46. Виды

Недертон наблюдал, как перифераль открыла глаза. Тлен заранее уложила ее обратно на койку в дальней каюте и приглушила свет.

– О’кей, – неуверенно протянула она. Потом: – Неплохо.

– Добро пожаловать назад, – сказал Лев из-за плеча Недертона.

– Как тетрахромия? – спросила Тлен.

– Я уже не помню, как это было, – ответила Флинн, – только что мне не понравилось.

– Попробуй сесть, – предложила Тлен.

Флинн села, склонила голову набок, тронула ее, замерла:

– Моя стрижка. Видела в прошлый раз в зеркале, но не сообразила. Ваших рук дело?

– Парикмахер был в полном восхищении, – ответила Тлен. – Полагаю, он будет ее копировать.

– Это Карлота, она лучшая, – сказала Флинн. – Живет на Марианских островах, держит бот-кресло в «Мегапричесоне». Следит, чтобы мы не отстали от моды.

– Значит, телеприсутствие для вас не новость, – заметил Лев.

– У нас, на Диком Западе, это называют «пойти подстричься», – ответила Флинн, сверкнув на него глазами. Она встала.

– Мы хотели показать тебе кое-что интересное, – сказал Лев.

Он повернулся за спиной у Недертона и пошел по коридору. Недертон смущенно улыбнулся Флинн и двинулся вслед за Львом, Тлен – за ним.

– Где ваши собаки? – спросила Флинн позади них. В узком коридоре ее голос прозвучал особенно громко.

– Наверху, – ответил Лев, обернувшись, когда она вошла в большую каюту.

Недертон смотрел, как Флинн все трогает: ведет пальцем по лакированному шпону. Постукивает костяшками пальцев по дверной ручке. Видимо, проверяет органы чувств периферали.

– Мне они понравились. Было видно, что не собаки, но из той же оперы. – Она коснулась черных штанов. – Почему от этой одежды такое чувство, будто ты в трениках?

– Она без швов, – ответила Тлен. – Наружные швы декоративные, дань традиции. То, что на тебе, сделали ассемблеры. Сразу целиком.

– Сфабили, – подытожила Флинн. – Не обижайся, но если у тебя не линзы, то что? Какая-то болезнь?

– Модификация. Своего рода визуальная шутка на тему мифического заболевания pupula duplex. Обычно его описывают как двойную радужку, но я выбрала буквальный вариант.

– И как при этом все выглядит?

– Я редко использую нижнюю пару. Она видит в инфракрасном диапазоне, что удобно в темноте.

– А ничего, что я все время спрашиваю? Я же тут ничего не знаю. Может, ты с ними родилась. Или у тебя такая секта. Откуда мне знать? А вот насчет бегающих тату я вроде как поняла.

– Спрашивай, конечно, – ответила Тлен.

– Где телефон, здесь? – Флинн подняла руки. – Я пыталась объяснить подруге.

– Я могу спросить у «Гермеса», – сказал Лев. – Впрочем, компоненты очень маленькие и распределены по телу. Я не смогу ответить, где мои, не сверившись с медицинской картой. У моего двоюродного брата часть как-то воспалилась, пришлось менять. В основании черепа. Хотя их могут вживить куда угодно. – Он оперся на край стола. – Хочешь посмотреть Лондон? Сейчас над домом вертолет, такой же, каким ты управляла для нас. Советую сесть.

– Можно, я им поуправляю?

– Позволь нам показать тебе виды, – с улыбкой проговорил Лев.

Флинн перевела взгляд на Тлен, потом на Недертона, сказала: «О’кей» – и села.

Тлен заняла другое кресло, Недертон встал рядом со Львом у края стола, радуясь, что не сидит на начальственном месте.

– Во второй раз это не было для тебя таким потрясением, – заметил он.

– Мне было невтерпеж попасть сюда снова, – ответила Флинн. – Только я не обязательно буду во все верить, о’кей?

– Разумеется, – ответил Лев.

Недертон поймал себя на том, что улыбается глупейшим образом. Тлен с усмешкой скосила на него двойные зрачки. Потом повернулась и заговорила с Флинн:

– Сейчас ты увидишь мою эмблему.

Флинн кивнула. Недертон тоже увидел эмблему Тлен. Следом появились эмблемы Льва и Флинн – последняя была без рисунка.

– Я открою трансляцию, – сказала Тлен. – Полное бинокулярное зрение.

Каюта сменилась туманным утренним Лондоном с птичьего полета. Остроугольные ледышки шардов торчали среди плотного лабиринта старых улочек, разреженных променадами, по которым Недертон катался в детстве, и густыми лесами на месте снесенных зданий, портивших городской ландшафт. Бледное солнце отражалось в стеклянном покрытии очищенных и выведенных на поверхность рек, Темзу испещряли плавучие острова, опять на каком-то другом месте: подводные лопасти перемещали их так, чтобы полнее использовать силу течения.

– Черт, – проговорила Флинн. Зрелище явно произвело на нее впечатление.

Тлен полетела к Хэмпстеду, куда родители в десять лет водили Недертона на день рождения одноклассника. Праздник проходил в керамической трубе под ажурной железной скамьей. Узкий тоннель освещали гирлянды цветных фонариков, мыши в забавных костюмчиках пели, танцевали и разыгрывали поединки на шпагах. Руки у его гомункула были грубые, полупрозрачные, примерно как у мусорщиков. Пока Недертон все это вспоминал, Тлен рассказывала Флинн о гидротурбинах, приводимых в движение восстановленными реками. Однако она обходила молчанием то, что было раньше, – ужасы, тьму.

Недертон кончиком языка провел по нёбу, выключил трансляцию и вернулся в гобиваген. Наблюдать за Флинн было куда интереснее.

– А где все? – спросила она. – Людей совсем нет.

– Это довольно сложно, – ровным голосом ответила Тлен, – но с такой высоты ты бы никого не разглядела.

– И машин почти нет, я еще раньше обратила внимание.

– Подлетаем к Сити, – сказала Тлен. – Чипсайд. Вот тебе и толпы.

Однако это не люди, подумал Недертон, наблюдая за лицом Флинн.

– Косплейная зона, – пояснил Лев. – Тысяча восемьсот шестьдесят седьмой. Нас бы оштрафовали за вертолет, если бы он не вуалировался или был слышен.

Недертон щелкнул языком по соответствующему участку нёба и вернул трансляцию Тлен. Они висели над утренним уличным затором: кебы, двуколки, ломовые телеги, все на конной тяге. У старших Зубовых, деда и отца, были собственные лошади, на которых они, по слухам, даже катались, хотя, разумеется, не в Чипсайде. В детстве мать водила его по здешним лавкам. Серебряная посуда, духи, шали с каймой, приспособления для вдыхания табака, толстые часы, оправленные в золото и серебро, мужские шляпы. Он дивился, как обильно лошади роняют навоз, который тут же сметали прыткие мальчишки, младше его. Такие же ненастоящие, как лошади, они тем не менее казались совершенно живыми и пугающими в том рвении, с которым, ругаясь на чем свет стоит, шаркали короткими щетками между ногами у лошадей. Люди в цилиндрах, про которых мама сказала, что это банкиры, поверенные, коммерсанты и биржевые маклеры, вернее, их симулякры, торопливо шагали под живописными вывесками: «Обувь», «Фарфор», «Кружево», «Страхование», «Стекольная мастерская». Вывески зачаровывали маленького Недертона, и он, идя за руку с матерью, в обязательной неудобной одежде, режущей под мышками, старался защелкать их все. Отчаянные мальчишки с криками «Разойдись!» бегом катили тачки и пропадали в темных дворах, откуда несло вонью, такой же аутентичной, как конский навоз. Мама для этих прогулок надевала коричневое платье с узким лифом и длинной, подметавшей мостовую широкой юбкой, узкий жакет и невероятную шляпку. Ей это все было совершенно неинтересно, она просто считала, что должна водить ребенка сюда, и, может быть, ее неприязнь еще усилилась в нем, превратившись с годами в стойкое отвращение.

– Ну надо же! – проговорила Флинн.

– Это ненастоящее, – сказал Недертон. – Разработано по архивным материалам. Среди тех, кого ты видишь, почти нет людей, а те, что есть, – туристы или школьники на уроке истории. Вечером иллюзия полнее.

По крайней мере, меньше раздражает, подумал он про себя.

– Лошади ненастоящие? – спросила Флинн.

– Да, – ответила Тлен. – Лошади теперь редки. С другими домашними животными у нас получилось лучше.

Пожалуйста, не начинай, взмолился про себя Недертон. Лев, наверное, подумал о том же, потому что сказал:

– Мы доставили тебя сюда, чтобы кое с кем познакомить.

Они начали снижаться.

Недертон увидел Лоубир, в юбке и жакете, примерно как были у его матери. И она смотрела вверх.