Судья городского суда Федоров открыл заседание:

— Судебное заседание городского суда объявляется открытым. Подлежит рассмотрению уголовное дело по обвинению Осиповой Натальи Александровны в преступлении, предусмотренном статьями девяносто третьей, прим и сто семьдесят пятой уголовного Кодекса Российской Федерации.

Судья сделал короткую паузу, взглянул на немногочисленную публику в зале и обратился к подсудимой:

— Устанавливается личность подсудимой. Ваши фамилия, имя, отчество?

— Осипова Наталья Александровна, двадцать три года, разведена, имею сына трех лет, не судима, работаю… работала, — поправилась она, — бухгалтером в профсоюзном комитете Машиностроительного объединения.

Молодая женщина замолчала. Короткая жизнь, что еще можно сказать о себе, не обнажать же, в самом деле, свою душу перед чужими, незнакомыми людьми. Какое значение имели здесь и сейчас ее переживания? Кому это надо, да и поможет ли?

Судья монотонно, не прерываясь, вел процедуру, предшествующую судебному разбирательству о сути преступления. Наконец, все формальности были соблюдены, и он приступил к чтению обвинительного заключения. Читал его долго, больше часа. Двести эпизодов хищения общественных средств за полгода. Невероятно простой и совершенно безнадежный способ воровства, — до первой настоящей ревизии-проверки. На что рассчитывала Осипова? Хапнула двадцать три тысячи рублей и даже не пыталась уволиться с работы, скрыться. А ведь ничего ценного у нее не нашли. На основе своего многолетнего опыта работы судья полагал, что в деле отражена не вся правда. Да, в деле есть главное: кто, где, когда и как совершил преступление, но нет ответа на вопрос — почему? Конечно, такой вопрос отчасти был банальным и наивным. Любое корыстное преступление предполагает желание иметь больше, чем можешь заработать. Понятно, что когда деньги рядом, в руках, и ты сам ими распоряжаешься, соблазн попользоваться ими очень велик. Но где эти деньги, почему неглупая грамотная женщина присвоила их так примитивно? Ответа на этот вопрос не было. Во время следствия Осипова полностью признала свою вину, безвольно соглашаясь с каждой строчкой обвинения. И при этом проявила неожиданную твердость и даже жесткость, ни разу не ответив на вопрос, как она эти тысячи потратила. А ведь на них можно было купить четыре автомобиля, раз двадцать съездить в зарубежный круиз, накупить роскошных тряпок. Ничего этого у обвиняемой не было, а объясняться на эту тему она категорически отказалась. Не помогло даже обещание следователя не арестовывать ее до суда, если она скажет полную правду. Зная, что ребенок останется один с больной бабушкой, что в народе принято считать, — если арестовали, значит уже «сидишь», Осипова с каким-то дремучим исступлением не отвечала на главный, последний вопрос, повторяя лишь: нет, нет, нет…

Федоров, старый судья, знавший о тысячах судеб и трагедий не понаслышке, разумеется, видел состояние этой миловидной женщины с опрокинутым лицом и потухшими глазами. Он понимал, что обстоятельств, смягчающих ее ответственность, много: маленький ребенок, больная мать, под судом первый раз, все признает, искренне кается, — этого было достаточно для условного приговора. Но он, досконально знающий практику назначения наказаний, не мог не учитывать дерзость преступления, размер похищенного, малую вероятность погашения причиненного ущерба. Позиция прокурора жесткая — это чувствуется по его вопросам. Видно, что он недоволен однозначными ответами Осиповой.

Адвокат, назначенная юридической консультацией, не очень активна. Да и не просто ей проявить себя в этом рядовом деле, где и так все ясно. В следственном изоляторе, один на один, она пыталась выяснить у Осиповой мотивы кражи, но натолкнулась на такую стену отчуждения, что сразу поняла: ни здесь, ни в суде контакта не будет.

Первый день процесса подходил к концу. Предстояло еще дней десять-двенадцать. Необходимо было вызвать и допросить человек двести. Они придут и каждый скажет: нет, путевку в санаторий и дом отдыха я не получал, за материальной помощью в профсоюз не обращался, денег никаких не платил, подписи в накладных и расходных ордерах поддельные. То ли дело, подумал Федоров, рассмотрение таких случаев в американском суде «по сделке». Прокурор с адвокатом согласовывают меру наказания подсудимому, а суд утверждает это соглашение. И никого не вызывают. Все довольны. Судьба Осиповой была бы решена за пятнадцать минут: не нужно ее мучить, вытягивая по капле мотивацию преступления. С сожалением он вернулся к действительности: очевидно, что в данном деле прокурор и судья не договорились бы по-американски.

В старинный зал суда, где лет сто пятьдесят назад был рабочий кабинет князя Кочубея, приходили знакомые и те, кого подсудимая видела впервые. Они мельком взглядывали на нее, торопливо отводили глаза, повторяли одно и то же, и быстро покидали трибуну свидетелей, чтобы дождаться перерыва и исчезнуть. Несмотря на то, что Наташа была главным лицом в этом зале, никто из присутствующих не проявлял к ней любопытства. Она безучастно сидела в большой железной клетке и перебирала в памяти счастливые события недавней жизни…

…С Глебом Наташа познакомилась в ресторане. Профком отмечал премию, сложились по червонцу и всей компанией, человек двадцать, шумно и весело расположились за одним длинным столом. Этот третьеразрядный ресторан мало чем отличался от обычной столовой: дежурный набор стандартных блюд, не очень свежие скатерти, хамоватые официантки. Впрочем одно, но существенное отличие было — в этом ресторане посетителей развлекали музыкой. Четверо мальчиков в красных вельветовых пиджаках, джинсах и кроссовках — саксофон, бас-гитара, пианино и ударник — слаженно играли легкую музыку разных лет, под которую можно было и подвигаться на маленьком пятачке у эстрады.

Пианист привлекал к себе особое внимание. Он был хорош собой и совершенно не вписывался ни внешностью, ни манерой игры в вульгарную атмосферу дешевого ресторана. Его красивые руки легко порхали над клавишами, без труда извлекая из инструмента звуки дивного блюза. Потом Наташа узнала, что Глеб окончил музыкальное училище по классу фортепиано и без труда поступил в консерваторию, но был отчислен со второго курса по весьма банальной причине: каждый день просыпал, являясь на занятия не раньше двенадцати. В конце концов руководству консерватории это надоело, а Глеб не смог или, возможно, не захотел менять свои привычки.

Конечно, Глеб сожалел о случившемся, но менять уклад жизни не собирался. С такой неординарной внешностью и музыкальным талантом (Глеб блестяще играл и сложнейшие классические произведения, и легкую музыку), его постоянно приглашали на вечера и вечеринки люди самого разного возраста и сословия. Импозантные дамы из творческой интеллигенции снисходили до более чем дружеского общения с ним. Он сделал для себя вывод, что легкая наивность, утонченность, талант и внешняя привлекательность гарантируют успех у женщин.

Наташа была очарована и музыкой, и Глебом. За столом вовсю шло веселье. Кто-то к ней обращался, о чем-то спрашивали, смеялись. Она рассеяно, невпопад отвечала, а сама слушала музыку. Больше всего ей нравились медленные танцевальные мелодии в исполнении пианино и саксофона. Она по достоинству оценила мастерство пианиста, так как когда-то сама пару лет занималась музыкой (до сих пор у них дома, как семейная реликвия, стоит «Красный Октябрь»), Наташа завороженно смотрела на него. Он, с темными волосами до плеч, и глазами, затененными густыми длинными ресницами, казался ей глубоким и интересным на фоне этой разухабистой ресторанной компании.

Бас-гитарист Саша-«магнитофон», прозванный так за громкую и непрерывную болтовню, наклонился к пианисту.

— Глеб, тебя опять кадрят.

Глеб бросил взгляд в зал. Среди оживленной ресторанной публики он наткнулся на глаза девушки, которая, не отрываясь, смотрела на него. Через минуту он вновь посмотрел в ее глаза. В очередной раз повернув голову, он не нашел ее за столом. Теперь девушка оказалась на пятачке, у самой эстрады, в нескольких метрах от него. Танцуя с каким-то пожилым мужчиной, она при каждом обороте танца поворачивала к нему голову и смотрела, смотрела…

Недурна, отметил Глеб. Красавицей Наташу назвать было трудно. Ладненькая фигурка, но росточком маловата, огромные, широко расставленные голубые глаза. Густые длинные волосы свободно падали на спину. Лицо почти без косметики, заметна лишь краска на ресницах. Обыкновенная привлекательная девушка, каких много. Но в хорошей упаковке будет выглядеть классно. Правда, натура не та, на вид слишком романтична. На такую много времени надо, стоит ли? Впрочем, таких мамочек у Глеба не было. Чистая, хорошая, должно быть добрая. Постельный потенциал безграничен. Если сама плывет в руки, то можно попробовать.

Глеб улыбнулся Наташе, она ответила ему улыбкой, которая осветила все ее лицо. Черт возьми, заметил он снова, не дурна.

После антракта на эстраде Глеба не было. Под звуки саксофона, гитары и щеток ударника, исполнявших танго, он подошел к Наташе и пригласил ее на танец. Она совсем потеряла голову, когда он прижал ее к себе, и они, слившись, стали танцевать под ритмичную, страстную мелодию.

— Ваше имя? — прошептал Глеб.

— Наташа, а вас как зовут?

— Глеб. Давай на ты.

— Давайте.

— Я хочу тебя увидеть завтра.

— Я тоже.

— Приходи сюда.

— Я не хожу одна в рестораны.

— Я приглашаю тебя. Я подменюсь, будет играть мой приятель.

На следующий день Наташа и Глеб сидели вдвоем за отдельным столиком. Только у них в миниатюрной чашечке горела маленькая свеча а в тонкой вазочке из стекла царили три розы. Учтивая и ласковая официантка исполняла каждое их пожелание, вызывая в девушке ощущение собственной значимости, которое так редко посещало ее в последний год.

Наташа не была завсегдатаем ресторанов. Родители воспитывали ее в предубеждении к такого рода развлечениям. Сверхдостатка в семье никогда не было, свободных личных денег — тоже. Замужество не прибавило ей ни материальной ни душевной независимости. Высокий, плечистый, с черными усами, супруг очень ценил свою мужскую стать и называл жену серенькой мышкой из которой он собирался сделать хорошую домашнюю кошку. Когда они познакомились, он покорил ее своим напором, подавил волей и энергией. Она думала, что вот он, ее настоящий защитник и опора. На деле оказалось, что комфортнее всего ему было в роли этакого капризного самца-потребителя, подверженного к тому же частым припадкам ревности. Искренне желавший ребенка, он изводил уже беременную Наташу придирками и скандалами, не раз доводя ее до слез. С восторгом узнав о рождении сына, он первое время играл с ним, как с игрушкой, но потом стал проявлять такую суровость к крохе, что ребенок стал бояться отца.

Год назад наступила развязка: муж ушел к другой дурочке, еще не знавшей о его капризах.

Так закончилась первая Наташина любовь к сильному мужчине. Глеб был совсем другим. Утонченно красивый, чем-то похожий на юношей с классических полотен, он располагал к себе тихим голосом, внимательными глубокими глазами и, как ей казалось, незащищенностью. Совсем мальчик, бреется, наверное, через день.

Весь вечер они танцевали. Саша-магнитофон подошел к их столику и нежно сыграл на саксофоне «Как прекрасен этот мир». Музыка растрогала Наташу, а Глеб загадочно улыбнулся. Она попросила рассказать его о себе.

— А что тебя интересует? — спросил Глеб.

— Не знаю. Я никогда не знакомилась в ресторане. Люди говорят, что те, кто работает в ресторане, — все пьяницы, а ты совсем не пьешь…

— Работа, она и есть работа. В ресторане каждый день праздник, и если посмотреть со стороны, можно подумать, что жизнь — сплошное удовольствие. Специфика профессии. Наверное, те, кто служит в морге, считают наоборот.

— Ой, не надо об этом… — прервала Наташа. — У тебя друзья хорошие. Вон как стараются для тебя.

— Способные ребята, но вот они-то как раз и поддают. В перерывах на кухне. Зарплата небольшая, но кормят хорошо. Публика, сама видишь, очень простая, неденежная, ансамблю не подбрасывают. Так, по мелочи, пятеру, чирик. Но куда еще податься, ничего другого делать они не умеют.

— А ты?

— А что я?

— Видно же, что у тебя талант от бога. Ты бы мог учиться. Я же вижу, как тебе хочется играть по-своему, импровизировать.

— Да мы все здесь играем не по нотам. А я смотрю, ты в музыке разбираешься. Играешь? — спросил Глеб.

— Училась немного в юности. Дома есть пианино.

— В юности… А сколько же тебе?

— Двадцать три, — засмеялась Наташа. — А что? Думал меньше? Это тебе меньше. Ты совсем мальчик.

Глеб не обиделся, согласно хлопнул длинными ресницами:

— Двадцать. Не судился, не служил, не состоял, не женат…

Они рассмеялись. С каждой новой подробностью о жизни Глеба он нравился Наташе все больше и больше. После развода Глеб стал первым серьезным увлечением Наташи. Вольно или невольно она все время сравнивала его со своим бывшим мужем. Напористые мужчины многим импонируют. С ними можно чувствовать себя уверенной и даже беззаботной. Но как после грубой пищи хочется изысканного блюда, так появление в Наташиной жизни Глеба оказалось желанным и закономерным.

Потом, когда начнется расследование, Наташа будет вспоминать начало их знакомства. В том, как он себя вел с нею, не было ни капли неискренности и двуличия. Позднее она будет задавать себе вопрос: что привлекло к ней Глеба?

Где-то через полгода после знакомства Глеб тоже задавал себе этот вопрос. Вначале у него и в мыслях не было затевать с Наташей какие-то отношения всерьез и надолго — пара встреч и все. Скромная, хорошенькая, чистенькая девушка, не более того. Но через неделю, другую что-то в его душе шевельнулось. Ему не пришлось играть роль пылкого влюбленного — Наташа принимала его таким, какой он есть. Просто с Наташей ему было хорошо. Утром никто его не будил. Завтраком-обедом кормила Наташина мама. К ночи его ждала Наташа, всегда в хорошем настроении и соблазнительном бордовом пеньюаре. После работы он мог идти к себе домой, в коммуналку — Наташа не устраивала сцен. Она понимала, что молотить по клавишам весь вечер — это одно, а играть с отдачей несколько часов подряд — совсем другое. Ресторанный шум, публика утомляют, а он, такой хрупкий и нежный, нуждался в отдыхе, ему надо побыть одному.

Однажды, в воскресенье днем, когда Глеб был у Наташи, раздался резкий звонок. Дверь открыла Наташина мама. Прихожую заполнил зычный мужской голос. В дверях появился ее бывший муж, Анатолий. Глаза на усатом лице прищурились, прицельно рассматривая Глеба. Он удовлетворенно хмыкнул и гаркнул:

— Наташа, я пришел с Кириллом погулять.

— Чего это вдруг? Два месяца сыном не интересовался.

— Причины были. А сейчас услышал, что у тебя хахаль появился. Херувимчик какой-то… Чего ты в нем нашла? Он что, больной?

Наташа взвилась, как разъяренная фурия, в одной рубашке подлетела к нему, и если бы Анатолий не успел захлопнуть дверь, его «вывеска» оказалась бы сильно попорченной. Бывший супруг бурчал еще что-то в коридоре: надо же, как он ее захомутал, балерун хилястый, что с девкой сотворил, бешеная какая-то, да черт с вами, млейте поганки бледные. И ушел, не погуляв с сыном, и больше не появлялся.

Именно тогда Глеб понял, что Наташа не только любит сильно, но и способна защитить свою любовь. Он растерялся. А она, оказывается, с характером… Похоже, что просто так разбежаться им не удастся. Нет, он не собирался оставить ее в ближайшее время. Его все устраивало. Но не жениться же на ней.

А Наташа и не думала о браке. Она вполне трезво оценивала характер отношений между ними. Было очевидно, что Глеб нравится женщинам. Возможно, у него бывали приключения, когда он на день-два уходил к себе домой. Наташа не хотела быть собственницей и навязывать ему свое общество.

Неожиданно для обоих, в постели она стала проявлять страстность, которой в ней не было раньше, и их взаимоотношения приобрели какую-то пряную остроту. Они с затаенным нетерпением стали ожидать вечерних встреч. Но Наташе Глеб нужен был не только как любовник. Что-то в его внешности и натуре вызывало в Наташе чувства почти материнские, желание помочь и защитить.

Прежде Наташа целыми днями пропадала на работе, не выходя из профкома даже на обед: брала с собой термос и бутерброды. Теперь она летела домой, чтобы покормить Глеба, и если он спросонья выпивал только чашку кофе, вяло зажевав его тостом с вареньем, Наташа искренне огорчалась. Но потом Глеб садился за инструмент, и для нее наступали упоительные полчаса. За долгие годы инструмент был расстроен, но какой-то старомодный, в бархатном сюртучке старичок, давний знакомый Глеба, за полдня наладил струны. Наташе это обошлось в пару сотен, но какие чистые, легкие звуки вместо противного дребезга стал извлекать из инструмента Глеб!

Иногда Глеб брал ее за руку, подставлял стул и сажал рядом. Наташа исполняла полечку или краковяк, а он сопровождал эти простенькие мелодии такими сложными пассажами, что счастливая Наташа выглядела как мастер игры на фортепиано.

Любопытно складывались отношения Глеба с Наташиным сыном Кирюшей. Они были безразличны друг другу. Когда Глеб был у них дома, мальчик проводил время в бабушкиной комнате.

Но во время игры на пианино малыш подходил поближе и осторожно, одним пальчиком, глядя на Глеба, нажимал на одну клавишу. Глеб не сердился, брал его к себе на колени и детскими ручками играл что-нибудь вроде чижика-пыжика. Наташа в эти минуты боготворила Глеба.

Между тем стали обостряться материальные проблемы. Первый внеплановый удар по бюджету был нанесен расходом на настройку пианино Заработка Наташи, алиментов от бывшего мужа и пенсии матери едва хватало на питание и квартиру. Глеб зарабатывал немного — полторы сотни, которые рассасывались очень быстро на угощение друзей и какие-то мелочи. Наташа деликатно интересовалась:

— Ты же не пьешь, зачем же угощать приятелей?

— У нас так принято. И потом, ты же сама хочешь, чтобы я не каждый вечер работал в ресторане. Приходится подменяться, а за это надо платить. Кое-что давать и директору, и метрдотелю. Система такая: все, что собрано от посетителей, отстегивается начальству. Иначе можно быстренько вылететь.

Глеб был неприхотлив в еде, деликатесов не просил, но и не отказывался от хорошего ужина. А вот Кирюша хотел то шоколадку, то яблочко. Наташа стала занимать деньги в кассе взаимопомощи, у сотрудниц, забрала из «черной» кассы свои небольшие накопления. Как то раз Глеб поинтересовался, как они с Наташей будут отмечать его день рождения, и предложил в честь такого события посидеть в «Метрополе» или «Астории». Наташа была не против. Глеб, немного помявшись, сказал, что у него есть один приятель из «Прибалтийской», который может помочь ему перейти туда. Не пригласить ли заодно этого приятеля и его жену? Наташа согласилась:

— Очень хорошо, давай вчетвером, веселее будет.

— Да… но…

— Тебя что-то смущает?

Глеб смущенно пощелкал пальцами: его денег не хватит.

— А сколько нужно?

— …Есть рублей сто, надо еще пару, да на всякий случай еще сотню.

Наташа удивилась, что так дорого, но Глеб объяснил, что не в забегаловку же они собираются, разряд другой…

Два дня Наташа искала деньги, но у сотрудниц свои сложности, да и с прежними долгами она еще не рассчиталась. С трудом собрала полсотни и поняла, что это не выход из положения. В профкоме денег было много. Объединение крупное, несколько тысяч работников, наличные в кассе имелись всегда. И она решилась. Взять на неделю-другую две-три сотни, а потом возвратить — это не преступление, думала она. Наташа не раз видела, как другие брали деньги из кассы, чтобы сделать покупки во время выездной торговли, а на следующий день возвращали долг. Так бывало часто. Кстати, кассир одалживала ей тоже не своими деньгами. Обычная практика. Ведь не присваивали они, в конце концов.

У них в бухгалтерии в случае необходимости сотрудницы заменяли друг друга. Бухгалтер принимал деньги за кассира, а тот оформлял денежные поступления. Вот и сейчас Лена-кассир ушла в преддипломный отпуск и попросила Наташу заменить ее. В этот день из конвейерного цеха принесли очередные профсоюзные взносы. Выдав квитанцию к приходному ордеру, в кассовой книге она уменьшила сумму на пятьсот рублей и соответственно написала другой приходный ордер. Наташа планировала, что через несколько дней она оформит дополнительное поступление этой суммы, приведя в соответствие ордер и запись в книге.

Вечер в «Астории» прошел великолепно. Правда, знакомый оказался не таким всесильным. Он пообещал, что сразу сообщит о вакансии (какой-то парень из ансамбля уходил в армию) и порекомендует Глеба руководству. Для Наташи главным были не эти обещания, а то, что ее Глеб чувствовал себя в этот вечер независимо, уверенно, красиво ухаживал за ней, купил дамам цветы у милой девушки, обходившей столики. Возвращались на такси, забросив домой по пути супружескую пару.

Между тем надо было расплачиваться с долгами, которыми она обросла за последний месяц. Подруги и сотрудницы на работе все чаще и настойчивее напоминали об этом. А тут еще на голову свалились непредвиденные расходы.

В воскресенье Наташа с Глебом до двенадцати валялись в постели. Им было так хорошо друг с другом, что совсем не хотелось вставать. Она перебирала пальцами его длинные мягкие волосы и была совершенно счастлива. Потом, накинув халатик, босоногая, быстренько прошлепала на кухню, принесла на подносе кофе и по паре бутербродов. Юркнула под одеяло. В сладкой истоме она задремала. Сквозь полусон услышала тихий голос Глеба:

— Натали, в пятницу мы выходные. Моя очередь устраивать для ребят уикэнд.

— А что это такое? — не открывая глаза спросила она.

— Ну… это же элементарно. Провести вечер где-нибудь на природе. У нас по кругу каждый все это дело берет на себя. Теперь мой черед. Ты не против?

— Я за, милый.

Он зарылся рукой в ее густые волосы. По спине побежали приятные мурашки.

— Отлично. Но у меня тити-мити кончаются.

— А сколько надо?… Компания большая?

— Четыре пары, думаю… тысячи хватит. Шашлыки, вино, зелень и прочее.

На работе Наташа выдавала путевки в санатории и дома отдыха за тридцать процентов стоимости. В отдельных случаях, по решению профкома, путевки были и бесплатные. Наташа оформила тремя протоколами решения профкома о выдаче десяти путевок бесплатно, хотя фактически уже продала их. Деньги не оприходовала, подписи подделала. Так у нее получились наличными две тысячи рублей. Рассчиталась с долгами, отдала тысячу Глебу и еще осталось — купила сыну комбинезон, о котором давно мечтала.

Уикэнд прошел весело. Ребята ей понравились, вели себя вполне прилично. А вот девушки оказались несколько развязными, много курили, пили наравне с парнями и время от времени уединялись с ними в кустах. Глеб, как всегда, был в центре внимания. Наташе это льстило. Он, как обычно, мало пил, загадочно улыбался девушкам.

Наташа видела, что он ей благодарен. Правда, ее огорчило, что он совсем не сердился, когда кто-нибудь из парней, как бы ненароком, обнимал ее за плечи. Но она уже давно знала, что Глеб не ревнив, да и повода у него для этого не было. А его приятели, поняв, что Наташа вовсе не из тех, кто любит флиртовать, вели себя сдержанно. В общем все прошло легко и непринужденно.

В субботу, в антракте, потягивая пиво, приятели с удовольствием вспоминали прошедший вечер.

— А твоя Наташка — молоток, — восхищенно произнес Сашка-гитарист, — скромняга влюбленная. Хорошая бабка. Или не очень?

— Да брось ты, — осадил его Глеб, — вечно ты лезешь не в свои дела.

— Кончай, Сашка, — поддержал его саксофонист Витольд. — Нормальная девочка. Я бы на такой женился. Видно, что она надежная, домашняя. Видели, как ее передергивало, когда дотронешься до нее. Повезло тебе, Глеб.

— Да ему, наверное, уже надоело, — продолжал ерничать Сашка-«магнитофон». — Вялый ты какой-то, Глеб, как телок. Не влюбился же ты, в самом деле? А какие у тебя были мадамы… Ух!.. Как вспомнишь, так вздрогнешь.

Глебу была неприятна эта болтовня. Он помрачнел и замкнулся. Но ребята не отставали. Все они не были женаты. На женщин смотрели вполне потребительски, как на объект сиюминутного настроения. Их задевала затянувшаяся связь Глеба. Они хорошо знали его и полагали, что Глеб не способен к серьезным отношениям и сильной любви. Наверное, была в их ерничестве и доля зависти. Вот ведь устроился: вроде как в семье, а свободен, ухожен, сыт и никаких обязательств. Да и денежки у Наташи водятся. Непонятно откуда, но, по рассказам Глеба, то ли премии, то ли халтура какая-то.

— Да нет, мужики, — медленно произнес он. — Какая тут любовь. Женщина с ребенком. У нее своя жизнь, у меня — своя. Но вообще-то, когда к тебе относятся искренне, не потребительски, знаете, начинаешь здесь, — он стукнул себя в грудь, — что-то ощущать. Ну, как бы благодарность, что ли… Хуже другое. Наташка, по-моему, меня обожает.

— За что? — ухмыльнулся Витольд. Глеб понял, что он сделал ошибку, разоткровенничавшись перед ними. Он знал их достаточно примитивные представления о любви, о браке. Дружба для них — просто совместная пьянка, возможность перехватить деньжат в долг, подмениться на работе. Впрочем, он и сам придерживался подобных взглядов. Наташа была совсем другой — слегка наивной и бескорыстной, хотя никто из них не мог бы назвать ее ничего не соображающей дурочкой.

Глеб так по существу и не смог ответить себе, что его связывает с Наташей. То, что он не любил ее, — это ясно.

У него не было никаких планов, он ничего не мог дать ей, а Наташа как будто в этом и не нуждалась. Но он был ей нужен и не хотел разочаровывать ее. Уйти просто так, как поступал с другими женщинами, он не мог: чем дольше тянулась их связь, тем больше их отношения принимали форму привязанности между близкими людьми.

— За что? — переспросил Глеб и жестко посмотрел на Витольда. Саша и ударник с любопытством уставились на Глеба. Похоже назревала ссора. Это было так не похоже на Глеба, которого приятели считали неспособным на такие сильные эмоции. Голос его всегда был тихим, а взгляд почти девичьих глаз никогда не бывал гневным.

— Мы считаем себя нормальными мужиками, — продолжал Глеб, — не так ли. Попсовый народ. Не воруем, не фарцуем, не курим траву. Покутить, побаловаться — это святое дело. А оказывается, у каждого есть что-то и свое, и это со стороны способен увидеть и понять другой человек. Наташа во мне пианиста увидела, а вы для нее — обыкновенные ресторанные лабухи.

Ребята зашумели, но Глеб продолжал:

— Я так не считаю, ребята! Вы все клево играете. Но Наташа думает, что мое место не здесь. Это ее право так думать. Ну, а кто из вас не хотел бы иметь имя, свою программу, классные инструменты, а не эту заезженную хламуду!

— Кстати, — сказал Саша. — Если она такая рассудительная, может, она и меценаткой для нас станет, вернее, для тебя. Глядишь, и мы дорастем до ее уровня представлений.

— А меня устраивает мое ремесло! — в запале заявил ударник. — Я на своих ударных сколько угодно и где угодно бабок настучу!

— Нет, — возразил Сашка. — Если всех нас причесать, одеть, дать классные инструменты и выпустить на хорошую сцену да еще с популярной солисткой, то мы можем дать любой репертуар. Глеб прав: ремесло и искусство — две большие разницы. Но таких, как мы, много. Вон сколько их в подземных переходах и около гостиниц. Нет уж, не до жиру. Нам хотя бы инструменты обновить… А, Глеб?

Тот, пожав плечами, ничего не сказал.

Утром, перед уходом на работу, Глеб остановил Наташу просьбой:

— Натали, хочу сделать тебе сюрприз. Не найдется у тебя на пару дней пятьсот рублей? У меня получка будет, я верну.

Наташа, ни о чем не спрашивая, раскрыла сумочку, достала деньги, протянула их Глебу, и мягко спросила:

— А что, тебе удвоили зарплату?

— Да нет, но я, может, подхалтурю, — неуверенно ответил Глеб.

Она легко поцеловала его, и каблучки застучали вниз по лестнице.

Вечером, придя с работы, Наташа обнаружила на стуле итальянские сапоги.

Глеб позвонил из ресторана:

— Ну как, Натали?

— Люкс! То, что я хотела. Спасибо, Глеб. Я тебя люблю!

Глеб не верил, что Наташа сможет достать такую сумму, которой хватило бы на покупку инструментов. Слишком она была велика — пятнадцать тысяч рублей. Но как-то раз Наташа сама завела разговор про то, что Глеб играет на плохом инструменте. Она не раз слышала разговоры приятелей Глеба о том, как можно было бы развернуться, если бы у них были деньги. Глеб, поддержав тему, стал вдохновенно описывать перед Наташей, какие бы радужные перспективы могли открыться перед ним: профессиональный ансамбль, участие в конкурсах, имя, колоссальная популярность… Полунамек Глеба был воспринят Наташей как сигнал к действию. Она сказала, как обычно, что нужно подумать, необходимо время, а там видно будет…

Почти материнские чувства, которые Наташа испытывала к Глебу, вызывали в ней желание поддержать и утешить этого большого ребенка. Она внушала ему, что перспектива его не безнадежна. Ведь она знала, что раньше в ресторанах играли лучшие музыканты. Поэтому слова Глеба, подогретого приятелями, легли на благодатную почву, подготовленную самой Наташей.

Две недели она собирала нужную сумму. Источник, естественно, был все тот же — касса профкома. Наташа уже не строила никаких иллюзий по поводу возврата денег, надеясь на то, что никто не станет проверять наличность и финансовые документы. Ревизионная комиссия, как это бывало раньше, ограничивалась справкой, подготовленной самим бухгалтером.

Наташа составила целые ведомости на выдачу материальной помощи и пачку липовых протоколов профкома, изъяла внесенные взносы, не оприходовала деньги, уплаченные за санаторные путевки. Оборот, профсоюзных средств на гигантском предприятии был таким, что недостача оставалась незамеченной, тем более что процедуру изъятия Наташа растянула на полмесяца, удержавшись от соблазна решить проблему одним махом. Не учла она одной простой вещи — человеческой зависти. Не остались незамеченными и роскошные сапоги, и рассказы о посещении ресторанов. Анонимка, отпечатанная на пишущей машинке профкома, вскоре поступила в милицию. В ней говорилось, что молодая одинокая женщина с ребенком живет не по средствам.

И вот Глеб небрежно бросил перед изумленными приятелями тугую пачку денег. Наташа не успела стать свидетельницей торжества и триумфа Глеба и его команды. Ее арестовали.

Судебное следствие подходило к концу. Были допрошены все знакомые подсудимой Осиповой: работники профсоюзного комитета, две ее подруги по дому, а также мать и Глеб. Суд имел уже почти полное представление о самой Наташе и ее образе жизни. Скромна в поведении, в одежде, питании, доброжелательна и контактна с людьми, избегает ссор, заботится о сыне и матери, правда, в последнее время несколько меньше, появился еще один объект заботы — сожитель. Судье Федорову Глеб не понравился — этакий прозрачный херувимчик. Отвечал он на вопросы однообразно: не в курсе, не знаю, не замечал.

Впервые за всю неделю судебного процесса Осипова ожила в своей клетке. Когда Глеб вошел в зал суда, она совершенно переменилась, расцвела, на лице появилась улыбка. Он ей улыбнулся, но так растерянно и жалко, что у Наташи на глаза навернулись слезы.

Судья понял: Наташа любит этого женоподобного парнишку — и, щадя ее чувства и достоинство, не стал расспрашивать Глеба подробно и дотошно, а когда адвокат попыталась выяснить детали взаимоотношений сожителей, мягко остановил защитника, заявив, что суд исследовал эти обстоятельства. Наташа, в глазах которой еще не высохли слезы, с благодарностью посмотрела на судью, адвокат перехватила этот взгляд и замолчала. У всех участников процесса, из-за недоговоренностей и умолчаний, сложилось тягостное впечатление о последних месяцах жизни подсудимой. Но они ошибались: именно этот кусочек жизни был для нее самым светлым и счастливым, хотя и привел ее в конечном итоге в тюрьму.

Приговор был оглашен: наказание назначено условное.

Наташа была освобождена в зале суда. Через семь дней приговор вступил в законную силу, поскольку он не был обжалован или опротестован. Судья списал дело в архив.

А еще через несколько дней в кабинет судьи пришла Наташа.

— Павел Иванович, сейчас, когда дело закончено, я пришла объясниться. Не для протокола, а только для Вас. Я благодарна вам, что не мучили меня и Глеба, не выворачивали всю подноготную. Мне больше некому об этом рассказать, и я делаю это не только потому, что это нужно мне, но, как мне кажется, и вам. Я не хочу выглядеть в ваших глазах лгуньей, чтобы у вас осталось обо мне превратное мнение.

И Наташа подробно рассказала всю историю своих отношений с Глебом. Федоров внимательно слушал ее, не перебивая, ни о чем не спрашивая и не уточняя. Что-то подобное он предполагал и ожидал услышать на процессе.

— Наталья Александровна, что-то еще произошло, что побудило Вас раскрыться до конца?

Нет, другой причины у нее не было, сказала она. Но здесь она слукавила, потому что на вопрос судьи, как теперь дела с Глебом, она сказала, что они расстались.

Пока Наташа сидела под следствием, Глеб сошелся с другой девушкой. Пусть будет счастлив.

— Но можно было бы заставить его возместить материальный ущерб.

— Нет, нет — горячо запротестовала Наташа. — Я сама, добровольно отдала ему деньги и все-все верну сама. Можете не сомневаться.

Павел Иванович не стал ее переубеждать, хотя не был с ней согласен. Он не хотел заставлять ее мучиться и переживать заново все случившееся.

— Ну, как хотите. Единственное пожелание — не сотворите себе кумира еще раз.

— Я запомню Ваши слова. Спасибо. Прощайте, Павел Иванович.