но угол подъема позволял заметить лишь несколько случайных фигур — хотя прямо под нами должна была находиться масса народу. Мы как раз проходили через потолочную диафрагму.

Я обернулся. Голос, который меня напугал, принадлежал не человеку, а слуге. У него были телескопические руки и нарочито безликая голова. Туловище сходилось на конус, образуя осиную талию, но ниже — ни ног, ни колес. Он двигался благодаря прикрепленному к потолку рельсу, с которым был соединен с помощью торчащего из спины изогнутого стержня.

— Сэр? — начал он снова, на этот раз на языке норт. — Ужин будет подан…

— Ничего не нужно. Я понял тебя с первого раза.

После короткого раздумья я решил, что риск будет меньше, если я присоединюсь к остальным аристократам. Мое уединение вряд ли сочтут проявлением высокомерия. По крайней мере, сев с ними за стол, я смогу удовлетворить их любопытство, представ им в образе некоего вымышленного персонажа — и это лучше, чем позволить их воображению разыграться, приписывая необщительному незнакомцу самые невообразимые качества на свое усмотрение. Я перешел на норт — практика не помешает — и добавил, что присоединюсь к остальным через четверть часа, так как хочу еще немного полюбоваться панорамой.

— Прекрасно, сэр. Я закажу для вас место за столом.

Робот развернулся вокруг оси и тихо выскользнул с палубы.

А я вернулся к иллюминатору.

Не знаю, что именно я собирался увидеть. Но зрелище, которое предстало моим глазам, оказалось совершенно неожиданным. Мы прошли сквозь потолок вестибюля посадочной площадки, но терминал был гораздо выше, так что мы продолжали подниматься сквозь верхнюю часть здания. Именно здесь, как я понял, можно было увидеть высшее выражение одержимости поклонников Небесного Хаусманна. После того как его распяли, сектанты сохранили тело, забальзамировав и покрыв особым составом, отливающим свинцовым зеленовато-серым блеском, а затем поместили его здесь, на гигантском конусообразном выступе, который торчал из одной стены, почти касаясь спирали. В результате труп Хаусманна напоминал резную фигуру под бушпритом гигантского парусника.

Небесный был обнажен до пояса, руки широко разведены в стороны. Он висел на крестовидной конструкции из металлического сплава. Голени были связаны, в кисть правой руки (не в ладонь: похоже, в программе вируса, вызывающего стигмат, была ошибка) вбит гвоздь, еще один металлический штырь пробивал отсеченную по локоть левую руку. К счастью, эти подробности, равно как и страдание, навсегда застывшее на лице Хаусманна, не слишком бросались в глаза благодаря обработке, которой подвергли тело. Но, хотя черты лица различить было невозможно, боль читалась в изгибе его шеи, в судорожно стиснутых челюстях, как бывает во время агонии у людей, пораженных электричеством. Лучше бы они убили его током, подумалось мне. Это было бы милосерднее, какие бы преступления он не совершил.

Впрочем, так было бы слишком просто. Ведь они казнили преступника, совершившего ужасные деяния, но прославляли человека, подарившего им весь мир. Распиная его, почитатели выражали свое обожание не менее горячо, чем свою ненависть.

Времена меняются, а люди остаются прежними.

Подъемник прошел лишь в нескольких метрах от Небесного, и я невольно содрогнулся. Я вдруг понял, что хочу удалиться отсюда как можно быстрее. Безмерный космос словно превратился в эхокамеру, заполненную отголосками бесконечной боли.

У меня зачесалась ладонь. Зажмурившись, я тер ее о поручень, пока мы не миновали причальный терминал, продолжая подниматься сквозь ночь.

— Еще вина, мистер Мирабель? — спросила супруга одного из аристократов, похожая на лисицу, сидящая напротив меня.

— Нет, — я вежливо промокнул губы салфеткой. — Если не возражаете, я удалюсь. Хочу полюбоваться видом, пока мы поднимаемся.

— Какая жалость, — сказала женщина, разочарованно поджимая губы.

— О да, — подхватил ее муж. — Мы будем скучать без ваших историй, Таннер.

Я улыбнулся. По правде говоря, я просто валял дурака, перманентно поддерживая светскую беседу в течение часа, пока мы ужинали. То и дело я оживлял разговор пикантным анекдотом — но лишь с целью заполнить неловкие паузы, которые повисали над столом всякий раз, когда тот или иной гость делал высказывание, способное, с точки зрения переменчивого аристократического этикета, показаться неделикатным. Не раз мне приходилось разрешать споры между северными и южными фракциями, выступая с речью от лица всей группы. Моя маскировка была не самой убедительной, поскольку даже северяне, кажется, поняли, что я не имею к южанам никакого отношения.

Но это едва ли имело значение. Я смог заставить билетершу принять меня за аристократа и сказать мне больше, чем кому бы то ни было. Эта маска позволила мне смешаться с аристократами — но рано или поздно я смогу отбросить ее. Ведь я не был в списке тех, кого разыскивают службы безопасности. Я просто человек с темным прошлым и несколькими сомнительными связями. Нет ничего плохого и в том, чтобы называть себя Таннером Мирабелем — это было куда безопаснее, чем пытаться смастерить из ничего правдоподобную аристократическую родословную. К счастью, это совершенно нейтральное имя, оно вряд ли вызовет какие-то ассоциации с историей аристократии или иными историческими событиями. В отличие от моих сотрапезников, я не смог бы проследить свое происхождение до высадки Флотилии. Скорее всего, Мирабели появились на Окраине спустя полвека после этого. По меркам аристократии я был просто неотесанным выскочкой, но никто не позволит себе подобных нетактичных намеков. Все они были долгожителями, и их родословная восходила если не к Флотилии, то к временам пассажирского манифеста, с одним или двумя сомнительными поколениями — и вполне естественным было предположить, что я обладал столь же пышной генеалогией и доступом к тем же терапевтическим технологиям.

Но хотя Мирабели и прибыли на Окраину Неба спустя много лет после Флотилии, они не принесли с собой никаких решений, позволяющих обеспечить долгую жизнь. Возможно, в первом поколении срок их жизни превышал продолжительность жизни обычных людей, но этот признак не передался их потомкам.

Впрочем, мне это все равно было не по карману. Кагуэлла платил мне прилично, но не настолько, чтобы я мог позволить себе разоряться подобным образом, пополняя бюджет Ультра. Впрочем, это не имело значения — почти. Препаратами пользуется от силы один из двадцати жителей этой планеты. Остальные девятнадцать либо по уши погрязли в войне, либо собирают крохи на жизнь в ее закоулках. Главная проблема состоит в том, чтобы дожить до следующего месяца, а не до следующего века.

Вот почему я оказался в довольно щекотливом положении, едва разговор зашел о технологиях долгожительства. Я попытался непринужденно развалиться на стуле и позволить словам витать вокруг меня, но едва возникал спор, как мне навязывали роль судьи. То и дело кто-нибудь изрекал: «Таннеру это, конечно, известно», — и поворачивался ко мне, чтобы услышать окончательное суждение, которое выведет из тупика. Оставалось отговариваться общими фразами, например «Это непростой вопрос…», или: «Очевидно, это касается более глубоких аспектов проблемы», или: «С моей стороны было бы неэтично распространяться далее на эту тему, ввиду соглашений о конфиденциальности, и прочее. Ведь вы меня понимаете?..»

Где-то через час я созрел для того, чтобы уединиться.

Поднявшись из-за стола, я извинился и покинул компанию, после чего поднялся по винтовой лестнице, ведущей на смотровую палубу над жилым уровнем и столовой. Перспектива сбросить шкуру аристократа неожиданно показалась весьма заманчивой. Впервые за последние часы во мне затеплилось ощущение профессионального удовлетворения. Все под контролем. Очутившись наверху, я приказал слуге отсека приготовить мне «гвиндадо». Хмель слегка ударил в голову, но даже это не показалось мне неприятным. У меня еще масса времени, чтобы протрезветь: ясность ума и хватка наемного убийцы понадобится мне не раньше, чем через семь часов.

Теперь мы поднимались быстро. Едва покинув «причал», подъемник увеличил скорость до пятисот километров в час, но ему все равно понадобится сорок часов, чтобы достичь орбитального терминала. Впрочем, за пределами атмосферы скорость возросла вчетверо — это случилось во время первой перемены блюд.

Смотровая палуба была в моем распоряжении.

Остальные пассажиры, покончив с ужином, разбредутся по пяти отсекам над помещением столовой. В подъемнике с комфортом могут разместиться пятьдесят человек, и он не будет казаться переполненным, но сегодня нас было здесь всего лишь семеро, включая меня. Общее время подъема составляет десять часов. Движение станции по орбите Окраины Неба синхронизировано с обращением планеты. Таким образом, станция постоянно висит над Нуэва-Вальпараисо, то есть строго над экватором. Насколько мне известно, на Земле строили звездные мосты, уходившие на высоту тридцати шести тысяч километров. Но скорость вращения Окраины Неба чуть больше, а сила притяжения чуть слабее, и синхронная орбита находится на шестнадцать тысяч километров ниже. При всем при том длина нити составляет двадцать тысяч километров — представьте, какому напряжению подвергается верхний километр под весом девятнадцати тысяч километров, которые находятся ниже. Сама нить полая, ее стенки сделаны из структурированного алмаза — с уплотненной кристаллической решеткой, как у пьезокварца, — а вес, судя по тому, что я слышал, что-то около двадцати миллионов тонн. Я шагал по отсеку и размышлял о крошечном дополнительном давлении, которое создает каждый мой шаг. Потягивая коктейль, я гадал о том, насколько инженеры приблизились к предельному напряжению, конструируя лифт, и какой запас прочности заложили в эту систему. Затем более рациональная частица моего разума напоминала мне, что сейчас по нити движется лишь ничтожно малая доля транспортного потока, который она могла бы нести. И я, обходя палубу, почувствовал твердую почву под ногами.

Рейвич… Интересно, хватит ли сейчас ему духу выпить?

Панорама могла быть более впечатляющей, но даже там, где ночь еще не опустилась, Полуостров скрывался под пологом дождевых облаков. Поскольку орбита планеты была низкой и асимметричной, сезон дождей наступал каждые сто дней — такой здесь короткий год — и длился не меньше десяти-пятнадцати дней. Над резко закругленным горизонтом нежная голубизна неба сменялась густым ультрамарином. Я уже видел яркие звезды, а прямо над нами, на верхнем конце нити, неподвижно висела одинокая звезда орбитальной станции — до нее было все еще очень далеко. Я решил вздремнуть на пару часов. Солдатские годы научили меня почти звериной способности восстанавливать силы за час или два неглубокого сна. Усталость навалилась разом, словно прорвалась плотина. Я почти на месте, а посему не помешает чуточку расслабиться.

— Сэр?

Я снова вздрогнул, но на этот раз слегка, поскольку узнал голос слуги. Робот продолжал с обычной вежливостью:

— Сэр, вас вызывают с поверхности. Я могу переадресовать вызов в вашу каюту, или вы желаете поговорить здесь?

Возможно, стоило вернуться в каюту, но мне не хотелось лишать себя такого прекрасного зрелища.

— Соединяй здесь, — сказал я. — Но прерви вызов, если кто-нибудь будет подниматься по лестнице.

— Слушаюсь, сэр.

Дитерлинг, разумеется, — больше некому. Он явно не в Доме Рептилий, но, по моей оценке, должен находиться где-то на полпути или даже ближе. Рановато для сеанса связи — честно говоря, я вообще не ожидал вызова, — но волноваться не о чем.

Однако появившиеся в окне подъемника лицо и плечи принадлежали Васкесу — Красной Руке. Камера, очевидно, находилась где-то в помещении; она состыковала изображение так, будто мы с ним стояли лицом к лицу, поскольку он смотрел мне прямо в глаза.

— Таннер… Послушай-ка меня, парень.

— Я слушаю, — отозвался я. Надеюсь, он не заметил невольного раздражения в моем голосе. — Стряслось нечто важное, из-за чего ты решил достать меня здесь, Красный?

— Заткнись, Мирабель. Через полминуты твоя улыбка исчезнет, — голос Васкеса предвещал неприятности, но угроза явно исходила не от него.

— В чем дело? Рейвич снова надул нас?

— Не знаю. Я приказал ребятам добыть дополнительную информацию и абсолютно уверен, что он находится на нити — на один или два подъемника впереди тебя.

— Но ты вызвал меня не поэтому.

— Да. Я вызвал тебя потому, что кто-то убил Змею.

— Дитерлинга? — машинально отреагировал я.

Как будто это мог быть кто-то другой.

— Ну да, — кивнул Васкес. — Один из моих парней нашел его с час назад, но не знал, с кем имеет дело, и поэтому новость пришла ко мне не сразу.

Казалось, мои губы произносят слова без сознательного участия мозга.

— Где он? Что случилось?

— Он был в твоей тачке — она все еще стоит на Норквинко. С улицы не видно, есть ли кто-нибудь внутри; нужно приглядеться внимательнее. Мой парень просто проверял машину и обнаружил в ней Дитерлинга. Он еще дышал.

— Что произошло?

— Кто-то застрелил его. Должно быть, поджидал неподалеку от того места, где стояла тачка, потом ошивался неподалеку, пока Дитерлинг не вернулся с моста. Дитерлинг сел в машину и собирался отъехать.

— Как его застрелили?

— Не знаю, парень. По-твоему, я тут распоряжаюсь судебно-медицинской клиникой? — Васкес прикусил губу, затем продолжал: — Кажется, из лучевика. На близкой дистанции, в грудь.

Я посмотрел на бокал гвиндадо, который еще держал в руке. Стоять и разговаривать о смерти моего друга, потягивая коктейль, точно на светской вечеринке… Абсурд. Но поставить бокал было некуда.

Сделав еще глоток, я ответил, удивляясь собственному спокойствию:

— Я тоже предпочитаю лучевик — но не для того, чтобы пришить кого-нибудь без лишнего шума. Луч дает более яркую вспышку, чем любое стрелковое оружие.

— Но не при выстреле в упор — это все равно что ударить ножом. Мне жаль, парень, но, похоже, так оно и случилось. Приставили ствол вплотную, ни вспышки, ни звука — и все шито-крыто. Вечером гуляли толпы людей. Кто-то устроил поджог у моста, так что для местных это был повод устроить веселую ночку. Не думаю, что кто-то заметил вспышку, Таннер.

— Дитерлинг не позволил бы подстрелить себя вот так, запросто.

— Может, его застали врасплох.

Я подумал об этом. Подсознательно я уже начал примиряться с фактом смерти, но для того, чтобы сделать выводы — не говоря уже о том, чтобы выйти из эмоционального шока, — нужно не в пример больше времени. Однако уже сейчас я мог заставить себя задать правильные вопросы.

— Если его застали врасплох, то он был невнимателен либо принял убийцу за кого-то знакомого. Говоришь, он все еще дышал?

— Да, но был без сознания. Не думаю, что мы могли бы сделать для него больше, Таннер.

— Ты уверен, что он ничего не сказал?

— Только не мне и не парню, который нашел его.

— А этот парень, случайно, не из тех, кого мы видели вечером?

— Нет, он из моих ребят, которые следили весь день за Рейвичем.

Так оно и будет продолжаться, подумал я. Васкес не проявлял желания углубляться в подробности, если только не выбивать из него ответы с пинками и бранью.

— И что? Как давно этот тип у тебя на службе? Дитерлинг когда-нибудь встречал его прежде?

Мучительно медленно, но до него начал доходить смысл моих вопросов.

— Да ты что, приятель! Мой человек никоим образом не мог быть в этом замешан. Клянусь тебе, Таннер!

— Я бы не стал снимать его со счетов. Это относится ко всем, кого мы встречали вечером — включая тебя, Красный.

— Я бы не стал его убивать. Я хотел, чтобы он взял меня охотиться на змей.

В этих словах было что-то трогательно-эгоистичное, а потому они вполне могли быть правдой.

— Что ж, ты упустил свой шанс.

— Я здесь ни при чем, Таннер.

— Но Мигуэля убили на твоей территории, верно?

Он собирался ответить, а я собирался спросить его, что он сделал с телом и что намеревался сделать потом, но изображение Васкеса растворилось в помехах. В тот же миг вокруг нас словно разом вспыхнуло небо, и все вокруг потонуло в мертвенно-белом сиянии.

Это длилось лишь долю секунды.

Но ее вполне хватило. Жесткий разряд матово-белого света показался мне чем-то знакомым, как будто я видел его однажды раньше. А может, не однажды? Я порылся в памяти и вспомнил фейерверк из белых гвоздик на фоне звездной тьмы.

Ядерные взрывы.

Освещение на подъемнике мигнуло. На эту пару секунд я почувствовал, что стал легче, потом все стало по-прежнему.

Кто-то взорвал атомную бомбу.

По-видимому, нас зацепило электромагнитным импульсом. Я не видел ядерной вспышки с детства. Один из маленьких плюсов нашей войны состоит в том, что до применения оружия массового поражения дело обычно не доходит. Я не мог определить силу взрыва, не зная расстояния до вспышки, но отсутствие грибовидного облака указывало, что бомбу взорвали высоко над поверхностью планеты. Полная бессмыслица. Конечно, ядерный взрыв мог быть началом атаки — но сейчас не самое подходящее время для боевых действий. Высотные разряды? Еще меньше смысла — сети военных коммуникаций защищены от поражения электромагнитными импульсами.

Быть может, просто случайность?

Я раздумывал над этим еще несколько секунд, после чего услышал быстрые шаги вверх по винтовой лестнице между вертикальными «штабелями» отсеков подъемника. Это был один из аристократов, с которыми я ужинал. Я не потрудился припомнить его имя, но левантийское сложение и золотисто-коричневая кожа почти наверняка выдавали в нем северянина. Он был одет весьма вычурно, его длинный, до колен, сюртук переливался всеми оттенками изумруда и аквамарина. Аристократ был взволнован. За его спиной, на последней ступеньке лестницы, замерла его похожая на лисицу жена, она настороженно поглядывала на нас обоих.

— Вы видели это? — спросил он. — Мы поднялись сюда, чтобы посмотреть — у вас тут наилучший обзор. Вспышка была довольно мощная. Она даже напомнила…

— Ядерный взрыв? — договорил я. — Думаю, так оно и было, — перед глазами у меня все еще плавали отпечатавшиеся на сетчатке призрачные розовые пятна.

— Слава Богу, что он не случился ближе.

— Посмотрим, что говорят общественные сети, — произнесла женщина, глядя на дисплей устройства, похожего на браслет. По-видимому, информационная сеть, с которой оно связывалось, была лучше защищена от помех, чем та, которой пользовался Васкес. На маленьком неброском экране замелькали изображения и текст.

— Ну как? — поинтересовался муж. — Есть какие-то предположения?

— Не знаю, но… — она умолкла и рассеянно уставилась в пространство, потом нахмурилась. — Нет. Этого не может быть. Просто не может быть.

— Что? Что они говорят?

Женщина посмотрела на мужа, потом на меня.

— Они говорят, что мост обстреляли. Говорят, что нить перебило взрывом.

Мы продолжали плавно подниматься, но мир начал казаться нереальным.

— Нет, — сказал аристократ. Он изо всех сил старался казаться спокойным, но у него выходило плохо. — Скорее всего, это какая-то ошибка. Я уверен, что это ошибка.

— Боже, я на это надеюсь, — произнесла его жена с дрожью в голосе. — Последний раз мне делали сканирование шесть месяцев назад…

— Шесть месяцев, черт, — проворчал аристократ. — Меня в этой декаде вообще не сканировали!

Женщина тяжело вздохнула.

— Что ж, несомненно, это ошибка. Ведь мы стоим здесь, разговариваем — разве не так? А должны падать на планету, вопя от ужаса, — она снова недовольно взглянула на браслет.

— Что там говорят? — спросил муж.

— То же, что и минуту назад.

— Либо это ошибка, либо подлая ложь, вот и все.

Я прикинул, разумно ли будет нарушить конспирацию. Разумеется, я был не просто телохранителем. За годы службы у Кагуэллы я изучил эту планету до последнего камешка, хотя обычно удовлетворял свое любопытство не ради повышения боеспособности. Я даже не притворялся, будто разбираюсь в устройстве моста, но о производстве структурированного алмаза — искусственного углеродного аллотропа, — из которого он был сплетен, я кое-что знал.

— Вообще-то они могут быть правы, — заметил я.

— Но ничего ведь не изменилось! — воскликнула женщина.

— По-моему, ничего и не должно измениться.

Пытаясь успокоиться, я переключился на управление кризисной ситуацией — боевая привычка. Где-то в закоулках моего мозга истошно вопил страх, но я приложил все усилия, чтобы не обращать на него внимания.

— Даже если мост перебило — на каком расстоянии под нами, по-вашему, произошел обрыв? Думаю, не меньше чем в трех тысячах километров.

— А какое это имеет значение, черт подери?

— Огромное, — боюсь, в моих устах это прозвучало как юмор висельника. — Представьте себе нить. Она свисает с орбиты и натягивается собственным весом.

— Я думаю об этом, поверьте.

— Хорошо. Теперь представьте, что нить перерезали посредине. Та часть, которая находится выше, все еще свисает с орбитальной «втулки», а нижняя часть немедленно начнет падать на землю.

— Значит, мы в полной безопасности? — северянин заметно оживился. — Ведь мы наверняка выше разрыва, — он посмотрел вверх. — Отсюда и до самого орбитального терминала спираль цела. Это означает, что мы продолжаем подниматься. И мы доберемся, слава Богу.

— Я бы повременил благодарить Господа.

Он взглянул на меня с кислой миной, словно мое глупое замечание нарушало некую салонную игру.

— О чем вы?

— О нашей безопасности. Если вы разрежете натянутую веревку, ее концы отпружинят в разные стороны.

— О да, — он посмотрел на меня с угрозой, словно я возражал ему назло. — Я понимаю. Но это, очевидно, не относится к нам, поскольку ничего не случилось.

— Пока не случилось. Я не говорил, что натяжение ослабнет немедленно и сразу по всей спирали. Даже если нить перебита прямо под нами, упругая волна доберется сюда через некоторое время.

— Сколько у нас времени? — теперь в его голосе слышался страх.

Точного ответа у меня не было.

— Не знаю. Скорость звука в структурированном алмазе примерно такая же, как в настоящем, — около пятнадцати километров в секунду. Если разрыв произошел в трех тысячах километров под нами, вначале нас ударит звуковая волна — примерно… секунд через двести после вспышки. Упругая волна движется медленнее… но она все же нас догонит — прежде, чем мы достигнем вершины.

Мой расчет оказался точным. Поскольку звуковой импульс последовал сразу за моими словами: резкий, внезапный удар, как будто подъемник подскочил на ухабе на скорости две тысячи километров в час.

— Но нам ничего не угрожает? — его жена была на волосок от истерики. — Если разрыв действительно под нами… О Боже, надо было записываться чаще.

Муж посмотрел на нее с усмешкой.

— Ведь ты сама сказала мне, что полеты в клинику для сканирования слишком дороги, чтобы ввести их в постоянную практику, дорогая.

— Тебе не следовало понимать это буквально.

Я повысил голос, заглушая перепалку.

— Боюсь, нам действительно грозят серьезные неприятности. Если волна пройдет строго вдоль нити, у нас есть шанс уцелеть. Но если спираль начнет делать захлесты, как плеть…

— Ты кто, черт тебя побери? — осведомился северянин, — инженер, что ли?

— Нет, я специалист несколько иного рода.

На лестнице снова послышались шаги, и появились остальные пассажиры. Похоже, толчок убедил их, что случилось нечто серьезное.

— Что происходит? — спросил один из южан, грузный мужчина, на фут возвышающийся над остальными.

— Мы летим по перебитой спирали, — ответил я. — Если не ошибаюсь, в подъемнике есть скафандры? Предлагаю влезть в них как можно быстрее.

Мужчина посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Ведь мы продолжаем подниматься! Мне плевать, что там происходит внизу — у нас все в порядке. Эта штука рассчитана на то, что мы можем вляпаться.

— Согласен, — ответил я. — Но не столь глубоко.

К этому времени прибыл и слуга, подвешенный к своему потолочному рельсу. Я попросил его проводить нас туда, где хранились скафандры. По большому счету, он должен был сделать это сам, но ситуация оказалась слишком нестандартной, чтобы он увидел в ней опасность для жизни своих двуногих подопечных. Интересно, дошла ли до орбитальной станции новость о том, что спираль перебита? Почти наверняка дошла — и почти наверняка сделать что-либо с подъемниками на спирали было невозможно.

И все же нам повезло больше, чем тем, кто оказался в нижней части спирали, отсеченной. Я представил себе тысячекилометровый отрезок ниже обрыва. Потребуется несколько минут, чтобы верхушка спирали обрушилась на планету — пока еще она продолжала висеть как заколдованная, словно в трюке с веревкой. Но все равно она будет падать, и нет в мире силы, способной остановить ее падение. Миллионы тонн спирали врежутся в атмосферу, отягощенные подъемниками, некоторые из которых заполнены пассажирами. Это будет медленная и весьма жуткая смерть.

Кто мог это сделать?

Слишком самонадеянно было бы полагать, что это не имеет отношения к моему путешествию. Рейвич перехитрил нас в Нуэва-Вальпараисо, и, не случись обстрела, я все еще пытался бы смириться с фактом смерти Дитерлинга. Трудно представить, что к взрыву причастен Васкес — Красная Рука, хотя я так и не вычеркнул его из списка подозреваемых в убийстве моего друга. Васкесу не хватило бы воображения, чтобы придумать подобное, — не говоря уже о средствах. К тому же идеологическая обработка со стороны сектантов не позволит ему даже подумать о том, чтобы нанести какой-либо ущерб мосту. Но кто-то все же пытается убить меня. Возможно, они подложили бомбу на борт одного из подъемников, следующих за нами, в расчете на то, я нахожусь в нем или в одном из тех, что окажутся ниже. А может, они выпустили ракету и ошиблись в расчетах. Технически Рейвич мог организовать подобное, у него были весьма влиятельные друзья. Но у меня в голове не укладывалось, что он способен на такое — мимоходом угробить несколько сотен невинных только за тем, чтобы обеспечить смерть одного человека.

Но человеку свойственно учиться.

Мы последовали за слугой к отсекам, в каждом из которых был заключен вакуумный скафандр. Ума не приложу, где они раскопали эти раритеты: в скафандр приходилось с усилием втискиваться, вместо того чтобы просто позволить ему «облепить» себя. Все они оказались мне малы примерно на размер, но я облачился довольно быстро — с легкостью человека, который привык носить броню. Я позаботился о том, чтобы заводной пистолет перекочевал в один из многочисленных вспомогательных карманов, предназначенных для сигнальных ракет.

Пистолета никто не заметил.

— Это не обязательно! — вспылил аристократ-южанин. — Нам ни к чему надевать эти проклятые…

— Послушайте, — сказал я. — Когда налетит волна компрессии — а это может случиться в любую секунду, — нас шарахнет так, что у вас не останется ни одной целой косточки. Вот почему вам необходимо надеть скафандр. Это может вас спасти.

Но может и не спасти, добавил я мысленно.

Пассажиры возились со скафандрами, проявляя различную степень ловкости. Я устремился на помощь, и через минуту-другую они были готовы, не считая великана, который продолжал сокрушаться по поводу размеров скафандра, словно у него была масса времени. Более того, он начал перебирать костюмы и рассуждать по поводу их размеров.

— У нас нет времени. Хотя бы загерметизируйтесь, а потом будете беспокоиться о синяках и царапинах.

Я представил себе безумное цунами, которое несется нам навстречу, пожирая километры. Сейчас волна уже миновала нижние подъемники. Интересно, хватит ли ей силы сбросить их?

Я все еще размышлял, когда волна обрушилась на нас.

Это оказалось куда хуже, чем я предполагал. Подъемник дернулся в сторону, и нас ударило о внутреннюю стену. Кто-то завопил — похоже, получив перелом, — но почти тут же нас швырнуло в противоположном направлении, на прозрачный купол смотрового окна. Слуга, сорвавшись с потолочного рельса, пролетел мимо нас, и его твердый стальной корпус кинжалом ударился в стекло. Оно тут же покрылось паутиной белых линий, но уцелело. Сила тяготения ослабела, когда подъемник замедлил движение по спирали; какой-то элемент его индукционного мотора был поврежден ударом.

Голова аристократа-южанина разлетелась вдребезги, словно перезревший плод, и превратилась в мерзкое красное месиво. Толчки становились все слабее, но его тело еще вяло перекатывалось по каюте. Кто-то снова вскрикнул. В той или иной мере досталось каждому. Возможно, и мне, но адреналин напрочь заблокировал болевые ощущения.

Компрессионная волна миновала. Я знал, что в какой-то момент она достигнет конца нити и снова пойдет вниз, но на это потребуется несколько часов, и волна уже не будет такой мощной, поскольку растратит энергию.

Есть шанс, что нас это не коснется.

Затем я вспомнил о подъемниках, находящихся под нами. Они тоже должны потерять скорость — а может быть, их вообще сбросило. Может быть, сработали автоматические системы безопасности, но сказать наверняка было трудно. И если нижняя кабина все еще поднимается с прежней скоростью, она вот-вот врежется в нас.

Я сделал паузу и заговорил, поднимая голос над стонами раненых:

— Прошу прощения. Но я только что подумал о…

На объяснения не было времени. Они просто должны были последовать за мной — или пенять на себя, оставшись в подъемнике. Попасть в аварийный шлюз подъемника нам не успеть; потребуется не меньше минуты, чтобы пройти цикл всем семерым — теперь уже шестерым. Вдобавок, чем дальше мы окажемся от моста, тем больше у нас шансов уцелеть, когда подъемники столкнутся.

По сути, выбора не оставалось.

Я извлек из кармана на скафандре мой заводной пистолет, неуклюже сжимая его рукой в перчатке. Прицелиться сколько-нибудь точно было невозможно, но, к счастью, этого и не требовалось. Я просто навел пистолет в сторону паутины трещин, оставленной на стекле слугой.

Кто-то попытался остановить меня, не понимая, что мои действия могли спасти им жизнь, но я был сильнее, и мой палец нажал на курок. Механизм в пистолете сработал, выбросив мощный импульс связующей молекулы энергии. Из ствола вылетел рой флекетт. Они врезались в стекло, и паутина трещин стала шире. Оно напряженно выгнулось наружу, затем разлетелось мириадами белых осколков, образовав рваное отверстие. Воздушная буря вышвырнула нас в космос.

Я вцепился в пистолет, словно утопающий за соломинку. Лихорадочно оглядываясь, я пытался сориентироваться относительно других. Вихрь раскидал их в разных направлениях, точно осколки осветительной ракеты. Однако все мы падали вниз, хотя и по разным траекториям.

Под нами была только планета.

Медленно вращаясь, я снова увидел подъемник. Он все еще удерживался на нити, продолжая уходить вверх, уменьшаясь с каждой секундой по мере того, как я падал. Затем — это было как вспышка в подсознании — я уловил движение второго подъемника, который двигался вверх по нити на нормальной скорости, и почти следом — ослепительная, точно ядерный взрыв, вспышка.

Когда вспышка погасла, не осталось ничего — даже нити.