Глава 15

Мы находились на нижнем уровне Города Бездны, почти на самом дне кальдеры. Улица, по которой мы ехали, переходила в понтонный мост и пересекала черное озеро. С неба — то есть, с многокилометрового купола над нашими головами — падал ласковый дождь. Вокруг нас из воды вырастали огромные призматические здания. Они были повсюду, куда ни взглянешь — целый лесной массив, который в отдалении сливался в безликую стену и пропадал в туманной дымке. Шесть-семь нижних этажей, покрытых грязной коростой, обросли ветхими хижинами и магазинчиками. Казалось, они были примотаны к большим зданиям при помощи хлипких дорожек и веревочных лестниц. В хижинах горели очаги, а воздух казался еще более едким, чем на базарной площади. Но здесь было чуть прохладнее и, благодаря легкому ветерку, было не так душно.

— Как называется это место? — спросил я.

— Малч, — ответил Хуан. — Все, что внизу, на уровень улица — Малч.

Понятно. Если Малч был районом города, это означало, что районы располагаются подобно геологическим напластованиям. Он включал в себя первые шесть-семь этажей выше уровня затопления. Если сравнивать город с лесом, то Малч представлял собой нечто вроде лесной подстилки.

Я изогнул шею, чтобы не мешала крыша повозки, и поглядел вверх. Постройки с гладкими стенами словно вонзались в небо. На высоте километра или чуть больше они смыкались — хотя это была просто игра перспективы. До определенного уровня геометрия зданий более-менее соответствовала замыслу архитекторов: прямоугольные, с параллельными рядами темных окон постройки портила лишь случайная экструзия или наросты, похожие на моллюсков. Выше картина была иной. Хотя ни одна пара зданий не мутировала одинаково, в их метаморфозах было нечто общее. Если бы это происходило с людьми, хирург мог бы узнать и диагностировать патологию, имеющую одинаковое или сходное происхождение. Одни здания раскололись пополам по всей длине, другие отвратительно разбухли, точно страдали водянкой. Некоторые обросли крошечными подобиями самих себя, превратившись в уступчатые башни и потайные темницы волшебных замков. Выше эти структурные наросты многократно ветвились, переплетаясь и прорастая друг в друга, сцепляясь подобно бронхиолам или зловещей мозговой опухоли, пока не образовывали нечто вроде гигантского плота из сросшихся ветвей, который висел на высоте одного-двух километров над землей. Разумеется, я уже видел это на подлете. Но поражающие воображение масштабы стали понятны лишь при взгляде с этой выигрышной позиции — равно как и подлинный смысл слова, которым это называлось.

— Теперь вам ясно, почему я не везти вас туда, господин.

— Начинаю понимать. Оно покрывает весь город, верно?

— Как Малч, только выше, — кивнул Хуан.

Единственное, что не бросалось в глаза, когда я разглядывал город с борта «бегемота», — то, что толщина этого переплетения фантастически деформированных зданий была сравнительно невелика.

Кэнопи был чем-то вроде воздушной экосистемы, а ниже располагался другой мир — и абсолютно другой город. Теперь сложность структуры стала очевидной. Она заключала в себя целые общины — герметические постройки, каждая величиной с дворец, которые висели в Кэнопи на манер птичьих гнезд. Тончайшие шелковистые нити заполняли пространство между крупными ветвями, свисая почти до самой поверхности. Трудно сказать, появились они в результате мутаций или их появление было спланировано человеком.

В итоге казалось, будто Кэнопи опутан паутиной, сотканной чудовищными пауками-невидимками размером с дом.

— Кто здесь живет?

Мой вопрос не был безнадежно глупым, поскольку я уже видел среди ветвей горящие огоньки. Это доказывало, что эти искаженные оболочки, больные, мертвые, они по-прежнему использовались в качестве жилья.

— Никто, кого вы захотеть узнать, господин, — процедил Хуан, затем добавил: — И никто не захотеть узнать вас. Это никак ни оскорбление.

— Я не в обиде, но прошу ответить на мой вопрос.

Хуан замолчал надолго. Наш рикша продолжал огибать корни гигантских построек, а колеса прыгали по заполненным водой ухабам на дороге. Дождь, конечно, не прекратился, но когда я втянул голову под навес, то ощутил тепло и уют — почти как дома. Интересно, прекращается ли когда-нибудь этот дождь. Возможно, конденсация на куполе подчиняется смене дня и ночи или какому-то иному строгому графику. Впрочем, я все больше склонялся к тому, что подавляющее большинство процессов в Городе Бездны никем напрямую не контролируется.

— Тут одни богачи, — произнес паренек. — Настоящие богачи — не так себе, вроде мадам Доминики, — он постучал по лбу костяшками пальцев. — Да они и не нуждаться в мадам Доминика.

— Значит, в Кэнопи есть анклавы, куда не добралась эпидемия?

— Нет, эпидемия достигать везде. Но в Кэнопи они ее вычищать после того, как здание перестать изменяться. Некоторые богатые оставаться на орбите. Некоторые никогда не покидать Город или спускаться сюда, когда дерьмо попадать на вентилятор. Некоторых депортировать.

— А к чему людям было прибывать сюда после эпидемии без крайней необходимости? Даже если Кэнопи «вычистили», как ты говоришь, мне непонятно, почему кто-то предпочитает жить здесь, а не в оставшихся обителях Ржавого Обода.

— Потому что они думать, будто все улучшаться и хотеть быть здесь, когда это случаться. Тогда будет много способов делать деньги, но мало кто всерьез разбогатеть. Сейчас тоже много способов делать деньги — и полиции тут меньше, чем наверху.

— Значит, здесь нет законов, верно? И купить можно что угодно?

Представляю, насколько это соблазнительно после строгостей демаркического режима.

— Господин, вы говорить смешно.

Мой следующий вопрос был вполне очевиден:

— Как мне попасть туда? То есть, в Кэнопи?

— Это не так просто.

— Хочешь сказать, что я недостаточно богат?

— Богат не достаточно, — повторил мальчуган. — Нужен знакомый. Без них в Кэнопи ты никто.

— Предположим, они у меня есть, но как я туда попаду? Может, под зданиями есть какие-то ходы, старые вспомогательные шахты, не поврежденные эпидемией?

Кому знать о таких лазейках, как не уличному сорванцу.

— Вы не захотеть пойти внутренним маршрутом, господин. Очень опасно. Особенно, когда начинаться охота.

— Охота?

— По ночам там плохо, господин.

Я огляделся: действительно, сумерки уже сгущались.

— А ты откуда знаешь? Нет, не отвечай. Просто подскажи, как мне туда попасть.

Я подождал, но ответа не последовало, и я сменил формулировку.

— Люди из Кэнопи когда-нибудь ездят в Малч?

— Иногда. Особо во время Охоты.

Ну вот, хоть какой-то прогресс. Но если каждое слово выдирать клещами…

— А как они туда попадают? Я видел летательные аппараты, у нас их называют воланторами. Но не могу представить, как пролететь через Кэнопи, не задев паутину.

— Мы тоже называть их воланторы. Они есть только у богачи — трудно чинить, трудно летать. В городе с них не везде толк. Ребята с Кэнопи обычно спускаться в кабельный вагон.

— Фуникулер?

На его лице промелькнула безнадежность, и до меня дошло, что он отчаянно пытается угодить мне. Просто мои расспросы требовали от него таких интеллектуальных усилий, что это вызывало физическую боль.

— Паутина, значит кабель. Они развешивать ее между зданий.

— А ты можешь показать мне вагон?

— Это не безопасно, господин.

— Я тоже не безопасен.

Подсластив просьбу очередной банкнотой, я откинулся на сиденье. Повозка покатилась под ласковым дождем через Малч.

Наконец Хуан велел рикше притормозить и повернулся ко мне.

— Вот он. Кабельный вагон. Они часто спускаться сюда. Хотите подъехать ближе?

Вначале я не понял, что он имел в виду. На разбитом дорожном полотне стоял по диагонали один из элегантных аппаратов, которые я видел внутри и снаружи базарной площади. Одна дверца была поднята на манер крыла чайки, а рядом с ним стояли под дождем два типа в пальто. Их лица почти полностью скрывали широкие поля шляп.

Я пялился на них и соображал, что делать дальше.

— Эй, господин, я уже спросить вас, хотите подъехать ближе?

Один из людей закурил сигарету, пламя на мгновение согнало тени с его лица. Это было лицо аристократа, с тонкими правильными чертами, которых я не видел со времени прибытия на планету. Глаза прятались под выпуклыми защитными очками, из-за которых скулы казались заострившимися. Его спутником оказалась женщина. Ее изящная рука, обтянутая перчаткой, сжимала бинокль, маленький, точно игрушка. Поворачиваясь на острых каблуках-шпильках, она обозревала улицу, пока ее взгляд не остановился на мне. Я заметил, как она при этом вздрогнула, хотя и пыталась сдержаться.

— Они дергаться, — выдохнул Хуан. — Обычно Малч и Кэнопи держаться порознь.

— Причина?

— Еще какая, — его голос упал до шепота, и я едва разбирал слова из-за непрестанного шума дождя.

— Малч слишком приближаться, Малч исчезать, — он провел пальцем поперек горла, но осторожно. — Кэнопи любит Игры, господин. Они скучать, все эти бессмертные. Поэтому они играть игры. Беда в том, что не все, кого просить, хотеть участвовать.

— Ты об Охоте?

Он кивнул.

— Но только не говорить сейчас.

— Ладно. Тогда остановись здесь, Хуан, будь добр.

Повозка уже теряла инерцию хода, мышцы на спине рикши мучительно напрягались при каждом движении. Я следил за выражением лиц жителей Кэнопи — они пытались выглядеть спокойными, и почти успешно.

Я вышел из повозки. Под ногами чавкнуло, и я по щиколотку утонул в раскисшем дорожном покрытии.

— Господин, — произнес Хуан. — Вы теперь будьте осторожней. Я еще не найти пассажира до дому.

— Никуда не уезжай. А впрочем… Слушай, если тебя что-то беспокоит, уезжай и вернись минут через пять.

Похоже, эта идея привела его в восторг.

Женщина сунула бинокль за пазуху своего вычурного пальто, мужчина поднял руку и изящным движением поправил очки. Я спокойно зашагал к ним, не сводя взгляда с их тачки. Это была блестящая черная «пилюля» на четырех колесах, которые втягивались внутрь. Сквозь тонированное лобовое окно можно было рассмотреть мягкие сиденья и сложный пульт управления. На крыше изгибались три лопасти несущего винта. Однако это не вертолет: крепление лопастей выглядит иначе. Они не сидели на вращающейся оси, а выходили из круглых отверстий куполообразного бесшовного выступа на корпусе. Я пригляделся повнимательнее: это были даже не лопасти, а телескопические рычаги, снабженные на концах крючьями.

На этом время осмотра истекло.

— Не подходите ближе, — предупредила женщина. Она говорила на безупречном каназиане и в подтверждение своих слов взмахнула крошечным предметом чуть больше броши — это явно было оружием.

— Он безоружен, — произнес мужчина, намеренно громко, чтобы я мог услышать.

— Это правда, — сказал я, медленно разводя в стороны руки. — Видите, как я одет? Я только что высадился. Я только хочу узнать, как попасть в Кэнопи.

— Кэнопи? — переспросил мужчина, словно услышал нечто забавное.

— Все хотят туда попасть, — сказала женщина. Оружие в ее руке не шелохнулось. Интересно, нет ли в нем крошечных гироскопов либо био-устройства с обратной связью, действующего по команде мускулов ее кисти. — Почему мы должны с вами говорить?

— Потому что я не причиню вам вреда — я не вооружен, как заметил ваш друг, — но у меня есть кое-что любопытное, то, что вас развлечет.

— Вы понятия не имеете, что может нас развлечь.

— Возможно, однако, повторяю — у меня есть кое-что любопытное… и достаточно средств.

Последнее могло вызвать насмешку, но я очертя голову добавил, что прибыл на Малч, к несчастью, не имея связей в Кэнопи.

— Вы сносно говорите на каназиане, — мужчина отвел руку от очков. — Большинство малчей даже выругаться толком не могут на чужом языке, — он отшвырнул прочь недокуренную сигарету.

— С акцентом, — сказала женщина. — Я не улавливаю его происхождение, он мне совершенно не знаком.

— Я с Окраины Неба. Вам могли встречаться люди с других территорий моей планеты, у нас говорят на разных языках. Она заселена достаточно давно — поэтому языки успели смешаться.

— На Йеллоустоуне то же самое, — произнес мужчина; похоже, эта тема его не интересовала. — Но большинство из нас все еще живут в Городе Бездны, где единственное лингвистическое смешение идет по вертикали, — он издал короткий смешок, словно за простой констатацией факта стояло нечто большее.

Я стер с глаз теплые и вязкие капли дождя.

— Возница сказал, что в Кэнопи можно добраться только с помощью фуникулера.

— Верно. Но это не означает, что мы можем вам помочь, — мужчина снял шляпу, демонстрируя длинные светлые волосы, стянутые на затылке.

— У нас нет причин доверять вам, — добавила его спутница. — Малч мог стянуть одежду Нищенствующих и выучить несколько слов на каназиане. Никто в здравом уме не прибывает сюда, не наладив заранее связей с Кэнопи.

Что ж, рискнем:

— У меня есть «Горючее Грез». Это вас интересует?

— Несомненно. Но как, черт побери, малчу удалось его раздобыть?

— Это долгая история.

Я полез в сюртук Вадима и извлек оттуда шкатулку с пузырьками.

— Вам придется поверить мне на слово, но это не подделка.

— Верить кому-то на слово не в моих правилах, — сказал мужчина. — Передайте мне один из ваших пузырьков.

Снова риск, но вполне рассчитанный. Этот тип может сбежать с пузырьком, но у меня останутся другие.

— Я вам его брошу. Идет?

Аристократ сделал несколько шагов в мою сторону.

— Бросайте.

Я бросил ему пузырек, он поймал его на лету и исчез в машине. Женщина оставалась снаружи, все еще держа меня под прицелом своего пистолетика. Прошла минута, другая, затем мужчина вылез из машины, не давая себе труда надеть шляпу. Он поднял пузырек повыше.

— Это… похоже, настоящий.

— Что вы сделали?

— Просветил его, разумеется, — он посмотрел на меня, как на идиота. — У «Горючего Грез» уникальный спектр поглощения.

— Хорошо. Теперь, когда вы поверили в его подлинность, бросьте мне пузырек назад, и мы обговорим условия.

Мужчина сымитировал бросок, но в последний миг придержал пузырек, словно хотел меня подразнить.

— Нет… не будем спешить, ладно? Говорите, у вас есть еще? Сейчас «Горючее Грез» в дефиците. По крайней мере, качественное, — он выдержал паузу. — Я оказал вам одну услугу, можете считать ее платой за этот пузырек. Сейчас за вами придет фуникулер. Надеюсь, вы не солгали, и у вас действительно есть средства.

Он снял очки. Глаза у него были серые, как сталь, и такие же ледяные.

— Благодарю вас. Но какое имеет значение, солгал ли я?

— Странный вопрос, — женщина жестом профессионального шулера заставила свое оружие исчезнуть. Похоже, оно вернулось в наручную кобуру.

— Повторяю, я любопытен.

— В Кэнопи законы не действуют, — сказала она. — Кроме одного. Он нас устраивает — это закон Игры. Сейчас мы не в Кэнопи. Здесь, внизу, может случиться что угодно. Но мы не станем терпеть обманщиков.

— Не беспокойтесь, у меня тоже не ангельское терпение.

Они влезли в свой аппарат, но не торопились опускать дверцы.

— Может быть, увидимся в Кэнопи, — сказал мужчина и улыбнулся мне. Милая, однако, у него улыбка… Нечто подобное я наблюдал за стеклом террариума в Доме Рептилий.

Дверцы захлопнулись, и машина чуть слышно загудела.

Телескопические рычаги на крыше фуникулера раздвинулись и поднялись вверх. Они росли на глазах — вдвое, втрое, вчетверо… словно хотели дотянуться до неба. Я поднял голову, держа руку козырьком. Капли дождя текли по лицу, лаская кожу. Мой провожатый говорил, что паутина кабелей, оплетающая искривленные постройки Кэнопи, иногда свешивается до уровня Малча, подобно виноградной лозе, но я оставил эти слова без внимания. Вот один из крючьев зацепился за нижний кабель… Схема движения стала ясна. Пара свободных рычагов вытянулась еще немного — теперь они были раз в десять длиннее прежнего. Сперва один, потом второй наткнулся на кабель и закрепился.

После этого — плавно, словно на двигателях малой тяги — фуникулер пошел вверх, понемногу ускоряя движение. Ближайший рычаг отцепился от кабеля, мгновенно сократился в несколько раз, точно язык хамелеона, потом снова выстрелил и сомкнулся вокруг другого кабеля.

Аппарат продолжал подниматься, рычаги поочередно отрывались от кабелей и цеплялись за другие. Машина успела пройти добрую сотню метров и понемногу исчезала из виду. Она двигалась без малейших толчков. Но, черт возьми, мне не раз казалось, что она вот-вот сорвется и рухнет вниз, в Малч.

— Эй, господин. Вы еще здесь.

Заглядевшись на фуникулер, я не заметил, как рикша вернулся. Я ожидал, что мой провожатый проявит деловую хватку и не упустит случая перехватить что-нибудь до возвращения на базарную площадь. Но Хуан оказался верен своему обещанию и, наверное, был бы оскорблен, вырази я ему свое удивление.

— А ты думал, меня здесь не будет?

— Никогда не знаешь, когда Кэнопи рухнуть. Эй, почему вы стоять на дожде?

— Потому что ты возвращаешься без меня.

Он еще не успел подобрать слова, чтобы выразить свое разочарование. Но когда я предложил ему отступные, его мордашка скривилась так, что я понял, что нанес серьезное оскорбление всем его собратьям.

— Это больше, чем ты мог заработать, отвезя меня обратно.

Он хмуро уставился на две купюры по семь феррисов.

— Господин, вы не хотеть оставаться. Этот район совсем плохой.

— Не сомневаюсь, — надо же, даже в такой дыре, как Малч, есть хорошие и плохие кварталы! Люди из Кэнопи сказали, что пришлют за мной фуникулер. Может быть, они меня надули. Но если я уеду, я не смогу об этом узнать. А если они не соврали, я смогу пробраться в одно из тех зданий.

— Это плохо, господин. Кэнопи, они никогда не делать добра.

Пожалуй, о «Горючем Грез» упоминать не стоит.

— А если они поверили, что я человек влиятельный? Думаешь, они захотят нарываться на неприятности?

Хуан пожал плечами. Вероятность такого исхода была слишком низкой, чтобы мой довод его убедил.

— Господин, я ехать. Не хочу оставаться здесь, если вы не ехать.

— Все в порядке, я понимаю. Прости, что заставил тебя ждать.

Вот и все. Хуан покачал головой — похоже, он смирился с тем, что меня невозможно переубедить, — и поехал прочь. Вскоре грохот его повозки замер вдали. Я остался один под дождем — на этот раз по-настоящему один. Повозка исчезла за углом, и я потерял единственного человека, кто мог сыграть роль моего союзника в Городе Бездны… Вернее, я сам от него избавился. Это было странное чувство. Но я знал, что сделать это было необходимо.

Я начал ждать.

Прошло примерно полчаса — достаточно, чтобы я заметил, что в городе темнеет. Эпсилон Эридана опустился за горизонт, и его свет, окрашенный в светло-коричневые тона куполом, приобрел окраску запекшейся крови. Теперь лучам приходилось просачиваться через переплетение зданий — испытание, способное свести на нет любую попытку осветить Город. Башни вокруг меня темнели, пока не стали действительно похожи на гигантские деревья, а переплетенные конечности Кэнопи, где светились жилища, напоминали ветви, отягощенные светильниками и китайскими фонариками. Зрелище было одновременно жуткое и прекрасное.

Наконец один из огней покинул небесный свод, обратившись в падающую звезду, и начал приближаться. По мере того как мои глаза привыкали к темноте, я опознал фуникулер, который спускался ко мне.

Забыв о дожде, я зачарованно наблюдал за тем, как машина замедляет движение и опускается почти до уровня улицы, а кабели в вышине звенят, то напрягаясь, то ослабляясь. Луч одинокого прожектора, укрепленного на кабине, пробежал по залитой дождем дороге, освещая каждую трещину на поверхности, затем устремился ко мне.

Неподалеку от моих ног вдруг забавно всплеснула из лужи вода.

Одновременно послышался звук выстрела.

Любой солдат в подобной ситуации отложит анализ ситуации на потом и не станет рассуждать о типе и калибре оружия, которое было применено, и местонахождении стрелка — и даже не помедлил проверить, служу ли я целью или просто случайной мишенью. Именно так я и поступил.

Я со всех ног бросился к темному основанию ближайшего здания, подавляя абсолютно разумный рефлекс, требующий бросить на ходу кейс. Без него мне суждено очень быстро опуститься на безликое дно Малча. Лучше сразу встать под пули.

По мне продолжали стрелять.

Судя по тому, что пули ударяли в метре от моих каблуков, стрелок был не новичком. Убить меня не трудно — достаточно перенести линию огня чуть вперед, а снайперского навыка им вполне хватало. Но стрелку — или стрелкам — захотелось со мной поиграть. Если бы они хотели убрать меня выстрелом в спину, это можно было сделать в любой момент.

Я добежал до здания по щиколотку в воде. Дом был облицован сплошными гладкими плитами — ни единого углубления или щели, где можно затаиться. Стрельба прекратилась, эллипс прожектора замер в неподвижности. В конусе слепящего голубого света между мной и фуникулером колыхался занавес дождя.

Из темноты возникла фигура в пальто. Вначале мне показалось, что это один из моих недавних собеседников. Но человек шагнул в луч прожектора, и я понял, что вижу его впервые. Он был лыс, с карикатурно квадратным подбородком, а один глаз скрывался за пульсирующим монокуляром.

— Замрите на месте — и будете целы.

Его пальто распахнулось, и я увидел его ствол — куда более массивный, чем игрушечная пукалка той леди из Кэнопи, — и предназначенный для более серьезных целей: вертикальный черный прямоугольник с рукоятью, из которого торчал квартет темных дул. Костяшки мужчины побелели, указательный палец ласково проводил по курку.

Он выстрелил от бедра, из дул в моем направлении вылетело нечто вроде отрезка лазерного луча. Отрезок ударил в стену здания, выбросив сноп искр. Я бросился бежать, но во второй раз он прицелился точнее. Ощутив острую боль в бедре, я вдруг обнаружил, что уже не бегу. Теперь я не делал ничего, только кричал.

А вскоре и кричать стало невмоготу.

Медики прекрасно поработали, но от них не стоило ожидать чудес. Диагностическая аппаратура, окружавшая постель его отца, неусыпно стояла на страже, озвучивая медленную и печальную литургию биологического угасания.

Прошло шесть месяцев с тех пор, как спящий проснулся и ранил отца Небесного. Лишь благодаря общим стараниям Тит Хаусманн и тот, кто на него покушался, были живы до сих пор. Но запасы медикаментов таяли, а опыта людей не хватало. Вместе с ними угасала надежда на выздоровление обоих раненых.

Недавние серии переговоров между кораблями никоим образом не помогли делу. Беда никогда не приходит одна. В подтверждении этой пословицы несколько недель спустя на борту «Бразилии» был обнаружен шпион. Служба безопасности проследила агента до «Багдада». Однако командование корабля сообщило, что шпион родился не у них на борту — скорее всего, он был родом с «Сантьяго» или «Палестины». По подозрению были арестованы несколько человек. Задержанные, а вместе с ними и многие другие, выразили возмущение по поводу неправомерности сроков заключения и прямо заявили о нарушении закона Флотилии. Градус отношений опустился до точки замерзания, торговля почти прекратилась, равно как и всякие контакты между кораблями. Правда, были предприняты несколько отчаянных дипломатических миссий, но все они провалились, и дело закончилось взаимными упреками.

На этом фоне требования увеличить поставки медикаментов и оказать отцу Небесного квалифицированную помощь игнорировались. В оправдание было заявлено, что кризисная ситуация распространяется на всю Флотилию. В качестве начальника службы безопасности Тит не избежал подозрений в изначальном провоцировании инцидента со шпионом.

Извините. Мы хотели бы помочь, мы действительно хотели бы…

Отец пытался заговорить.

— Шайлер… — губы были сухими, как пергамент. — Шайлер, это ты?

— Я здесь, папа. Я никуда не уходил.

Он присел на табурет у кровати и всмотрелся в серую маску, искаженную гримасой страдания. Как непохож был этот человек на его отца, каким он был до покушения. Это не был тот Тит Хаусманн, которого в равной мере опасались и любили все на корабле — и сдержанно уважали на всех кораблях Флотилии. Это был не тот человек, который спас его из детской во время аварии. Не тот, кто взял его за руку, усадил в кэб, чтобы совершить первое путешествие за пределы корабля и показать мальчугану великолепие и бесконечное одиночество его дома. Это не был тот каудильо, который шагнул в капсулу впереди своей команды, прекрасно зная, что может столкнуться со смертельной опасностью. От того человека осталась лишь бледная тень, слепок, снятый со статуи. Черты не исказились, пропорции совпадали, но внутри уже ничего не было. Вместо твердой поверхности — лишь оболочка, тонкая, как бумага.

— Небесный, как там наш заключенный? — отец попытался приподнять голову с подушки. — Он еще жив?

— Почти нет, — сказал Небесный. После того как отец получил ранения, он добился места в команде службы безопасности. — Честно говоря, я не думаю, что он еще долго протянет. Его раны гораздо серьезнее твоих.

— Но ты сумел поговорить с ним, верно?

— Да. Кое-что мы из него вытянули.

Небесный подавил вздох. Он уже говорил об этом отцу, но то ли Тит терял память, то ли хотел услышать все еще раз.

— Что именно он тебе сказал?

— Ничего, о чем мы не могли бы догадаться. Мы все еще не знаем, кто устроил его на корабль, но это почти наверняка была одна из фракций, способных на такого рода дела.

Отец поднял палец.

— Вспомни о его оружии, о механизмах, вживленных его в руки…

— Они не столь необычны, как ты думаешь. К концу войны они, очевидно, появились повсюду. Еще хорошо, что ему в руку не встроили ядерный запал — хотя такое, разумеется, не в пример труднее спрятать.

— Он когда-нибудь был просто человеком?

— Наверное, мы этого никогда не узнаем. Некоторые из ему подобных создавались в лабораториях. Других делали из заключенных или добровольцев. Они подвергались мозговой хирургии и психологической обработке с тем, чтобы их могла применять в качестве оружия любая заинтересованная сторона. Они были похожи на роботов из плоти и крови и обладали ограниченной способностью общения с другими людьми, когда это совпадало с их оперативными задачами. Они могли общаться вполне убедительно, отпуская шутки и болтая о пустяках, пока не достигали своей цели, после чего мгновенно переключались в другой режим и превращались в бездумных убийц. В тела некоторых из них было вживлено оружие для особых заданий.

— У него в руке было много металла.

— Конечно, — намек отца был вполне понятен. — Слишком много, чтобы он мог пробраться на корабль без посторонней помощи. Это подтверждает версию о заговоре, но об этом мы и без того знали.

— Но мы нашли только одного заговорщика.

— Только одного.

В течение нескольких дней после нападения всех спящих просканировали на предмет имплантированного оружия. Процедура была сложной и опасной и никаких результатов не дала.

— Это показывает, насколько они были самоуверенны.

— Небесный… он не сказал, почему он это сделал или почему его заставили это сделать?

Небесный поднял бровь. Расспросы такого рода были ему в новинку. Прежде отец сосредоточивался только на специфических деталях.

— В общем, он кое-что упоминал.

— Продолжай.

— Однако я не обнаружил в его словах особого смысла.

— Может быть, но мне хотелось бы о них услышать.

— Он говорил о фракции, которая что-то обнаружила. Правда, не сказал, кем или чем эти люди были и где они базировались.

— И что именно они обнаружили? — пробормотал отец еле слышным голосом.

— Нечто странное.

— Расскажи мне об этом, Небесный.

Тит умолк. Догадавшись, что его мучит жажда, Небесный приказал роботу в палате поднести стакан с водой к потрескавшимся губам отца.

— Это случилось незадолго до того, как Флотилия стартовала и покинула солнечную систему. В одной из научных областей, которая активно развивалась в последние годы войны, было сделано открытие.

— И это было…

— Человеческое бессмертие.

Небесный произнес эти слова осторожно, словно они обладали волшебной силой, и их не следовало произносить всуе.

— Он сказал, что этой фракции в течение столетия удалось соединить различные процессы и области исследований и разработать курс терапии. Они добились успеха там, где другие потерпели неудачу или были вынуждены свернуть исследования по политическим причинам. Конечный результат оказался неоднозначным. Это не все равно, что принять один раз пилюлю и забыть о ней.

— Продолжай, — сказал Тит.

— Это был целый комплекс технологий. Генетика, химиотерапия, кое-что зависело от крошечных устройств, вживленных в организм. Весь процесс был фантастически сложным, масса тонкостей… К тому же терапия должна была проводиться регулярно — но при правильном применении она давала реальный результат.

— И что ты об этом подумал?

— Разумеется, это абсурд. Нет, я не отрицаю, что такое в принципе возможно. Но разве о таком открытии не должно быть известно каждому?

— Не обязательно. Не забудь, война уже выдыхалась. Обычные каналы связи были нарушены.

— Значит, по-твоему, такая фракция могла действительно существовать?

— Да, я верю, что она существовала, — отец замолчал, восстанавливая силы. — Можно сказать, я это знаю. Подозреваю, что почти все, что этот химерик тебе рассказал, — правда. Здесь нет никакого волшебства. Наверняка есть болезни, против которой даже эта технология бессильна. Но это лучшее, что когда-либо создавалось цивилизацией. Да, в лучшем случае она увеличивает продолжительность жизни до ста восьмидесяти лет — в крайнем случае, до двухсот. Конечно, о бессмертии речь не идет. Но это неважно — важно то, что у человека появлялся шанс оставаться живым, пока не появится нечто лучшее.

Тит бессильно откинулся на подушку.

— Кто об этом знал?

Отец улыбнулся.

— Кое-кто из людей с достатком, кто же еще? Те, кого даже война пощадит. Те, кто смог оказаться в нужном месте или знал нужных людей.

Следующий вопрос был очевидным и пугающим. Флотилия стартовала, когда война находилась в конечной стадии. Многие из тех, кто ныне спал в капсулах, просто пытались бежать. Солнечная система была полуразрушена, но по-прежнему только и ждала возможности вновь окунуться в полномасштабное кровопролитие. Претенденты на право лететь проходили суровый отбор. Но хотя места на кораблях распределялись на основании заслуг, для людей с достаточным влиянием находились способы попасть на борт. Если у Небесного когда-либо были сомнения, их рассеяло появление диверсанта. Кто-то и где-то нажал на нужные рычаги, чтобы доставить химерика на борт.

— Ну хорошо. А как насчет спящих? Многие ли из них знали об открытии?

— Знали все, Небесный.

Юноша посмотрел на отца, лежащего перед ним. Сколько ему еще осталось? От колотых ран можно оправиться — они были не особенно серьезны. Но они вызвали осложнения: в организме проснулись затаившиеся до поры банальные инфекции. Было время, когда медики Флотилии могли его спасти. Несколько дней — и они без особых усилий поставили бы его на ноги. Но теперь им оставалось лишь поддерживать естественные процессы заживления. И они медленно проигрывали битву.

Небесный размышлял над словами отца.

— И сколько из них получили терапию бессмертия?

— Ответ тот же.

— Все? — он недоверчиво покачал головой. — Все спящие, которых мы везем?

— Да. За незначительным исключением — некоторые, например, отказались от нее по этическим или медицинским соображениям. Но большинство прошли терапию незадолго до посадки на борт, — отец снова умолк. — Это единственная тайна всех тайн моей жизни, Небесный. Я узнал об этом еще от своего отца. Нелегко было ее хранить, поверь.

— Как тебе удавалось?

Отец еле заметно пожал плечами.

— Это часть моей работы.

— Не говори так. Это тебя не извиняет. Ведь они предали нас, верно?

— Это как сказать. Они действительно не поделились своим секретом с экипажем. Но, думаю, с их стороны это был добрый поступок.

— Скажи, почему.

— Представь себе, что мы бессмертны. Это означает полтора века заключения на борту этой махины. Мы бы просто понемногу спятили. Этого они и опасались. Поверь: экипажу лучше прожить нормальный жизненный срок, а затем передать бразды правления новому поколению.

— Ты называешь это добротой?

— А разве нет? Да, мы обслуживаем спящих. Но не все они благополучно проснутся в Конце Путешествия. Так что завидовать нечему. К тому же нам нужно заботиться и о себе. Мы управляем кораблем не только ради спящих, но и ради себя.

— Да. Весьма объективно. Но ты знаешь, что они утаили от нас секрет бессмертия. И ты хочешь сказать, что это не влияет на твое отношение к ним?

— Не знаю. Вот почему я никому не раскрываю этой тайны.

— Но ты только что раскрыл ее мне.

— Тебе ведь хотелось знать, правду ли сказал химерик? Что ж, теперь ты знаешь.

Лицо отца на минуту стало безмятежным, словно с него сняли тяжкую ношу. Небесному даже показалось, что отец ушел в небытие. Но вскоре веки шевельнулись, Тит облизнул губы. Он собирался сказать что-то еще, хотя это давалось ему с огромным трудом.

— И еще одна причина… мне тяжело говорить об этом, Небесный. Я не уверен, что поступаю правильно.

— Если можешь положиться на меня…

— Прекрасно. Тогда изволь выслушать. Я много раз собирался рассказать тебе об этом, но мне не хватало мужества и убежденности. Как говорится, неполное знание — опасная вещь.

— Поясни, о чем идет речь.

— О твоем происхождении.

Тит попросил воды. Небесный подумал о воде в стакане, молекулы которой просачивались между губ отца. Каждая капля воды на корабле проходила цикл преобразований, чтобы ее можно было пить снова и снова. В межзвездном пространстве не должно быть отходов. Через много месяцев — или лет — Небесный будет пить ту же воду, которая сейчас приносила облегчение его отцу.

— Происхождении?

— К сожалению, ты не мой сын.

Тит мрачно уставился на него, словно ожидая, что Небесный тронется рассудком от подобного откровения.

— Ну вот, я это сказал, а сказанного не воротишь. Тебе придется выслушать остальное.

Возможно, он сдает быстрее, чем это регистрируют машины, подумал Небесный. Он скользит в темную траншею безумия, его кровоток отравлен, а мозгу отчаянно не хватает кислорода.

— Я твой сын.

— Нет. Мне лучше знать, Небесный. Я собственными руками вытащил тебя из капсулы.

— О чем ты говоришь?

— Ты был одним из них. Одним из момио, одним из спящих.

Небесный кивнул, мгновенно принимая эту истину. На каком-то уровне он знал, что нормальной реакцией было бы недоверие, быть может даже гнев, но он их не чувствовал; только глубокое и успокаивающее ощущение правдивости.

— Сколько мне было лет?

— Тебе было несколько дней от роду, когда тебя заморозили. На борту было несколько младенцев вроде тебя.

Он слушал, как отец — не его отец — продолжал рассказ. Лукреция Хаусманн, женщина, которую Небесный считал своей матерью, родила на борту корабля, но ее младенец, мальчик, умер через несколько часов. Опечаленный Тит скрывал правду от Лукреции — часами, затем днями, пуская в ход всю свою изобретательность. Пока она находилась под действием успокоительных препаратов, но Тит опасался, что правда убьет ее — возможно, не физически, но ее дух будет сломлен. Эту женщину любили на корабле больше, чем кого бы то ни было. Если с ней что-то случится, это повлияет на всех и каждого, как смертельный яд. Они были одной семьей, все знали друг друга. Лукреции будет не под силу перенести потерю ребенка.

И тогда Тит решился. Он знал, что пожалеет об этом, едва успев осуществить свой план. Но к тому времени будет слишком поздно.

Он украл ребенка у спящих. Оказалось, что дети не в пример взрослым лучше приспособлены к «оживлению» — это как-то связано с отношением объема тела к его поверхности. «Разморозить» ребенка не составило серьезных проблем. Он выбрал самого младшего, чтобы ложь выглядела убедительной. Все остальное было не важно. Лукреция слишком долго не видела сына, чтобы обнаружить подмену.

Он положил мертвого ребенка на место, снова охладил капсулу и мысленно попросил у него прощения. К тому времени, как маленький покойник будет обнаружен, он сам давно будет мертв. Проснувшихся родителей также ожидает ужасное испытание, — но они проснутся в новом мире, и у них будет достаточно времени, чтобы попытаться зачать еще одного ребенка. Для них это будет меньшим потрясением, чем для Лукреции. Наконец… если бы он не решился на это преступление, ситуация на корабле могла бы осложниться настолько, что сама миссия оказалась бы под угрозой. Конечно, до крайностей обычно не доходит, но вероятность такого исхода существовала. Значит, в это просто надо поверить — поверить, что совершенный им поступок послужит общему благу.

Преступление ради любви.

Конечно, Тит не смог бы осуществить задуманное в одиночку. Еще несколько его лучших друзей знали правду. Но все они были надежными людьми и никогда не вспоминали о том, что случилось. Сейчас все они уже мертвы.

Поэтому пришло время открыть тайну Небесному.

— Теперь ты понял, почему я так часто говорил, что ты непохож на других? — спросил Тит. — Это действительно так. Ты единственный бессмертный среди нас. Вот почему вначале я воспитывал тебя в изоляции. Вот почему ты столько времени проводил один в детской и не играл с другими детьми. Прежде всего, мне хотелось уберечь тебя от инфекций — ты более чувствителен к ним, чем другие дети, и эта чувствительность остается повышенной по сей день, хотя ты и вырос. Но в основном мне хотелось изучить ход твоего развития. У тех, кто прошел терапию, развитие замедляется, Небесный. И чем дальше, тем сильнее. Сейчас тебе двадцать, но тебя можно принять за пятнадцатилетнего подростка, разве что высокого. К тому времени, когда тебе будет тридцать или сорок, люди будут говорить, что ты выглядишь очень молодо. Правду никто не узнает — во всяком случае, до тех пор, пока ты не станешь старше… намного старше.

— Значит… я бессмертный?

— Да. И это меняет многое, если не все. Не так ли?

Небесному Хаусманну пришлось с этим согласиться.

Позже, когда отец снова провалился в бездну забытья — неизбежного предвестника смерти — Небесный отправился к диверсанту. Пленный химерик лежал точно на такой же постели, как и его отец, его также окружали роботы, но этим сходство ограничивалось. Аппаратура только осуществляла наблюдение — он был достаточно силен, чтобы обходиться без помощи… даже слишком силен. Трудно было поверить, что из него извлекли целый рожок пуль. На кровати пленника удерживали оковы из прочного пластика — широкий обруч стягивал его грудь, два обруча поменьше — предплечья. Это позволяло ему подносить к лицу одну руку — другая оканчивалась оружием, которым он изувечил Тита. Впрочем, оружия уже не было. Рука киборга оканчивалась аккуратно зашитым обрубком. Его тщательно сканировали, но ни имплантированного оружия, ни каких-то других скрытых устройств не обнаружили — не считая имплантатов, с помощью которых хозяева заставляли его подчиняться своим целям.

Фракционеры, которые внедрили на корабль своего агента, явно страдали недостатком фантазии. Они сделали ставку на механические разрушения, тогда как вирус, невидимый и легко передающийся, мог оказаться куда более эффективным оружием. Правда, без живого экипажа спящие вряд ли сумеют куда-то долететь.

Однако у химерика могут быть другие способы выполнить задание.

Как это странно — вдруг узнать, что ты бессмертен. Небесный не собирался заниматься самокопанием. Бессмертие не делает его неуязвимым, но осторожность и предусмотрительность помогут ему снизить риск до минимума.

Он отступил от постели убийцы. Кажется, диверсант обезоружен — но полной уверенности нет и быть не может. Пусть мониторы показывают, что он находится забытьи, не менее глубоком, чем отец. Лучше не рисковать. Эти существа созданы для обмана. Они способны проделывать любые трюки с сердечным ритмом и нейронной активностью. Одной свободной руки достаточно, чтобы схватить Небесного за горло и задушить… или подтянуть его к себе и перегрызть горло.

Небесный заметил на стене медицинский набор. Он распахнул ящичек, изучил аккуратно разложенные препараты, затем извлек оттуда скальпель. Голубоватая стерильная сталь сверкнула в приглушенном освещении изолятора. Покрутив его перед глазами, он с восхищением проследил, как исчезает лезвие при повороте кромкой вверх.

Чудесное оружие. Можно сказать — воплощение совершенства.

Сжав скальпель в руке, он шагнул к диверсанту.