На протяжении XIX – начала XX в. церковь оставалась вне поля зрения деятелей украинского движения. Внутри самой Русской православной церкви (РПЦ) сколько-нибудь заметных украинофильских течений не наблюдалось. Отчасти это было вызвано тем, что украинское движение находилось на стадии формирования и не могло объять необъятное, утвердившись абсолютно во всех сферах общественной жизни. Но главные причины заключались в самой РПЦ. Дело было не столько в ее силе и могуществе и даже не столько в том, что, находясь под полным контролем государства, она стала одним из его столпов, важным организационным и идеологическим институтом. Это нельзя сбрасывать со счетов, но прежде нужно учитывать каноническую, иерархическую и прочую специфику РПЦ именно как Церкви. Конечная ориентированность «на Небо» изначально присуща Церкви и является основополагающим принципом ее существования, даже несмотря на ее «мирскую» жизнь. Именно это позволяло Церкви преодолевать многие внутренние болезни, в том числе те, которые были порождены заложенной в ней двойственностью и прочими причинами, имеющими к ее предназначению как к Телу Христову отношение весьма отдаленное.

И наконец, если смотреть на церковь только как на общественный институт, надо отметить еще одно обстоятельство, имеющее к нашему предмету самое непосредственное отношение. В Русской православной церкви крепче, чем «в миру», сохранялся и укреплялся дух общерусскости. В ней сильнее ощущалось сознание единства корней, судьбы и будущего всего русского племени, его государства и веры. Церковь продолжала оставаться мощной структурой, через которую могла реализовываться и реализовывалась идея общерусской нации. Все это не могли не видеть носители украинской идентичности, смотревшие на РПЦ как на агента «обрусительства» и естественную противницу украинства и потому считавшие работу с церковью делом малоперспективным. И действительно, вмешательство светских людей, к тому же не понимающих дух Церкви, ее дела, было обречено на неудачу. Для успешной реализации задач национального движения было необходимо участие в нем ее представителей – духовенства и епископата. А таковых не находилось.

Некоторые украинофильские тенденции в РПЦ все же имелись, хотя назвать их таковыми можно с большой натяжкой. Например, еще в конце XIX в. некоторые приходские священники пытались использовать в проповедях народную речь, а иногда экспериментировали и при богослужениях, совершая их на церковнославянском языке, но с местным произношением. Нельзя в полной мере относить к попыткам «украинизации» и стремление сохранить некоторые местные обряды, в которых церковное руководство усматривало польско-латинское влияние и потому вело против них борьбу. Да и попытки эти носили единичный характер.

Шире «украинские» настроения были представлены в семинариях. Там «украински» ориентированные учащиеся объединялись в кружки и устанавливали связи со светскими деятелями национального движения. Например, кружок при Киевской духовной академии (КДА) курировали М. Грушевский и В. Чеховской. Темами бесед были национальный вопрос, его связь с марксизмом, положение Украины в Российской империи. Обсуждались способы пропаганды на селе, распространения украинской литературы, перевода на украинский язык школьного преподавания и т. д. Именно в таких кружках многие будущие деятели движения впервые задумались над судьбами Украины.

И все же «украинские» настроения были редким явлением. Основное внимание церковной общественности обращалось к назревавшим реформам церкви. Известный «украинец», церковный историк И. Власовский, в 1904–1908 гг. учившийся в КДА, писал, что тогда и «речи не было про Украинскую Церковь, тем более про ее Автокефалию». Распространение украинских настроений шло вместе с либерализацией общественной жизни в России. Например, в 1905 г., в разгар революции, подольский епархиальный съезд высказался за возможность введения в школах преподавания на украинском языке. Но по мере того как революция шла на спад, подобные требования становились неактуальными и исчезали.

1917 год и очередной всплеск революционно-либеральных настроений вновь выдвинул украинский вопрос на повестку дня. В КДА и семинариях возникло движение за частичное введение украинского языка в богослужение и преподавание. Оно заявило о себе на епархиальных съездах, состоявшихся в апреле-мае 1917 г., особенно на Киевском, Полтавском и Подольском. Население этих губерний в наименьшей степени было втянуто в общероссийские экономические процессы и слабее вовлечено в новую городскую цивилизацию. Именно эти губернии впоследствии стали оплотом УАПЦ. Съезды высказались за преподавание в церковных школах на украинском языке, за издание украинской, в том числе богословской, литературы, украинизацию богослужений, преподавание в семинариях украиноведческих дисциплин и т. п. Причем мотивировалось это тем, что в автономной Украине должна быть и автокефальная церковь. Вообще, требования автокефалии для церкви в украинских губерниях прочно увязывались с политическими переменами и тем новым положением, в котором оказалась Украина после Февраля 1917 г. На Киевском епархиальном съезде также была создана Комиссия по подготовке Украинского церковного собора, который, по мнению «украинских» сил, должен был решить все накопившиеся вопросы внутрицерковной жизни епархий на Украине, а главное – определить их отношения с московским церковным центром. Возглавил комиссию протоиерей В. Липковский, ставший впоследствии первым митрополитом автокефальной церкви. Что характерно, участвуя до революции в работе украинских кружков, В. Липковский в беседах со студентами Киевской академии вопрос о независимости «Украинской церкви» даже не поднимал.

«Украинская» группа в церкви, состоявшая по большей части из интеллигенции и лиц, связанных с кружками, была крайне незначительной, но чрезвычайно активной, причем радикализация ее требований нарастала на фоне явного усиления консервативных настроений в церкви. «Поправение» церковной общественности продемонстрировали уже осенние епархиальные съезды, высказавшиеся против преобразования епархий на Украине в автокефальную церковь.

Важно отметить, что сторонники автокефалии и украинизации церкви оказались в меньшинстве не только в околоцерковных кругах (не говоря уже о позиции церковных служителей, выступавших против их требований), но и среди своих единомышленников – националистов. О том, что последние относились к вопросам церковной жизни довольно равнодушно, можно судить по программам украинских партий (особенно наиболее крупных и влиятельных – эсеровской и социал-демократической), не уделявших церкви особого внимания и совсем не говоривших о необходимости ее автокефалии. Последней интересовались более мелкие партии, как правило с ярко выраженным националистическим характером (Украинская партия социалистов-самостийников, Украинская партия социалистов-федералистов, Украинская народно-республиканская партия, Украинская демократическо-хлеборобская партия). Но по своему влиянию они заметно уступали левым. Забегая вперед, отметим, что и украинские правительства в церкви видели лишь часть старого мира, орудие российского империализма и не уделяли ей того внимания, которое она заслуживала с точки зрения перспектив строительства украинской национальной общности и государственности. В пору напряженной социально-политической борьбы вопрос о будущем церкви считался второстепенным. Именно это равнодушие со стороны единомышленников к идее создания «самостийной церкви» и враждебное отношение широких церковных кругов заставили сторонников автокефалии действовать энергично, сплоченно, ориентируясь на свои силы.

В декабре 1917 г. произошла консолидация «украинских» групп, результатом чего стало создание временной Всеукраинской православной церковной рады (ВПЦР), сразу начавшей бурную деятельность по созыву Украинского собора. В ВПЦР состояли и священники, но больше всего в ней было мирян и военных. Рада заявила, что получение церковной автокефалии она увязывает с тем, что украинский народ восстановил свою народную республику и только он, и никто другой, может решать судьбу «когда-то ни от кого не зависимой, автокефальной Украинской Церкви».

Действия Всеукраинской рады вызвали резкое неприятие со стороны епископата и широких церковных кругов, выступавших против раскола церкви. Однако ситуацию надо было как-то разрешать. Проходивший в это время в Москве Всероссийский православный собор отметил, что, хотя «стремление к украинизации церковной жизни» имеется в слоях «количественно пока небольших», оно имеет под собой весьма определенное политическое основание, прежде всего пробуждение «украинского самосознания в широких массах народа и особенно воинских частей» и стремление «к утверждению местных центров» – то есть политический сепаратизм (не говоря уже о неизбежных при этом интригах). Всероссийский собор выразил согласие на созыв Всеукраинского собора, а избранный незадолго до этого патриарх Тихон (Белавин) дал на это свое благословение.

Всеукраинский церковный собор начал свою работу в январе 1918 г. Нет нужды подробно останавливаться на всех перипетиях его работы. Важно лишь отметить, что церковным сепаратистам не удалось взять его ход в свои руки и утвердить автокефалию на соборе, придав ей тем самым законные основания. Наоборот, епископат, подавляющая часть духовенства и мирян заняли враждебную позицию любым попыткам автокефалии, но, принимая во внимание сложность политической обстановки, высказались за желательность автономии церкви на Украине, которая и была ей предоставлена святейшим патриархом Тихоном и Священным синодом.

Украинские власти хотя и скрепя сердце, но вынуждены были признать «зависимость украинской церкви от русской». Как уже говорилось, представители светского крыла национального движения уделяли вопросу создания самостоятельной церкви недостаточное внимание. Наиболее дальновидные его представители (А. Лотоцкий, В. Чеховской) были вынуждены действовать по собственной инициативе. Лишь по мере того, как разгорался пожар Гражданской войны, у светских националистов наметился переход от безразличного отношения к будущему церкви до поддержки идеи ее автокефалии. Причем обусловлено это было не только заинтересованностью в независимой церкви, но и неспособностью церковных сепаратистов самостоятельно решить стоящие перед ними задачи.

Общность политической платформы светских и церковных деятелей национального движения точно выразил министр исповеданий при правительстве гетмана А. Лотоцкий. Он считал, что Украинское государство не может допустить, чтобы церковный центр находился в другой стране, и настаивал, что «в самостоятельном государстве должна быть и самостоятельная церковь», поскольку «автокефалия украинской церкви – не только церковная, но и национально-государственная необходимость», так как только она может пробудить силы народа. Окончательно слияние позиций светских и церковных националистов было закреплено законом Директории от 1 января 1919 г., провозгласившим создание автокефальной церкви. Причем в законе, автором которого стал председатель Совета министров, министр иностранных дел УНР, а позже виднейший деятель УАПЦ В. Чеховской, особо оговаривалась роль государства в организации и деятельности церкви.

Но из-за быстрого поражения Директории этот закон, как и многие мероприятия по украинизации богослужения и обрядности, так и не был воплощен в жизнь. Однако от идеи создания независимой церкви никто отказываться не собирался. После окончания Гражданской войны начался новый этап развития автокефалистского движения. Попытки насадить автокефалию «сверху», через собор, через государственные декреты, потерпели крах вместе с политическим крылом движения и украинской буржуазной государственностью. Действовать пришлось в условиях советской действительности, опираясь на собственные силы. Строить церковь пришлось «снизу».

Происхождение УАПЦ ее сторонники вели от самодеятельности активистов церковного самоопределения – от украинских церковных кружков и приходов, где богослужение велось на украинском языке. Особенностью церковной политики большевиков было то, что они не признавали права церкви как организации и строили отношения с инициативными группами мирян численностью не менее 20 человек – «двадцатками», в пользование которых передавалось национализированное церковное имущество, в том числе храмы. «Украинцы» спешно приступили к формированию и регистрации таких инициативных групп. Вскоре им было передано пять киевских церквей. В апреле 1919 г. была образована вторая ВПЦР, провозгласившая себя высшим церковным органом по организации и управлению «украинскими» приходами. Число последних росло, и для управления ими был создан Союз православных приходов (СПП), статут которого был незамедлительно зарегистрирован большевиками. СПП должен был также вести работу по переводу богослужения на украинский язык, возрождению старых обрядов, изданию богослужебных книг. Создание Союза, объединившего украинские приходы под руководством ВПЦР, стало шагом на пути образования УАПЦ.

По-прежнему напряженными оставались отношения с епископатом, который не шел ни на какие уступки по вопросу об автокефалии. 5 мая 1920 г. (накануне захвата Киева поляками) в ответ на запрещение епископа Назария (Блинова) совершать богослужения священникам, связанным с Радой, пленум ВПЦР постановил признать Украинскую православную церковь освобожденной от московской зависимости и считать ее автокефальной и соборно-правной. Свой шаг деятели ВПЦР оправдывали тем, что они возглавляют процесс восстановления прежних прав (попранных РПЦ и ее епископатом) национальной и некогда независимой Украинской церкви. 5 мая можно считать днем рождения УАПЦ. Но от ее провозглашения кучкой интеллигентов-националистов и их единомышленников из числа священников до создания полноценной организации было еще далеко.

Между тем движение набирало силу, и «украинские» приходы появлялись не только в Киеве, но и в других городах и селах. Однако его развитие задерживалось рядом причин, важнейшей из которых было отсутствие в рядах сторонников автокефалии епископов. Попытка привлечь на свою сторону полтавского архиепископа Парфения (Левицкого), поначалу благожелательно отнесшегося к украинизации богослужений и деятельности ВПЦР, закончилась для автокефалистов неудачно. Сам Парфений в письме к патриарху Тихону объяснял свою позицию желанием ввести «естественное» и «стихийное» движение в законное русло и не оттолкнуть людей, не помышлявших о независимости и просто хотевших слышать в церкви украинскую речь. Но епископат и в Москве, и на Украине понимал, что удержать движение под контролем удалось бы лишь на короткое время. Накопив силы, оно бы вырвалось из слегка украинизированной церкви, но будучи уже вполне каноническим с церковной точки зрения. Поэтому делегация Священного синода РПЦ пригрозила Парфению отлучением от церкви, и он от поддержки ВПЦР отказался, признав все совершенные им рукоположения в священный сан назначенных Радой кандидатов недействительными.

А конфликт продолжал нарастать. Автокефалисты отказались признавать решения Всеукраинского собора 1918 г., мотивируя это тем, что он был «собранием врагов украинского движения». Оказавшись в затруднительном положении, автокефалисты заявили, что признают «недействительными и никчемными» все средства, которые используют «старорежимные руководители церкви для борьбы с украинским церковно-освободительным движением», и не считаются с канонами, которые, по их мнению, «утратили уже свое жизненное значение». К чему это привело – стало ясно уже в октябре 1921 г. на I Всеукраинском православном церковном соборе (ВПЦС), созванном Всеукраинской радой из числа своих сторонников и сочувствующих.

На соборе произошло окончательное рождение УАПЦ. Когда выяснилось, что каноничным способом епископов для своей церкви получить не удастся (иерархи РПЦ отказались рукополагать выбранных Радой кандидатов), собравшиеся решили «епископов… избрать самим и посвящения производить передачей благодати от священников». Лидеры Рады (среди них особо выделялся В. Чеховской) и «сочувствующие» видные представители национального движения (например, академик А. Крымский) убедили большинство делегатов (а среди них было много представителей национальной интеллигенции) в необходимости, а главное – в законности с церковной точки зрения соборной хиротонии епископата. «Соборная хиротония» означала, что передачу рукополагаемым благодати Святого Духа должны совершать миряне и пресвитеры. А это являлось нарушением канонов православной церкви. Согласно им хиротонию (рукоположение) могли совершать только епископы, поскольку на них лежала благодать Святого Духа, полученная первыми епископами еще от апостолов (а теми – от Христа) и передававшаяся затем епископами на протяжении всей церковной истории. Произвести рукоположение могли два (или более) епископа, получившие при своем посвящении благодать, позволяющую не только совершать Таинства, но и посвящать других для их совершения (то есть рукополагать священников и диаконов). Эти последние, не говоря уже о мирянах, самостоятельно произвести рукоположение не могли, ибо не имели для этого достаточно благодати.

Но это не смутило церковных сепаратистов. 23 октября всеми участниками собора – мирянами, пресвитерами и диаконами – был хиротонисан В. Липковский, который за несколько дней до этого был избран ими митрополитом «всея Украины». Следом за ним аналогичным образом на архиепископа Киевского был рукоположен еще один видный деятель движения – Н. Шараевский. Затем ими, как уже «каноничными» иерархами, на епископское служение был рукоположен еще ряд кандидатов.

Итак, спустя полтора года с момента своего провозглашения УАПЦ получила организационное оформление. Даже способ ее появления отражал саму суть украинского движения. Автокефалисты оказались не в состоянии овладеть всей церковью на украинских землях и были поставлены перед необходимостью идти на раскол, то есть действовать на принципе отрицания и противопоставления, «выделяясь» из более крупного целого. Неканоничное происхождение церковной иерархии и рукополагаемого ею духовенства (самосвятское, как называли его противники УАПЦ) и вся последующая «безблагодатная», то есть, по сути, не имеющая никакого отношения к Телу Христову, их деятельность стала ахиллесовой пятой новой церкви. Но ее сторонники – и те, кто понимал это, и те, кто считал соборную хиротонию высшей ступенью церковного строительства, – полагали, что цель оправдывает средства. Важен был результат – «украинцы» получили «национальную» церковь, в которой зазвучала «родная» речь.

Необходимо кратко охарактеризовать ее идеологию и основополагающие принципы, тем более что они отражали историю ее создания, определяли последующую деятельность, передавали ее дух. УАПЦ покоилась на «трех китах» – на автокефальности, соборноправности и украинизации. Наиболее непривычным для церковного сознания и в то же время основополагающим принципом при строительстве УАПЦ была соборноправность, которая подразумевала под собой участие всех верующих в церковной жизни через представительство в выборных органах церкви, начиная от приходских Рад (советов) до Всеукраинских соборов. УАПЦ состояла из иерархической системы Рад: приходских, волостных, уездных, вплоть до Всеукраинской. Вся полнота власти принадлежала этим Радам, а точнее – инициативным группам автокефалистов. Причем в ведении Рад находились не только хозяйственные и организационные вопросы, но и выборы членов причта, в том числе духовенства. Они же избирали ВПЦР. Всеукраинская рада фактически являлась «высшим управляющим органом» церкви (хотя официально таковым считался Всеукраинский собор) и обладала всей полнотой власти в перерывах между соборами, в том числе ведала утверждением кандидатур на епископские кафедры, учетом кадров, финансами. ВПЦР состояла как бы из двух частей: постоянного костяка – иерархов и административной верхушки из отцов-основателей церкви – и лиц, избираемых на Всеукраинских соборах. Причем система выборов была построена таким образом, что давала численное преимущество представителям Киева, то есть тем, кто стоял у истоков движения.

Собор властью по большому счету не обладал. Да это особо и не предусматривалось. Власть в УАПЦ принадлежала небольшой группе руководителей движения светского и духовного звания. Соборноправность обладала рядом преимуществ (приспособленностью к советским реалиям, специфике украинского движения). Ее обратной стороной стало подчиненное положение епископата и духовенства, их зависимость от воли членов Рад. I Всеукраинский собор автокефалистов определил, что «начальства в УАПЦ не должно быть», поэтому высшая церковная иерархия и духовенство не имели административной власти и строго контролировались Радами. Такое положение впоследствии стало причиной многих конфликтов внутри УАПЦ.

На столь нетрадиционное устройство церкви оказало влияние несколько причин. Во-первых, в ней в известной степени нашли отражение те же процессы либерализации церковной жизни, которые были характерны для обновленческого движения. Многие члены УАПЦ действительно считали себя церковными революционерами и верили, что возрождают идеалы раннего христианства и освобождаются от старорежимной «царско-панской» церкви. Укреплению соборноправности, порой перераставшей в «радоправие», способствовала советская система «двадцаток». Характер строительства церкви «снизу», путем раскола, от инициативных групп общественности, привел к тому, что именно приходы и их объединения стали считаться первоосновой УАПЦ. Наконец, причиной широких полномочий Рад и «приниженности» епископата и духовенства стал сам неканонический способ появления последних, что, в свою очередь, было обусловлено действием перечисленных выше причин.

Соборноправность была прочно связана с двумя другими принципами – с автокефалией и украинизацией. Автокефалия украинской церкви имела под собой тот же идеологический фундамент, что и украинское движение в целом. Национальное строительство увязывалось с церковным, и наоборот. Украинскую идентичность следовало укреплять через церковные институты, которые должны были этому всемерно способствовать. Так как РПЦ являлась церковью «Русской», проповедующей общерусские ценности, «украинство» автокефалистов становилось синонимом «антироссийскости».

Концепция церковной истории, выработанная сторонниками независимости украинской церкви, вполне укладывалась в русло национальной концепции истории Украины. Согласно ей, 1000-летней истории русской церкви не было, зато была церковь украинская, возникшая в конце X в. «с материнской помощью святой церкви Цареградской». Церковь «России» изображалась не органичной, неразрывной частью церкви Древней Руси, а «церквой – дочкой», созданной силами украинской церкви. Последняя, юридически зависимая, а по мнению автокефалистов, фактически независимая от Константинополя, в 1685 г. хитростью и обманом была переподчинена московскому церковному руководству. А украинский народ нашел в московском правительстве «не братьев – христиан, а жестоких поработителей». Путем некоторых логических построений и ссылок на церковную историю идеологи независимости пришли к заключению, что автокефальной украинская церковь была как минимум с 1686 г., так как Москва владела ею незаконно, а Царьград свою власть не восстановил. А это означало, что последующие столетия пребывания в РПЦ незаконны и неканоничны, как неканонично и пребывание на Украине РПЦ.

Это время изображалось поистине «царством тьмы». Унификация церковной жизни (создание общего пантеона святых, приведение служб к общим церковным нормам) вызывали негодование и трактовались как насильственная русификация, уничтожение украинских обычаев и традиций. РПЦ автокефалисты обвиняли в корысти, царепослушании, в том, что она нарушила многие каноны и забыла свое предназначение. Провозглашение автокефалии преподносилось как законный шаг по восстановлению в прошлом независимой украинской церкви, как освобождение от «обрусительства и российского церковного империализма», делавших из «украинцев» «янычар» и «малороссов», и как восстановление утраченного духа христианской любви. Из постулата о необходимости возвращения к «истинным» корням вытекала необходимость украинизации – возрождения украинского языка как языка богослужений, возрождения (а по сути, создания новых, выдаваемых за древние) украинских обрядов, песнопений и т. д.

Вопрос о языке богослужения был основным не только в идеологии УАПЦ и в ее практической деятельности, но и стал отличительной чертой национальной самоидентификации ее прихожан. Церковнославянский язык (не русский!) оказался главным препятствием на пути утверждения «национальной» церкви. Автокефалисты были убеждены, что «родной язык – путь к Богу», а «церковь без родного языка – церковь без души». Церковнославянский же был ими объявлен «мертвым», «непонятным» для верующих и «архаизированным русским», а потому мешающим утверждению украинской церкви. Истинные же причины крылись в стремлении отгородиться от влияния русской культуры, разорвать культурное и духовное единство народов и тем самым укрепить нацию.

Эту мысль весьма ярко выразили слушатели Киевских богословских курсов – будущие священники УАПЦ. До нас дошли их сочинения на тему «Мой взгляд на современную общественно-церковную жизнь» (1921 г.). Почти все авторы к украинскому языку относились как к символической ценности (он не способ общения, а общенациональный объединяющий признак) и в его использовании видели способ «отделиться и избавиться от влияния сильнейшей нации» и укрепить государственность. Один из будущих священников так выразил его значение для строящейся нации: «Мы будем иметь родную церковь, родную школу – то есть крепкий родной язык. А где… родной язык – там и держава». А бывший министр исповеданий при Директории, видный украинский церковный деятель И. Огиенко, ставший в эмиграции митрополитом Илларионом, провел связь между языком богослужения и появлением самой нации. Он писал, что русские запрещают украинский язык для того, чтобы народ украинский не «усвідомлювался» и не «націоналізувався», и тем самым борются не только против языка, но и против самого народа, «ибо когда нет украинского языка в Церкви, то нет украинского народа как нации». Работа по превращению «народа» в «нацию» и стала альфой и омегой для УАПЦ.

Сразу же по окончании «собора» УАПЦ резко активизировала свою деятельность. Украинские приходы стали появляться по всей республике. Инициативу проявляли сторонники церковной независимости на местах, им широко помогали специальные инструкторы, рассылаемые ВПЦР для организации приходов и их украинизации. Увеличение числа приходов усилило потребность в духовенстве, а оно, вопреки ожиданиям ВПЦР, в новую церковь не пошло. Против автокефалии (да еще неканоничной), соборноправности и украинского языка выступали даже священники, которых В. Липковский считал «щирыми украинцами». Многие выжидали, оглядываясь на епископат, который занял по отношению к УАПЦ резко отрицательную позицию. Ее иерархи, диаконы и пресвитеры были объявлены безблагодатными (первые, как и светские деятели ВГТЦР, были отлучены от церкви, последние – извержены из сана). В вопросе о применении украинского языка епископат занял более мягкую позицию, допустив его частичное употребление при проповедях и богослужениях. Но на яростное противостояние между сторонниками православной церкви (именовавшейся большевиками «тихоновской» по имени ее предстоятеля патриарха Тихона) и приверженцами УАПЦ это уже не могло повлиять.

И в такую непростую для украинской церкви минуту на выручку пришла интеллигенция, пополнившая ряды ее служителей и паствы. В. Липковский вспоминал, что сразу же после собора в ВПЦР стало обращаться много людей, которые «ни за что не согласились бы принять священство от старого епископата», но «с большим благоговением принимали посвящение от новой народной благодати». Духовенство УАПЦ и ее епископат пополнялись и за счет «бывших» людей – петлюровских, царских офицеров, сотрудников министерств УНР – тех, «кто не принял… советский режим, как режим не принял их», или тех, кто разочаровался в политической борьбе, но не хотел считать, что «украинское дело» проиграно. «Это было время огромного увлечения среди украинского народа своим национальным государственным возрождением, – вспоминал впоследствии Липковский, – и естественно, что много из равнодушных к церкви… повалило в УАПЦ, видя в ней… могучую силу, по крайней мере для национального возрождения».

Материалы ГПУ, Агитпропа ЦК КП(б)У говорят о том, что значительную и притом активную часть сторонников УАПЦ составляли агрономы, служащие, учителя, юристы, профессора, причем «шовинистически-петлюровского» толка. Даже те представители украинской интеллигенции, которые напрямую с ней не были связаны, считали ее «своей» и принимали сторону УАПЦ в ее конфликтах с каноничной церковью. Например, когда «тихоновский» епископ Подольский Пимен (Пегов) объявил подольскому же архиепископу УАПЦ Ивану Теодоровичу анафему, вся местная интеллигенция перешла на сторону последнего и стала выказывать ему знаки уважения (по причине своего «революционного» характера практика указания имен епископов УАПЦ отличалась от существующей в православной церкви). Конечно, хотя нельзя полностью исключать того, что этими (как и другими) представителями интеллигенции двигала нелюбовь к старой «монархической», «казенной» церкви, главным все же оставался национальный момент.

Сотрудники ГПУ регулярно докладывали, что автокефальной церкви оказывает поддержку «исключительно шовинистически настроенное мещанство и часть украинской интеллигенции», которые в ее лице видят «базу к объединению всех шовинистических сил для создания при помощи церкви самостийной Украины». Последнее обстоятельство – то, что в условиях политического поражения украинского движения националистически ориентированные группы смотрели на УАПЦ как на легальную возможность продолжения работы по национальному строительству, – имело решающее значение как для нее самой, так и для движения в целом. Во главе автокефального движения стояли люди известных убеждений (по советской терминологии – «махровые петлюровцы»), многие из которых в прошлом участвовали в национальном движении и состояли в политических партиях. В первую очередь это касалось светских руководителей ВПЦР. Д. З. Лебедь докладывал в Москву, что «вокруг автокефализма группируется петлюровщина всех цветов и оттенков, вплоть до различных культработников и кооператоров».

Имела УАПЦ тесные контакты и с «просвитами», с сотрудниками советских образовательных учреждений. Были у автокефалистов связи с бандами и даже с Украинской коммунистической партией. Контакты устанавливались в основном не на организационном, а на личном уровне. Скажем, автокефалисты-священники до принятия сана могли работать на ниве народного просвещения или участвовать в петлюровском подполье. Естественно, поменяв род занятий, они сохраняли прежние связи, или же прошлое само напоминало о себе, даже вопреки их воле и желанию. А укаписты, скажем, могли быть прихожанами УАПЦ. Кроме того, многие сторонники украинского движения знали друг друга лично, состояли в родственных связях. Таким образом, все «украинские» силы оказывались тесно связанными между собой. Приоритет национального примирял коммунистические убеждения или работу в сфере народного образования с церковностью. Лишь бы неизменной оставалась главная цель. УАПЦ как магнитом притягивала к себе национально ориентированные элементы украинского общества. Д. Лебедь даже полагал, что этим обстоятельством объяснялось отсутствие в республике «петлюровских организаций».

Но одной интеллигенцией и мещанством социальная база церкви не ограничивалась. Церковные националисты, как и их светские коллеги, стремились утвердиться среди самых широких слоев населения. Автокефалисты пытались вести агитацию среди рабочих, особенно тех, кто переселился в город недавно, однако в силу своих социальных и национальных особенностей рабочий класс за ними не пошел, и случаи участия рабочих, особенно промышленных, в жизни УАПЦ были крайне редкими. Но пролетариат не являлся первоочередным объектом внимания деятелей УАПЦ. Их взоры были обращены на крестьянство.

Сводки спецслужб утверждали, что основной работой автокефалисты считали «перевоспитание села» и максимальное внедрение «в крестьянскую среду национального духа», которое заставило бы крестьянство поставить своей «первоочередной задачей абсолютное национальное освобождение Украины из-под ига Москвы». В связи с этим украинизация богослужений и обрядности становилась не только целью и мерой по укреплению «этнического фундамента», но и средством «национального воспитания» крестьянства. Уже упоминавшийся А. Гулый-Гуленко на допросе показывал, что идея автокефалии церкви «базировалась на том, что наряду с другими культурно-просветительными завоеваниями» было «необходимо отвоевать… право молиться на родном языке». Это преследовало «и политические цели, так как… освобождало от московского влияния, а главным образом являлось способом агитации и влияния на массы в желательном украинском духе».

Преобразование крестьянства в нацию осуществлялось многими способами. Большое внимание автокефалисты уделяли внешней стороне богослужений – оформлению храмов в национальном стиле (вплоть до развешивания в них портретов Т. Шевченко и желто-голубых лент), использованию народных музыкальных мотивов при литургии и т. п., – которая была призвана оказывать сильное психологическое влияние на людей, особенно на крестьян или вчерашних крестьян, и подчеркивать «свой», «родной» характер этой церкви.

Серьезным препятствием на пути распространения автокефального движения была неразработанность украинского языка как языка богослужений и церкви. Даже ряд видных автокефалистов (например, Н. Борецкий, впоследствии ставший митрополитом УАПЦ) считал, что заменять «родное» и «боговдохновенное» славянское письмо «своим собственным, пока еще уличным… не годится». Поэтому не менее важной задачей для становления украинской церкви и формирования украинской национальной общности было «возвышение» украинского языка и приспособление его для широкого употребления в церкви. При ВПЦР была создана комиссия, занимавшаяся созданием специфической «украинской» религиозной и церковной терминологии и переводом Священного Писания и богослужебной литературы на украинский язык. Эта литература отправлялась в приходы в машинописном виде (издать типографским способом было сложно).

Но главное происходило во время служб, бесед с верующими, во время проповедей. Например, в тайном циркуляре Дубенского окружного отдела ГПУ (октябрь 1924 г.) прямо говорилось, что Липковский и его сторонники «проповедуют различные враждебные советской власти идеи украинского национализма», а обращения митрополита к верующим «пестрят открытыми эпитетами по поводу Московской Патриархии» и что «в действительности острие этой пропаганды направлено на разжигание ненависти среди украинского населения против русского народа». Например, встреча митрополита с верующими в соборе Винницы «проходила не как служба, а как митинг, имевший выраженный характер агитации, поминутным было шиканье по адресу “Москвы”, а также выражения “недолго будем под игом Москвы”».

Речи и проповеди не обязательно должны были прямо говорить о «Москве», «русских работниках» или «коммунистах». Но во всех таких выступлениях, во всей работе УАПЦ как на сознательном уровне, так и подсознательно настойчиво проводилась мысль о необходимости сплочения всех украинских сил для возрождения нации и Украины. И форма церкви, и то содержание, которое в нее вкладывалось, должны были способствовать формированию украинского национального самосознания. Причем ведущую роль в этом процессе играли не только руководители УАПЦ и ее идеологи из ВПЦР (В. Чеховской, В. Липковский, В. Потиенко, А. Ярещенко и др.). Не меньшее значение имела позиция ее рядовых членов – священников, прихожан, которые нередко были даже радикальнее (потому, что менее дипломатичны) и этим часто ставили УАПЦ в неудобное положение перед властями, вынуждая ее руководство открещиваться от слов и дел своих подчиненных и объяснять случаи националистических проявлений их собственной инициативой.

Надо отметить, что усилия автокефалистов не пропадали впустую. Число приходов на селе быстро росло, причем далеко не только за счет сельской интеллигенции. Крестьянство тоже довольно интенсивно вовлекалось в движение. Уже в 1921–1922 гг. приходы УАПЦ имелись по всей территории УССР. Больше всего их было в наименее урбанизированных Киевской, Полтавской, Черниговской и Подольской губерниях, где дольше всего сохранялась власть украинских правительств, сильнее был развит бандитизм националистического толка, а после его ликвидации осело немало членов банд, крестьян, служивших в петлюровской армии, «бывших» людей. Почти не охваченными автокефальным движением оставались Новороссия и Донбасс, где общины УАПЦ насчитывались единицами. Правда, там они были наиболее прочными и крепкими, поскольку вокруг них группировались преданные своим идеалам люди. Но при более пристальном взгляде на обстановку, сложившуюся в украинском селе, становится видно, что далеко не все крестьянство с радостью встретило свое национальное и церковное «возрождение».

На протяжении всех 1920-х гг. наблюдателями отмечался рост религиозности населения республики, крепло церковное движение, ставшее одной из форм протеста против политики большевиков и новых порядков. Большевики не ошибались, говоря, что оно носит по преимуществу политический, «контрреволюционный» характер. Но в те годы на Украине действовала не только УАПЦ. Гораздо большей популярностью, о которой неизменно свидетельствовали сводки спецслужб, пользовалась каноническая Русская православная церковь («тихоновцы», «патриаршая церковь»). Имелись также обновленцы и ряд других направлений – расколов, поддерживаемых и провоцируемых государством для борьбы с канонической церковью. А взаимоотношения между церквами были далеки от идеальных. Сообщения о религиозной обстановке больше напоминали сводки с мест боевых действий. Взаимные оскорбления были обычным делом. Автокефалисты обвиняли «тихоновцев» в продажности Москве, консерватизме, отсутствии украинского духа, контрреволюции. Те, в свою очередь, называли сторонников УАПЦ самосвятами, петлюровцами, безбожниками, униатами. Обновленцев и те и другие считали «советской церковью». Нередко дело доходило до драк, которые приходилось разгонять с помощью конной милиции. Поводом к ним становилась борьба за храмы, на которые претендовали две, а то и три общины, причем коммунистическое государство целенаправленно разжигало страсти, поддерживая по ситуации то одну, то другую сторону, но предпочтение отдавало противникам «тихоновцев», в том числе и автокефалистам.

Поводом для конфликтов становилось даже украиноязычное богослужение. Многие священники, в том числе в самой УАПЦ, саботировали украинизацию. Те же приходы, которые остались верны законной церкви, занимали еще более резкую позицию. Крестьяне противились украинизации приходов, не пускали инструкторов ВПЦР, пытались защищать храмы от их передачи автокефалистам. Многие люди, особенно женщины, были готовы идти за много верст в «патриаршую» церковь, хотя в их селе была «украинская». Кто-то считал, что новый язык – непонятный, а со старым они сроднились, другие полагали, что после перевода на украинский службы потеряют святость, так как молитва на украинском («на уличной мове») до Бога не дойдет, церковь лишится своей божественности и перестанет быть православной. Третьи не верили в благодатность совершаемых раскольниками Таинств. В церкви искали успокоения души, а не партийное собрание.

Важно подчеркнуть, что все церкви несли служение преимущественно среди этнических украинцев, из них же состояло их духовенство и часть епископата. Поэтому популярность УАПЦ и численное соотношение ее сторонников и сторонников других православных церквей, действовавших в те годы в УССР, позволяют дать общую, принципиальную оценку степени популярности среди этнических украинцев национальных идей и определить широту социальной базы украинского движения. УАПЦ являлась своеобразной лакмусовой бумажкой, отражавшей нравственные и национальные симпатии и ориентации украинского населения. Рабочий класс в УАПЦ почти не был представлен. Ее социальную базу составляла преимущественно национальная интеллигенция и такое же мещанство. Наиболее интересной в этом контексте является позиция крестьянства – основной массы населения, к тому же наиболее широко вовлеченной в церковную жизнь.

Вообще, абсолютно точных данных о количестве приходов и общин автокефальной церкви нет, а имеющиеся – крайне противоречивы. На заседании президиума ВПЦР 5 мая 1927 г. подчеркивалось, что даже спустя шесть лет после образования церкви «нет никаких ведомостей про приходы УАПЦ, не выявлено даже их количество, неизвестны адреса приходов и вообще дело статистики совсем не затронуто». Такая ситуация явилась следствием соборноправности, точнее, всевластия Рад, которые нередко игнорировали вышестоящие органы (например, не желая выплачивать взносы). Сказывалась и неразбериха, царившая в церковной жизни тех лет. Многие приходы то вступали в УАПЦ, то вновь возвращались к «тихоновцам», переходили в другие расколы или вообще ни к кому не примыкали. Немало было фиктивных приходов, значившихся лишь на бумаге, не украинизированных и не перестроившихся согласно догматам УАПЦ. Кроме того, известно много случаев, когда церкви автокефалистов стояли полупустыми, в то время как храмы «тихоновцев» были переполнены. Бывало, что в «тихоновской» или обновленческой общине образовывалась «украинская» группа (а люди соответствующих взглядов имелись весьма часто, за исключением разве что юга и юго-востока республики), которая добивалась регистрации и создавала свою общину, часто получая в придачу и храм. Иногда кружки автокефалистов не регистрировались и потому не попадали в официальную статистику. По этим же причинам довольно значительно различались данные не только ВПЦР, но и ГПУ. И все же общую картину имеющаяся информация позволяет составить.

Согласно финансовой статистике ВПЦР (за 1924, 1926, 1927 гг.) и данным ГПУ (за 1925 г.), как наиболее правдоподобным и заслуживающим доверие, рост численности приходов УАПЦ наблюдался до середины текущего десятилетия, а затем их количество стабилизировалось. В ее лучшие годы их было около тысячи или чуть больше. В то же время «тихоновских» и обновленческих приходов было в несколько раз больше. Например, по данным ГПУ на 1 января 1925 г. у УАПЦ было 989 приходов (680 278 прихожан) и еще 49 (45 015 прихожан) у Братского объединения приходов Украинской православной автокефальной церкви (БОПУПАЦ) – созданного спецслужбами «откола» от УАПЦ. У «тихоновцев» же насчитывалось 6453 прихода, а у обновленцев, которые боролись в основном за «тихоновскую» паству, – 1497. Соответственно, верующих было 4 819 627 и 921 880 человек. Другие данные в целом подтверждают это соотношение. Таким образом, количество приходов УАПЦ составляло восьмую-десятую часть от числа всех православных общин Украины, а количество прихожан было примерно в 8–10 раз меньше, чем у РПЦ и обновленцев.

Конечно, здесь можно говорить лишь о той части населения, которая считала себя верующей, состояла в церковных общинах или по традиции, в силу обычаев, участвовала в церковной жизни. Цифры отражают количество членов общин, оставляя за рамками скрытую религиозность, которая была высокой даже в городах. Но вместе с тем люди, отходившие от церкви, в своем большинстве придерживались коммунистической идеологии, что очень часто (хотя и не всегда) означало несовместимость с идеологией украинского движения. А большинство тех, кто разделял последнюю, так или иначе участвовали в жизни УАПЦ.

Русская православная церковь испытывала на себе куда большее давление и репрессии, чем автокефалисты и прочие церковные группировки, и с большим трудом добивалась регистрации своих общин, которые могли по численности на порядок превосходить общины УАПЦ. Русское и прочее православное неукраинское население также существенно не влияло на это соотношение, поскольку действующих приходов было гораздо больше на чисто украинских этнических территориях и заметно меньше на востоке и юге республики и в городах, где доля этнических великороссов была заметно выше. Характерно, что даже в тех регионах, где УАПЦ имела наиболее прочные позиции, количество «тихоновских» и обновленческих приходов в несколько раз превышало число «украинских». Например, в Киевской губернии это соотношение было следующим: УАПЦ – 468, РПЦ – 1047; в Подольской – 268 (вместе с БОПУПАЦ) против 933; в Полтавской – 127 против 1018! Если к «патриаршим» общинам прибавить обновленческие, то соотношение становится еще более очевидным. Чем же было обусловлено такое соотношение между Украинской автокефальной и Русской православной церковью и почему украинский народ отдавал предпочтение именно последней?

Конечно, неприятие УАПЦ могло быть вызвано многими причинами: от автокефальности и безблагодатности церкви до обновленческих черт – бритых священников, одетых не в рясы, а в полувоенные френчи, и женатых епископов, посещающих рестораны и ведущих светский образ жизни. Были люди, которых не смущал принцип автокефальности, но не устраивал способ ее получения. Другие ничего не имели против украинского языка, но негативно относились к «радоправию» и ВПЦР. Но всех этих людей было меньше, чем тех, кто либо принимал, либо напрочь отвергал УАПЦ в том виде, в котором она существовала.

Сторонники последней, как того времени, так и современные, причиной враждебного отношения к УАПЦ значительных масс крестьянства усматривали целенаправленную агитацию «тихоновского» духовенства, монашества (после закрытия большевиками монастырей монахи и монахини разошлись по селам Украины) и епископата. Безусловно, их направляющую и организующую роль отрицать нельзя. Но ведь и духовенство, и монашество являлись представителями украинского этноса и в повседневной жизни говорили на той же народной мове, что и их паства. И только их влиянием объяснить неприятие УАПЦ невозможно. К тому же есть немало примеров того, когда их агитация оказывалась безуспешной и верх брали представители украинских Рад и ВПЦР, за которыми шли местные крестьяне. Ведь имелись люди, и притом немало, которых не смущало ни самосвятское происхождение иерархии УАПЦ, ни ее неканоничный характер, ни соборноправное устройство, ни обновленческие черты, ни украинизация. Те, кто в участии в церковной жизни усматривал своеобразный протест против большевиков как таковых (помимо просто верующих), вполне удовлетворялся «монархической» и «консервативной» РПЦ. Те же, кто в этом протесте хотел видеть еще и национальный подтекст, становились в ряды сторонников УАПЦ. Главным для этих людей было то, что это была «национальная украинская церковь».

Конечно, не все прихожане УАПЦ были националистами (так же как и не все те, кто остался верен канонической церкви, были чужды украинским чувствам). Большую роль в принадлежности к той или другой церкви играли случайные обстоятельства, не всегда зависящие от воли конкретного человека. И все же многие люди успели проникнуться национальным духом, именно будучи ее прихожанами.

В основе межцерковного противостояния на Украине в 1920-х гг. (как и теперь) лежала все та же борьба идентичностей и мировоззрений, борьба украинского национального фантома за свое утверждение. Вся деятельность автокефалистов это наглядно демонстрировала. Но и в основе неприятия УАПЦ «тихоновцами» тоже лежал национальный фактор, пусть и закамуфлированный сугубо церковными догмами и нормами и ярче всего проявлявшийся в споре о языке богослужения. На оселке автокефалии и «национальной» УАПЦ проверялось (и проверяется до сих пор) отношение человека к вере, церкви, к национально-украинским идеям и ценностям, к идее общерусского единства в его церковной и культурной ипостасях. Одни держались веры предков, не желали разрыва евхаристического единства Православного мира, противились превращению церкви в арену политической борьбы и национального сепаратизма. Другие больше веровали не в Бога, а в украинскую нацию, посвятили себя борьбе за украинское дело и «Заповит» Т. Шевченко почитали больше, чем «Отче наш». Но тех, кто вслед за тем же Шевченко был готов за Украину «проклясть» «святого Бога» и «душу погубить», как видно из статистики, было, особенно среди простого народа, явное меньшинство. УАПЦ была «своей» для тех, для кого «Украина», «украинский» и «национальный» стали символическими, самодовлеющими ценностями, определяющими мировоззрение и общественное поведение.

Как же строились отношения между УАПЦ, этим оплотом национального движения, и большевиками? Здесь нет необходимости подробно останавливаться на всех перипетиях взаимоотношений УАПЦ и Советского государства. Важнее передать их суть и характерные черты. Несмотря на постоянные заявления автокефалистов о том, что национальность понимается ими «не как фетиш», что через грань, отделяющую национальную церковь от националистической, а национальное чувство от национализма и шовинизма, они не перейдут и что «церковное движение – не политическое и с петлюровским никак не связано», большевики прекрасно знали, что оно собой представляет и на что нацелена его работа. Однако на протяжении всего десятилетия УАПЦ продолжала действовать более-менее свободно, насколько позволяли условия коммунистического государства. Вначале она оказалась даже в более выгодном положении, чем РПЦ, – общины автокефалистов чаще регистрировались, им чаще передавались храмы, против нее в меньшей степени была направлена антирелигиозная пропаганда. Хотя уже в мае 1921 г. Политбюро ЦК КП(б)У приняло резолюцию «Об автокефальной церкви на Украине», поручавшей Наркомюсту собирать сведения об автокефалистском движении и его связях с петлюровщиной, а спецслужбам – наблюдать за «контрреволюцией, прикрывавшейся религиозными вопросами». Эта резолюция открыла дорогу множеству постановлений, направленных на изобличение УАПЦ как филиала «жовто-блакитной контрреволюции».

Тем не менее УАПЦ продолжала расширять сеть своих приходов и действовать относительно свободно. Терпимое отношение к ней большевиков было продиктовано несколькими причинами. Прежде всего тем, что одним из основных идеологических конкурентов коммунистов являлась РПЦ и потому их целью было ее всемерное ослабление и дискредитация. Помимо прочих акций, они поддерживали оппозиционные группы внутри ее или же создавали их специально. Раскол, приведший к появлению на свет УАПЦ, означал ослабление Русской православной церкви. Другие причины лежали в социальной и национальной плоскостях. УАПЦ вписывалась в политику «украинского нэпа» как нельзя лучше. Ее наличие служило способом нейтрализации антисоветских настроений среди интеллигенции, буржуазных элементов города и села и той части крестьянства, которая шла за украинским движением. Будучи наиболее крепкой несоветской украинской организацией на протяжении всего десятилетия, УАПЦ служила тем «клапаном», через который выпускался антисоветский националистический «пар» ее адептов.

Всецело отдавая себе отчет в опасности проникновения националистических идей в крестьянство, большевики оставляли для них лазейку в виде украинской церкви и даже первое время стремились ее сохранить. Так, на заседании антирелигиозной комиссии при ЦК КП(б)У 24 мая 1924 г. подчеркивалось, что при поддержке обновленческих объединений, которые считались орудием по разрушению РПЦ, следовало вести себя осторожно, чтобы не дать автокефалистам повода обвинить советскую власть «в поддержке русской церкви (пусть и обновленческой. – А. М.) против украинской». Опасения не были беспочвенными: среди ответственных работников на местах имелась тенденция поддерживать русские церкви против украинских. Не желая торопить события, большевики методично вели работу по расколу УАПЦ, установлению над ней контроля и ее разложению изнутри.

По мере укрепления положения советской власти на селе, привлечения на свою сторону интеллигенции, по мере того, как теряла свое былое единство и мощь РПЦ, большевики начали переходить к активным действиям в отношении автокефальной церкви, используя в качестве главного обвинения ее национальную «подкладку». Национальный фактор затруднял работу спецслужб по ее расколу. Еще в 1926 г. чекисты признавали, что, хотя у них имелись агенты – осведомители в ВПЦР, она проводила собственную линию, в то время как прочие раскольнические организации, возникшие на «теле» бывшей РПЦ (речь не шла о «тихоновцах»), еще и делали по их «указанию церковную политику». Впрочем, работа по разложению УАПЦ продвигалась хотя медленно, но верно. Большевикам удалось создать две организации (упоминавшийся БОПУПАЦ и Братство членов УАПЦ «Дияльно-Христова церква»), выделившиеся из УАПЦ и находившиеся с ее руководством в крайне натянутых отношениях. При их создании было использовано недовольство некоторых епископов верхушкой Всеукраинской рады (В. Потиенко, В. Чеховским), митрополитом и их политикой, которая, по мнению оппозиционеров, мешала нормализации отношений с властями. В частности, не был зарегистрирован статут УАПЦ, не давалось разрешение на созыв нового собора. Но главное, деятельностью ВПЦР недовольны были коммунисты – ее лидеры мешали установлению контроля над УАПЦ.

1926 г. стал переломным в жизни автокефальной церкви. Среди автокефалистов начались аресты, в том числе лидеров церкви (В. Липковского, В. Потиенко, А. Ярещенко), ВПЦР была объявлена нелегальным органом, а ее помещение опечатано. ГПУ потребовало вычистить из нее антисоветские элементы. Обвинения были классическими: связь с эмиграцией, политиканство антисоветского и националистического толка. Для преодоления кризиса и спасения церковной жизни с подачи властей в сентябре того же года в Киеве состоялось Совещание представителей всех епархий УАПЦ, которое должно было дать оценку деятельности ВПЦР. Совещание выразило полную лояльность советской власти и признало все выдвинутые против ВПЦР обвинения. Состав ее был переизбран. В результате в декабре был утвержден Статут УАПЦ, но ее деятельность попала под контроль государства. Следующий шаг по ликвидации остатков ее независимости был предпринят осенью 1927 г. на специально созванном II соборе УАПЦ. Перед собором встал вопрос об избрании нового митрополита и осуждении деятельности В. Липковского. Правда, за контрреволюционную деятельность он осужден не был, но собор снял с него митрополичье бремя «по объективным причинам», чем вызвал страшное недовольство В. Липковского. Во главе церкви встали новый митрополит (Николай Борецкий) и новая ВПЦР.

После этого на несколько лет жизнь УАПЦ вошла в относительно спокойное русло. Хотя она испытывала на себе постоянное давление (обвинения в прессе, периодические аресты ее членов), но кампаний, подобных той, что была в 1926–1927 гг., не было вплоть до «великого перелома» 1930 г. Большевики выполнили свою задачу: УАПЦ была поставлена под контроль и шла по пути внутреннего разложения. Интересно отметить, что удар по ней по времени совпал с началом «литературной дискуссии» и борьбы с украинским национальным уклоном. Эти явления стали звеньями одной цепи и свидетельствовали о начале смены приоритетов в национальной политике и отношении к украинскому движению и «низовой» украинизации. О том, что УАПЦ стала заложницей национального фактора, свидетельствовало постоянное «замаливание грехов» ее новым руководством. Оно открещивалось от позиции своих предшественников – «зубров» церковной независимости, трактовавших автокефалию как абсолютную самостоятельность «не церкви украинской, а украинского народа» и стремившихся возродить его как «нацию». Новое руководство обещало преодолеть прежние ошибки и особенно уклон в национальном вопросе. Но это уже ничего не могло изменить. Дальнейшая судьба УАПЦ полностью отразила судьбу украинского национального движения.