123. Огороженный комплекс
После прогулки по набережной Темзы (была среда, а по средам во второй половине дня они с Эйнсли обычно выходили куда-нибудь пройтись) Флинн надела самую старую рубашку Томми, еще с нашивкой замшерифа. В рубашке было что-то от самого Томми, к тому же, когда ты с пузом, хочется чего-нибудь свободного. Может, они в этом смысле станут как Мэдисон и Дженис. Правда, Томми всегда ходил в одном и том же, только менял форму на домашнее, а ей одежду для официальных случаев выбирали сольветровские стилисты. Единственное, на что она не соглашалась, – это на новые дизайнерские вещи; у нее было чувство, что носить такое – само по себе работа.
Она прошла на кухню, достала из холодильника сок и, поднеся стакан к губам, привычно задумалась, как можно было выстроить это все без ассемблеров. Новый дом стоял в сотне ярдов от старого, на заброшенном пастбище, и выглядел так, будто его поставили в восьмидесятых годах двадцатого века и потом несколько раз подновляли не бедные, но и не шибко богатые хозяева. Поставили его очень быстро и практически без звука. Томми объяснил, что использовали много разных клеящих составов, полностью нетоксичных. Так что если где-нибудь торчала шляпка гвоздя, это был на самом деле не гвоздь, а имитация. Впрочем, как Флинн усвоила, неограниченный банковский счет успешно заменяет ассемблеров.
Тогда же построили и сарай, но сделали его по виду таким же древним, как старый дом. Там жили Мейкон с Эдвардом, и там же они печатали такое, что следовало до поры подержать в секрете. Промышленного шпионажа с первых дней опасались больше всего, потому что главной фишкой «Сольветры» были технологии, до которых здесь еще не додумались. И разработка джекпотовского научного прорыва только начиналась. Слишком много сразу, предупредила Эйнсли, и все крахнет. Так что значительная часть программы состояла в определении верного темпа. Иногда Флинн отчаянно хотелось узнать, куда они идут, особенно с тех пор, как она забеременела, но Эйнсли сказала, это невозможно. По крайней мере, они знают, куда точно не хотят попасть. Вот этой линии и надо держаться.
Жизнь здесь помогала ей сосредоточиться, да и остальным, наверное, тоже. Они старались не признаваться даже себе, что живут на огороженной территории, в крепости или резервации, хотя все понимали, что это так. Коннер и Кловис осели рядом, ярдах в ста от Томми и Флинн, в собственном доме. Бертон с Шайлен поселились в городе, в жилом крыле «Сольветры» – нового здания на месте бывшего торгового центра. Хун открыл центральную «Суши-лавку» напротив «Сольветры», на углу, – там было как в старой, только светлее и ярче. Рядом расположился филиал «Мегафабы». Флинн была против такого названия, но Шайлен сказала, «Форева» не прокатит для глобальной сети, к тому же она только что поглотила «Самофабу» и бывшие самофабовские пункты тоже надо было как-то окрестить. И еще в каждом «Мегамарте» была теперь «Суши-лавка», хотя бы на другом конце прилавка с наггетсами.
Флинн ненавидела все эти бизнес-дела с той же силой, с какой Шайлен от них тащилась. А вообще денег у «Сольветры» теперь было меньше, гораздо меньше. Как только Матрешка сперва споткнулась, а потом рассыпалась, отрезанная от финансовых модулей сэра Генри, «Сольветра» начала сокращать активы и возвращать экономику к нормальному состоянию, что бы ни означало теперь это слово. И все равно денег у них оставалось умопомрачительно много – столько, что в голове не укладывается. И хорошо, сказал Гриф, поскольку сделать предстоит больше, чем можно себе представить.
Флинн вымыла пустой стакан, поставила в сушку и глянула в окно на холм. Там построили площадку, на которую садился спецвертолет, когда Фелиция заглядывала в гости. Увидеть площадку было нельзя, даже когда на ней стоишь. Спутники ее засечь не могли, поскольку строилась она по сольветровской науке, эмулирующей технику будущего.
Обычно они беседовали на кухне, а Томми сидел в гостиной и трепался с ребятами из Секретной службы. Иногда из города приходил Брент, обычно вместе с Грифом, и тогда разговор становился более конкретным: обсуждали производство вакцин от болезней, про которые еще никто не знал, или в каких странах лучше разместить фабрики по производству фагов, или что делать с изменениями климата. Флинн познакомилась с Фелицией вскоре после того, как у вице-президента Амброуза случилась эмболия, и это было неловко, потому что Фелиция говорила о покойном Уолли с глубокой грустью, которая казалась вполне искренней, а Флинн знала, что он умер после того, как Гриф показал Фелиции кадры ее торжественных похорон и в точности объяснил, что им предшествовало.
Рядом с сушкой стояла банка с прежними пальцами Коннера. Он подарил их Флоре, дочери Литонии. Это были первые пробы Мейкона, отпечатанные в старой фабе на принтерах, отпечатанных где-то еще, до того как ребята перебрались в сарай. Флора забыла их утром, когда приходила в гости. Она покрасила им ногти розовым лаком. Большой палец в банке немного ерзал – это был дефект всех первых партий. Наблюдая, как Коннер играет в сквош, Флинн часто вспоминала, как быстро Мейкон, Тлен и Оссиан поставили его на ноги. Теперь Коннер носил композитные протезы не снимая, но в не их будущем у него по-прежнему была своя версия Павла. Флинн тоже и мысли не допускала о том, чтобы сменить перифераль.
– Еще бы! – воскликнул Леон, когда она как-то сказала об этом за обедом. – Все равно что сменить тело!
А потом довел Флору до истерического хохота, заявив, что если Флинн родит девочку, то назовет ее Фауной.
Пора было идти завтракать вместе со всеми – мамой, Литонией, Флорой и Леоном, который жил теперь в бывшей комнате Флинн. Литония, как оказалось, чудесно готовила, и сейчас Мейкон отчищал пескоструйкой внутренность бывшего Фермерского банка: Литония с двоюродным братом собрались открыть там ресторанчик. Ничего пафосного, просто что-то еще, кроме «Суши-лавки» и «Джиммис». «Джиммис» так и не превратился в сетку, а если бы превратился, сказал Леон, это бы значило, что джекпот все-таки наступает, несмотря на все их усилия.
Мама теперь обходилась без кислородной трубки, поскольку лекарства ей делала «Сольветра», индивидуальные. А пока, на случай если кому-нибудь еще что-нибудь понадобится, они купили «Фарма-Джон» и по совету Флинн урезали норму прибыли вдвое, так что сетка мгновенно стала самой популярной в стране, если не в мире.
Флинн взяла банку с пальцами и, не запирая двери, пошла по тропинке, которую они протоптали между домами и которая уже выглядела так, будто была здесь всегда.
Сегодня, гуляя по набережной, она сказала Эйнсли, что временами боится, не строят ли они просто свой вариант клептархии. Очень правильная мысль, ответила Эйнсли, вам всем надо постоянно держать ее в голове. Люди, не способные вообразить, что поведут себя дурно, обычно с треском проигрывают тем, кому и воображать ничего не надо, поскольку они и так ведут себя дурно. Она сказала, большая ошибка думать, будто эти люди другие, особенные, зараженные чем-то нечеловеческим, недочеловеческим, фундаментально иным. Это напомнило Флинн слова мамы о Корбелле Пиккете. Что большое зло не блистательно, оно просто возникает из заурядного мелкого зла, если тому дать возможность вырасти. Выросшее, оно приводит к более страшным последствиям, но остается лишь суммой обыденной человеческой подлости. И это верно, сказала Эйнсли, в отношении самых жутких чудовищ, с которыми ей постоянно приходится иметь дело. Флинн, быть может, представляет ее терпеливой смотрительницей зоопарка среди особенно крупных и опасных зверей, но они – всего лишь люди.
– Человек слаб, милая, – сказала Эйнсли, глядя на Темзу синими старческими глазами, – и в тот миг, когда мы это забываем, мы гибнем.