Глава 17
Подпольное казино имени члена
Ночью Катя проснулась внезапно от того, что прямо в глаз ей из окна светила огромная полная луна.
Катя вертелась и так и этак в постели, но от желтого прожектора никуда не деться. Тогда она встала, взяла с прикроватного столика свой мобильный. Глянула время — три часа.
Она решила задернуть шторы, но в комнате было жарко и очень душно. Она дотронулась до батарей — просто раскалились, тут в доме тепла не жалели. А окно-стеклопакет наглухо закрыто. И нет ни форточки, ни фрамуги. Чтобы проветрить, надо открыть створку.
И Катя решила впустить в комнату немножко свежего воздуха. Она повернула ручку окна и открыла его.
Золотая осенняя луна над садом.
— Мммммммммммммммм! Ааааааааааааааааааааааа!
От неожиданности Катя замерла. Этот протяжный женский стон, полный невыразимого наслаждения и неги.
— Ммммммммммммммммммм! Ааааааааааааааааааааааааййййййй!
Приглушенные страстные сладкие стоны — они накатывали из темноты тихой волной. Не поймешь, откуда они доносятся — бесконечное безмерное наслаждение, когда каждый нерв, каждая клетка тела трепещет и вибрирует, ловя физический кайф.
— Аааааааааааааааааааа!
Пик оргазма…
Катя ощутила невольную дрожь во всем теле. Она подумала о Жене. Перед тем как лечь спать, она видела фары и машину — муж Жени Геннадий Савин вернулся из Москвы.
Муж и жена…
Эта долгая осенняя ночь, полная супружеского счастья…
Катя тихонько прикрыла окно. Задернула штору. Не годится подслушивать.
Она вернулась в кровать, но все никак не могла заснуть, думая о Жене, своей школьной подруге.
А потом пришел сон.
Утром ее разбудил стук в дверь: пожалуйста, завтракать!
Это произнес голос, как колокольчик, с акцентом, и Катя поняла, что будить ее послали горничную-филиппинку. Она опять глянула время на мобильном — ого, начало одиннадцатого. Тут в выходной никто не собирался вставать рано.
После душа, переодевшись в теплый свитер, она спустилась вниз. Завтрак накрыли на огромной кухне, отделанной дубом. Но за столом — только Женя и ее муж Геннадий. И Раиса Павловна. Она пила кофе со сливками и ела ватрушку с творогом.
— Завтракать, завтракать, прошу к столу, — пригласила она Катю, — нас сегодня на катере по реке обещали прокатить, так что вернемся не раньше пяти домой.
Катя налила себе кофе из кофеварки, взяла с блюда теплую булочку.
— Привет, — улыбнулась ей Женя.
— Привет, — Катя тоже улыбалась.
Геннадий кивнул ей радушно. Он, впрочем, почти сразу же встал из-за стола, окончив завтрак.
Катя искоса поглядывала на Женю — личико такое нежное, прозрачное. Ах, сладкая ночь тебе выпала, подружка.
— Гена поздно вернулся, да? — спросила она. — Хорошо, что у него служебная машина. А шофер твой покойный его тоже возил?
— Фархад? Нет, он возил только меня. Он не каждый день работал. Я ведь не каждый день куда-то из дома выбираюсь.
Раиса Павловна допила кофе.
— Ну, я иду одеваться, — сказала она, — и вам советую одеться на реку как можно теплее. И вниз под брюки свои, джинсы, обязательно что-то шерстяное, а то застудитесь, потом век лечиться у гинеколога. А кому это надо?
— Действительно, кому надо, — согласилась Женя, — наденем теплые колготки, тетя.
— А у тети тоже служебная машина? — Катя продолжала гнуть свою линию — ей надо узнать подробности о жизни этого дома, относящиеся к профессии шофера.
— Конечно, у нее есть. Но она сама водит хорошо. У нее тоже «Ауди». Более дорогую она не покупает, не желает упреков в роскоши от партийцев и тех, с кем работает. — Женя доела бутерброд. — Ну все, питайся, а потом одевайся тепло.
— А где Данила?
— Черт его знает. Он не завтракал. Наверное, бегает у реки. Ничего, как выезжать в яхт-клуб будем, он появится.
В комнате своей Катя утеплилась: под брюки — шерстяные колготки, под куртку еще и жилетку-дутик. Река в ноябре — это вам тот еще экстрим.
Она вышла во двор, услышав громкие голоса, — все собрались возле гаража. Герман Дорф выгнал на пятачок рядом с Катиным крошкой «Мерседесом» свой огромный внедорожник.
И Данила появился — все в той же серой толстовке, правда, сверху накинул жилетку-дутик.
— Загружайтесь, — скомандовал он.
В машину к Герману сели Женя, Раиса Павловна и Катя.
— А что, Гена с нами на реку не едет? — спросила она.
— Нет, он дома с папой остается. — Женя покачала головой.
Катя подумала — ах ты, парень, после такой бурной ночи не до реки уже, спать, спать тебя, мужичок, клонит. Все ясно с тобой. И тут же она вспомнила новости Лили Белоручки о том, что Геннадий знал Василия Саянова.
Но что нам с Лилей дает этот факт? Многое и почти ничего одновременно, потому что расспрашивать сейчас Геннадия Савина об этом рано.
Он и про шофера Фархада ничего не говорил. Точнее, они вообще не беседовали — так, пара фраз тогда в «Мэриотте», и сейчас — вежливый кивок-приветствие.
Может, остаться и мне дома и попытаться разговорить его, подумала Катя. Но тут же решила — нет, Женя может неправильно понять. Здесь надо действовать очень осторожно.
Они выехали за ворота. И Герман направился к шоссе. И почти сразу же их обогнал мотоциклист на ревущем «Харлее». Катя поняла, что это Данила и у него свой, индивидуальный транспорт.
Яхт-клуб оказался местом пленительным и богатым.
Катера у причалов…
День выдался ясный, погожий, но такой холодный, что, кроме них, кажется, по Москве-реке не отваживался прокатиться никто.
Ах нет, вон катер прошел, гоня волну.
А вон моторная лодка.
Плавсредство — так Герман именовал свой катер — оказалось белым как снег, небольшим, вроде бы удобным, однако…
На катере Катя поняла, что не только что-то там узнавать, допытываться насчет убийства, но и просто разговаривать нормально практически невозможно.
Мотор урчал, ветер свистел в ушах, то и дело из-за борта обдавало ледяной водой, и они с Женей дружно визжали.
Раиса Павловна — раскрасневшаяся от ветра, помолодевшая, угнездилась на корме.
Катером Герман Дорф управлял лихо, по-пиратски. Данила был у него на подхвате. Они прокатились до самого Серебряного Бора и дальше, дальше, дальше.
Ноябрьский день на реке.
Солнце и холод.
Катя вся окоченела.
И вот они повернули назад. В яхт-клуб попали только к пяти часам. Ввалились все красные, охрипшие в кают-компанию. Герман пошел на ресепшн оплачивать какие-то счета. А они все жадно пили горячий чай, его принес смотритель яхт-клуба.
Когда на машине вернулись домой, Катя рухнула на постель. И подумала: никакая сила не заставит меня сегодня спуститься вниз.
Но потом она снова пошла под горячий душ. А через десять минут, завернувшись в махровое полотенце, уже красилась перед зеркалом.
Вечернее платье, что она взяла с собой, висело на плечиках на шкафу.
Внизу в столовой накрывали большой парадный ужин.
И когда Катя спустилась вниз, она поняла, что поступила правильно, одевшись нарядно.
Женя тоже вышла к столу в вечернем платье, Раиса Павловна — в синем, строгого классического стиля. И, как всегда, на шее — ее излюбленный жемчуг, только сейчас более дорогой и крупный.
Мужчины в столовой окружали сервировочный столик. В костюме — один лишь Геннадий Савин. Данила и Герман Дорф без пиджаков, в белых рубашках. И только Петр Алексеевич в своем инвалидном кресле одет по-домашнему, правда, поверх рубашки вместо свитера он надел бархатную куртку с атласными лацканами.
Стол — скатерть-самобранка. Но, как Катя успела заметить, все эти блюда не домашнего приготовления, а заказ из ресторана. Надо лишь достать из коробок, что-то разогреть и сервировать. Этим, видно, и занималась горничная-филиппинка. Ее опять нет — сделала свою работу и исчезла.
На столе очень много хрусталя и совсем нет цветов, потому что еда занимает всю площадь большого стола.
Жареные перепелки…
Гусь, обложенный яблоками…
Салаты, зелень…
Закуски…
Молочный поросенок…
Катя отчего-то обрадовалась тому, что ее усадили подальше от него. Запеченный поросенок напоминал трупик. И корочка румяная, и веточка петрушки во рту. Но нет сил смотреть на эти закрытые поросячьи глазки. Мертвые…
А когда в середине ужина Женя по просьбе Петра Алексеевича, вооружившись разделочным ножом и вилкой, начала буквально отпиливать голову поросенку, Катя невольно опустила глаза, уставилась на белоснежную крахмальную скатерть.
Ну чего ты? Чего, в самом деле? Это же семейный ужин… Это еда…
Как-то не вязался этот вот разделочный нож, отсекающий поросенку рыльце, с алмазными серьгами, поблескивавшими в ушах подруги, с ее хрупкими обнаженными плечами, с ее чудесным платьем.
Сначала все говорили только о прогулке по реке на катере. Делились впечатлениями, как же это здорово, свежо. Как все продрогли на ветру, но не сдались и не ныли. Как это вообще прекрасно — иметь быстроходный катер.
— На какие шиши купил, Геша? — спросил Данила.
— Копилку разбил. — Герман с аппетитом поглощал маленьких перепелов.
— Пиарщикам сейчас денег не жалеют. — Данила встал и, как официант, начал подливать всем в бокалы вина.
Катя наблюдала за Геннадием Савиным. Он с Женей сидел напротив нее. Ел он очень аккуратно и мало. А Женя — она явно заботилась о нем. То и дело пыталась подложить ему что-то на тарелку с блюда. И смотрела на него так нежно. Да, именно нежность к мужу Женя не могла скрыть — Катя отметила это про себя.
Ну конечно, после такой страстной ночи…
Вот что такое счастливый брак.
Геннадий вел себя с женой тоже очень предупредительно.
— Тетя, а правда, что ваш инициативный комитет предложил всем либералам, гомосексуалистам, всей, как вы называете, «пятой колонне» и вообще всем несогласным покинуть Россию? — спросил Данила громко.
— Никогда мы такого не говорили и не предлагали. Это все провокация. — Раиса Павловна вино не пила, потягивала из бокала ананасовый сок. — Ты же знаешь прекрасно, что все это вздор и неправда.
— Я не знаю, — Данила покачал головой.
— Сейчас в прессе пишут много всякого вздора, а в Интернете еще больше, — Раиса Павловна вздохнула, — возводят напраслину.
— А вы запретите Интернет. О! Это идея. — Данила хлопнул ладонью по столу. — Слушайте, у вас ведь инициативный комитет по разработке всяких там предложений. Так мы вам поможем.
— Да? Как? — Раиса Павловна рассеянно улыбалась.
— А давайте сыграем? Нет, нет, я на полном серьезе — объявляю открытым наше подпольное казино имени полового члена.
— Данила, прекрати, — подал голос Петр Алексеевич.
— А тут нет прослушки, папа. Ты что, жучков боишься? — Данила хмыкнул. — Мы же тут ужинаем семейно. Как на кухне. Заметил, что сейчас все разговоры снова на кухнях вести стали? Ну и мы тут за ужином — тра-ля-ля-тра-ля-ля.
— Будем грабить короля. Ох, рано встает охрана, — хмыкнул Герман Дорф. — Данил, уймись.
— Да я только начал расходиться. — Данила поднял бокал. — Итак, дамы и господа, наше подпольное казино имени полового члена я снова объявляю открытым. Кто не знаком с сутью происходящего, — он обернулся к Кате, — я поясню. Мы тут делаем ставки. Вот, я делаю ставку — тысяча рублей. Раньше больше было, но доллар растет, так что ставка скромная. Катя…
— Да? — Катя посмотрела на него.
— Хочешь знать, почему такое название у казино нашего?
Катя молчала. Она всей кожей ощутила, что Данила… он, кажется, пьян… хотя вроде и не пил… но нет, у столика сервировочного с бутылками он ведь обретался… Он как-то весь на взводе, словно пружина у него внутри.
— Мы делаем ставки на запреты, — продолжал Данила, — банк сорвет тот, кто переплюнет ту грандиозную идею с запретом нынешнего вида и дизайна сторублевок. Помнишь, в Думе разглядели под лупой у Аполлона, что на крыше Большого квадригой управляет, его крохотный болт. Может, кто-то и забыл эту потрясающую эпохальную депутатскую инициативу, но только не мы в нашем казино. Поэтому вот решили увековечить, выбить, так сказать, на скрижалях. Тетя, это ваш комитет такую инициативу подсказал — писька Аполлона на сторублевках, мол, а вдруг дети в лупу рассмотрят?
— Это не мы, — ответила Раиса Павловна.
— О, не все вашему комитету, такой перл просто недостижим в своем идеале. Ну ничего, сейчас мы вам окажем помощь в смысле идей. В смысле долгоиграющих инициатив. Итак, делайте ставки, господа, и вносите ваши предложения.
Все молчали.
— Что, никто пока ничего не придумал стоящего? Вот я кладу в банк еще тысячу. — Данила выложил купюру. — Мое предложение такое: запретить скульптурную наготу на улицах наших городов, в музеях и парках. Особенно в Питере. О, они там поймут, за идею ухватятся. А то что же это такое — дети видят позор, кошмар — весь Зимний дворец в голых гераклах и венерах. А у венер сиськи, как виноградные грозди, а у гераклов мужское естество выпирает наружу. А Летний сад? Это же вообще разврат — голые статуи. Запретить! Всем из гипса вылепить фиговые листы и присобачить или это — фартуки деревянные приспособить, а? Тетя, берите на карандаш, разрабатывайте инициативу. Ну? Что вы молчите? Генка, а ты как считаешь?
— Я считаю, что это чересчур, — ответил Геннадий Савин. И не поймешь — серьезно или не серьезно.
— Для Питера ничего уже не чересчур, — хмыкнул Дорф. — Такой город золотой, прекрасный. И такой затхлый. Плесенью несет из каналов. Плесень везде.
— Но ты туда раз в две недели обязательно на «Сапсане» катаешься, — сказал Геннадий Савин.
— Работа, — Дорф жевал. — Все же культурная столица… была.
— Так делайте ставки, вносите предложения на запреты! — Данила оглядел собравшихся. — Сестренка?
— Отстань, — сказала Женя.
— Папа?
— Надо запретить болтунам болтать, — громко возвестил Петр Алексеевич.
— Вообще! Правильно! И рот зашить суровыми нитками. Против болтунов и геев — предвыборный лозунг. — Данила положил руку на купюры. — Так, ставка принята. Еще инициативы.
— Данила, я прошу тебя, — тихо сказала Раиса Павловна.
— Тетя, мы же для тебя стараемся, для вашего инициативного комитета. Кладезь идей. Итак, господа, ваши ставки в наше подпольное казино?
— Можно запретить аборты, — сказал Геннадий Савин.
— Ого, идея! Тетя, это по вашей части, это вам понравится. — Данила ликовал. — Вы же вносили инициативу запретить суррогатное материнство, мол, это влечет классовое рабство или безклассовое, ну, когда богатые уже так богаты, что не в силах трахаться и рожать сами и привлекают для этого неимущий класс.
Звон.
Женя уронила на пол столовый нож.
Геннадий тут же нагнулся, поднял, отложил на буфет. Встал и достал из ящика другой, чистый.
— Обувь на каблуках надо запретить, — хмыкнул Дорф.
— Это уже пытались, это плагиат.
— Фильмы иностранные!
— И это уже пытались. Плагиат — ставка отклоняется.
— Работать не по специальности. А кто по специальности работы не нашел, пускай с голоду дохнет.
— И это хотели — ставка отклоняется.
— Петь песни на иностранных языках.
— И это предлагали. Ставка отклоняется.
— Иностранную моду, — предложил Дорф. — «Ты меня так таперича причеши, чтобы без тятеньки выходило а ля капуль, а при тятеньке — по-русски».
— Ставка принята.
— Данила! — Раиса Павловна повысила голос, но тут же мягко упрекнула: — Остановись, это уже не смешно.
— Я же стараюсь для вашего комитета.
— Ты просто изгаляешься, — Раиса Павловна вздохнула, — и это оскорбляет и тревожит. Ты смеешься над серьезными вещами. Над государственными вещами. Над законодательной инициативой.
— Да, я изгаляюсь, — Данила кивнул, — а что мне еще остается. Увы, господа, мы так и не пополнили банк кардинально. Не так это просто, оказывается, измышлять разные запреты.
— Ты ведешь себя так, потому что очень взбудоражен и желаешь привлечь к себе внимание, — тихо, мягко сказала Раиса Павловна.
— Я хочу привлечь к себе внимание? — Данила улыбался.
— Конечно. За столом рядом с тобой сидит очень красивая девушка, — Раиса Павловна в свою очередь улыбнулась Кате, — и ты из кожи вон лезешь, чтобы ей понравиться. Ты оригинальничаешь.
— Казино временно закрыто, — объявил Данила.
— Поросенок великолепный, — констатировал Петр Алексеевич. — Рая, будь добра, положи мне еще кусочек.
Раиса Павловна занялась мужем.
— Катя, а можно тебя спросить? — Данила снова обернулся к Кате. — Ты была в Большом после ремонта?
— Еще нет, не пришлось.
— А можно тебя пригласить в театр? Опера, балет, что нравится?
Катя не успела ответить.
— Не забывай, что Катенька замужем, — сказала Раиса Павловна. — Такие вещи надо спрашивать у ее мужа. Так положено в приличном обществе.
Данила встал из-за стола. Из столовой он ушел и больше не появился. А ужин продолжался.
— Кать, завтра мы с тобой пройдемся, в лесу у реки погуляем, — сказала Женя, — если, конечно, не польет дождь.
За столом снова заговорили все — о погоде, о самочувствии, о том, как это здорово иметь катер и куда его девать на зиму.
И, разумеется, никто не упоминал даже имени убитого шофера. Единственная тема, что интересовала Катю, никем не озвучивалась за праздничным ужином.
Но настроение за столом заметно изменилось — так показалось Кате. Как только Данила покинул столовую, атмосфера разрядилась.
Но Катя ошиблась. Ей не дано было увидеть, что случилось после ужина.
При закрытых дверях.
