Глава 38

— Хочешь сказать, это ты ее убил? — спросила Зебра. Мы — все пятеро — по-прежнему созерцали фантасмагорическую картину гибели мадам Доминики.

— Я этого не говорил. Я сказал, что ее убил Таннер Мирабель.

— А кто же тогда вы? — спросила Шантерель.

— Вы не поверите, если я назову свое имя. Мне и самому трудно к нему привыкнуть.

— Доминика умерла совсем недавно, — с мрачной убежденностью объявил Пранский, дождавшись, пока мы обменяемся мнениями. — Видите, трупное окоченение не наступило. Если вы были на виду последние несколько часов — боюсь, у вас стопроцентное алиби.

Зебра потянула меня за рукав.

— А те двое, Таннер? Люди, которые тебя выслеживали? Если верить Доминике, они нездешние. Они могли убить ее, чтобы избавиться от свидетеля.

— Понятия не имею, кто они такие, — сказал я. — По крайней мере, что касается женщины. А мужчина… попробуем угадать.

— Пожалуй, нам не стоит здесь задерживаться, — вмешался Квирренбах. — Если мы не хотим познакомиться с местными властями. И поверьте, мне это совсем не улыбается.

— Увы, вынуждена согласиться, — усмехнулась Шантерель. — Знаешь, Таннер, ему не чужд здравый смысл.

— По-моему, вам не следует называть меня этим именем.

Зебра задумчиво покачала головой.

— И как тебя зовут?

— Только не «Таннер Мирабель».

Я кивнул в сторону тела Доминики.

— Думаю, именно Мирабель убил ее — человек, который меня преследует. Это его работа, а не моя.

— Полный бред, — сказала Шантерель. Остальные кивнули, выражая согласие с этим мнением — хотя и без особого энтузиазма. — Если вы не Таннер Мирабель, то кто же тогда?

— Кагуэлла.

Я знал, что это лишь половина правды.

Зебра возмущенно подбоченилась.

— И у тебя до сих пор не возникало желания об этом сообщить?!

— Я сам только недавно это понял. Думаю, Кагуэлла изменил мои… свои воспоминания, чтобы скрыть свою подлинную личность. Ему пришлось это сделать, чтобы бежать с Окраины Неба. Его могли опознать — если не по внешности, то по воспоминаниям… Черт, непривычно говорить о себе в третьем лице.

Зебра, прищурясь, разглядывала меня, словно пыталась оценить, насколько ошибалась на мой счет.

— Ты действительно в это веришь?

— Представь себе, да. Правда, к этому не сразу удалось привыкнуть.

— Он явно не в себе, — объявил Квирренбах. — Странно: я не думал, что такому парню достаточно посмотреть на мертвую толстуху, чтобы у него поехала крыша.

Я развернулся и засветил ему в челюсть — неожиданно даже для себя.

Учитывая, что Шантерель держала композитора под прицелом, он вряд ли мог дать сдачи. Поскользнувшись в луже какой-то медицинской жидкости, Квирренбах растянулся на полу, успев, однако, поднять руку, чтобы ощупать свой подбородок.

Он попытался отползти под кушетку — и завопил, едва сунувшись туда. В первый момент я решил, что он наткнулся на змею. Однако существо, которое выползло из укрытия, оказалось куда крупнее змеи. Это был Том, верный помощник Доминики.

Я протянул ему руку.

— Иди сюда. С нами тебе нечего бояться.

Доминику убил человек, который уже заходил к ней раньше и спрашивал обо мне.

— Он тоже чужой, как вы, — сказал Том — сперва небрежно, затем повторив эти слова с нотками подозрительности в голосе. — Не совсем как Таннер, но очень похож.

— Все в порядке, — сказал я, кладя руку ему на плечо. — Человек, который убил Доминику, просто на меня похож, правда. Но ведь это был не я?

Мальчуган медленно кивнул.

— Вы говорить не так, как он.

— Он говорил иначе?

— Вы говорить заковыристо, господин. А тот, другой — похожий на вас — он не говорить много слов.

— Крепкий молчаливый тип, — заключила Зебра, затем покровительственным жестом подозвала паренька, и он очутился в объятиях ее длинных гибких рук. На миг я почувствовал, что растроган. Впервые я увидел, как обитатель Кэнопи проявляет сочувствие к малчу, и впервые увидел какой-то намек на человеческие отношения между обеими сторонами. Несомненно, Зебра считала Игру злом — но совсем другое дело увидеть, как она подкрепляет свои слова этим простым ободряющим жестом.

— Нам тоже жаль Доминику, — сказала она. — Ты должен поверить, что мы не убийцы.

Том всхлипнул. Он был расстроен и потрясен, но факт ее гибели еще не успел уложиться у него в голове. Паренек рассуждал вполне здраво и рад был помочь нам. По крайней мере, я надеюсь, что ему еще не пришлось выработать иммунитет к подобным переживаниям. Это приемлемо для солдата, но не для ребенка.

— Он был один? — спросил я. — Мне говорили, что меня разыскивают двое: мужчина и женщина. Ты уверен, что это он?

— Он самый, — паренек отвернулся, чтобы не смотреть на качающийся на весу труп Доминики. — И он тоже быть не один. Женщина быть с ним, но она выглядеть не счастливой на этот раз.

— А в первый раз она была счастливой?

— Не счастливая, но… — мальчуган смутился. Видно было, как он безуспешно ищет в своем жалком словаре подходящее слово. — Тогда она выглядеть, будто ей с ним хорошо, будто они друзья. Он тоже тогда быть лучше — больше похожий на вас.

Это было не лишено смысла. В первый раз он мог заглянуть к Доминике, чтобы разведать обстановку. Ему нужно было побольше узнать о Городе, чтобы представлять, где может прятаться его добыча — Рейвич, я или мы оба. Он мог убить Доминику уже тогда, но, наверно, решил, что она еще будет ему полезна. Поэтому и оставил ей жизнь — до тех пор, пока не вернулся со змеями, которых, скорее всего, купил прямо на базаре.

Он убил ее, выбрав такой способ, который о многом говорил мне — говорил секретным кодом ритуалов убийства, заставив кровоточить старые раны в моей душе.

— А та женщина тоже нездешняя? — спросил я.

Но Том знал о ней не больше моего.

Воспользовавшись телефоном Зебры, я позвонил Лорану — человеку-свинье, чья кухня так сильно пострадала от моего падения с Кэнопи. Это было целую вечность назад. Я заверил его, что он окажет мне неоценимую услугу, если они с женой позаботятся о Томе, пока не уляжется шум — понятно, что срок я назвал наугад.

— Я позаботиться сам за собой, — обиделся Том. — Свинья незачем.

— Они хорошие ребята, поверь мне. С ними ты будешь в полной безопасности. Если пойдут слухи, что кто-то был свидетелем убийства Доминики, тот человек вернется, найдет тебя и убьет.

— Я теперь всегда прятаться?

— Нет. Только до тех пор, пока я не убью того, кто это сделал. Имей в виду: я не собираюсь посвящать этому остаток жизни.

Когда мы покинули палатку, на площади по-прежнему было тихо. Человек-свинья и его жена стояли за пеленой жирного дождя, похожей на пожелтевшую прозрачную штору, который нескончаемым потоком стекал с карниза здания. Поначалу мальчуган косился на них с недоверием. Потом Лоран усадил его в свою машину на огромных надувных колесах, и она исчезла во мраке, как призрак.

— Думаю, он в безопасности, — сказал я.

— Вы хотите сказать, ему действительно грозит опасность? — спросил Квирренбах.

— И куда более серьезная, чем вы представляете. У человека, который убил Доминику, совесть отсутствует как таковая.

— Вы говорите так, словно знаете его.

— Знаю.

Мы вернулись к машине Шантерель.

— Я совершенно запутался, — пожаловался Квирренбах, когда мы влезли в прозрачную полусферу, где было сухо и светло. — Я даже не понимаю, с кем я имею дело. Из-под меня как будто выдернули коврик.

И он посмотрел на меня.

— И все это потому, что я нашел эту женщину? — недоуменно спросил Пранский. — Или потому, что Мирабель тронулся?

— Квирренбах, — перебил я, — выясните, где тут можно купить змей — желательно, неподалеку.

— Вы слышали, о чем мы только что говорили?

— Слышал. Мне просто не хочется сейчас об этом говорить.

— Таннер… — Зебра осеклась. — Черт, как тебя теперь звать… Эта история с твоим именем имеет какое-то отношение к тому, что тебе говорил Миксмастер?

— Простите, о каком Миксмастере идет речь? — вмешалась Шантерель. — Случайно, не о том, к которому я вас водила?

Я лишь покорно кивнул.

— Я знаю пару местных торговцев змеями, — примирительно сказал Квирренбах и, перегнувшись через плечо Зебры, ввел с пульта управления какие-то команды. Машина плавно поднялась в воздух, унося нас из Малча, пропитанного вонью запустения, промокшего под дождем.

— Я хотел выяснить, что у меня с глазами, — сказал я Шантерель. — И зачем кому-то понадобилось подвергать меня генной операции. Когда я вернулся к нему с Зеброй, Миксмастер сказал мне, что работу, по-видимому, выполнили ультра, а потом кто-то грубо завернул процесс — возможно, Черные Генетики.

— Продолжайте.

— Мне это не понравилось. Не знаю, чего я ожидал, но только не того, что окажусь не самим собой.

— Значит, глаза вы прооперировали добровольно?

Я кивнул.

— Ночное зрение — полезная вещь. Например, для заядлого охотника. Теперь я прекрасно вижу в темноте.

— И кем вы оказались? — спросила Шантерель.

— Хороший вопрос, — подхватила Зебра. — Только для начала расскажи, что показало полное сканирование. Он добился, чтобы Миксмастер провел эту процедуру. Зачем?

— Я искал следы старых ранений, — пояснил я. — Обе раны были получены примерно в одно и то же время. Я почти надеялся обнаружить одну из них и предпочел бы не найти другую.

— На то была особая причина?

— Таннеру Мирабелю отстрелили ступню люди Рейвича. Ее можно было заменить органическим протезом — либо копией-клоном, выращенным из моих собственных клеток. Но в любом случае ступню пришлось бы присоединять к культе, а это уже хирургическое вмешательство. Пожалуй, на Йеллоустоуне с помощью передовых медицинских технологий можно было бы сделать это так, чтобы следа не осталось. Но только не на Окраине Неба. Сканер Миксмастера непременно должен был что-нибудь обнаружить.

Зебра кивнула в знак полного согласия.

— Звучит правдоподобно. Но если, по твоим словам, ты не Таннер — откуда тебе известно, что с ним случилось?

— Потому что я, похоже, украл его воспоминания.

Гитта упала на пол палатки почти одновременно с Кагуэллой.

Ни он, ни она не издали ни звука. Гитта была мертва. Если эта подробность имела какое-то значение — она умерла в тот миг, когда луч моего оружия пробил ей череп, превратив мозговую ткань в подобие ритуального праха — горстку тонкого серого пепла, которую вы можете полностью поместить в ладонях и смотреть, как его струйки текут меж пальцев. Ее губы чуть приоткрылись, но она вряд ли успела осознать происходящее прежде, чем утратила способность мыслить. Я надеялся — отчаянно надеялся: последняя мысль Гитты была о том, что я сделаю что-нибудь и спасу ее. Когда она падала, нож боевика пропорол ей горло, но она уже не могла чувствовать боль.

Кагуэлла, пронзенный лучом, который должен был убить боевика и спасти Гитту, тихо вздохнул, словно погружаясь в благодатный сон. Он потерял сознание от болевого шока — маленькая милость со стороны судьбы.

Бандит поднял голову и посмотрел на меня. Разумеется, он ничего не понимал. Мой поступок нельзя было объяснить логически. Интересно, как быстро он сообразит, что выстрел, погубивший Гитту — он был сделан с геометрической точностью, — по сути, предназначался ему? Как скоро до него дойдет простая истина: я напрасно считал себя непревзойденным снайпером, потому что убил единственного человека, которого готов был спасти любой ценой?

Последовала напряженная пауза. Думаю, за это время боевик оказался примерно на полпути к догадке.

Но я не дал ему дойти до конца.

На этот раз я не промахнулся. Я продолжал стрелять даже после того, как задача явно была выполнена. Я разрядил в него всю батарею и продолжал палить, пока ствол в полумраке палатки не засветился вишнево-красным.

С минуту я стоял над тремя телами, которые лежали у моих ног. Затем во мне проснулся инстинкт солдата. Я очнулся и попытался оценить ситуацию.

Кагуэлла все еще дышал, но был в глубоком обмороке. Боевик Рейвича превратился в пособие для лекции по анатомии черепа. На миг меня кольнуло раскаяние: подвергать его такой казни не имело ни малейшего смысла. Наверное, эта мысль была последней судорогой умирающего во мне наемника. Разрядив батарею, я перешагнул порог и очутился в ином пространстве, более здоровом. Здесь правил было еще меньше, а коэффициент полезного действия от этого расстрела имел ничтожно малое значение по сравнению с выплеском ненависти.

Отложив оружие, я опустился на колени возле Гитты.

Медкомплект не потребовался. Я и так знал, что она мертва. Не знаю, зачем я достал карманный нейронный сканер и провел по ее голове, глядя, как на маленьком встроенном дисплее кровью проступают строчки. Необратимый распад тканей; глубокое повреждение мозговых структур; обширная травма коркового слоя… Даже будь у нас в лагере трал, он не смог бы обнаружить ни одного воспоминания, по которому можно было бы воссоздать ее личность. Я видел, что повреждения слишком глубоки, чтобы такое стало возможным: первичные биохимические структуры были разрушены. Несмотря на это, я пристегнул ей на грудь «кирасу» — портативную систему жизнеобеспечения — и следил, как устройство борется со смертью. Кровоснабжение возобновилось, щеки Гитты порозовели. Прибор будет поддерживать в ней это подобие жизни, пока мы не вернемся в Дом Рептилий. Кагуэлла убьет меня, если я не сделаю хотя бы этого.

Теперь я занялся хозяином. Его ранение оказалось не слишком серьезным: лазер прошил тело насквозь, но импульс был предельно коротким, а луч — предельно тонким. Большинство внутренних повреждений было вызвано не выстрелом, а мгновенным испарением внутриклеточной жидкости — цепь крошечных ожогов по всему пути следования луча. Входное и выходное отверстия были столь малы, что их трудно было разглядеть. Если я что-то в этом понимаю, луч прижег сосуды, и внутреннего кровотечения быть не должно. Конечно, это ранение… Но беспокоиться за жизнь Кагуэллы нет повода — даже если я лишь мог поддерживать его в коматозном состоянии, надев на него другую «кирасу».

Закрепив прибор, я оставил Кагуэллу мирно лежать рядом с женой, затем схватил свою винтовку, вбил в нее свежую батарею и отправился на обход периметра. Другая винтовка по-прежнему выполняла роль костыля. О том, что случилось с моей ногой, я старался не думать. Я знал — на уровне абстрактных рассуждений, — что в этом нет ничего непоправимого, что нужно лишь время.

Мне хватило пяти минут, чтобы убедиться, что все люди Рейвича мертвы… и мои тоже. Уцелели только мы с Кагуэллой. И Дитерлинг. Ему повезло больше всех: он пострадал минимально, хотя выглядел не лучшим образом. Таково свойство скользящих ранений в голову. Дитерлинг потерял сознание, и боевики Рейвича решили, что он убит.

Через час, валясь с ног от усталости — перед глазами у меня уже плавали туманные пятна, похожие на грозовые тучи перед ночной бурей, — я все-таки сумел погрузить в машину Кагуэллу и его жену. Потом откачал Дитерлинга — он потерял много крови и был чуть жив. Помню, время от времени я орал от боли.

Рухнув в кресло водителя, я завел двигатель, и машина тронулась. Каждая моя клетка вела неравный бой со сном. Но мне нужно было ехать на юг. Я должен был оказаться как можно дальше отсюда, прежде чем Рейвич бросит в погоню еще один отряд. Именно это он и сделает, когда пройдет срок возвращения первой группы.

До рассвета, казалось, была целая вечность. Когда розоватый свет наконец-то засиял над горизонтом, уже чистым от облаков, мне показалось, что это уже двенадцатый восход. Не знаю, каким образом мне удалось добраться до Дома Рептилий.

Лучше бы мне это не удалось.