Книга: Свидание на пороховой бочке
Назад: День шестой. Мы ищем снегурочку, теряем машинку и находим хату
Дальше: Вместо эпилога

День седьмой. Аптека, улица, фонарь!

Утро действительно оказалось мудренее вечера: и я, и Трошкина проснулись с готовыми планами действий. Планы, правда, были не стратегические, а тактические и охватывали лишь самое ближайшее будущее, но для начала и это было неплохо.
— Мне нужна одежда! — объявила Алка через дверь ванной комнаты. — И белье. И зубная щетка, и еще куча всего по мелочи, так что сегодня у меня пункт номер один — шопинг.
— Могу предложить халат и тапочки! — перекрывая сипение закипающего чайника, покричала из кухни наша хозяйка.
Она очень ревностно отнеслась к обязанностям отельера и всячески старалась нам с Алкой угодить, даже вызвалась приготовить завтрак, которого я ждала с тревогой. Судя по запаху, основным блюдом должна была стать манная каша, а ее приготовление — обманчиво простой процесс, чреватый подводными камнями. Терпеть не могу пригоревшую манку с комками!
— Спасибо, я подумаю, — вежливо ответила Трошкина через дверь.
Забыв, что она меня не видит, я кивнула, что относилось не столько к похвальной разборчивости в питании и обмундировании, сколько к озвученному пункту Алкиного плана. Соваться в свою квартиру, находясь в бегах, Трошкиной не стоило, а ее чемодан остался в автомобиле, который сиротел где-то на штрафстоянке. Об этом я, впрочем, не стала напоминать из опасения, что пунктом номер два в плане подружки станет спасение машинки.
На данном этапе мы не могли себе позволить проявлять гуманизм по отношению к бездушным механизмам. Сначала надо было позаботиться о людях, и в этом смысле мой план был куда благороднее Алкиного, поскольку вовсе не грешил эгоизмом.
— А у меня пункт первый — звонок другу, только я его номер не помню, так что мне понадобится твоя помощь, — сообщила я подружке.
У Трошкиной хорошая память на цифры, она легко запоминает телефонные номера. Я этим похвастаться не могу. Номера, которые я помню наизусть, можно сосчитать по пальцам одной руки, причем в топ-пятерку войдут также сакраментальные 01, 02 и 03.
Честно говоря, я намертво затвердила только два номера: наш домашний и свой мобильный.
— Могу предложить телефонный справочник! — покричала хозяйка.
— Какой сервис, однако, — пробормотала Алка, выходя из ванной.
Распаренная после горячего душа, она была замотана в застиранное до невнятности толстое полотенце и напоминала сосиску в тесте. Я почувствовала приступ аппетита. Может, комки в манной каше будут не такими уж большими…
— Чей номер тебе нужен?
Самоходная сосиска Трошкина проплыла к окошку и растрепала волосики, подставляя их утреннему солнышку.
Такую роскошь, как фен для волос, хозяйка скромного приюта не смогла нам предложить.
— Горохова, — ответила я.
— Гороховый суп могу предложить на обед! — покричала хозяйка.
Вдобавок к феноменальному гостеприимству у нее был исключительный слух.
— Спасибо, мы пообедаем в городе! — ответила я и поплотнее прикрыла дверь в нашу комнату. — Скажи мне Жорин телефон, звонок ему — мой собственный пункт номер один.
— О боже! Что должно было произойти, чтобы начать утро нерабочего дня звонком Горохову?! — Алка съязвила, но все же полезла в сумочку за мобильником.
— Не с твоего телефона, ты же в розыске, — напомнила я и приготовилась набивать циферки на своем новом непорочном аппарате. — Диктуй…
— Алле-уоу? — неприязненно отозвался сонный голос после серии долгих гудков.
— Жора, привет, я тебя разбудила? Отлично! — обрадовалась я.
— Не разделяю это мнение, — сердито рыкнул Горохов.
— Разделишь, когда узнаешь, зачем я звоню, — пообещала я. — Судя по тому, что этим дивным утром я позвонила тебе раньше всех, ты еще не знаешь последнюю новость.
— В како-уом это смысле последнюю? — Зевающий Горохов еще не проснулся, но уже забеспокоился.
— В смысле новейшую из сенсаций.
— На фига мне в семь утра твои дерьмовые сенсации?!
Подслушивающая Трошкина ехидно захихикала.
— Ты подобрал идеальное слово! — похвалила я собеседника. — Эта сенсация именно дерьмовая и напрямую связана с вашим с Зямой художеством в деревне Бурково.
— Что? — Горохов мигом остыл. — Откуда ты знаешь? Тебе Казимир разболтал?
— Нет, я совершенно случайно стала свидетелем творческого процесса. А ты не перебивай меня, ты слушай, это важно. Те пропавшие банки нашлись!
— Как? Где?!
— В сейфе директора художественной галереи.
— Ах, он гад! А клялся, что не знает, куда они делись, лживый педик! — возмутился Горохов.
— А он педик? — заинтересовалась хорошая девочка Трошкина.
Она у нас вся такая правильная, что вопиющих отклонений от нормы зачастую не замечает, потому что не вполне верит в их существование.
Я только закатила глаза. Знаем мы этих творческих людей! Среди них безусловно нормальных считаные единицы, и две позиции в топе уже заняты моими родственниками — мамулей и братцем. Вот у них сексуальная ориентация правильная, а вообще-то богема — это такое болото…
— Педик-медик! — выругался Жора в трубке.
— Он, похоже, и сам не знал, что банки спрятаны в сейфе, — справедливости ради вступилась я за незнакомого галерейщика. — Знал бы, не стал бы вскрывать упаковки с дерьмом!
— А он их вскрыл?! — расстроился Горохов.
— Вскрыл, разлил и все испортил, — подтвердила я. — Говорят, там было грязно, как в свинарнике, так что двух банок с бесценными какашками мы лишились окончательно. Зато теперь вы можете легализовать творчество Зямы!
— Да, мы же должны были принять все возможные меры для восстановления экспозиции — вот и приняли! — Горохов приободрился. — Что ж, это хорошая новость, спасибо, что сообщила.
— Зачти мне это при распределении квартальной премии.
— Знаешь, о чем я подумала? — дождавшись, пока я закончу разговор с Жорой, спросила Трошкина. — Я подумала, что кража банок с дерьмом — это происки конкурентов. Кажется, мы вырвали эту выставку из-под носа у «Алых парусов»?
— Дельная мысль, — согласилась я. — Надо будет пощупать «Паруса». Если это их выходка, то ее можно считать объявлением войны на региональном рекламном фронте.
— Тогда Бронич нас мобилизует, поставит под ружье, оденет в хаки… Ой, моя одежда!
Алка вспомнила свой пункт номер один и сразу забыла о рекламных войнах.
— Ты пойдешь со мной на шопинг?
Я бы сходила с Алкой за покупками, если бы не назначенная встреча с Максом. В очередной раз обманывать поклонника в его скромных ожиданиях не хотелось — я и так это делаю слишком часто, и я поехала к телестудии, хотя внутренний голос страстно, как змей-искуситель, нашептывал мне: «На ш-ш-шопинг! На ш-ш-шопинг!»
О целебной силе этого занятия мне не нужно было рассказывать. Мало что так полезно для женского здоровья, как результативный забег по магазинам! Мужчинам не понять, от каких больших психических проблем может избавить даму покупка одной (двух, трех, пятидесяти трех) ма-а-аленьких обновочек.
Смеловский, как обычно, вел новости в утреннем эфире и на наше рандеву в кафе припоздал. Я же, напротив, пришла чуть раньше. Это позволило мне спокойно посидеть и подумать — крайне редкое удовольствие в последнее время! Знаете, очень трудно думать на бегу, смываясь от полиции!
Сидя на террасе с видом на сквер с одинокой развалиной, которую Зяма ласково называет «неведомая древняя фигня», я неторопливо попивала очень вкусный капучино, любовалась золотыми кленами и размышляла об убийстве Маковеева. Кто ж его грохнул-то, если не мы с Трошкиной?
Первая версия напрашивалась сама собой: убийца — жена Маковеева, но ее ведь уже проверили полицейские. Они очень не любят усложнять дело и в подобных ситуациях первым делом обращают подозрение на близких и родных жертвы. Особенно на наследников первой очереди.
«Хорошо бы узнать, какое завещание оставил Маковеев», — подсказал мне внутренний голос.
Я кивнула. Логично, надо искать того, кому смерть Маковеева выгодна.
«Тогда еще и выяснить, с кем он конкурировал в бизнесе и насколько остро».
Я пожала плечами. Я совершенно точно знала, с кем Маковеев не конкурировал, не общался и даже не встречался: с Индией Кузнецовой и с Аллой Трошкиной. Тем не менее именно мы с ней оказались на вершине хит-парада подозреваемых. Почему? С какой стати? Ведь не только потому, что случайно оказались рядом с жертвой в момент убийства. На нас еще кто-то прямо указал, подбросив мне в сумку компрометирующее письмецо Маковеева рыжей любимой и сдав полиции Трошкину анонимным звонком.
«Значит, как-то вы с жертвой все-таки связаны», — резюмировал внутренний голос.
С Алкой мы связаны давно, разнообразно и крепко, так что наша с ней история сравнима с просторным панно в технике макраме. Маковеев, очевидно, припутался к этому эпическому художеству незаметно, и отыскать нужный узелок может быть совсем непросто. Но я понимала, что сделать это нужно, потому что идти в тюрьму за убийство, которое совершил кто-то другой, мне вовсе не хотелось. Если бы мне хотелось в тюрьму, я убила бы кого-нибудь собственноручно. На такой случай у меня и списочек всегда имеется!
Однако непонятно: почему на вакансию убийцы назначили и меня, и Алку одновременно? Не могли же мы держать одно шило двумя руками, правда? Приходилось предположить, что тот, кто нас подставил, на редкость непоследователен. Сначала объявил преступницей меня, потом Трошкину… А ведь было бы гораздо перспективнее добивать кого-то одного, не смущая следствие постоянной переменой позиций.
Я снова энергично кивнула, и ленточка, которой я поутру затянула непритязательный хвост, развязалась. Волосы, наполовину отмытые от черной краски и сделавшиеся темно-пепельными, свободно рассыпались по плечам.
— Очень красиво, — одобрил неслышно подошедший Смеловский.
Он метнул в пластиковое кресло портфель (кресло поймало его, крякнуло и присело), упал в другое кресло и, жестом изобразив пружину амортизатора «КамАЗа», расширил комплимент:
— Роскошные кудри и интересный цвет волос — у тебя новый имидж! Прилагается ли к нему по сложившейся традиции новое имя?
— Да нет, я все еще твоя сестра Леля, — ответила я.
А в голове у меня что-то щелкнуло, и внутренний голос с непонятной интонацией пробормотал:
«Имя, сестра, имя…»
— О чем это? — спросила я вслух, не успев догнать мысль.
— О братьях и сестрах, — в тему подсказал Смеловский. — Я вчера не успел тебе сказать, что в сейфе галерейщика вместе с теми самыми банками находился некий документ с упоминанием Зямы…
— Стой! — жестом я остановила Макса и потянулась за мобильником. — Подожди одну минутку, я должна позвонить, пока не забыла.
— Ну, что?! — капризно и сердито отозвалась на мой звоночек Алка.
Кроме ее нежного сопрано, я услышала мощный голос Мадонны и поняла, что Трошкина релаксирует в примерочной.
— У тебя что, молнию заело? — не сумев в полной мере побороть женскую зависть, съязвила я. — Чего ты злишься? Я тебе по важному делу звоню.
— Извини. — Алка чем-то пошуршала и сменила тон. — Говори, пожалуйста, я внимательно слушаю.
— Слушай, я тут подумала: что, если нас с тобой перепутали?
— Кто?
— Тот, кто письмо Колобка Лисичке подбросил мне, а по телефону назвал полиции твое имя.
Трошкина помолчала. Я прямо слышала, как загудел ее встроенный компьютер.
— В этом есть зерно, — признала она и опять замолчала.
— Ну? — Я поторопила ее, как на школьной контрольной, когда нетерпеливо ждала, пока Алка решила задачки за нас обеих.
— Антилопа гну.
— В смысле?!
— В смысле шустрая ты очень! — Трошкина снова рассердилась. — Не торопи меня, тут надо подумать.
— Ну, думай. — Я закончила разговор и приветливо поморгала Смеловскому.
— Твой брат, — сказал он, напоминая, на чем мы остановились.
— Что — мой брат?
— Казимир Кузнецов поручился за сохранность тех сомнительных музейных ценностей, часть которых пришлось отскребать с паркета в кабинете галерейщика.
— И что?
— Я хотел бы узнать подробности этой истории, но никак не могу дозвониться Зяме, — объяснил Макс.
Я посмотрела на него исподлобья и побарабанила по столу.
Смеловского можно было понять: из истории с музейными какашками он мог сделать презабавный сюжет для повышения рейтинга утренних новостей. Но мы, Кузнецовы, крепко держимся друг за друга и не сдаем своих на растерзание акулам пера.
— Как ты вообще узнал про эти банки в сейфе? — спросила я, чтобы потянуть время.
— Очень просто: галерею Либермана и нашу телестудию обслуживает одна и та же клининговая компания, а ты меня знаешь: как настоящий журналист, я собираю информацию всегда и всюду и не гнушаюсь разговаривать с уборщицами, — похвалил себя Максим.
— Либерман — это галерейщик?
— Да, — Смеловский захихикал. — Очень подходящая у него фамилия, ты, как филолог, должна оценить. Lieber Mann — это по-немецки «дорогой муж». А галерейщик Либерман как раз очень любит мужчин.
— Педик-медик, — вспомнила я, как назвал пресловутого галерейщика злой Горохов.
— Точно, он весь такой чистюля-красотуля, — опять захихикал убежденный гетеросексуал Смеловский. — Только представь, каково ему было вляпаться крахмальными манжетами в дерьмо!
Макс зажмурился, и тут запел его мобильник.
— Проклятая работа! — с удовольствием чертыхнулся настоящий журналист и прилепил трубку к уху. — Да! Нет! Черт! Ладно!
— Лаконично, — прокомментировала я.
— Прости, дорогая, я должен бежать! — Макс подскочил и снял с кресла пудовый портфель, а с моей души — груз ответственности за назревающее предательство родного брата. — Мы с тобой попозже встретимся и договорим, люблю, целую, до новых встреч в эфире!
— Пока-пока!
Я проводила взглядом удаляющуюся акулу пера и облегченно вздохнула. Братишку предавать не пришлось — вот и славно. Авось Зяма не прослывет преступником-аферистом, сохранив доброе имя Кузнецовых. Довольно и того, что под подозрением у полиции родная Зямина сестрица, то есть я. Сразу две криминальные личности в одном поколении семьи — это был бы перебор.
Алла Трошкина с ранних лет зарекомендовала себя натурой ужасно увлекающейся, но прекрасно организованной и дивно настойчивой. Уж если она рыла ямку в песке, то такую, чтобы Метрострой обзавидовался. Если вышивала крестиком, то сразу полотно два на шесть метров «Конница Буденного на марше». Если переходила на сыроедение, то в одиночку делала план по реализации корнеплодов ближайшему овощному ларьку. От убийственного перфекционизма Алку удерживали только хроническая нехватка свободного времени и неспособность отказаться от завоеваний на новых и новых фронтах.
Одержав очередной блицкриг, она ставила перед собой следующую задачу, выбирая подвиги в непредсказуемом, но эффектном стиле русской рулетки. На ближайшие полгода в планах Трошкиной было отрастить локоны до попы, войти в число призеров велопробега в стиле «ретро», научиться писать картины маслом, освоить китайский массаж пятками, заставить Зяму жениться и упражнениями с гантелями увеличить грудь с первого размера до третьего. Хотя последний пункт, возможно, имело смысл поменять местами с предпоследним.
Амбициозную задачу стать королевой шопинга Алка никогда не ставила, но в силу характера просто так сходить за покупками не могла и организовала процесс исключительно толково. Не будучи девушкой нуждающейся, Трошкина экономила не деньги, а время, силы и нервы, поэтому отовариваться шмотками отправилась тогда и туда, когда и где не рисковала оказаться затертой в толпе шопоголичек, конкурирующих за тряпки. Утром буднего дня, когда гламурные модницы спали, а дамы попроще направлялись на работу, Алка Трошкина вошла в салон «Модный сток». Выразительным жестом приземлив приподнявшуюся за кассой продавщицу, она засучила рукава у длинного ряда вешалок с одеждой, сделала вдох-выдох и двинулась по проходу с оптимальной скоростью три километра в час.
Выбирая тряпки для примерки, Алка навешивала их себе на плечи, постепенно превращаясь в гибрид чудо-дерева из стихотворения Чуковского, маркитантской тележки и самоходного индейского вигвама. Сделать паузу в сборе тряпичного урожая предполагалось не раньше, чем на повороте в конце одежного ряда, однако досадный сбой в поступательном движении шмоткосборного комбайна типа «А. Трошкина» случился немного раньше, на штанге злокозненно забуксовала вешалка с чудесной шелковой блузкой!
Вообще-то именно от этой блузки вполне можно было ожидать чего-то в таком роде. Черная шелковая вещица с воланами на первый взгляд выглядела чинной и благородной, однако несовместимые с бюстгальтером американские проймы делали ее не просто кокетливой, а даже дерзкой. В этой блузке коварная девушка могла невинно хлопать глазками и при этом пачками получать предложения разной степени непристойности. То есть характер у блузочки был каверзный, как Шэрон Стоун в «Основном инстинкте».
Обычно Трошкина одевалась гораздо более консервативно, но вызванная полицейским розыском необходимость изменить внешность толкала порядочную девушку на смелый эксперимент. К тому же с грудью третьего номера провоцирующая блузка смотрелась бы совсем уж неприлично, следовательно, имело смысл поносить ее еще на стадии бюста номер раз. Алка решительно ухватилась за угол деревянных плечиков, потянула и вдруг ощутила отчетливое сопротивление.
— Бабка за дедку, дедка за репку! — враждебно буркнула Трошкина и дернула плечики двумя руками.
«Репка» затряслась, но не уступила.
— Жучка за внучку, кошка за Жучку, мышка за кошку! — договорила Алка волшебное заклинание и дернула так, что сквозь плотно спрессованные слои барахла вынырнула вся вешалка целиком и чье-то тело частично.
Тело было представлено двумя холеными загорелыми ручками, богато инкрустированными дорогими кольцами, среди которых вовсе не было обручального. На его месте белела аккуратная полосочка, выдающая привычку хозяйки ручек и колечек носить украшения даже на пляж и в солярий.
— Я прошу прощения, вам очень нужна эта вещь? — стервозным голосом спросила доселе невидимая конкурентка за блузку раздора с той стороны барьера.
«Нужна ли она вам настолько, чтобы вступить за нее в смертный бой?» — легко угадывалось недосказанное.
— Не очень, — ответила Трошкина, трезво оценив свои шансы на победу в неспортивном перетягивании блузки.
Загорелые кулачки конкурентки были заметно крупнее Алкиных.
— Так я тогда возьму? — спросила дама и дернула плечики так, что теперь уже Трошкина по локоть погрузилась в волнующееся море тряпок.
Вместо ответа она разжала пальцы, и не ожидавшая этого конкурентка завалилась в проход, потянув за собой штангу с тряпками.
— Ой, простите! — моментально усовестилась Алка при виде образовавшейся на полу шевелящейся кучи.
К ней уже спешили, на ходу складывая ладони саперными лопатками, две девушки из персонала, и Трошкина не стала участвовать в раскопках — ретировалась в примерочную.
Выходить из кабинки она не спешила. Тщательно примеряла вещички, рассматривая себя в зеркалах — дожидалась, пока затихнут отголоски скандала в торговом зале. И успела увидеть обиженную ею даму за секунду до того, как за той захлопнулась входная дверь. Это была одна из тех секунд, которые решают очень многое. В данном случае — судьбу предпринятого тандемом «Кузнецова & Трошкина» детективного расследования.
Но поняли мы это чуть позже.
— Я не поняла, когда услышала голос, но узнала ее, когда увидела! — объявила Трошкина, без малейшего почтения зашвырнув в пустой угол большой пакет с логотипом дорогого салона.
— Кого? Смерть с косой? — меланхолично уточнила я, опустив на колени мягкий томик мамулиного романа.
Меня накрыла тоска по родне, а хозяйка нашего временного убежища очень кстати оказалась поклонницей творчества Баси Кузнецовой, так что я купировала приступ ностальгии чтением увлекательного романа «Вуду с чебуреком».
— Почему — смерть с косой? — озадачилась Алка.
— Потому что по звуку курносую можно и не признать: «Топ, топ, топ, ш-ш-ш-ш-ш!» — и амба. А вот если увидишь, как она косой своей машет, враз поймешь, что это смертушка пришла, — объяснила я в задушевном мамулином стиле.
— Поэтично, — хмуро похвалила Трошкина и энергично почесала ногтем переносицу.
У нее там скрыта точка активизации умственных способностей. В школьные годы Алка стимулировала ее шариковой ручкой, отчего ее брови соединялись в сплошную линию. Выглядело это грозно и предвещало великое открытие.
— Ну, ну? — Я отложила книжку и приготовилась принять откровение свыше.
Геометрия наших тел это позволяла: я лежала на диване, а Алка стояла рядом с ним.
— А знаешь, ведь смерть с косой — это все объясняет! — возвестила подружка.
— Да неужели?
— Теперь мне все понятно!
— Что, правда?
— Ну, пусть не все, но многое.
Трошкина бесцеремонно плюхнулась на диван — я едва успела ноги поджать — и поведала:
— Слушай. Я была в салоне «Модный сток»…
Я покосилась на пухлый пакет в углу и подавила завистливый вздох.
— И там столкнулась с той Зяминой бабой!
— С какой именно? — уточнила я.
Мы обе знали, что почетное звание «Зямина баба» является стремительно переходящим.
— С той, что ездит на красном «Пежо»!
— Ее зовут Тамара Руслановна Кулишевская, — вспомнила я.
— Ее не зовут, она сама приходит! — рыкнула Трошкина и от избытка недобрых чувств подпрыгнула, отчего пружины в диване застонали, как печальная гармонь. — Помнишь, я говорила, как она заглянула ко мне в кабинет?
— И ушла бесследно, — напомнила я.
— Ну, не совсем бесследно, — язвительно возразила Алка. — А вызвав у меня приступ ревности и удушья, потому как за ней тянулся такой густой шлейф французских духов «Ма петит», что в него можно было заворачиваться, как в одеяло.
— В густой шлейф духов «Ма петит» я попадала дважды: в тот день, о котором ты говоришь, на работе и несколько позже, когда блуждала в коридорах замка-отеля, — припомнила я и села. — Стоп, а ведь и красный «Пежо» мне перед тем являлся… Значит, вот кем мог быть тот пахучий розовый призрак, который мне мерещился в коридорах? Тамарой Руслановной Кулишевской! Хм… Это любопытно…
— Любопытно то, что сегодня она была не в розовом, а в черном с ног до головы! — веско сказала Алка.
— И что? — не дошло до меня.
— Повторяю: она была в черном. Вся. С головы до ног. И покупала только черные вещи. У нее было два больших пакета с покупками, и все тряпки — черные!
— Откуда ты знаешь? — автоматически уточнила я.
Трошкина молча указала подбородком на свой пакет из «Модного стока». Он был таким же произведением искусства, как творения модельеров: почти квадратный, прозрачный, как ледяной куб, в который вмерзли золотые веревочки. Разноцветное содержимое Алкиного пакета просвечивало сквозь стенки яркой радугой.
— То есть Зямина баба в «Модном стоке» набрала два мешка черного шмотья?
Алка кивнула, не сводя с меня выжидающего взгляда.
— И что? — все еще не догадалась я.
— Смерть с косой, — просуфлировала Алка одними губами.
Так она подсказывала мне в школе, когда я тупила у доски.
— Ты хочешь сказать… Смерть… Траур?! — Я вытаращила глаза и хлопнула себя по коленкам. — Блин, Трошкина! Выходит, Зямина баба овдовела?!
Тут я вспомнила: братец клятвенно уверял меня, будто он не связан с Тамарой Руслановной Кулишевской никакими иными отношениями, кроме исключительно деловых! Не очень-то верится, конечно, но выражением «Зямина баба» я сейчас порочу родного брата в Алкиных глазах, а это не дело.
— То есть эта тетка, конечно, не во всех смыслах Зямина баба, — попыталась я отыграть назад. — Мадам Кулишевская просто заказчица дизайнера Казимира Кузнецова, так что вовсе не важно, овдовела она или нет.
— Ошибаешься, это может быть очень важно, — зловеще молвила Трошкина. — Видишь ли, мадам — брюнетка.
— И что?
— Брюнетка с длинными прямыми волосами.
Я начала сердиться:
— Трошкина! Какая разница — мадам брюнетка с прямыми или блондинка с кривыми? Это ее как-то компрометирует?
— Ты вдову Маковеева вспомни.
— Как я могу ее вспомнить, я ее толком и не видела под кружевной мантильей, все, что могу сказать, — она брюнетка с длин… Ой!
— Вижу, дошло, — кивнула подружка, ухмыляясь в мое ошарашенное лицо.
— Не может быть! — Я потрясла головой, прогоняя невероятную мысль, возникшую у меня с подачи Трошкиной. — Она же Кулишевская, а он был Маковеев!
Алка фыркнула.
— Согласна, это не аргумент, — признала я. — Но вчерашняя вдова «Ма петитом» не пахла!
— Кто же душится на похороны?! Это был бы вопиющий моветон! Но и у вдовы на кладбище, и у пропахшей ароматом «Ма петит» брюнетки в «Модном стоке» все пальчики, кроме безымянного на правой руке, были в кольцах с бриллиантами! — выложила Алка последний аргумент.
За ним явно должен был последовать математически точный вывод. Я посмотрела на подружку, которая выглядела и довольной, и сердитой одновременно.
— Я думаю, пора нам встретиться с Тамарой Руслановной, — объявила она и с силой врезала по музыкальному дивану кулаком.
Он взвыл и подбросил Алку в воздух, как батут. Она ловко приземлилась на ноги и решительно одернула на себе курточку:
— Вперед! Пойдем найдем эту подозрительную бабу и выясним, кто она Маковееву, Зяме и нам с тобой!
И мы без долгих сборов и предварительной артподготовки двинулись в наступление. Пороть горячку — не лучшая тактика, но на этот раз нам повезло. Бабки на лавочке во дворе гомеопатическую аптеку знали, только называли ее «гомикопатической». Этот легкий уклон в сексуальное извращение не испортил нам навигацию, и по указанному адресу («На Воровского, между магазином игрушек и бывшей молочной кухней, где сейчас ресторан с носатым брунетом») мы нашли искомое.
Ресторан, правда, назывался не «Где Толик», как полагали дворовые бабки, а «Де Толли», но носатый мужик с бакенбардами черной мочалкой на вывеске имелся, и символический крест расположенной рядом аптеки смотрелся на нависающем над тротуаром итальяно-грузинском шнобеле как нашлепка из зеленого пластыря, то есть вполне органично.
В аптеке было чисто, пусто и красиво, как в музее. Сияла солнечными прожилками белая с золотом венецианская штукатурка. Масляно блестел натуральный, из светлого дерева паркет. С плакатов, украшающих простенки между стеклянными шкафами, тепло и мудро улыбались ухоженные дамы бальзаковского возраста. В нише витрины у небольшого стога из сушеной лаванды стояло чучело белой козы, улыбающейся точь-в-точь как дамы. Хотелось надеяться, что бедное животное тоже имело счастье благополучно дожить до преклонных лет. От золоченых копытец расходились круги из разноцветных пузырьков и коробочек с препаратами на козьем молоке и жире.
Я глубоко вздохнула. В просторном зале умиротворяюще пахло сушеными травками. На высоком, до потолка, стеллаже поблескивали золотыми крышечками баночки дико дорогих притираний с непритязательными названиями типа «Бабусин крем для рук». Ценник был такой, что спекулянтке-бабусе, предлагающей крем для рук по цене самолета, хотелось эти самые руки оторвать и выбросить.
— Здравствуйте, можно увидеть вашего директора? — с разбегу воткнувшись головой в полукруглое окошко, спросила целеустремленная Трошкина.
— А вы по какому вопросу? Может быть, я могу вам помочь?
К прилавку выступила бледно-зеленая и гладкая, как молодой кабачок, девушка в форменном сатиновом халатике.
— Мне нужно видеть вашу директрису! — уперлась Алка.
— К сожалению, это невозможно. Хотите, я приглашу дежурного менеджера?
— Не хочу менеджера, хочу директрису! — Трошкина заупрямилась, как та коза.
Это было неразумно. Я решила попробовать другую тактику и отступила к выходу, пока меня не заметили.
Расположенный по соседству магазин «Игрушка» в советские времена был флагманом торговли, а ныне большую часть помещений сдавал арендаторам, так что купить в двухэтажной галерее можно было самые неожиданные вещи — от часов с кукушкой до дисков с эротическими фильмами. В игрушечном отделе я приобрела большой пиратский флаг, а в цветочном — букет матерчатых роз цвета густой томатной подливки.
Глядя в зеркало витрины, я повязала черный флаг на манер монашеского платка, постаравшись, чтобы череп и кости спрятались в складках, сделала постную мину, прижала к груди букет и вернулась в аптеку.
Тыльная часть Трошкиной по-прежнему торчала из окошка, нервически подергиваясь, но за прилавком никого не было. Бледно-зеленая девушка то ли просто ретировалась, то ли пошла за подмогой, чтобы выдворить приставучую Алку.
— Посторонись, — я потеснила подружку у барьера. — Тут нахрапом взять не получится, нужна тонкая провокация. Смотри и учись, как надо, пока я жива!
— Но кто-то умер, — смекнула Трошкина, оценив мой экстрерьер.
— Угу, — я кивнула. — Говорю же — попробуем тонкую провокацию. — И возвысила голос: — Кгхм-кгхм, извините! Добрый день, тут есть кто живой?
— Ничего себе — тонкая! — фыркнула Алка.
Я лягнула ее ногой, отгоняя подальше — за колонну.
— Добрый день! — Из внутренней комнаты явилась бледно-зеленая девушка.
При виде меня, всей верхней половиной облаченной в строгий траур, она перевернула приветливую улыбку и сделала грустное лицо.
— Мне бы Томочку повидать, — тряхнув матерчатыми розами, поведала я печально. — То есть Тамарочку Руслановну, она директором у вас, бедняжка, тут работает.
Если бы наше предположение о том, что Кулишевская недавно овдовела, оказалось ошибочным, аптечная девушка наверняка не согласилась бы с тем, что ее богатая начальница бедняжка. Но девушка охнула:
— Ох, вы родственница?
И мой внутренний голос людоедски обрадовался:
«Бинго! Точно, у Кулишевской есть повод для траура!»
— Я не родственница ей, я свойственница. По мужской линии, — ответила я и фактически не соврала, поскольку Тамара Руслановна предположительно путалась с моим родным братом.
За колонной горько хмыкнула Трошкина, оценившая сермяжную правду.
— Я, знаете, издалека ехала и на похороны опоздала, — пожаловалась я, для пущей убедительности изобразив легкий вологодский акцент. — Вот, принесла Тамарочке цветы и соболезнования.
— К сожалению, Тамары Руслановны сегодня не будет, она взяла небольшой отпуск.
— Ясное дело, такая трагедия и столько хлопот! — окая и охая, я сокрушенно покачала головой и почувствовала, что скользкий шелк сползает мне на лоб. — Передадите ей цветочки?
Я с трудом затолкала пышный букет в окошко. Будь цветы живыми, это им сильно повредило бы, но тряпочные розы от экзекуции не пострадали. Зато мой головной убор от энергичного физкультурного упражнения размотался, и аптечная девушка громко ахнула.
— Что? — Я поспешила поправить свой платок-флажок.
— А это… это? — Розовый пальчик сквозь стекло пистолетиком уперся мне в лоб.
— Это самый полный траур, — объяснила я, догадавшись, что на голове у меня предательски проявился череп с костями. — Тотальный!
— Суровая вологодская мода, — встряла с комментарием Трошкина, поняв, что можно ей уже не прятаться, никаких новых сведений мы от аптечной девушки не дождемся. — Пойдемте, Матрена Тимофеевна, навестим Тамару Руслановну в ее хоромах и пенатах.
— Как, как ты меня назвала?! — возмутилась я, едва выйдя на улицу.
— Матрена Тимофеевна, — охотно повторила Алка. И захихикала: — Она же Леля Смеловская, она же Маша Сарахова!
Я стянула с головы флаг с костями, скомкала его и, не найдя взглядом мусорную урну, затолкала в свою сумку.
— Не беги! — придержала меня подружка. — Давай в антракте подведем промежуточные итоги. Что мы выяснили?
— Что наша аптековладелица Кулишевская на самом деле понесла утрату, для оплакивания каковой взяла кратковременный отпуск, — послушно ответила я.
— «Для оплакивания»! — фыркнула Трошкина. — Оплакивает она покойного супруга, ага, крокодиловыми слезами!
— Стоп. Строго говоря, мы пока точно не знаем, кого она оплакивает, — напомнила я. — Может, у нее хомячок любимый сдох или рыбка в аквариуме. Насчет супруга — это только версия, пока не подтвержденная. Мы только предполагаем, что эта самая Тамара Руслановна — вдовица Маковеева.
Тут мне пришло в голову, что задачку можно упростить.
— Слушай, а давай возьмем за гланды Зяму? Не может быть, чтобы он ничего не знал о семейной жизни своей дорогой клиентки!
— Взять-то я бы его взяла, — вздохнула Алка так мечтательно, что я усомнилась, о гландах ли эта девичья тоска. — Да он же прячется!
— Прятался, пока работал над дерьмовым художеством, — поправила я. — Но таковая необходимость отпала, значит, Зяма вот-вот появится.
— Ты полагаешь?
Трошкина скосила глаза, немного подумала, повернулась к витрине, ткнулась носом в зеркальное стекло и застыла, образовав гармоничную пару с чучелом козочки с другой стороны. Выглядело это странновато и тревожно: как упорная попытка анимировать пристальным взглядом некрупного парнокопытного зомби.
Я заволновалась. Трошкина — натура чувствительная. Такой с ума свихнуться — пара пустяков!
— Ты это, Алка, что такое делаешь сейчас? — спросила я осторожно.
Все знают, с сумасшедшими надо очень вежливо разговаривать.
— Так и есть: круги синие, белки красные! — вздохнула подружка.
И прежде чем я успела вежливо сообщить ей, что она таки чокнулась и бредит, вспорхнула на крыльцо аптеки. Разумеется, я пошла следом. Без пиратского флага в экстерьере я смотрелась вполне нормальной.
Бледно-зеленая девушка за прилавком не узнала меня, но напряглась при виде Трошкиной.
— Еще раз здравствуйте, — сварливо сказала ей Алка. — Я только что вспомнила, что мне нужно лекарство.
— Это заметно, — пробормотала я в деликатном режиме «реплика в сторону».
— Какое лекарство?
Трошкина пощелкала пальцами.
— Такое… Про кроликов!
Мы с аптечной девушкой переглянулись. Я пожала плечами и слегка отодвинулась, мол, я не с этой психической, она сама по себе.
— Мы ветеринарными препаратами не торгуем.
— Я сказала «про кроликов», а не «для кроликов»!
— Про каких кроликов? — Аптечная девушка изо всех сил хранила терпение.
Не я одна знаю, что с психами надо разговаривать вежливо.
— Про французских, — без запинки ответила психическая Алка.
— Что-то для потенции? — предположила аптечная девушка.
Я машинально огляделась: а нет ли где чучела кролика? Окруженного пузырьками с изображениями кроличьих пар, сливающихся в экстазе по Камасутре?
— Почему — для потенции? — не уловила логической связи Алка. — Для глаз! Капли имени французских кроликов снимают красноту!
Аптечная девушка открыла и закрыла рот.
— А вы в компьютере посмотрите, — посоветовала ей Алка. — У вас же там полная база лекарств. Забейте в поиск слово «кролик», что получится?
Для ненормальной это была неожиданно светлая мысль.
— Лекролин! — вскричала аптечная девушка, пошарив в базе.
— Он самый, — с достоинством подтвердила Трошкина и повернулась ко мне. — Ну, что ты ржешь? Что смешного? Мы собираемся встретиться с Зямой, а у меня глаза красные…
— Как у кролика! — всхлипнула я и побрела к двери, держась от смеха за живот.
Есть мужчины, которые действуют на женщин, как барабанная дробь на цирковых лошадей. К примеру, мой братец. Поскольку сама я к чарам Зямы иммунна, мне непонятно, отчего гражданки женского пола сходят по нему с ума, но факт есть факт: даже умницу Трошкину перспектива скорой встречи с Казимиром Великолепным превращает в безмозглую идиотку.
— Ты готова? Я звоню? — спросила я, дождавшись, пока Алка закапает в глазки и накрасит губки.
— Звони.
Трошкина резко закрыла пудреницу со звуком, какой издает спортивный стартовый пистолет, бодрящий звук пропал даром — Зяма на мой звонок не ответил. Впрочем, неудивительно: мой новый номер был ему незнаком.
— Жаль, что мы не знаем, где живет эта баба, — вздохнула Алка, осознав, что мы не получим подсказки от Зямы.
— Э-э-э… — кое-что вспомнила я.
— Что за — э-э-э? — требовательно прищурилась Алка.
— Э-э-это тебе не понравится, — предупредила я.
— Так я и знала, что зеленый мне не идет! — расстроилась подружка, неприязненно оглядев свое новое платьице.
— Это не зеленый, а цвет лайма, и он тебе очень к лицу! Хотя вообще-то платье тут ни при чем, я имела в виду: тебе не понравится то, о чем я думаю. — Я собралась с духом и призналась: — Кажется, я знаю, где живет Кулишевская.
— Так это же здорово! Как ты узнала?
— Я видела, где ночует красный «Пежо».
— Но в нашем городе не одна такая машина. Это мог быть совсем чужой красный «Пежо», — заметила Алка.
Бывшие отличницы жутко рассудительные:
— И, кстати, почему ты решила, что мне это не понравится?
Ага, жутко рассудительные и страшно въедливые. Отчего сами же и страдают.
Я вздохнула и призналась:
— Потому что рядом с тем красным «Пежо» ночевала машина Зямы.
Трошкина затихла на целую минуту, не меньше. Я тоже молчала — сочувствовала.
Потом Алка повернулась так резко, что я услышала, как зазвенели осколки ее разбитого сердца, и меня посетило (не в первый, впрочем, раз) могучее желание совершить братоубийство.
— Ну, чего стоим? — обернувшись на ходу, серым ватным голосом прошуршала убитая горем Трошкина. — Показывай дорогу!
«Сейчас прольется чья-то кровь! — опасливо зашептал мой внутренний голос. — Боюсь, Тамара Руслановна не надолго переживет супруга!»
«Нет, бабу Алка не тронет, — решила я. — А вот Зяме из соображений личной безопасности лучше бы некоторое время не попадаться нам на глаза!»
Я догнала подружку и повела ее на трамвайную остановку.
Двор-коробка был таким, какие мне не нравятся: гибрид собачьей будки и скалистого обрыва, продырявленного тысячами нор с галдящими чайками, только вместо моря, которое скрасило бы картину, серел квадрат асфальта. По периметру он был так плотно заставлен автомобилями, что я не могла понять, каким образом детишки попадают в свою песочницу, а бабушки на бельевую площадку в самом центре двора?
Воображение тут же нарисовало отряд малолеток, ползущих под машинами с совочками в зубах и ведерками на головах, и старушек, десантирующихся с балконов в заданный квадрат на расправленных пододеяльниках, в бронепанцирях из эмалированных тазов и с выбивалками для ковров на изготовку.
— Ну? Где она? — проутюжив мозаику из автомобильных спин тяжелым взглядом, спросила Трошкина.
Я не успела переключиться и домыслила планирующей на пододеяльнике бабусе халат с карманами, полными разноцветных пластмассовых прищепок, и набедренную кобуру с отборными семечками.
— Где красная машина? — уточнила запрос сердитая Трошкина и зловеще размяла пальцы.
— Не знаю, — честно сказала я. — Надо, как в прошлый раз, из первого подъезда посмотреть, с четвертого этажа.
— Это от Сараховой, что ли?
— Ага.
Я с ускорением зашагала к подъезду, но справедливый упрек меня настиг:
— И все это время ты знала!
— Всего лишь подозревала, — обернувшись, я на ходу послала разгневанной подруге виноватую улыбку. — В конце концов, в нашем городе действительно много красных машин!
— Ну, да, ну, да, не счесть алмазов в каменных пещерах! — фыркнула начитанная Трошкина, но развивать тему моего подлого предательства пока не стала.
Мы поднялись на четвертый с половиной этаж — почти к квартире Маруси Сараховой — и оттуда внимательно осмотрели доступный взору сектор двора через окно на лестничной площадке.
Красного «Пежо» в стаде четырехколесных друзей не наблюдалось.
— Врешь, не уйдешь. — Трошкина выхватила из кармана мобильник, как пистолет.
Определенно этот дом и двор провоцировали мирных граждан на поведение в стиле милитари.
— Мария, привет, у меня к тебе важный вопрос! — напористо сказала Алка неведомо кому.
— Трошкина, это ты?! — завопил этот, сразу перестав быть неведомым, — Маруся Сарахова!
Я поежилась.
— А Кузнецова не с тобой?!
Алка покосилась на меня, я энергично помотала головой.
— Нет, со мной Матрена Тимофеевна, а что?
— А то, что Кузнецова за меня кого-то убила! То есть вместо меня убила, то есть убила под моим именем! — возбужденно сообщила Сарахова. — Слушай, это как называется, а? Я, может, сама хочу кого-нибудь убить, из последних сил удерживаюсь!
— Очень хорошо тебя понимаю, — вставила Алка и снова покосилась на меня. — Предлагаю объединить усилия и убить Кузнецову.
— А Матрена Тимофеевна против! — пропищала я, тревожно окая, и прошипела Алке в ухо: — Ты же не за тем ей звонишь, чтобы найти себе подельницу на мокруху?!
— Хм, я подумаю над твоим предложением, — ответила Трошкиной Маруся, и по голосу чувствовалось, что мысль о моем убийстве ей не противна.
Я поморщилась.
— А пока ответь мне на вопрос: ты знаешь Тамару Руслановну Кулишевскую? — наконец перешла к делу Трошкина.
— Вроде нет. А ты и ее убить хочешь?
— Провидица! — тихо восхитилась я, и теперь уже Алка скривилась.
— Уверена, что не знаешь? Это такая брюнетистая фифа на красном «Пежо», — подсказала она Сараховой.
— О, красный «Пежо» я отлично знаю! — обрадовалась та. — Вечно торчит под нашими окнами, мое парковочное место занимает, так что для убийства этой фифы я давно уже созрела!
— А сейчас не торчит, — вздохнула Алка.
— Что?
— «Пежо». Он не торчит под твоими окнами.
— Значит, «Субару» торчит. Или «Лендровер». У этой фифы с мужем на двоих три классные тачки, а в гаражных боксах в подвале под домом больше двух машин не помещается, — объяснила Маруся. — Поэтому или красный «Пежо», или желтая «Субару», или синий «Лендровер» обязательно во дворе ночует.
Мы с Трошкиной так резко прянули к окну, что чуть не десантировались из него, как воображаемые старушки, только без тазов и пододеяльников.
— Точно, есть тут синий «Лендровер»! — обрадовалась Алка. — Ха, это небось осиротевшая мужняя машинка под открытым небом кукует, а свои любимые игрушечки фифа заботливо в гаражик загнала!
— Постой, Трошкина, а откуда ты знаешь, что там стоит под моими окнами? — спохватилась Сарахова.
Это был неудобный вопрос, и Алка находчиво заглушила его бормотанием:
— Маруся, я тебя не слышу, что-то со связью, ты пропадаешь… Все, пропала! — Она спрятала телефон и посмотрела на меня. — А что, Матрена Тимофеевна, не взглянуть ли нам на синий «Лендровер» поближе?
— Сама ты Матрена, — буркнула я, но взглянуть не отказалась, и мы снова вышли во двор.
Было ветрено, на доске объявлений ЖЭКа трепетали объявления с угрозами в адрес должников и большой цветной плакат, анонсирующий гастроли юной певицы Дариши. Хорошенькая улыбчивая девочка тискала в пальцах перевернутый бумажный стаканчик. Зачем — не знаю. Может, показывала, что стаканчик уже пуст? Интересно, а что там было? Я поняла, что совершенно не в курсе, чем нынче питают вдохновение звезды российской эстрады.
Зато мы с Трошкиной знали вечную классику.
— Выпьем с горя, где же кружка, сердцу будет веселей! — процитировала Алка, поглядев на девочку со стаканчиком, и зябко поежилась.
Тут синий «Лендровер» будто почувствовал, что надо бы ему активизироваться, пока мы не околели, и ожил — моргнул огнями и коротко продудел.
— Разблокировался! — сообразила я и попятилась в темный угол у почтовых ящиков. — Алка, сейчас мы увидим Кулишевскую!
— Это же не ее машина!
— Да, машина ее покойного мужа, но он свое уже отъездил, а родная половинка его прямая наследница, — напомнила я. — Имеет право теперь на мужней тачке раскатывать.
— В права наследования еще вступить нужно, — заспорила зануда-отличница. — О! Видишь, никакая это не Кулишевская!
— А кто?
Я высунулась из подъезда на крылечко и прищурилась, рассматривая некую фигуру отнюдь не во вдовьих одеждах. Ничего черного на ней не было. Среднего роста и непонятного пола персона была интригующе закутана в розовато-коричневое подобие бедуинского бурнуса.
— Кто, кто… Арабский конь в пальто! — в тон моим мыслям проассоциировала Трошкина.
Меж тем неведомое дитя аравийской пустыни приоткрыло водительскую дверь «Лендровера», подобрало полы и приступило к сложному акробатическому этюду, потому что просвет между припаркованными бок о бок машинами был чисто символическим.
— А, нет, не конь! Это кобыла! — хищно обрадовалась зоркая Алка, разглядев под шелками лакированную туфлю со сверкающей стразами пряжкой.
— Блестящие камешки — визитка мадам Кулишевской! — сообразила я и дернула подружку за руку. — Трошкина, бежим ловить машину!
— Ты с ума сошла? Мы вдвоем не удержим «Лендровер», в нем же сотни лошадей!
— Плюс еще одна кобыла — Кулишевская, — я кивнула, но не затормозилась. — Не эту машину, Алка! Любую другую, на которой мы поедем за этой!
— А-а-а, так мы будем за ней следить! — Трошкина уловила мысль и перестала прикидываться якорем.
Шехерезада Руслановна Кулишевская все еще трясла шелками, заползая на водительское место через щелочку.
— Трудно пройти верблюду через игольное ушко! — злорадно заметила по этому поводу Трошкина, пробегая мимо «Лендровера».
Мы выскочили на улицу и энергичным рукомашеством затормозили такси.
— Куда? — спросил водитель, дождавшись, пока мы занырнем на заднее сиденье.
— Туда же, куда вот эта синяя машина! — ответила Трошкина, влипая носом в окошко по правому борту, чтобы сопроводить взглядом выворачивающий из проулка «Лендровер».
Она впечатала в стекло лицо, обе ладошки и возбужденно заерзала на диванчике. Наш водитель приспустил на нос темные очки и внимательно посмотрел в зеркальце заднего вида. Трошкина в этом ракурсе должна была выглядеть странновато, вроде нервного осьминога, пытливо всматривающегося в нутро освещенного батискафа, поэтому я постаралась выглядеть респектабельно за двоих — распрямила спину, заправила за уши черные косы и умиротворяюще проокала:
— Городские-то девчонки беспокойные, да. На распродажу спешат, наперегонки, кто быстрее.
Водитель хмыкнул, но от расспросов воздержался и повис, как просили, на хвосте у «Лендровера». Подозреваю, что ему очень хотелось рассмотреть вторую участницу соревнования беспокойных городских девчонок. Меня это не обеспокоило: Кулишевская в бурнусе смотрелась не менее чокнутой, чем Трошкина-Осьминожкина.
Я считаю, что трудности шпионской работы в комфортной городской среде сильно преувеличивают. Другое дело — в глухой сельской местности, где плотность населения — один медведь на квадратный километр, редкие переезды из пункта А в пункт Б совершаются на гусеничной технике и нет никакой возможности незаметно проследить за кем-то подозрительным, непринужденно пристроив свой вездеход в кильватер к его трактору. А в большом городе, приятно (для шпиона) сочетающем оживленное автомобильное движение со средней крейсерской скоростью сорок километров в час, какие проблемы: водителю шпионского транспорта достаточно внимательно следить за преследуемой машиной и повторять ее простые и незатейливые движения.
Наш водитель, однако, слишком отвлекался на Трошкину. Едва «Лендровер» проскочил вперед, она перестала полировать лицом стекло, развернулась по ходу движения, вытянула шею и стала нервно подпрыгивать на сиденье. Эта выразительная театральная миниатюра «Икающий жираф» заметно интриговала водителя. Я побоялась, что он упустит «Лендровер», и призвала народную артистку Трошкину к порядку.
Пошептаться с ней я не могла, поскольку в машине громко пело радио, поэтому секретности ради распорядилась по-английски:
— Сет даун!
— От дауна слышу! — немедленно откликнулась Алка.
У любопытного водителя сами собой образовались остроконечные эльфийские уши.
Я повысила уровень секретности и перешла на неведомый миру диалект, который мы с Алкой придумали для личного пользования в пятом классе. Ничего сложного: в нашей версии родной русской речи после каждого слога нужно добавлять «си». То есть, если хочешь сказать «сиди ровно», по-нашему, по кузнецово-трошкински, это будет звучать так:
— Сисидиси росивноси!
Эти «сиси» и «в носе» неожиданно впечатлили водителя — он развернулся и зашарил глазами по Трошкиной. Не найдя на ней ничего удивительного, он перевел горящий взор на меня. Однако я твердо знала, что и с сисями, и с носом у меня полный порядок, поэтому не постеснялась прикрикнуть:
— На дорогу смотри, паря, однако!
Очень вовремя вспомнила свою вологодскую легенду!
Тут как раз Алка, прекрасно понимающая по кузнецово-трошкински, вняла моему призыву успокоиться и затихла, приняв располагающий и трогательный вид благовоспитанной девочки-дошколенка. Она села ровно, свела коленки, упокоила на них ладошки и только глазками блестела, как милая птичка.
— Осинаси торсимосизитси! — кротко заметила Трошкина, не отрывающая взгляда от машины Кулишевской, но по моей просьбе старательно сохраняющая практически самурайскую невозмутимость.
Таксист свернул за «Лендровером».
— Тыси виси…? — Алка снова уткнулась в стекло, отслеживая выход Кулишевской из машины.
— Висижуси! Посишлиси! — Я, не глядя, бросила в водителя купюрой, и он поймал ее на лету.
Замаскированная Тамара Руслановна резво утекла в дверь под вывеской «Елизаветинская клиника», и мы с Алкой порысили следом.
В интерьере клиники «Елизаветинской» полно было шика и блеска, даже вешалка в прихожей сияла золотом. Я сразу поняла: Кулишевской это заведение подходит. А вот я в наряде скромной поселянки с пышным убранством не гармонировала.
— Яси пойси… Тьфу, я пойду! — посмотрев на наше с ней отражение в огромном зеркале, решила Трошкина.
— А вот и нет! — не согласилась я. — Тебя вдовица знает! Забыла, как она на кладбище к тебе кинулась? Как к родной!
— А глазами все Зяму искала, — уныло припомнила Алка. И призналась: — Вот этого я не понимаю. Если Кулишевская знает, что Зяма мой жених, то почему ведет себя со мной так дружелюбно?
— Может, ревность — не ее диагноз? — предположила я, возвращая нас к актуальной теме. — Хотя чем-то Тамара Руслановна явно больна.
Мы заглянули под арку и пытливо посмотрели в золотисто-розовую даль бесконечного коридора с рядами одинаковых дверей. Очередей в дорогой клинике не было, мягкие диванчики в простенках пустовали, и угадать, к какому специалисту внедрилась Кулишевская, не представлялось возможным.
— Ты, конечно, можешь пройтись по коридору, заглядывая во все двери поочередно, — неуверенно предложила Трошкина.
— Я кое-что получше придумала! Дай свою сумку!
— Зачем?
— Затем, что у тебя хорошая сумка, новая и дорогая! — Я решительно отняла у подружки ее ручную кладь. — Стой здесь!
Из-под арки направо открывался вид на длинный коридор с диванами и дверьми, а слева в просторной нише за барьером из розового дерева сидела барышня в униформе.
— Здраствуйте, девушка! — с деревенским простодушием приветствовала ее я. — Вы хозяйку мою видели? Кулишевская, Тамара Руслановна. Она сумочку забыла, а там ей нужное! Я бежала, бежала — не угналась, она же на машине, а сумочку-то передать бы! Помогите, а?
— В пятнадцатый кабинет несите, — поглядев в компьютер, сказала форменная барышня, ничуть не удивленная происходящим.
Богатые безголовые дамочки и запыхавшаяся прислуга тут явно были не внове.
— В пятнадцатый? Ага, спасибочки! — колоритная вологодская я обрадованно покивала и припустила вдаль по коридору.
На розовых дверях красиво золотились ромбики с номерами. Табличек с фамилиями и медицинской специальностью докторов не имелось, и мне пришлось заглянуть в кабинет.
Дверь открылась и закрылась бесшумно. Я огляделась с порога: белые стены, окна нет, на потолке лампа дневного света. На стене красочный людоедский плакат, изображающий нижнюю часть женского тела в продольном разрезе. Рабочее место доктора, стул для пациента и кушетка из светлой кожи пустовали, но за выступом кафельной стенки, в отгороженном ширмой аппендиксе, шуршало и звякало. Девушка моего возраста и жизненного опыта по совокупности признаков не могла не узнать кабинет гинеколога.
«Да ладно?!» — восторженно ахнул мой внутренний голос, уже угадывая интригу.
Но вслух я даже не пискнула. Тихо-тихо подкралась к столу, заглянула в раскрытую книжицу медицинской карты, вздернула брови, машинально велела возбужденно завопившему внутреннему голосу немедленно заткнуться, потрясла головой, стряхивая с лица потрясенное выражение, и ретировалась из кабинета, в последнюю секунду сообразив спрятать Алкину сумку под рубахой.
— Все в порядке? — спросила любезная барышня за конторкой.
— Да, да, спасибочки! — я едва удержалась, чтобы не отвесить ей земной поклон.
— Что?! — заволновалась, увидев меня, Трошкина. — У тебя глаза как лампочки! Круглые и аж горят!
— Идем отсюда!
Мы выкатились из клиники, перебежали неширокий двор, укрылись за трансформаторной будкой и там, под возбужденное электрическое гудение, я ошарашила подружку новостью:
— Кулишевская беременна!
Алка ахнула, закрыла рот ладошкой и постояла так пару секунд. Потом убрала руку и спросила с подозрением:
— От кого?!
— Зришь в корень! — похвалила я, не подумав извиниться за каламбур. — У меня возник тот же самый вопрос, но в медицинской карточке ответ на него не записан.
— Кого-то надо допросить. — Трошкина нехорошо прищурилась.
Я не стала подсказывать ей подходящее имя. Мы ведь уже решили, что с Зямой надо встретиться и пообщаться.
— Смотри, она выходит! — я вовремя заметила на пороге знакомый бурнус.
Костюмированная мадам Кулишевская вышла из клиники и проследовала в аптеку, удобно расположенную в торцевой части здания.
— Еще один звоночек, — непонятно, но с явственной горечью молвила Трошкина.
— Ты это о чем?
— Второй аргумент в пользу версии о беременности не от мужа, — предательски подрагивающим подбородком Алка указала на аптеку. — Смотри, во-первых, для визита к гинекологу Кулишевская абсолютно неузнаваемо нарядилась. Во-вторых, она покупает прописанные ей лекарства в чужой аптеке, хотя наверняка могла бы взять их в своей собственной. А почему? Она скрывает свою беременность?
И сама же запальчиво ответила:
— Да потому, что это ее компрометирует! Значит, отец ребенка — не Маковеев! — Алка всхлипнула. — Эх, Зяма…
— Нет, погоди, — мне очень хотелось утешить подругу и обелить брата. — Почему сразу Зяма? Вообще, почему это не может быть ребенок Маковеева? Он и Кулишевская были мужем и женой, а муж и жена, как известно, спят вместе и… Ой!
Теперь уже я, как чуть раньше подружка, прикрыла рот ладошкой.
— Что — ой?
— Алка, я, кажется, поняла…
— А я нет!
Я улыбнулась:
— Редкий случай, когда отличница пасует перед троечницей! Слушай меня, Трошкина, и потом не говори, что не слышала. Я дам тебе пару фактов, а потом хочу услышать твое толкование, потому что, по-моему, все сходится.
— Да что сходится?! — завопила обычно кроткая Трошкина.
— Все. Слушай, — повторила я. — Во-первых, моя мамуля была знакома с Петром Маковеевым. Совсем немного, они лишь однажды пообщались на вручении какой-то премии, и все, что мамуля может вспомнить по итогам этой встречи — что Маковеев за ней не ухлестывал. Вообще! Совсем не оказывал ей знаков внимания, это нашей-то красотке Басе!
— Возможно, он был со своей дамой?
— В том-то и дело, что нет! А теперь факт второй: Галина Пална, подруга детства Маковеева, была с ним в теплых отношениях с первого класса по десятый, и никогда — никогда! — юный друг не пытался залезть к ней под юбку. Очень деликатный был юноша, руки не распускал, целоваться не лез. Ни разу за десять лет!
Я перевела дух и спросила:
— Ты понимаешь, Алка, к чему я клоню?
— К тому, что смерть Маковеева пробила зияющую брешь в ряду настоящих джентльменов?
— Трошкина, не язви, это не твое амплуа. Включи мозги! — я постучала пальцем по лбу, показывая, где искать тумблер. — Вывод совсем другой и, мне кажется, гениальный: Маковеев просто не любил женщин! Он был другой ориентации! Но тщательно это скрывал, даже женился, чтобы выглядеть респектабельно. Смеловский, кстати, говорил мне, что у Маковеева натуральный пунктик был по части фамильной гордости и чести.
— Боже! — Трошкина хлопнула себя по лбу и наконец зашевелила извилинами. — Тогда Кулишеская точно не могла забеременеть от мужа! И признаться ему в своем интересном положении она тоже не могла, потому что он понял бы, что жена ему изменяла! Да он бы ее просто убил!
Она немного подумала и убежденно кивнула:
— Да, мог бы и убить. Судя по подметному письму, мужик он был крутой и недобрый.
— Поэтому Кулишевская опередила его с убийством, и в мир иной отправился сам Маковеев! — азартно продолжила я.
— Но у нее же есть алиби! — напомнила справедливая Алка.
— У нее-то есть, а у ее любовника? — парировала я. — Пока сама Тамара Руслановна ради алиби парилась в скафандре для прессотерапии, с Маковеевым запросто мог разделаться ее дружочек!
— Хм, мне нравится эта мысль. — Алка неуверенно улыбнулась. — Главным образом потому, что при таком раскладе убийцей и любовником Кулишевской оказывается не Зяма!
— Да? А почему? — Я не то чтобы не обрадовалась такому выводу, просто не поняла подружкиной логики.
— Да потому, что в день убийства Маковеева Зяма сидел в Буркове, и Борис Акимович с Гороховым тому живые свидетели!
— Точно!
Мы обе разулыбались. Внезапный праздник безмятежной радости и тихого торжества испортил настойчивый телефонный звонок.
— Да? — все еще улыбаясь, обронила я в трубку.
— Инночка, ты ничего не забыла? — предгрозовым голосом спросил Бронич.
— Ой! Здрасьте, Михаил Брониславич, я тут немного приболела, кхе-кхе, — заюлила я, подумав, что страшно отомщу Горохову за эту подставу.
Никто, кроме беспринципного Жоры, не мог сдать Броничу мой новый номер.
— А какой сегодня денечек, ты помнишь? — ласковым голосом маньяка-убийцы вкрадчиво спросил шеф.
Я призывно поморгала Трошкиной: что отвечать-то? Казалось маловероятным, что Бронич позвонил мне только потому, что не нашел под рукой календаря.
— Сегодня исторический денечек, — с легчайшей укоризной молвил шеф. — Денечек открытия нашей выставочки…
— Блин!
Мое воображение живо нарисовало блин, который идеально иллюстрировал сложившуюся ситуацию: большой, коричневый, курящийся паром. Он выпал на сияющий музейный паркет из-под коровьего хвоста.
— Открытие через часик, а мои лучшие бойцы — где? В лазаретике? — продолжал кручиниться Бронич.
Трошкина покраснела. В «МБС» мы с ней обе штатные специалисты по пиару, но я старше по званию. По версии майора Кулебякина, моя должность называется «Начальник отдела по борьбе с организованной общественностью», а Алка у нас рядовая. Но обе мы крайне редко слышим от шефа такие комплименты, как «лучший боец».
Совестливую Трошкину это проняло.
— Мы скоро будем, Михаил Брониславич, уже летим! — сунувшись к трубке, с жаром пообещала она.
— Да, шеф, мы уже едем! — подавив тяжкий вздох, сказала я, и Бронич отключился.
Алка уже стартовала и засверкала подошвами в сторону трамвайной остановки, но я развернула ее призывным криком:
— Куда в таком виде, балда?! Лови такси, поедем к Максу в костюмерную!
Для светского выхода явно необходимо было переодеться.
Сколько раз, забегая в гости к Максу, я видела людей, фланирующих по коридорам телекомпании в нарядах, которые в любом другом месте сочли бы серьезным поводом для приглашения в гости санитаров психиатрической клиники!
Я помню Смеловского в красивом темно-синем пиджаке с золотыми пуговками-якорями и желтой шелковой рубахе, свободно выпущенной поверх серферских шорт.
Я видела его партнершу по утреннему эфиру Веронику в пуританской плоеной блузке с галстучком и спортивных штанах с лампасами.
Я созерцала брутального ведущего программы телепутешествий Егора Тимченкова в красно-зеленом норвежском свитере с оленями, попирающими копытцами голубые футбольные трусы, а доктора Демину из «Здоровеньки булы» — в чопорном крахмальном халатике поверх парчового платья в пол.
Такого рода чудо-наряды имеют одну общую черту: демаркационная линия между стилями у них проходит ниже уровня стола или стойки, за которой помещается ведущий.
Аборигены на ТВ ласково называют подобные комплекты «эфирный вариант», и студийные костюмеры вовсе не переживают из-за хронического дефицита в их закромах презентабельных вариантов «низа». Зрителям ведь безразлично, какие портки на дикторе, который виден им только выше пояса! Тем более никого не волнует, во что этот диктор обут. Макс, например, предпочитает сообщать народу утренние новости в удобных тапках с пушистыми кроликами.
Но мы с Трошкиной хотели себе не тапки, а красивые туфли на каблуке, и с этим возникла проблема. Одеть-то нас одели, причем во вполне себе приличные черные платья, а вот кое-как найденные достойные туфли мне были чуток тесноваты, а Алке слегка велики. Поэтому я прихрамывала, а Трошкина подволакивала ноги.
Это заметно подпортило наш экстрерьер. Зато Бронич сразу поверил, что мы обе нездоровы!
— Ладно, встретите гостей и можете возвращаться в свою больничку, — великодушно разрешил он нам, убогим. — Но чтобы на следующей недельке были в полном порядочке!
Мы с Алкой надели улыбки, которые сидели на лицах так же плохо, как туфли на ногах, и встали по сторонам дверного проема со списками приглашенных. Я от души надеялась, что заявленный в программе фуршет побудит гостей прибыть без задержки, и наша с Трошкиной мучительная вахта надолго не затянется.
Я не спец по акупунктуре, но давно убедилась, что тесные туфли напрямую воздействуют на головной мозг. Если обувь жмет, невозможно и помыслить о чем-то другом! Я мучительно думала, думала и придумала: подтащила к двери скучавшее в углу подобие трибуны, спряталась за ней ниже пояса и наконец-то избавилась от проклятых туфель. Они сопротивлялись, никак не желая со мной расставаться. Пришлось присесть и стягивать испанские черевички с ног руками.
При этом трибуна полностью скрыла меня от глаз гостей, и на несколько секунд Трошкина осталась на почетной вахте совсем одна. Так что именно ей задал свой традиционный вопрос внезапно возникший майор Кулебякин:
— А где Кузнецова?
Я свернулась в клубочек и замерла, не спеша разгибаться.
Трошкина после небольшой паузы, посвященной, подозреваю, выполнению полезного упражнения «Вращение головой по часовой стрелке и обратно», в ответ на поставленный Денисом вопрос довольно дерзко срифмовала:
— Где, где — в борозде!
Не знаю, откуда взялись эти крестьянские мотивы. Может, лапти на размер больше навеяли? Поскольку толпа напирала, Кулебякин тему землепашества развивать не стал и продавился в зал с угрюмым «Ну-ну!». Я осторожно подняла голову, убедилась, что горизонт от полицейских чист и вынырнула из тумбы в полный рост.
Гости прибывали, что доказывало огорчительную правоту Горохова: фекальная выставка имела успех. Трошкина, успевшая разжиться такой же кафедрой, как у меня, портила свой блокнот со списком: выдирала и ожесточенно комкала чистые листы.
В связи с концепцией выставки это меня немного смутило, сами понимаете, мятые бумажки и фекалии — культурные явления одного порядка. Но Алка надумала обеспечить комфорт ногам, а не пятой точке — я поняла это, когда она присела и завозилась за трибуной, набивая носки своих туфель бумагой.
— Привет, Дюха, а Трошкина где? — спросил меня знакомый голос.
Я сфокусировала взгляд перед собой и не без усилий узнала родного брата. Зяма блистал штанами из лакированной кожи и алой шелковой косовороткой. К этому цыганскому шику сам собой просился огнедышащий жеребчик, и я заржала, как лошадь.
— Что смешного? Где Алка? — нахмурился братец.
— В борозде! — ответила я и для разнообразия не заржала, а мило хрюкнула.
Зяма обиделся, фыркнул (что естественно продолжило тему скотного двора) и проследовал в зал. Там уже звенели приборами и бокалами ценители высокого искусства фуршета, и поток прибывающих гостей стремительно мелел.
— Еще немного, еще чуть-чуть! — ободряюще напела Трошкина из недр своей тумбы.
— Последний гость — он трудный самый! — согласилась я.
И как накаркала. Холл опустел, мы с Алкой вылупились из наших фанерных скорлупок и заспешили к выходу. Трошкина из опасения потерять обувку скользила по паркету, как на лыжах, а я неловко семенила на цыпочках, оберегая от контакта с задниками туфель натертые пятки. Сказать, что мы выглядели, как две идиотки, было бы сильным преуменьшением. И едва я успела порадоваться, что наш оригинальный забег проходит без зрителей и болельщиков, как входная дверь широко распахнулась и в холл летящей походкой счастливой обладательницы удобной обуви по размеру вошла Тамара Руслановна Кулишевская.
Несчастный случай, выступивший режиссером этого маленького спектакля, сподобил наше трио оформить рисунок группового танца в виде треугольника. В основании его были мы с Трошкиной, на вершине — Кулишевская, все трое в черном, с помраченным рассудком и кипящей экспрессией. Алла Духова взяла бы нас в «Тодес» без экзаменов.
Трошкину Тамара Руслановна заметила раньше, чем меня, — думаю, просто потому, что Алка громко шаркала ногами. Кулишевская паркетной лыжнице Трошкиной тепло улыбнулась и радостно приветствовала ее словами:
— О, и вы тут? А Казимир?..
Вот это она напрасно сказала. Трошкина, разу-меется, решила, что прекрасная дама пришла на свидание с Зямой, и моментально окрысилась на соперницу.
— Еще и Казимира тебе, распутница?! — голосом праведной матери-настоятельницы женского монастыря вскричала она и скрутила из пальчиков тугую фигу. — Вот тебе, а не Казимира, мужеубийца!
Вот так запросто осведомила опасную преступницу о том, что мы в курсе ее мокрых дел! Я сокрушенно цокнула языком, и Кулишевская машинально нашла глазами источник громкого звука.
При виде меня на ее ухоженном лице изобразилось праведное негодование, как только что у Трошкиной:
— А ты почему не в тюрьме?!
— Кто — я?!
— Кузнецова, я все поняла! — злобно взвизгнула Алка.
— Кто Кузнецова? — удивилась Тамара Руслановна.
— Я Кузнецова! — гордо ответила я.
— И я буду Кузнецовой! — так же гордо заявила Трошкина. — А ты не будешь, не будешь, не будешь!
Она даже высунула язык, дразня соперницу, и запрыгала, как вредная девочка. Фаршированная бумажками туфля сорвалась с ее ноги и полетела в Кулишевскую.
Я уверена, что Трошкина не планировала драку и не стала бы швырять обувкой в беременную женщину, но случай распорядился по-своему. Самонаводящаяся туфля класса «земля — воздух» ударила Тамару Руслановну под коленку. Она зашипела, сделала пальцы крючками и налетела на Трошкину. Я метнулась к ним с похвальной целью разнять дерущихся, но поскользнулась, подвернула ногу и упала кому-то на спину — кому именно, разобрать не удалось, потому что все спины были черные.
Охрана в галерее все-таки была, только где-то пряталась, так что разняли нас очень быстро.
— Да как вы смеете! Да вы знаете, кто я?! — возмущалась Тамара Руслановна, пока дюжие дядьки с непроницаемыми мордами каменных истуканов влекли нас в приватное закулисье.
— Мы зна-а-аем, кто ты, прекрасно знаем и сейчас всем расскажем! — злорадно бухтела поцарапанная и разобиженная Алка. — Товарищи охранники, немедленно вызовите полицию!
Я помалкивала, потому что никак не могла решить, как безопаснее представиться — Леля Смеловская, Маруся Сарахова или Индия Кузнецова?!
Конец моим сомнениям и тягостным раздумьям положил знакомый голос:
— Кому тут полицию?
Дверь кабинета, куда нас загнали, распахнулась, и откладывать мою счастливую встречу с любимым мужчиной в майорском звании стало невозможно.
— Ой, Дениска! — радостно пискнула Алка.
Она, наивная, никак не привыкнет к тому, что иногда нам случается быть в конфронтации с полицией.
— Трошкина?
Кулебякин прищурился, внимательно осмотрел всех участниц буйно-припадочного трио «Психопатки в черном» и, разумеется, узнал меня даже с новым цветом волос и свежей шишкой на лбу.
— Да неужели? Кого я вижу! Сама Индия Борисовна Кузнецова!
— Она не Индия Кузнецова, она Алла Трошкина! — выкрикнула, как плюнула, Кулишевская.
Ее, меня и Алку охранники развели по разным углам кабинета — должно быть, директорского, меблированного и декорированного с большим пафосом: тут были парчовые диваны и кресла, краснодеревянный стол с малахитовыми письменными приборами и картина маслом на стене.
— Да нет, уверяю вас, это именно Индия Кузнецова, — сказал Денис и проутюжил меня взглядом тяжелым, как малахитовое пресс-папье. — Она же иногда Мария Сарахова и Елена Смеловская, но большую часть жизни все же Индия Борисовна Кузнецова.
«А ведь могла бы уже быть Кулебякиной!» — угадала я невысказанный упрек.
— Пропустите меня! — послышалось в коридоре, и в кабинет, героически отжав дверью одного из охранников, с усилием продавился Зяма. — Я должен здесь быть, тут моя сестра и невеста!
— Любимый! — Алка и Тамара Руслановна сначала одинаково растрогались, а потом синхронно зашипели друг на друга.
— Его сестра — это я, — подтвердила я и похлопала рукой по дивану, приглашая Зяму присесть со мной рядом.
На роль сестры конкурса не было, а к претенденткам на звание невесты Зяме приближаться не стоило. Братец послушно занял место на просторном диване, поежился под взглядами «невест», открыл было рот, снова закрыл его и развел руками.
— И меня, меня пропустите! У меня там тоже сестра и невеста! — вновь донеслось из коридора.
В дверь, которую охранник еще не успел закрыть, протиснулся Максим Смеловский.
— Это я его сестра! — поспешила сказать я, оставив открытым вопрос о том, кто тут Максова невеста.
К дружному шипению Трошкиной и Кулишевской добавилось тихое рычание Кулебякина. Брачный вопрос явно встал ребром и костью в горле.
— И меня пропустите, у меня там девочки!
Охранник безропотно пропустил в помещение нарядного респектабельного Бронича. Он единственный гармонировал с пышным убранством кабинета и выглядел бы его хозяином, если бы имел меньше живого веса и больше волос. Картина маслом на стене в лучших традициях золотого века голландской живописи представляла кудрявого шатена в костюме от Армани, а на него наш Бронич походил исключительно нарядом.
— Там наши девочки, пропустите! — за Броничем хвостиком ввинтился Жора Горохов.
— Девочки — это значит «сотрудницы», — на всякий случай пояснила я всем сразу и никому в отдельности. — Ничего непристойного, мы работаем в приличном рекламном агентстве.
— В лучшем рекламном агентстве! — поддакнул подхалим Горохов и подобострастно посмотрел на Бронича.
Тот оттопырил локоть и переводил взгляд с него на пиджак картинного юноши, явно сравнивая цвет и фактуру ткани. Нарисованный костюм выглядел немного темнее, но я подозревала, что художник нарочно исказил цвета в попытке визуально состарить полотно.
— Кто в агентстве, тот агент, да? — недобро хмыкнул майор Кулебякин.
— Если это намек на нашу с Алкой секретную работу, то да, мы потрудились детективами! — сказала я с вызовом, потому что мне уже надоело оправдываться. — И потрудились успешно, в отличие от некоторых! Раскрыли преступление и вычислили убийцу!
Тут Трошкина сложила пальцы пистолетиком и молча сделала выразительное «пиф-паф» в сторону Кулишевской.
— Я?! Я никого не убивала! — возмутилась та. — Вы вообще в курсе, с кем разговариваете? Да я…
— Предлагаю дослушать предыдущего оратора, — очень вежливо и веско сказал Смеловский, заинтересованно блестя глазами.
Почуял сенсацию, акула эфира!
— Да, да, послушайте меня, пожалуйста. — Я не заставила себя упрашивать. — Некоторым тут известно, что несколько дней назад в замечательном парке Русляндия был коварно и подло убит шилом в спину супруг присутствующей здесь мадам Кулишевской — Петр Данилович Маковеев.
— Он же сэр Питер, он же Бритиш Петролеум, одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения, русский, проживавший в городе Екатеринодаре по улице Воровского, дом пятнадцать, — скороговоркой пробубнил Кулебякин.
— А почему сэр Питер и Бритиш Петролеум, если русский? — не удержался от вопроса профессиональный интервьюер Смеловский. — Потому что был помешан на вопросах фамильной чести и гордости, как настоящий английский лорд?
— Макс, это сейчас неважно! — Я не позволила отобрать у меня слово. — Важно то, что Маковеев был геем и так старательно это скрывал, что даже женился и усиленно изображал порядочного семьянина. Однако детей у них с супругой по понятным причинам не было, и Тамара Руслановна неосторожно нагуляла ребеночка на стороне.
Тут я машинально покосилась на Зяму, и тот откликнулся:
— Что? Я ничего об этом не знал!
— Лучше бы ты ничего для этого не делал, — горько обронила Трошкина.
— Алка, мы же не уверены, что отец ребенка — Зяма, — укоризненно напомнила я подружке. — Судя по всему, у Тамары Руслановны были и другие близкие друзья, как минимум один — тот самый, который саданул Маковеева шилом, пока его супруга показательно лечила целлюлит в СПА-салоне!
— У меня нет целлюлита! — возмутилась Кулишевская.
— Заметьте, она не сказала, что у нее нет любовника-убийцы! — моментально отметила Трошкина. — Коварная мадам, она пыталась свалить вину за убийство на нас с Кузнецовой!
— Томочка, это правда? — Зяма строго посмотрел на подругу.
— Не на Кузнецову! На Трошкину!
— Вы понимаете, она нас просто перепутала! — безрадостно засмеялась Алка. — Не знаю, почему мадам решила, что Зямина сестра — это я…
— Потому что он так сказал! — Кулишевская зыркнула на Зяму.
— Э-э-э… Ну, да, я так сказал, — братец пожал плечами. — А что я должен был сказать, когда Томочка спросила, с кем это я гулял? Я и сказал: с сестрой и ее подругой!
— Ты только не сказал, что ее подруга также твоя подруга! — обличила его Кулишевская. — Это я уже сама выяснила!
— И закономерно решила, что подруга — та, что покрасивее, а сестра — та, что попроще, — безжалостно развила тему самокритичная Трошкина. — С сестричкой захотела подружиться, для чего и пришла к нам в офис, но почему-то в разговор не вступила.
— Потому что увидела в окно, что мою машину увозят!
— Эвакуатор с красной машинкой! — вспомнила я.
— К черту машинку! — перебила меня Трошкина.
— Да не скажи, — не согласилась я. — Этот красный «Пежо» сыграл свою роль в истории. Я подозреваю, что вовсе не случайно убийство Маковеева случилось в Русляндии — мадам Кулишевская нарочно вытащила мужа в парк, потому как знала, что туда поехала я.
— На машине с Казимиром, — тихо и злобно добавила мадам.
— Что укрепило вас в мысли, будто это я — его подруга, — кивнула я. — А дальше все понятно: сначала вы нашли возможность подбросить мне компрометирующее письмо Колобка к возлюбленной Лисичке, а потом, когда узнали, что я по-прежнему на свободе, заявили, что убийцей Маковеева является Алла Трошкина анонимным телефонным звонком в полицию.
— Какое коварство! — воскликнул Зяма и улыбнулся сердитой Тамаре Руслановне, как мне показалось, одобрительно.
Авантюризм — это наша фамильная черта. Братец не смог бы надолго увлечься женщиной без огонька при пороховой бочке.
— То есть вы, детектив Кузнецова, нашли убийцу гражданина Маковеева? — язвительно подытожил майор Кулебякин.
— Строго говоря, мы его только вычислили, потому что ФИО этой темной личности нам неизвестно, — ответила я, не претендуя на слишком густые лавры. — Убийца Маковеева — любовник Кулишевской.
— Но не Зяма! — быстро вставила Алка, и мой братец ей солнечно улыбнулся.
Трошкина покраснела, Кулишевская позеленела и выпалила:
— У меня нет других любовников! Иначе зачем бы я подставляла эту Трошкину?! Поймите, я просто воспользовалась случаем устранить соперницу. Если бы невесту Казимира посадили за убийство, он мог бы вступить в брак с более достойной женщиной!
— Очень кстати оказавшейся вдовой, — ехидно вякнула Трошкина.
— Кстати, да! — Кулишевская выпрямилась. — Все пытаюсь вам сказать, что вы не понимаете, с кем имеете дело. Как вдова Маковеева, я унаследовала все его имущество, в том числе и эту галерею, и даже этот кабинет!
— А это разве Маковеев? — Я недоверчиво присмотрелась к шатену на портрете. — Когда это он так выглядел, в шестнадцатом веке?
Смеловский тихо захихикал:
— Нет, это директор галереи, он не является ее собственником. Помнишь, я рассказывал тебе? Это тот самый Либерман.
— Который свой «Ролекс» дерьмом замарал? — тоже захихикала я.
— Каким еще дерьмом? — холодно поинтересовалась новая владелица респектабельной галереи и помпезного кабинета.
Какой еще «Ролекс», она не спросила — часы последователь Рембрандта прописал на полотне очень тщательно.
Жора Горохов закашлялся, явно намереваясь заглушить ожидаемый ответ.
— Может, не надо об этом? — обеспокоенно шепнул мне Зяма.
— Да ладно вам, это уже секрет Полишинеля! — отмахнулась я.
Никогда не могла удержаться от того, чтобы не рассказать благодарной публике новый анекдот или свежую сплетню.
— Какой-то недобрый шутник спрятал в сейфе Либермана пропавшие банки с нашим бесценным художественным дерьмом. А Либерман не знал, что в них! Увидев их в сейфе, он решил, что это какое-то сокровище, и принялся добывать его голыми руками!
— Вот сволочь! — выругалась Кулишевская. — Это он узнал, что по завещанию все мне отошло, вот и полез чистить сейф, пока я ключи не забрала!
— То есть сейф принадлежал Маковееву? — уточнил дотошный майор Кулебякин. — А Маковеев знал о ваших отношениях с Казимиром?
— Подозревал, — потупилась она. — И требовал, чтобы ноги его в нашем доме не было.
Тамара Руслановна подняла глаза и посмотрела на Зяму. Впервые за время этой бурной дискуссии вдовица выглядела виноватой:
— У тебя репутация ловеласа, Казимир.
Зяма было приосанился и расцвел, но под пристальным взглядом Трошкиной снова увял.
— Петя потребовал, чтобы я отказала тебе от дома и никаких дел с тобой не имела, — продолжила Кулишевская. — Обещал, что в противном случае тебе плохо придется!
— Так не Петя ли ваш умыкнул наши банки?! — звонко хлопнул себя по коленке Горохов. — За их сохранность как раз Казимир поручился, и его профессиональная репутация оказалась под угрозой!
— Петя мог, — кивнула Кулишевская. — У него, как у владельца, от всего тут свои ключи были — и от галереи, и от кабинета, и от сейфа.
Бронич сурово засопел. Я проследила направление его взгляда и убедилась, что он смотрит на картину.
— Такой костюмчик говнищем испортили! — в сердцах воскликнул шеф, не выбирая выражений. — Один пиджачок кучу денежек стоит, а еще рубашечка, запонки, часики! Несчастный директор!
— Несчастный, это точно, — согласился майор Кулебякин.
Интонация у него была какая-то странная — оригинальная смесь суровости, удовлетворения и язвительного веселья. Я вопросительно похлопала ресницами. Денис отодвинул портьеру, выглянул в окно и поманил меня пальцем.
— Что? — Я подошла и посмотрела на улицу.
Уже стемнело. В конусе желтого света под фонарем красиво серебрился фургончик с зарешеченным окошком. Два коротко стриженных парня, в одном из которых я узнала Денискиного приятеля из «убойного» отдела, под руки вели к фургону кудрявого щеголя в дорогом костюме. Аккурат под лампой красавчик задергался, и его пышные локоны запылали, как костер.
— Да он же рыжий, как морковка! — машинально отметила я и оглянулась на портрет, автор которого притушил ослепительный цвет волос Либермана.
Тициан от такого кощунства должен был перевернуться в гробу!
— Как лисичка, — многозначительно поправил меня Денис.
— Ага, — согласилась я.
И тут до меня дошло.
— Лисичка? Так это Либерман — Лисичка?!
Мою щеку обдуло ветром: к окну примчалась Трошкина.
— Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой! — с неуместным весельем процитировал детский стишок Кулебякин.
— Черт побери! — с большим чувством вскричала Трошкина и стукнула по мраморному подоконнику кулачком. — Ну, конечно! Колобок был геем, значит, его возлюбленная Лисичка — мужик! Так это он убил Маковеева?
Денис кивнул — такой довольный, что мне тоже захотелось замарать руки кровью.
— Он.
— А не она? — я кивнула на Кулишевскую.
— Нет, не она.
Трошкина разочарованно вздохнула:
— А жаль. Сама бы в тюрьме посидела, поняла бы, какое это свинство — невинных людей подставлять!
— Меня нельзя в тюрьму, я будущая мать! — сообщила вдовица и томно посмотрела на Зяму.
— Э-э-э… — проблеял мой братец-козленочек.
— Ну, кто отец ребенка — это еще разобраться надо! — не отказалась от борьбы за свое женское счастье мужественная Алка.
— Да, кстати, а как разобрались, кто убийца? — Я поспешила сменить тему.
Кулебякин пожал плечами:
— Да очень просто. Поговорили с нежным юношей, к которому Либерман хотел уйти от Маковеева, обрисовали ему перспективы личной жизни в заключении и узнали много интересного.
— А кто он, этот нежный юноша? — уточнил любитель подробностей Смеловский.
— Один такой, — Денис манерно оттопырил ножку, втянул щеки, выпучил глаза и пририсовал себе длинные крутые локоны.
И тут я вспомнила ту пару эльфов в отеле-замке Русляндии — чернокудрого и рыжеволосого. То-то физиономия Либермана на картине показалась мне знакомой!
— Василь. Василь его зовут, — сказала я, улыбнувшись Трошкиной. — Вася-Василек, любитель шелкового нижнего белья пастельных расцветок.
— Откуда ты знаешь, что он Василек? — спросил Кулебякин.
— Откуда ты знаешь, какое у него белье? — спросил Смеловский.
Денис оглянулся на него и присоединился к вопросу:
— Да, откуда знаешь про белье?
— Подумаешь! Я даже знаю, что они с Либерманом любили заниматься сексом под ирланский фолк-рок! — ухмыльнувшись, сказала я и подмигнула Трошкиной, приятно удивленной моей осведомленностью. — Не надо думать, что частные сыщики позорно проигрывают полиции по всем пунктам!
— А наше агентство и частным сыском занимается? — спросил Горохов Бронича.
Ввиду новых перспектив у него опасно загорелись глаза.
— Чем только не занимается наше агентство! — вздохнул шеф и встрепенулся, точно проснувшись. — Ох, выставка! Пора же резать ленточку!
— Я с вами!
— И я!
— И я!
Пыхтящий Бронич умчался. Горохов, Смеловский и Зяма убежали вслед за ним, как вагончики за паровозом.
У окна остались мы с Трошкиной и Денис, в углу одинокая Кулишевская, у входа пара охранников. Закрывать дверь они не спешили, и это можно было расценить как безмолвное приглашение проследовать на выход, что я и сделала.
Трошкина пошла за мной, но на пороге остановилась, оглянулась на свою соперницу Тамару Руслановну и торжественно объявила ей войну:
— А с вами мы еще не закончили!
— Мы тоже, — сказал майор Кулебякин и закрыл дверь изнутри.
— А где наши туфли? — спохватилась я уже в коридоре.
И я, и Алка как-то незаметно остались без обуви.
— Не знаю и знать не хочу, — легкомысленно ответила Трошкина. — Это были худшие туфли в моей жизни.
— В моей тоже, — поддакнула я. — А в остальном все было не так уж и плохо. И денек интересный выдался, прям как у Блока: «Аптека, улица, фонарь!» Я же только под фонарем разглядела, что Либерман рыжий-рыжий.
— Согласна, ничего так, нормальное приключение получилось, — подумав немного, согласилась Алка. — Только на «Гипердрайве» мы так и не прокатились.
Подружка сокрушенно вздохнула и покосилась на меня — что я на это скажу?
— А очень хочется? — спросила я тоже со вздохом.
Трошкина часто закивала.
— Вообще-то Бронич отпустил нас болеть до понедельника, и мне еще нужно показаться в Русляндии, отчитаться о проделанной работе…
Алка восторженно взвизгнула. Я приложила палец правой руки к губам, а указательным левой потыкала в дверь кабинета, где остался Кулебякин. Если он такой хороший детектив, пусть еще меня поищет!
Назад: День шестой. Мы ищем снегурочку, теряем машинку и находим хату
Дальше: Вместо эпилога