Эдуард ДВОРКИН

За окном мелькали перелески, смеркалось.

— Не возражаете? — Сосед Козонина по купе, полный, добродушного вида мужчина, вынул из кармана трубку.

— Пожалуйста, — отозвался Козонин. Он подумывал уже, не завалиться ли ему пораньше спать, как вдруг попутчик представившийся Павлом Егоровичем Британцевым) произнес:

— А знаете ли вы, какая история связана с этой трубкой?

— Какая же? Расскажите, пожалуйста, — с готовностью отозвался Козонин, предвкушая интересное.

— Ну что же, — Британцев чиркнул спичкой, не спеша раскурил трубку. — Слушайте… Был я проездом в одном городе. Дела свои все уж сделал, знакомых — никого, дай, думаю, просто пройдусь, на прощание, по улицам. И вот, гуляю, смотрю по сторонам. И вдруг вижу — маленький такой магазинчик. Вхожу. За прилавком — миловидная блондинка, а на прилавке под стеклом трубки, и к каждой ценник приложен. Купить, что ли, думаю? Стою, не спеша выбираю. Блондинка молчит — улыбается. Выбрал, подхожу к кассе с деньгами — там женщина постарше сидела, брюнетка. Плачу, получаю чек, передаю его блондинке. «Завернуть?» — спрашивает она. — «Заверните», — говорю. Она вворачивает трубку в бумагу и подает мне. «Спасибо!» — говорю я ей и выхожу из магазина… И вот — трубка перед вами. Та самая. Британцев слегка откинулся назад и пытливо смотрел на Козонина.

Козонин заерзал на месте.

«Невнимательно слушал, черт!» — подумал он и бодрым голосом сказал: — Очень интересно. Да…

Британцев довольно заулыбался…

— Так и быть. Расскажу вам, пожалуй, еще одну историю.

Он чуть прикрыл глаза, видимо, собираясь с мыслями. — Сижу я однажды дома, смотрю телевизор и вдруг — звонок. «Ну, — думаю, — надо открывать». На пороге незнакомый мужчина, в пальто, без шапки. «Вы Британцев?» _ спрашивает. «Я», — отвечаю. Тут он мне и говорит: «Вам телеграмма, распишитесь». А я без очков не могу — расплывается все в глазах. Ну, пошел я за очками, а он в коридоре стоит, ждет. Надел я очки, расписался у него в книжке. Он мне телеграмму отдал и ушел… Ну как?

И Британцев снова пытливо оглядел Козонина.

— Ну а в телеграмме-то что? — не выдержал Козонин.

— Какая разница? — ласково улыбнулся Британцев. — Я уже и не помню. Поздравление с праздником, а может быть, сообщение о приезде тетки…

— Да, да, — поспешно заговорил Козонин, — история очень даже…

Он схватил полотенце, зубную щетку и быстро вышел из купе.

Он долго стоял в коридоре, слушал стук колес, смотрел на мелькающие за окнами огни, пока окончательно не успокоился.

Британцев сидел в той же позе, с тем же мечтательным выражением лица. Козонин мгновенно нырнул под одеяло и накрылся им с головой.

Голос Британцева нашел его и там.

— Пока вы еще не спите… Вам это будет любопытно… Расскажу, как я побрился недавно в парикмахерской"…

Козонин дернулся и затих.

— Иду я, значит, мимо небольшой такой парикмахерской, смотрю — народу никого. Ну и решил побриться. Захожу — и сразу к мастеру. Пожилой уже мужчина, весь седой. «Стричься будем?» — спрашивает. «Нет, — отвечаю, — только бриться». Развел он пену и меня по щекам мажет. Намазал и за бритву берется. Аккуратно бритвочкой помахал и снова мылом, и опять бритвой. Компресс сделал освежающий, одеколончиком побрызгал — все как полагается. «Готово, — говорит, — платите в кассу». Ну я, конечно, заплатил, вышел на улицу и дальше пошел… А как я ботинки ремонтировал!..

Козонин крикнул и в чем было выскочил в коридор.

Он вернулся, когда Британцев уже спокойно спал.

Утром Козонин проснулся от громких шагов. Британцев с чемоданом шел к выходу.

— Павел Егорович! — окликнул его Козонин. — А вы кем работаете?

— Писатель я, — не останавливаясь, ответил Британцев и уже из коридора добавил: — Мне есть о чем рассказать людям…

Обтекаемые формы жены навели отставного летчика-испытателя Берсеньева, казалось бы, на парадоксальную мысль. Он велел женщине раздеться и придирчиво ощупал с головы до ног. Тело у Аглаи Филипповны было стальное.

Берсеньев положил жену лицом вниз, заставил сомкнуть ноги, раскинуть руки и приподнять голову, долго ходил вокруг добиваясь идеальности линий, потом скрылся у себя в комнате, где неделю что-то чертил и рассчитывал. Если б вы знали, если б вы знали, как тосковали руки заслуженного пилота по штурвалу, вы бы не удивились тому, что произошло дальше.

Теоретические выкладки показали, что эксперимент возможен. Аглая Филипповна по многу часов держала заданную ей позу, сам Берсеньев не отходил от жены ни на шаг и что-то поминутно подкручивал в созданной им конструкции. Аэродинамические свойства Аглаи Филипповны оказались почти идеальными, сердце у нее всегда работало как мотор, оставалось только позаботиться о горючем.

Летчик накупил высококалорийной пищи, которая при сжигании могла дать много энергии, не забыл простого черно-то хлеба и разных масел.

Супруги жили в сельской малонаселенной местности, прямо за их домом начинался большой плоский пустырь, с которого глава семейства заблаговременно убрал все камни.

На рассвете Берсеньев как следует заправил жену и вывел ее на взлетную полосу. Убедившись в отсутствии любопытных глаз, он стащил с фюзеляжа Аглаи Филипповны чехол, поставил ее в стартовую позицию и, пригнувшись, расположился на мягких подушках.

Берсеньев чувствовал, что жена уже завелась, тем не менее они без движения стояли на летном поле. Он вздохнул, раскрутил фляжку и налил жене спирта. Аглая Филипповна вскрикнула, затряслась, в животе у нее заурчало, затрескалось, Берсеньев нажал одному ему известную кнопку, тут же из сопла вырвалась реактивная струя, Аглая Филипповна легко пробежала по дорожке и, неся на себе Берсеньева, взмыла в воздух, уверенно и плавно набирая высоту.

В ушах Берсеньева свистел ветер, ему было тревожно, радостно и даже немного страшно, как и в том первом самостоятельном курсантском полете много лет назад, и не беда, что тогда ему доверили грозную боевую машину, а сейчас он летел на смешной безобидной самоделке, — ощущение полета было тем же, и на глаза расчувствовавшегося аса навернулась влага, которую он торопливо смахнул, дабы не заслоняла она видимости.

Аглая Филипповна прекрасно слушалась руля, внизу мелькнула крыша родного дома, лента проселочной дороги, лесной массив.

«На первый раз хватит», — решил Берсеньев и повернул жену обратно. Они благополучно приземлились, и он поставил Аглаю Филипповну в ангар.

На следующий день Берсеньев нашел жену в разобранном состоянии. Пришлось каждую детальку промывать огуречным рассолом, и уже скоро Аглая Филипповна, собранная и сосредоточенная, была готова к новым полетам.

Конечно, не обошлось без приключений. Один раз их атаковал крупный орел-самец, норовивший пристроиться Аглае Филипповне в хвост, в другой — их засекли радары, и в воздух по тревоге были подняты истребители-перехватчики. В обоих случаях удалось уйти за счет хорошей маневренности Аглаи Филипповны.

О Берсеньеве узнали на Западе. Французы пригласили его с супругой на авиационный праздник.

Берсеньев поехал, показал несколько фигур высшего пилотажа.

Жена выглядела очень эффектно, на корпусе у нее было выведено «Аглая», по бокам сияли красные звезды, рядом с тяжеловесной «Мрией» она смотрелась легко и воздушно.

Денежный приз Берсеньев с удовольствием принял, продать Аглаю, естественно, отказался, а на замечание феминисток, мол, как можно так эксплуатировать женщину, ответил достойно.

— Другие на бабах пашут, — объяснил он непонятливым, — а я — летаю!

Смотрела Машенька, как подруги замуж выходят, ждала, крепилась, а потом плюнула, раздобыла здоровенное полено и вырезала себе из него мужа.

Получился муж не хуже других — с руками, ногами и всем остальным, что мужу полагается. Прошлась Машенька по магазинам, костюм купила двубортный, белья, одела мужа и посадила за стол напротив себя чай пить.

— Варенья положить кизилового? — спрашивает Машенька и под столом противоположный стул толкает. Муж "От же головой кивает, положи, мол.

— А бараночек свежих? — ласково интересуется Машенька. Муж снова кивает, съем, мол, с удовольствием, спасибо.

Почаевничали, Машенька посуду вымыла, в ночную рубашку переоделась и с мужем спать легла. Все как у людей.

Неделю живут, месяц.

Машенька мужу всю свою жизнь рассказала. Муж слушал внимательно, с сочувствием, ни разу не перебил. Ни с кем у Машеньки такого понимания не было.

— Чего-то ты изменилась, похорошела? — с подозрением косились па Машеньку подруги. — Никак мужика завела?

Стеснялась Машенька вначале, а потом призналась: живет с хорошим человеком. В первый же выходной нагрянули гости. Раскрасневшаяся Машенька встречала их на пороге, вела в комнату.

— Вот. — говорила она, — знакомьтесь. Мои муж Поленов Иван Иванович.

Гости называли себя, и муж ласково кивал каждому.

— Повезло Машеньке, — перешептывались за столом подруги — Не пьет он совсем. Ни одной рюмки не опрокинул… И все таки он чурбан! — решили они на обратном пути. — Ни с кем даже не потанцевал, только на свою Машеньку смотрел…

А Машенька после работы — сразу домой. Иван Иванович ждет ее у телевизора. Обнимутся супруги, поцелуются. Накормит Машенька мужа и идет в ванную стирать (очень Иван Иванович белье смолой пачкал), а муж футбол смотрит, переживает.

— Какой счет? — кричит, чтобы сделать мужу приятное, Машенька из ванной.

— Два— ноль! — доносится ответ из комнаты. — Голы на шестой и десятой минутах провел Рональдиньо.

Один только раз подвел Иван Иванович Машеньку. Пришлось ей как-то по обмену опытом выехать в соседнюю область. Сварила Машенька мужу кастрюлю щей и уехала спокойная. Вернулась и чуть не упала. Сидит Иван Иванович, на диване, а рядом с ним какая-то чурка. Рассвирепела Машенька, чурку из дома выкинула, а с Ивана Ивановича такую стружку сняла, что на всю оставшуюся жизнь запомнил. Старый уже был, опилки сыпались, а все вспоминал, с улыбкой, правда.

А в первый момент было ему совсем не до улыбок — едва совместная жизнь прахом не пошла. В ногах у Машеньки валялся, прощения просил.

Простила Машенька. Да и как не простить. Готовилась она стать матерью, а как растить дитя без отца?

Иван Иванович так волновался, что в роддом его привезли под руки. И напрасно! Здоровенький у них малец получился. Корочка, правда, была на теле, но врачи помазали, чем надо, и прошло.

Иван Иванович на работу устроился, в министерство, ездил до пенсии в черной «Волге». Еще были у них с Машенькой дети, и все — как на подбор, молодые дубки.

И немудрено, если в семье крепкие корни.