10

Остальные ждут в проходе. Кроме нас в автобусе почти никого нет. Мы и еще двое. Сидят на задних местах. Любовная парочка. Украдкой прижимаются лицами к окну. Флориан и толстый Феликс все время поворачиваются в их сторону. Они расположились через три ряда от парочки. Чтобы можно было как следует их разглядеть. Ведь не хочется пропустить абсолютно ничего. Через окно к нам приходит ночь. Разобрать хоть что-нибудь можно лишь с трудом. Дорога. Поля. Несколько холмов. Типичный баварский ландшафт. Трой и тонкий Феликс садятся на передние места. Трою хочется к окну. Ему нравится смотреть в ночь. Тонкий Феликс выковыривает из рюкзака плейер. Ехать нам не меньше получаса. А может, и больше. Все зависит от транспорта и погоды. Но мне кажется, что сегодня ночью бояться нечего. Замбраус садится один. В самой середине. На крайнее сиденье. Похоже, что окно его не особенно интересует. Все равно он тут же засыпает. Зеленые глаза прячутся в морщинистых веках. Голова падает на грудь. Замбраус спит, делая глубокие вдохи и выдохи.

Мы с Яношем садимся сзади. На последние места. Прямо за парочкой. Янош уступил мне место у окна. Я рад. Так удастся немного подумать. Успокоиться. По черному небу летят птицы. Наверняка впереди у них длинный путь. Намного длиннее, чем наш. Хотя и нашу дорогу простой не назовешь. Янош вытаскивает из кармана брюк лист бумаги и фломастер.

Снова смотрю в окно. Мы как раз проезжаем мимо полей. На горизонте видны Альпы. Картину разрывает маленький кусочек леса. Из темноты поднимаются огромные ели. Над ними плывет лунный серп. От него на поле падает немного света. Где-то далеко поднимается тонкая струйка дыма. Вспоминаю бабушку и дедушку. Они любят меня уже целую вечность. Особенно дедушка. Он из тех дедов, которых хочется считать отцами. Старый скромный человек, ведущий непрерывную битву за жизнь. Мужественный и смелый. Мама говорит, что надолго его не хватит. Скоро он капитулирует. Рак — это ведь совсем не просто.

Мама любит дедушку. Иногда я задаю себе вопрос, не любит ли она его самого больше, чем его сына. В смысле — своего мужа. Моего отца. Но понять ее можно. Дед действительно клевый мужик. Мне совсем не хочется его потерять. Как только у меня появлялись проблемы, я ехал к нему. Всегда. Мы разводили большой огонь. В камине. Это был наш костер. Часто мы сидели перед ним часа по три и разговаривали о времени. Просто так. О том, что все проходит. Дед намного мудрее меня. Многое из того, что он говорит, я и повторить-то связно не смогу. Но я знаю, что в состоянии хранить его слова в своем сердце до тех пор, пока их понимаю. Бабушка и дедушка живут в старом доме за городом. Дом замечательный. Я бывал там тысячи раз. И тысячи раз видел дедушку. Потом я смогу приезжать гораздо реже. В последнее время перед камином лежит меньше дров.

— У тебя ведь по немецкому нормально, так? — спрашивает Янош и смотрит на меня просительно.

— Нет, у меня параша. Ты же сам знаешь. Не мастер я кропать сочинения.

— Может, ты все равно знаешь, как сказать девушке, что любишь ее?

— Девушке? Что ты делаешь?

— Да так… Пытаюсь написать любовное письмо. Ну, в общем, что-то в этом роде.

Я смеюсь.

— Мален?

— Точно, пишу для Мален. Но как-то это все не просто. Я ведь не романтик. В любом диктанте ошибок штук двадцать.

— А ты не задумывался, может быть, поэтому у тебя и по дойчу «неуд»?

— Такой возможности я не исключаю. Но мне все это неинтересно. Я должен написать Мален любовное письмо. Все так запуталось! Раньше девчонку нужно было только трахать. И она сразу же у твоих ног. А теперь приходится выплескивать свои загаженные мозги на бумагу, иначе никакого впечатления. Но я не умею выплескивать свои загаженные мозги на бумагу. Я же не Кафка.

— Не дергайся. Тебе совсем не нужно быть Кафкой. Просто напиши, что ты чувствуешь.

— Я должен написать, что чувствую, когда в голове перекатывается какая-то хренотень?

— Да нет же. Не что ты чувствуешь именно сейчас, а что ты испытываешь к Мален.

— А что я испытываю? Желание ее отделать?

— Нет. Испытываешь любовь. Просто напиши, что ты ее любишь.

— Ну, так я не могу. Она даст мне по роже.

— Это она может сделать и в том случае, если ты скажешь «Я тебя люблю» голосом Кафки.

— Ничего подобного. Кафка — он крези. Кроме того, девицы всегда заводятся от писателей.

— Девицы заводятся от Леонардо Ди Каприо.

— Вот тут ты прав. Так мне теперь что… произносить «Я тебя люблю» голосом Леонардо Ди Каприо?

— Ты должен сказать «Я тебя люблю» голосом Яноша Шварце.

— Так я и знал. Видишь же сам! Написать любовное письмо — это не проблема. И чего только бабы с этим так носятся! У мужиков всё по-другому. Они же крези. Не носятся со всякой чепухой, перо само бегает по бумаге. Итак, что писать?

— Напиши: «Мален, я тебя люблю!»

— «Мален, я тебя люблю»? Ладно.

Янош водит по бумаге красным фломастером. Буквы получаются прямые и аккуратные. Одну с другой не перепутаешь.

— Дальше что?

— Что тебе в ней больше всего нравится? Попробуй превознести до небес самое в ней замечательное. От этого бабы прямо балдеют.

— А как это делается?

— Сердцем.

— Сердцем? Моим?

Янош размышляет. Брови сдвигаются плотнее. Они почти соединяются. Наконец он говорит:

— Наверное, все-таки лучше ее оттрахать. Это гораздо проще. Любовные письма — это для лохов. То, что никак не удается моей голове, удастся, может быть, моему члену. Хотя тебе лучше знать. Как дела у твоей Марии?

Я откидываюсь назад.

— Совсем неплохо. Она все еще от меня бегает. Ну а в остальном, думаю, она в порядке.

— Смешная бабенка. Сначала вставляет в себя твой член, а потом начинает от тебя же бегать. Вот уж чего не понимаю!

— Ну ее! Я тоже не понимаю. Раз так, значит так.

— Точно. В принципе, все девки такие. Уж больно они странные.

— Странные и похотливые.

— Может, и похотливые из-за того, что странные.

— Ага. Или странные, потому что похотливые.

Мы ржем. Янош прижимает мою голову к окну.

— И почему только Бог создал телок? Почему в них столько похоти? Мог бы заселить мир скотинами отвратительного вида.

— Да в том-то все и дело. Пока они такие распутные, каждому хочется их оттрахать. А пока их трахает каждый, человечество будет существовать дальше. Бог — он умный.

— Бог крези. Вот старый развратник! Знал же, чего хотел.

— Бог всегда знает, чего хочет.

— А чего он хочет сейчас?

— Сейчас он хочет, чтобы мы благополучно добрались до Мюнхена. Чтобы мы жили. А мы это делаем?

— Конечно делаем, — отвечает Янош, — мы же живем. И будем жить всегда. Мы будем жить до тех пор, пока есть, что жить.

— Ты уверен?

— Ну здрасьте! Ты же сам сказал. Бог хочет, чтобы мы жили. Этим мы и занимаемся. Правильно или нет — пусть сам решает. Когда мы предстанем перед ним.

— Думаешь, мы предстанем?

— Когда-нибудь наверняка. И я думаю, что возьму у него автограф.

— Ты хочешь взять автограф у Бога?

— Конечно. Ведь не часто представляется такая возможность.

— Ты сошел с ума. Ты и правда думаешь, что Бог даст тебе автограф?

— Автограф Бог дает каждому. Для этого у него достаточно времени. И, кроме того, я думаю, что он не так заносчив, как всякие наши звезды.

— Но ты ведь этого не знаешь. Бог все-таки звезда. Тебе не кажется, что сразу требовать от него автограф — это невежливо?

— Да нет, почему же? Бог наверняка был бы польщен. Ведь не так часто к нему забредают охотники за автографами.

— Ты совсем сдвинулся.