15
Стрип-бар, над которым живет Замбраус, называется ни больше ни меньше как «Железяка Леберта». Ребята со смехом приветствуют меня, когда я подхожу вместе с Замбраусом к двери. Мы с ним немного поболтали. О жизни. О его временах. Он сказал, что с удовольствием нашел бы своего товарища по интернату. Ксавьера Милса. Собирается поискать его по телефонной книге. Он считает, что мы очень на него похожи. Особенно Янош. Замбраус думает, что Милсу было бы приятно познакомиться с нами. И вообще, они не пересекались с незапамятных времен. А теперь вроде бы пора, заявил Замбраус.
Мне кажется, что Замбраус клевый мужик. Это успел признать даже Янош. Они перекинулись в метро парой слов. А вот Шарик продолжает думать, что Замбраус самый обыкновенный трепач. Может быть, он и прав. Но этот трепач ужасно мил. И я думаю, что в жизни он кое-чего достиг. Это видно даже по его жилищу. Стрип-бар расположен на боковой улочке. Старое четырехэтажное здание. Серые обшарпанные стены. Над вторым этажом неоновая вывеска с вышеупомянутой надписью: «Железяка Леберта». Надпись объемная, розовые буквы наезжают одна на другую. Рядом неоновая фигурка, по форме напоминающая голую тетку. Она двигает руками и ногами, которые блестят в свете фар.
— Почему же ты не сказал нам, что переключился на порнобизнес? — спрашивает Янош и звонко смеется.
— Хотел сделать сюрприз.
— И тебе это удалось, — бросает толстый Феликс.
— «Железяка Леберта»! Нет, каково, а? Бенджамин, ты крези!
С этими словами мы заходим в стрип-бар. Внутри спертый воздух. Дышать трудно. Отчаянно открываю рот. Над полом расстилается белый туман. Стены розовые. Через каждые полметра изображение голой женщины. В неоновой рамке. Зеленого цвета. Справа сцена, метра этак два. Черная. По обе стороны два железных шеста. От потолка до пола сцены. Задник сцены представляет собой красный занавес. Над ним маленькое табло. Мелькают секунды. От 60 до 0. Сейчас светится цифра 53. Напротив сцены бар. Высокий широкоплечий человек готовит напитки. У него каштановая борода и маленькие глазки. Брови густые и лохматые, лоб в складках. За огромным мужиком выстроились в ряд бутылки. Их довольно много, в основном виски, вино — словом, алкоголь. У стойки сидят пятеро мужчин. Устало и опустошенно они смотрят на табло. На нем уже 49. Всего здесь человек пятьдесят. Довольно тесно. Все сидят за высокими круглыми столами в центре зала. Большинство посетителей закинули ногу на ногу.
Все они украдкой посматривают на табло. 45. Из громкоговорителя несется музыка семидесятых годов. Пластинки ставит диджей, парнишка лет двадцати. У него белые волосы, конечно же благодаря перекиси. На нем черный кожаный костюм. Из-под пиджака то и дело вылезает белая футболка. Гладкое лицо, без единой морщинки. Перед парнем два проигрывателя. Рядом конверты из-под пластинок и микрофон. На голове у диджея черные наушники. Из динамиков несется «It’s all right» в исполнении «Supertramp». На табло тем временем загорается цифра 42. Бармен поднимает голову, когда замечает, что подходим мы. Его взгляд падает на Замбрауса. Улыбка.
— Сэмми! Кого это ты снова притащил?
— Шестеро парнишек из интерната Нойзеелен. Сбежали как раз сегодня. Вот я и подумал, отведу-ка их к милейшему Чарли. Чтобы им тоже было на что поглядеть. Вот Янош, Трой, Феликс, Флориан, еще один Феликс и Бенни! Парни! Вы удостоились чести познакомиться с самим Чарлзом Лебертом!
— Чарли Леберт? — переспрашивает Янош. — Очень приятно! — Он звонко хохочет.
На табло загорается 31.
— Ребята! Здесь, у меня, вы в безопасности, — говорит Леберт. — Сегодня сбацаем настоящую вечеринку! Если чего хотите, то достаточно просто сказать! Кстати: что будем пить?
— Баккарди для всех, — отвечает Янош.
— Запиши на мой счет, — говорит Замбраус.
— Спасибо, — говорит Шарик, — но у меня есть еще один вопрос.
— Валяй! — говорит Леберт глубоким голосом.
— Как вы думаете, нельзя ли здесь получить жареную свинину?
— Жареную свинину… — повторяет Леберт. — Ты же в стрип-баре!
— Да, я знаю, но, может быть, у вас завалялся кусочек. Я ведь… в общем, я довольно голоден!
— Ну хорошо, я посмотрю, что тут можно сделать. А пока баккарди.
Ставит на стойку высокие красные бокалы с соломинкой и кусочком лимона. Парни стараются выпить до дна как можно быстрее. Замбраус платит. Я не тороплюсь.
К нам подходит полуголая дама. На ней сине-белые трусики с блестящими красными полосками.
Сверху прикрыты разве что соски. Голубой меховой накидкой. В длинных каштановых волосах мерцает красное конфетти. Нежное лицо накрашено очень выразительно.
— Сэмми! Что это за сладкие парнишечки рядом с тобой?
На табло уже 22.
— А, Лаура! Очень приятно снова тебя увидеть. Это воспитанники интерната. Сбежали. А я привел их сюда.
— Какие милашки! Особенно вот этот, — и она показывает на меня.
Подходит ко мне, колыхая тяжелыми грудями. Гладит меня по волосам.
— Через пару лет ты станешь по-настоящему красивым мужиком, тебе это известно?
У нее мягкий голос. Я смотрю прямо в разрез накидки. Парни воодушевились. Делают большие глаза. Может быть, баккарди прибавил им мужества. Янош обнимает Лауру за талию.
— А в один прекрасный момент вы тоже выйдете на эту сцену? — В его голосе слышится ожидание.
— Выйду конечно, сразу после Анжелики. Сегодня я буду танцевать только для вас. Для вас, мои сладенькие!
Уши Яноша становятся темно-красными. Он смотрит в пол.
— Лаура, не порти мне мальчиков, — говорит Леберт и смеется.
— Ни за что! Мне все равно пора идти. Ладно, пока! Всего хорошего, сладенькие! И не подходите слишком близко к Сэмми! Он же тигр!
Со смехом она исчезает в толпе. Сзади трусики почти полностью отсутствуют. Вся задница видна. Мне бы хотелось утонуть в этой заднице целиком. Да и с остальными дело обстоит не лучше. Все уставились ей вслед. Замбраус и Леберт ржут. Задница у нее слегка загорелая. Вытянута вверх. Половинки почти приклеились друг к другу. Выглядит очень сексуально. На табло цифра 10. Она больше остальных цифр. Янош вздымает руки вверх.
— Наконец-то! Началось! Господи! Благодарю тебя за жизнь!
Он еще раз заказывает баккарди на всех. Леберт не задает вопросов о возрасте. Он вообще только улыбается. Может быть, у него сегодня просто хороший день. Он наливает баккарди. Мне приходится быстренько опрокинуть свой все еще полный бокал. От этого мне не очень хорошо. Все кружится. Я откашливаюсь. Остальные вылакали уже по второй порции. Собственно говоря, свою я хотел оставить на потом. Но толстый Феликс опрокидывает мне бокал прямо в глотку. Внутри сразу же становится тепло. Чувствую, как колотится сердце. Такое впечатление, что там у меня молоток. Я чихаю. Вспоминаю про Лауру. И про маму. Надеюсь, у нее все хорошо. И надеюсь, что она не очень беспокоится. Ведь в принципе сейчас я мог бы поехать к ней. Но я этого не сделаю. Это все равно ни к чему. Вдруг становится темно. На табло появляется большая единица. Меня покачивает вперед-назад. Неожиданно громко вскрикивает Янош. На меня ложится по крайней мере четыре руки. Я бреду к сцене, сгибаясь под тяжестью не менее шести человек. Толстый Феликс вливает мне в глотку что-то еще. Как будто пиво. Но привкус какой-то другой. Из динамиков несется звонкий голос диджея. Его как будто вбивают мне в голову. Сегодня для вас в пятый раз выступает Анжелика! «The way you make me feel» Майкла Джексона рассыпается у меня под ногами. Парни орут. Я спотыкаюсь. Вижу лицо Яноша: «Леберт! Этот вечер я не забуду никогда. Это я тебе точно говорю! А значит, никогда не забуду, как тебя зовут!»
Он проводит мне рукой по волосам. Улыбается. Никогда еще я не видел, чтобы Янош так улыбался. И никогда больше я не увижу у него такой улыбки. Трой. На его лице радость, как будто прибитая гвоздями. Или же большими кнопками. И толстый Феликс тоже смеется. Высоко подскакивает. Тянет меня. Не может дождаться Анжелики. Освещено только одно бедро. Потом другое. И наконец вся женщина. Анжелика. На ней черный мужской костюм. Бедра ходят ходуном. Волосы черные. До шеи. Лицо нежное и чистое. На нем блестят маленькие карие глаза. В ней самое большее метр шестьдесят сантиметров. Она на высоких каблуках. Черные замшевые туфли. Правой ногой она охватывает железный шест. Расстегивает брюки. Съезжает вниз по шесту. В публике слышатся дикие возгласы. Янош тоже кричит. Проводит рукой по волосам. Хватает Феликса за спину. Мы подпрыгиваем. Под брюками у Анжелики черные трусики. Она облизывает палец и заводит его внутрь. Слегка поигрывает. Косит своими карими глазами. У меня начинается эрекция. Члену становится тесно в джинсах.
Чувствую себя великолепно. Все вращается. Мне всё по барабану. Полногрудая подружка отца. Мамины страхи. Любовь сестрицы. Мне хочется только на сцену, к Анжелике. Хочется вылизывать ее зад. Янош сует мне в руки десять марок.
— Спорим, ты побоишься вылезти на сцену и засунуть деньги ей в трусы?
— Еще как не побоюсь.
— Вместе? — спрашивает Янош.
— Вместе.
Мы протискиваемся сквозь толпу. У меня все аж троится. Хорошо, что Янош поддерживает. Мы дрожим. Перед сценой останавливаемся. Анжелика сбросила пиджак. Под ним полосатый бюстгальтер тигровой расцветки. Кожа у нее блестит. Я почти готов. Пол под собой не чувствую. Янош обнимает меня за плечи. Пытается встретиться с Анжеликой глазами. Голова у меня просто пылает. Бюстгальтер летит на пол. Вижу сиськи Анжелики. Больше всего мне хочется умереть. Они похожи на два спелых персика. Круглые и красивые. Темнокрасные соски. Публика беснуется. Флориан и остальные продвигаются вперед. Толстый Феликс опрокидывает мне в глотку еще что-то. Похоже на анис. В горле начинает гореть. Флориан и Трой заталкивают меня на сцену. Янош влетает следом. Публика хохочет. Десятка дрожит у меня в руках. Я встаю на колени. Пупок Анжелики двигается прямо передо мной. Мне видна ее потная кожа. Чувствую ее запах. Анжелика кладет мои руки себе на бедра. Я в них погружаюсь. Кажется, что груди разошлись в стороны. Лбом я упираюсь ей в живот. Сзади в публике поднялся какой-то разгневанный старик.
— Чьи это дети? Уберите их со сцены!
Замбраус поднимает руку:
— Это мои дети.
Разгневанный мужик замолчал. Несолоно хлебавши опускается на свой стул.
— Ну, давай же! — кричит Янош.
Голос у него дрожит. Он с диким видом трясет головой, запрокидывает ее. Рукой проводит по полу:
— У нас получится!
Он медленно выпрямляется. Я обвожу рукой Анжеликин пупок. Десятка повторяет мои движения. Постепенно я опускаю руку ниже. Засовываю мизинец ей в трусики. Слегка оттягиваю их. Янош тяжело дышит. Я полностью оттягиваю трусы вниз и бросаю в них деньги. На мгновение я оставляю их в таком положении и рассматриваю сокровище Анжелики. Все слегка размыто. Черные волосы. Выбритые в форме стрелы. Янош наклоняется надо мной. Он тоже заглядывает в трусы. Я вынимаю мизинец. Возвращаю трусы на место. Они моментально приклеиваются к телу. А я скатываюсь со сцены. Мне плохо.
В ушах взрывается музыка. Тысячи людей устремляются к сцене. Я воспринимаю их только как тени. Вижу, как Янош падает со сцены вниз. При этом он звонко хохочет. В углу сидит Трой. Перед ним белая пивная кружка. Он разглядывает Анжелику, которая в этот момент как раз бросает трусы в публику. В том же углу сидит толстый Феликс. Перед ним огромная порция жареной свинины. Ухмылка до ушей.
— Чего же больше? Красотки и хорошая жратва. Мне кажется, что я в раю.
Он засовывает в рот огромный кусок мяса. Трой смеется.
— Вы уже знаете, что вы самые замечательные? — спрашиваю я. — Вы самое замечательное, что у меня когда-либо было.
— Да, да, это мы знаем. А ты нажрался.
— Может быть, и нажрался. Но все равно, вы — самое замечательное, что есть. Что у меня было.
— Да и ты самый замечательный из всех, кто у нас был, — говорит Шарик несколько нервно, — нам это известно!
— Замечательнейший, — бросает Трой и снова смеется.
— Мы все самые замечательные. Герои. Крези.
Янош, спотыкаясь, подходит к нам.
Перед маленьким телефоном в углу стоит Замбраус. У него широко открыт рот. Глаза пустые. Он смотрит куда-то очень далеко.
* * *
Я знаю, что ничего не знаю. Открываю глаза. Заднее сиденье, на котором я нахожусь, обтянуто коричневой кожей. На спинке переднего сиденья значок «Альфа Ромео». Такой же и на руле. Черного цвета. На нем устало лежит рука Чарли Леберта. Мы едем через перекресток. Замбраус сидит рядом с Лебертом. Он тычет пальцем в разных направлениях. Заднее сиденье я делю с нашими. Почти все спят. Бодрствуют только Шарик и тонкий Феликс. Прижимаются лицом к стеклу. Здесь довольно тесно. Заднее сиденье рассчитано только на четверых. Трой и Янош спят. У Яноша открыт рот. Иногда изо рта высовывается розовый язык. К плечу Яноша прижался Флориан. Я зеваю. Болит голова. Солнце слепит. Смотрю на часы: 10.09.
— А куда мы едем?
— На кладбище. Там лежит мой интернатский коллега Ксавьер Миле. Вчера я узнал, что он умер. — Замбраус делает судорожное движение.
— А как я попал в машину?
— Тебя принес Леберт. Разбудить оказалось невозможно. Других разбудили. А тебя не удалось. Пришлось тащить на руках. Сразу после кладбища мы отвезем вас обратно, в Нойзеелен.
— Обратно в Нойзеелен? — В моем голосе звучит раздражение.
— Да. Расскажем, что просто вас подобрали.
— Где подобрали? — Я растерян.
— Как где? В деревне. Вы просто спустились вниз. Забыли про время. А после одиннадцати часов в интернат не попасть. Ведь ворота закрыты.
— И вы думаете, они поверят? А почему мы не позвонили? — Правой рукой я показываю на телефонную трубку.
— Наверняка поверят. А телефона могло просто не быть. Да ведь к тому же было уже поздно.
— Неужели получится?
— Получится, — подает голос Леберт. — Вы извинитесь за причиненное беспокойство — и всё в ажуре. Ведь все ограничилось одной ночью! — С этими словами он сворачивает на боковую улицу.
Я провожу рукой по волосам. Голова раскалывается. При мысли, что мы вернемся в Нойзеелен, становится тошно. Наклоняюсь в сторону.
— Ну и нализался ты ночью! — говорит Леберт, поворачиваясь ко мне. — Пока выступала Анжелика, ты был еще ничего, но вот во время Лауры совсем уже лыка не вязал. А она так старалась. Ну да ладно, те, по крайней мере, видели хоть что-то! — Он показывает на ребят. — Головка-то бо-бо?
— Всё в норме, — отвечаю я. Я вру. Сжимаю пальцы.
Толстый Феликс поворачивается ко мне. Глаза у него просто стеклянные. Красные щеки. Волосы растрепаны.
— Мне очень жаль, но я снова должен задать вопрос. Я знаю, что спрашиваю слишком часто.
— Не бери в голову, — отвечаю я, — вопросы следует задавать. Иначе многое просто невозможно понять. Но я не знаю, смогу ли ответить. Ведь иногда непонятными оказываются именно ответы.
— Что это было? Я имею в виду наше бегство из интерната? Побег? Поездка на автобусе? В поезде? Метро? Стрип-бар? Зачем это все? Для чего? Как это можно обозвать? Это и есть жизнь?
Я задумываюсь. Для моей гудящей головы это уже некоторый перебор. Начинаю глубоко дышать. Открываю рот:
— Я думаю, что все это можно назвать историей. Историей, написанной самой жизнью.
Сжимаю губы. По лбу течет пот. Глаза у Шарика стали совсем большие. Он проводит по ним рукой.
— А это была хорошая история? О чем она? О дружбе? О приключениях?
— О нас. Интернатская история. Наша интернатская история.
— А в жизни много историй?
— Очень много. Бывают истории грустные, а бывают веселые. А есть еще и другие. Все они разные.
— А как они различаются?
— Никак. Не нужно ничего упорядочивать. У каждой свое место.
— А где они, эти места?
— Я думаю, на жизненном пути.
— А наша история с бабами, помнишь, четыре месяца назад, она тоже на нашем жизненном пути?
— Да.
— А сейчас мы где?
— Да все на том же жизненном пути. Мы создаем или находим новые истории.
Толстый Феликс снова прижимается головой к стеклу. Его глаза что-то ищут.
* * *
Кладбище маленькое. Могила тоже. На ней почти ничего не посажено. Серый четырехугольный могильный камень. Надпись успела состариться. Такое впечатление, что она сделана еще в прошлом веке. Похоже, что Ксавьер Милс был очень беден. Его инициалы охраняет белый младенец Иисус. Смотрит на нас строго. Замбраус присел перед могилой. Кладет на нее букет белых роз. Рядом с ним стоит Леберт. Мы с парнями держимся сзади. Янош подходит к нам последним. Он о чем-то думает. Волосы всклокочены. Он зевает. Встает рядом.
— Старина, я опоздал! — говорит Замбраус, повернувшись к могиле. — Я знаю. Но все равно я пришел. И привел с собой ребят из интерната. Новое поколение. Ты бы ими гордился! И моим старым другом Чарли тоже. Я думаю, вы бы поладили. Он в полном порядке…
В этот момент меня дергает толстый Феликс, его усталые глаза смотрят прямо на меня.
— Каждая история заканчивается вот так?
— Да, я думаю, что каждая история заканчивается именно так. Но кто знает, может быть, при этом начинается еще одна, новая. Решать не нам. Мы можем только смотреть. Смотреть и ждать, что с нами будет. Может быть, так начинается новая история.
