Строительство нации, конечно, не сводилось только к деятельности культурно-просветительских и прочих организаций и работе с населением. Насколько можно судить, и «культурная работа», и деятельность УАПЦ, как и прочие направления, по которым велось строительство национальной общности, включали в себя противодействие любым другим идеологиям, стремящимся утвердиться среди того же населения. К таковым, конечно, относилась коммунистическая идеология. Но, понимая невозможность и нежелательность борьбы со стоящим за ней государством, адепты национального движения поневоле были вынуждены мириться с ней и подстраиваться под нее. Они даже рассчитывали использовать свою лояльность к режиму для достижения поставленных целей.

К тому же со временем стало ясно, что менялась психология масс. Особенно это касалось молодежи, которая росла в новой обстановке и воспитывалась в советской школе. У националистов не оставалось иного пути, кроме как мимикрировать под советские «цвета». Члены подпольной учительской группировки (Волынь), целями которой были «Украинская крестьянская республика» и «Украина для украинцев», а наиболее приемлемыми методами борьбы – восстание и теракты, считали необходимым изучать (помимо Шевченко) труды Маркса, Энгельса и Ленина. «Почитание Ленина, – поясняли они на допросе, – будет доказывать, что мы не придерживаемся буржуазных взглядов, и привлечет к нам массы». Их объяснение весьма красноречиво говорит о настроениях крестьянства.

Но коммунистическая идеология была не единственной, которая противодействовала украинским националистам. На пути распространения украинской идентичности и украинских национальных ценностей продолжал стоять «русский конкурент». И пусть идеология общерусскости отвергалась новой властью и не рассматривалась ею как объединяющая и модернизационно-преобразующая, пусть она не имела вида теоретической концепции и существовала на уровне массового сознания, чувств, эмоций, ценностных ориентаций, пусть уже не носила наступательного характера, но именно она была главным препятствием на пути окончательного утверждения украинского проекта.

Советская власть и наличие «единственно правильной» идеологии не могли остановить начавшуюся еще в XIX в. борьбу идентичностей, поскольку «социальное» и «национальное» лежат в разных плоскостях общественного бытия и не могут полностью исключать или заменять друг друга. Выработанная большевиками формула, призванная разрешать подобные противоречия – «национальное по форме, социалистическое по содержанию», – могла работать лишь тогда, когда за социалистической составляющей была сила и историческая правда. Исчезли они – и советское, и постсоветское общество оказались один на один с другой частью формулы – «национальное по форме». А поскольку содержание не может (или не смогло) радикально изменить форму, а формы оставались разными, исключающими друг друга, то и события конца XX – начала XXI в. развиваются под лозунгом борьбы украинской и русской культур, национальных идентичностей и мировоззрений.

Это противоборство, получившее в партийных кругах название «борьбы двух культур», заняло все 1920-е гг., особенно громко заявив о себе после принятия на XII съезде РКП(б) нового курса национальной политики, направленного, помимо прочего, на поддержку национальных культур и всемерное содействие их развитию. Политика украинизации не только способствовала активизации культурного и национального строительства, но и подразумевала борьбу со всем, что этому препятствовало, то есть все с тем же общерусским сознанием, общерусской системой ценностей и неразрывно связанным с ними положением русского языка и русской культуры. Любое противодействие украинизации общественной жизни, культуры, искусства, госаппарата, партии и т. д., равно как и его обратная сторона – наличие государственнических взглядов, подразумевавших приоритетность интересов Союза ССР перед интересами отдельных республик, рассматривалось как великорусский, великодержавный шовинизм. С ним надо было вести непримиримую борьбу, публично изобличать его носителей и выкорчевывать его малейшие проявления. А «бой не на жизнь, а на смерть» великорусскому шовинизму объявил сам создатель пролетарского государства.

На протяжении всего десятилетия «великодержавный (великорусский) шовинизм» считался большевиками главной опасностью, что отражалось на национальной политике. Суть ее, по замыслу В. И. Ленина, должна была заключаться «не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывалось в жизни фактически». Нацией «большой» и «угнетающей» в данном конкретном случае являлись русские, которых и следовало поставить в неравное положение во имя интересов пролетарского интернационализма и преодоления «недоверия» и «подозрительности» к ним наций «угнетаемых».

Ленинские установки легли в основу партийных документов. Еще резолюция X съезда РКП(б) гласила: решить национальный вопрос можно только уничтожением хозяйственной, политической и культурной отсталости некоторых наций, «чтобы дать возможность отсталым народам догнать Центральную Россию и в государственном, и в культурном, и в хозяйственном отношениях». А поскольку «великорусская нация оказалась наиболее развитой», то и «фактическое неравенство» должно было быть «изжито путем оказания хозяйственной, политической и культурной помощи отсталым нациям и народностям». Естественно, все, кто не разделял такую точку зрения или не горел желанием ее воплощать на практике, превращались в великорусских или великодержавных шовинистов. Официальными установками часто пользовались националисты или те, кто свои личные интересы прикрывал национальными одеждами.

Не будем останавливаться на причинах, заставивших большевиков действовать в национальном вопросе именно так, а не иначе, и выяснять, насколько этот курс носил объективный, а насколько субъективный, доктринальный характер. Но отметим, что, искусственно создавая для русских положение неравенства, большевики ставили в такое же положение и русскую культуру, а вместе с ней и определенную систему национальных, мировоззренческих ценностей, служившую важнейшей составляющей российской цивилизации как особого, не похожего на все другие, единого суперэтнического организма. Для стоящих перед партией глобалистских задач построения новой, коммунистической цивилизации русская культура как элемент, скрепляющий воедино шестую часть суши, утрачивала свое значение. В рамках глобального общества не имели принципиального значения и «уступки» «угнетающих» наций нациям «угнетаемым». Борьба с великодержавностью, равно как и создание для русскости неравноправного положения, в наибольшей степени способствовала становлению тех национальностей и культур, которые возникали на противопоставлении ей.

Борьбу с «великорусским шовинизмом», то есть с общерусской системой ценностей и русской культурной традицией, прочно закрепившимися среди значительной части населения УССР (интеллигенции, служащих, промышленного пролетариата), вела не только партия, в которой, кстати, эта культурная традиция укоренилась весьма прочно. Официальный курс через резолюции съездов и конференций, постановления Политбюро и ЦК ВКП(б) и КП(б)У создал благоприятную возможность для украинских националистов устранить своего конкурента. И они развернули против общерусской системы ценностей и их выражения – русского языка и русской культуры – настоящую войну.

«Борьба культур» не сводилась только к повседневной работе по развитию украинской культуры и превращению ее в культуру национальную, к формированию национального сознания народных масс, приобщению их к украинским ценностям и украинскому мировоззрению, хотя все это целиком или частично покоилось на принципе противопоставления их русским (общерусским) аналогам. Оно еще предполагало и борьбу с непосредственными конкурентами – носителями русского языка и культуры, оттеснение их от культурного процесса, от общения с массами, от книжного дела и преподавания. А. Шумский, видный украинский партийный деятель, в 1924–1927 гг. бывший наркомом просвещения УССР и занимавший в «борьбе культур» украинскую сторону, приводил пример, наглядно иллюстрирующий сказанное выше. Одной русской оперной певице, вернувшейся из эмиграции на Родину, «украинские общественные круги» предложили выступить с концертом, но с условием, что петь она будет на каком угодно языке, но только не на русском. Многие артисты, певцы, деятели культуры начали уезжать из республики. Приостановить эту «утечку талантов» власти смогли только тем, что значительно повысили оклады и ослабили украинизационные требования.

Поскольку культурно-национальные процессы того периода осуществлялись в форме украинизации, то и основной упор носители украинских ценностей делали на недостаточное, по их мнению, уважение, которое питали к ней носители русской культуры. Помимо прикрытых партийной идеологией кампаний в прессе борьба против русскости нередко имела вид доносительства и травли. Таких случаев было немало. В качестве примера можно упомянуть вызвавшее заметный резонанс в партийных кругах «дело» коммуниста Гадзинского. Гадзинский выступил с обвинениями Одесского партийного комитета в «неомалороссийщине», которая, по его мнению, состояла в прикрытии напора «одесского великодержавного и антиукраинского шовинизма» и в «издевательстве над так называемой украинизацией». А дело заключалось в том, что в одесских вузах продолжала работать «великодержавная» профессура, не признававшая УССР и занимавшаяся «скрытой украинофобией». Гадзинский же был убежден, что русским профессорам «не место» в вузах Украины и что им следует возвращаться к себе в Россию. Особенно его бесило то насмешливо-пренебрежительное отношение, с которым русская интеллигенция относилась ко всему украинскому. Считая такое отношение симптоматичным и присущим в том числе и широким партийным кругам, украинский коммунист усматривал в этом продолжающуюся под ширмой 3-го Интернационала «русификацию Украины», которая, по его мнению, провоцировала рост украинского национализма. Правда, апелляция к партийным органам закончилась не в пользу Гадзинского: 1928 г. – не 1923-й, и то, что казалось естественным раньше, к концу десятилетия все больше не соответствовало политике Советского государства. Бюро Одесского окружного партийного комитета осудило его за неправильное понимание национальной политики, и Гадзинский вынужден был признать свои ошибки. Но сколько подобных обвинений достигало своих целей, особенно в начале и середине 1920-х гг.

«Борьба культур» как непременная составляющая деятельности национального движения, отмеченная всеми участниками культурного процесса на Украине, свидетельствовала еще об одном важном обстоятельстве, а именно об укреплении украинства и превращении его из идейного течения или «клуба по интересам» в «украинское общество». В данном случае под обществом понимается не социальный, а национальный феномен. Во многом это стало результатом самого хода развития украинского движения, ко второй половине 1920-х гг. «созревшего» до нужного уровня и готового стать ядром этого общества. Но еще более важную роль в этом сыграла политика большевиков (тоже отчасти ставшая ответом на брошенный националистами «вызов»), направленная на создание и укрепление украинской государственности, культуры и строительства украинской нации. Несмотря на критический настрой, адепты украинского движения отдавали себе отчет, каким огромным подспорьем для их дела стала политика большевиков. «Мы теперь постепенно приобретаем то, что не достигли во время революции». «Вместо “Юга России” появилась Украина», и это «очень важный факт», отмечали наиболее проницательные из них. В любом случае становление «украинского общества» повлекло за собой новую расстановку сил на Украине и вынудило участников национально-культурного процесса исходить из этого факта.

Появление «украинского общества», заполнявшего собой весь общественно-культурный «объем» республики, стало возможным благодаря постепенному, но настойчивому укреплению украинского движения в городе. Именно в кругах городской интеллигенции, особенно в ее научной и культурной элите, зарождаются и мужают национальные движения. «Завоевание» городов и придание им «украинского» облика и духа было важнейшим условием не только для функционирования движения, но и для самого существования украинской нации и «Украины». Поскольку среди городского населения была распространена преимущественно русская культура, развернулась активная борьба за овладение городом. Но она не сводилась только к противостоянию русской культуре и ее носителям.

Одновременно с развитием национальной культуры и утверждением среди масс национальной идентичности в тонком слое городской творческой и научной интеллигенции велась мыслительная деятельность. На сознательном и подсознательном уровнях обрабатывались и формулировались настроения социальных слоев общества. Создавались произведения культуры, в которых в художественной форме, в виде образов, символов, аллегорий отражались эти настроения, обсуждались актуальные проблемы современности. Складывались научные школы, появлялись теоретические концепции и мировоззренческие системы, толкующие прошлое, настоящее и будущее украинского народа и Украины. То есть шли процессы, без которых невозможно существование никакого самостоятельного общественного организма. Известно, что любой режим, любая политическая сила, стремясь обосновать свою политику или само существование, ищут поддержку в прошлом. Когда формируется новая национальная общность, переписывание истории, «битва за прошлое» приобретает особый размах.

Как уже говорилось в главе первой, основы украинской национальной историографии были заложены еще до революции В. Антоновичем, который, собственно, и попытался сконструировать понятие «украинской истории» как особого исторического процесса украинского народа. Но всестороннее развитие она получила благодаря трудам его ученика М. Грушевского. Необходимое условие для строительства нации – обоснованная концепция ее прошлого, в основе которой лежала идея национальной борьбы украинского национального коллектива, – оказалось выполненным. Главный труд М. Грушевского – «История Украины-Руси», в основном законченный до революции, – на долгие годы стал предметом гордости украинской интеллигенции и источником легитимации ее деятельности по строительству нации. В этой работе была разработана национальная мифология, которая и составляет основное содержание всех общественных наук и истории в частности и без которой невозможна никакая деятельность в сфере общественного сознания и борьба на идейном фронте.

Главным принципиальным положением концепции Грушевского был этноцентризм, а если быть предельно точным, взгляд на историю Украины через призму национального развития украинского народа. С этим положением была неразрывно связана теория «бесклассовости» украинского народа, ставшая господствующей в старой украинской историографии. Естественно, эта теория отрицала какие бы то ни было возможности классовых противоречий внутри украинской национальной общности, а также неизбежность и закономерность революции 1917 г. именно как революции социальной, вызванной социально-экономическими противоречиями внутри ее. Из этой посылки автоматически следовало, что революция и классовая борьба были для Украины искусственными, привнесенными извне явлениями. Извне – это значит из России, которая при подобном подходе становилась внешней силой и в противопоставлении «свой-чужой» занимала нишу «чужой». Для единого коллектива, внутри которого отсутствовали сколько-нибудь сильные классовые противоречия, главной проблемой становилось отражение внешней угрозы и борьба за национальную самоорганизацию. Несмотря на то что события 1917 г. и Гражданской войны опровергли теорию «бесклассовости» и главенствующей роли национального фактора в развитии украинского народа, указанные принципы прочно укоренились в сознании украинской интеллигенции, для которой приоритетность этого фактора перед всеми другими всегда имела первоочередное значение.

Но развитие национальной историографии продолжилось и после революции. Особенно активно этот процесс пошел после возвращения в 1924 г. из эмиграции М. Грушевского. Его возвращение стало знаковым событием общественной жизни республики. Приезд бывшего председателя Центральной рады и живого символа украинского национального движения повысил доверие «национально мыслящих» кругов к политике большевиков и советскому строю в целом и активизировал работу интеллигенции в национально-культурной сфере. Несмотря на то что возвращение и вся последующая деятельность М. Грушевского находились под пристальным вниманием ГПУ и в немалой степени им координировались, руководство республики не мог не обеспокоить тот факт, что «украинский батько» превращался в фигуру, в которой оппозиционно настроенные украинские круги могли усматривать альтернативу большевикам. Созданию такого образа способствовал и сам М. Грушевский. Несмотря на присущую ему осторожность и известную подобострастность перед властями, а также на постоянные выражения лояльности большевикам (искренние или фальшивые – дело другое), от дела всей своей жизни, как и от своих взглядов на механизмы становления украинской нации, он не отказывался. Напоминая о 150-летней годовщине Эмского указа, символизировавшего «антиукраинскую» политику России, М. Грушевский предостерегал, что «голоса адептов великорусской великодержавности или империализма» он явственно слышит и теперь, причем «не только в обывательских разговорах, выкриках белой эмигрантской прессы, но и во всесоюзных дебатах», с трибуны ЦИК СССР, недвусмысленно намекая на возможный пересмотр решений XII съезда и возврат к «традиционному русификаторству».

Известный партийный функционер А. А. Хвыля, ведавший в ЦК КП(б)У вопросами культуры и пропаганды, в докладной записке о положении дел в украинской литературе (1926 г.) сетовал на «слишком незначительное» влияние партийной журналистики на беспартийную украинскую интеллигенцию, в то время как издававшийся М. Грушевским (кстати, за государственный счет) историко-культурный журнал «Украина» пользовался «гораздо большим влиянием среди верхов украинской интеллигенции, захватывая отчасти и низы ее». Указывал он и на то, что «враждебная идеология» (некоммунистическая) начала все шире распространяться через проводимые сотрудниками ВУАН семинары, собрания и т. п.

Особенно активно распространение «альтернативной» идеологии осуществлялось путем подготовки молодежи через лекции, семинары, курирование «своих» людей из числа аспирантов и т. п. Например, как сообщалось в докладе Подольского губотдела ГПУ секретарю Подольского губкома, «отчаявшись в возможности массовой шовинистической пропаганды», некоторые сотрудники Каменецкого ИНО (Института народной освиты) «проводили индивидуальную обработку своих учеников». С. Ефремов приводит случай, когда к нему обратился пятнадцатилетний сирота. Он перечитал всю украинскую литературу и очень хотел учиться дальше. Помимо прочего, молодой человек задавался вопросом о судьбе Украины, о том, что «было бы лучше, если бы Украина была бы самостийная, или так, как теперь». Ефремов дал ему несколько книжек и посоветовал после окончания школы продолжить образование. Зная политическую позицию Ефремова до революции и его отношение к советской власти и ее национальной политике, нетрудно представить, какие книжки он дал молодому человеку и в каком политическом духе он мог бы провести его «обработку». Тот же журнал «Украина» в событиях 1917 г. усматривал прежде всего не социальную революцию, а «вызволение Украины», которое, ко всему прочему, явилось результатом не стечения обстоятельств мирового масштаба, а заслугой «украинства». В том, что народы России, и в первую очередь украинцы, получили национальную свободу, по мнению кругов близких к старой исторической школе, была заслуга не революции и не советской власти, а национально мыслящей украинской общественности.

Борьба за контроль над Всеукраинской академией наук расценивалась большевиками как борьба за влияние на всю украинскую общественность, поскольку она обладала авторитетом и широкими научными связями с региональными учебными и научными обществами. Академический состав был настроен к власти критически. Среди него имелось немало людей, состоявших ранее в различных партиях, Центральной раде, министерствах УНР. Причем, как отмечал в упоминавшейся «Докладной записке» В. Балицкий, тон в академии задавали антисоветски настроенные лица (не только «украинцы», но и «белые» или просто те, кто скептически относился к большевикам), каковых, впрочем, в ней было большинство, особенно в тех организациях, которые вели образовательно-воспитательную работу. Гуманитарные секции считались «идеологической верхушкой украинской контрреволюции». Ее «левую» группу, проводящую более гибкий курс по отношению к большевикам (это позволяло извлечь наибольшую пользу из официальной украинизации), возглавлял М. Грушевский, «правую» – С. Ефремов и А. Крымский. Между ними велась борьба за руководство академией (в том числе подпитывавшаяся натянутыми личными отношениями вождей). Но, различаясь в тактике, они объективно действовали в одном направлении – строительстве Украины.

В чем же заключалась «враждебная идеология», которой придерживалась близкая к ВУАН, М. Грушевскому и С. Ефремову интеллигенция, и чем она была опасна для власти? Она заключалась в рассмотренных выше требованиях предоставления УССР особых финансовых полномочий, введения особой украинской валюты, создания собственной армии, учреждения крестьянских союзов, в отрицательном отношении к существующему экономическому положению, при котором якобы «Москва все забирает», и т. п. Короче, речь шла о необходимости пересмотра того положения, которое Украина занимала в СССР, в сторону расширения ее политических функций и полномочий и постепенной конфедерализации последнего, от которой было недалеко и до полной самостоятельности. Опасность для власти крылась в том, что в этом тонком слое научной и творческой интеллигенции формировалась идеология недовольных социальными порядками мелкобуржуазных слоев и уже «в выкристаллизованном виде» распространялась на широкие слои интеллигенции, которая, в свою очередь, передавала их в массы. Беда, по мнению упоминавшегося А. Хвыли, заключалась еще и в том, что в партии и в коммунистической интеллигенции некому было отвечать М. Грушевскому и его единомышленникам.

Но здесь для большевиков все было не так уж плохо, как могло показаться на первый взгляд. В те годы сложилась еще одна историческая школа, расходившаяся со школой М. Грушевского по многим вопросам, и прежде всего в методологии. Это была школа М. И. Яворского, историка-марксиста, профессора, академика ВУАН, коммуниста, долгое время являвшегося «официальным» украинским советским историографом. По его учебникам учились в школах, по разработанным им методикам в марксистских вузах (например, Коммунистическом институте марксизма) читались исторические дисциплины, готовились аспиранты. В то время на аспирантов-марксистов смотрели как на будущую смену. Многие из них готовились продолжать исследования по истории Украины, перед другими открывались перспективы партийной работы, в том числе связанные с вопросами идеологии. Но, несмотря на различия в методологии, у двух исторических школ имелись и точки соприкосновения. При большей или меньшей степени внимания к социально-экономическому фактору мировоззрение многих украинских историков как старой, так и марксистской школы продолжало определяться фактором национальным.

Школа академика М. Яворского также подходила к изучению истории Украины с тех позиций, что украинский народ – народ самостоятельный, обладающий самостоятельной же историей. Но если само это положение в те годы уже никто не отрицал и не оспаривал (хотя бы из-за боязни быть обвиненным в великодержавном шовинизме), то по поводу того, какое содержание должно было вкладываться в эту самостоятельную историю, велись нешуточные дискуссии. Подробный анализ концепции М. Яворского и взглядов других историков – тема для отдельного исследования, посвященного развитию исторической и общественно-политической мысли на Украине. Здесь важно подчеркнуть, что М. Яворский, а вслед за ним и его ученики отводили национальному вопросу центральное место. Будучи марксистом, М. Яворский уделял социально-экономическим вопросам гораздо больше внимания, нежели историки старой школы. Он не считал украинскую нацию нацией бесклассовой, но и не особо заострял внимание на проблемах классовой борьбы. Революционное движение в малороссийских губерниях до 1917 г. он теснее связывал с украинским национальным, нежели с общероссийским революционным движением. Усиленное внимание к проблемам национального развития сохранилось у него и при оценке дальнейших событий. Яворский утверждал, что после Февраля 1917 г. на Украине произошла национальная революция, шедшая своим собственным путем, независимо от российской революции, поскольку основной проблемой буржуазно-демократической революции на Украине считал создание самостоятельного государства и уничтожение колониальной зависимости. Аграрная проблема, по его мнению, не являлась главной или же рассматривалась в контексте национального вопроса. Последний был и своеобразным критерием оценки политики и мероприятий, проводимых противоборствующими сторонами во время революции.

Таким образом, по восприятию национального вопроса и по тому, какое место ему отводилось в концепции истории Украины, школы Грушевского и Яворского практически не имели между собой различий и лишь дополняли друг друга. Имелось у них и некоторое сходство во взглядах на социальные проблемы, а именно на роль крестьянства в социально-политических процессах первых двух десятилетий XX в. В частности, М. Яворский считал украинскую сельскую буржуазию – кулачество, а точнее, одну из его разновидностей – фермеров-арендаторов особой силой буржуазно-демократических революций наравне с остальным крестьянством и пролетариатом. Помимо того что данный постулат ставил под сомнение возможность (и безальтернативность) гегемонии пролетариата в буржуазно-демократической революции, чего не могли потерпеть большевики, он уравнивал национальный и социально-классовый вопросы, поскольку эта «третья сила» выступала за создание буржуазно-демократического государства.

Теоретические построения «подсказывали» и практическую линию поведения «официальной» украинской историографии в отношении национального вопроса. Например, на Всесоюзной конференции историков-марксистов, состоявшейся в декабре 1928 – январе 1929, представители школы Яворского подвергли резкой критике работы некоторых российских историков за их «централистский» подход, то есть «россиецентризм», при освещении истории СССР и непризнание первенствующей роли национального фактора в истории «угнетенных» Россией народов. Забегая вперед, отметим, что такие взгляды М. Яворский сохранил до конца своих дней. Оказавшись не по своей воле на Соловках, он в июне 1935 г. написал заявление в центральную аттестационную комиссию ГУЛАГ НКВД, в котором говорил, что в тюрьму был брошен за то, что он – украинец и не променял любовь к своей отчизне на «российский патриотизм», «подкрашенный» интернационализмом. Как видим, для украинского историка-коммуниста «украинский» и «советский» патриотизм были взаимоисключающими категориями.

Таким образом, в 1920-х гг. в среде украинского движения продолжилось создание национальных концепций истории Украины, которые при известных отличиях в подходе к социально-экономическим проблемам сходились в оценке национального фактора как ключевого и определяющего ход истории украинских земель, особенно в XX в.

Разработка национальных концепций истории Украины являлась не единственной сферой приложения сил научной и культурной украинской интеллигенции. Ее взгляды были обращены не только в прошлое, но и в настоящее и будущее. Становление украинского общества и развернувшаяся в нем интеллектуальная работа ознаменовали собой появление на свет нового направления в национальном движении. Этот момент был отмечен всеми участниками культурного процесса – и наиболее дальновидными представителями «национального» лагеря, и их оппонентами – большевиками. Те, кто в той или иной степени разделял украинские ценности, считал, что национально-культурное развитие Украины начало перерастать рамки, отводимые ему официальной украинизацией. Большевики в целом говорили о том же, но другими словами. Рассуждая о корнях национализма и национальных уклонов в партии, они пришли к выводу, что с проявлениями русского национализма дело обстояло проще. Эти проявления были легкоузнаваемы, так как действительно соответствовали названию «великодержавный» и подразумевали взгляд на СССР как на новую, пусть пролетарскую и красную, но все же Россию, «единую неделимую Советскую Русь». С определением корней и проявлений украинского национализма дело обстояло сложнее. Переплетение социального, культурного, внешнеполитического, этнического и других факторов, обусловившее весьма непростой и извилистый путь становления украинской национальной общности, приводило к тому, что сами националисты «безнадежно путались» с определением своих позиций и видения будущего, но при этом всегда сами себя понимали.

Изучению корней украинского национализма большевики уделяли пристальное внимание. Занимавшийся этим вопросом секретарь ЦК КП(б)У В. П. Затонский выделял несколько корней национализма и выросших из них идейных течений, но в качестве главных называл два (прочие были, по сути, их производными). К середине десятилетия стало очевидным, что откровенно «жовто-блакитных» националистов, представлявших более-менее реальную опасность, уже не осталось. Она исходила от тех их единомышленников, которые продолжали мыслить национальными категориями, но выступали «как советские люди» и стояли за революцию и советскую власть.

Главным «корнем» был определен кулак («кулак хозяйственных интересов, жадности и провинциализма»), то есть мелкобуржуазные элементы села, экономическое и идеологическое влияние которых в связи с нэпом постоянно усиливалось. Из «собственническо-провинциального» корня вырастала и «кулацко-хуторянская» форма национализма, идеологом которой становился сельский интеллигент. Да и вообще вокруг этого направления, наиболее многочисленного, группировались националисты «традиционного» типа.

Но к середине 1920-х во всеуслышание заявило о себе и другое направление, менее многочисленное, но более активное и приспособленное к новому строю. Это направление общественной мысли и украинского национализма имело совершенно иной источник происхождения. Им был город, его буржуазные слои, мещанство. Хотя эти группы населения имелись и раньше, но своей собственной идеологии они не выдвигали и довольствовались традиционным набором «символа веры» украинского националиста и такими же «традиционными» его мотивировками. Но социально-экономические, урбанизационные процессы, набиравшие силу уже в первые десятилетия XX в., все больше отрывали эти группы от сельских источников формирования, меняли их облик. Появление украинской государственности и стимулируемое ею развитие Украины как национально-государственного организма, а также принесенные революцией и Гражданской войной изменения в массовом сознании укрепили эти слои, равно как и влияние «украинских» элементов города, которые при соответствующей поддержке со стороны коммунистического государства превращали, образно говоря, булгаковский «Киев Турбиных» в Киев «украинский».

Город вырастил новый тип украинского служащего, но украинского не только и не столько по этническому происхождению и даже не по культуре и мироощущению, сколько по принадлежности к украинскому государственному организму – УССР, предполагающему своей основой (пусть и до известной степени формально) украинскую систему ценностей. Этот служащий вживался в конъюнктуру и хотел использовать украинизацию для «выживания российского конкурента» из культуры, прессы, образования, управления и самоутверждения за его счет. На более высоком уровне «российский конкурент» приобретал черты уже не столько русского интеллигента, сколько чиновника из центра, представителя союзного наркомата или даже партийного функционера, но не республиканского, а союзного уровня.

Это направление произрастало далеко не только из «украинских» корней. По сути, оно было даже не столько формой национализма, сколько формой местнических интересов, хотя и с легкостью могло в него перерасти, стоило лишь придать этому местничеству национальную мотивировку и снабдить его национальной фразеологией. Основным его источником стало наличие государственности и формируемых ею социальных групп (местной бюрократии, культурной элиты республиканского уровня, работников средств массовой информации, просвещения и т. д.), исходящих из республиканских интересов. Их интересы рано или поздно вступают в противоречие с интересами их коллег, представляющих центр и стремящихся сохранить и упрочить свои власть и полномочия на той же самой территории. (Такие процессы в УССР набирали силу в конце советского периода, а в настоящее время со всей очевидностью проявились в независимой Украине.) И хотя для этих групп, особенно для чиновничества, этническое происхождение не играло абсолютного значения, уступая пальму первенства служению государственной идеологии, собственному карману или теплому креслу (а они диктовали лояльность любой идеологии, если только она обещала сохранение собственного положения), их формирование стало еще одним признаком и одновременно непременным условием становления украинской нации.

Украинские эмигранты верно подметили это крепнущее влияние государственного бытия республики. Они признавали, что в УССР старая интеллигенция утратила свою руководящую роль. Но вместе с тем были убеждены, что из хозяйственников, профсоюзных, партийных работников сложилась новая управленческая элита (не говоря уже о творческой интеллигенции), «с активным отношением к жизни», связанная «с украинскими интересами», украинская «по своему составу, духу, устремлениям», которая вопреки воле «командной верхушки» (ВКП(б) – КП(б)У) овладевает советскими органами и вскоре приберет «к рукам государственный аппарат». Из эмигрантского далёка эти элементы не так уж безосновательно виделись «основой будущей национальной государственности».

В целом они были не так уж и неправы. Национальная хозяйственно-управленческая элита, не говоря уже о культурной, была не прочь приобрести более широкие полномочия и потеснить своих «старших товарищей» или вообще стать полноправным хозяином в своей вотчине. В конце концов она оказалась способна это сделать, что подтвердили события 1990–1991 гг. Но такой вариант становится возможен тогда, когда центр не имеет притягивающей силы и силы вообще, утратил контроль над местами или по тем или иным причинам не желает его сохранять, целенаправленно провоцируя сепаратистские тенденции.

Этого нельзя было сказать о большевиках 1920-х гг. Конечно, за их слабость могли (или хотели) принимать борьбу с великодержавностью и политику коренизации, создание республик и прочие проявления национальной политики того периода. Но и местная этнократическая партийно-хозяйственная бюрократия, не в пример поздней советской, тогда была слабее и только формировалась. Да и коммунистическая идеология – эта по-настоящему главная скрепляющая не только партии, но и страны в целом – была вполне реальным мироощущением партийной элиты (опять же, не в пример поздней советской). В 1920-х гг. украинская интеллигенция, ставшая вдруг культурной элитой республики, говорила с местной партийно-хозяйственной бюрократией на разных языках (во всех смыслах) и, будучи «чужой» по социальному происхождению и мироощущению, имела мало шансов повлиять на республиканское руководство в желательном для себя направлении и привить ей национал-сепаратистские устремления. Овладеть руководящими постами в партии и госаппарате УССР можно было лишь совершенно новым оружием – коммунистической идеологией, совместив ее с украинской системой ценностей. Именно это направление имели в виду партийные функционеры, говоря о новой, «городской» форме украинского национализма, именно ее считали наиболее опасной.

Это направление можно даже считать новым идейным этапом украинского движения, его более высокой ступенью. Во-первых, оно стало следствием изменений социальной структуры общества УССР и соответствующих перемен в национальном, государственном, культурном строительстве времен Гражданской войны и первых мирных лет, свидетельствовавших о становлении на Украине общества современного типа, без которого невозможно появление нации. Во-вторых, оно было ориентировано на закрепление достигнутых завоеваний и дальнейшее строительство Украины как суверенного национального организма. И в-третьих, этим направлением предлагались практические мероприятия, призванные завершить ее создание. Перемены в общественном бытии стимулировали работу общественного сознания. Начало было положено еще с момента создания украинской советской государственности, а активно процесс начал набирать силу со времени перехода к новой национальной политике, по форме имевшей сходные цели с целями национального движения. Тогда начали появляться пока еще малочисленные группы «красных» националистов, националистов-модернизаторов, стоящих не просто на коммунистических, а на большевистских позициях, не видящих для Украины иного будущего, кроме советского и коммунистического.

Что же это было за направление, в чем заключалась его новизна, чем оно отличалось от традиционных националистических воззрений? Ярче всего оно отразилось в нескольких теоретических концепциях, появившихся в УССР во второй половине 1920-х гг.