Книга: Норвежский детектив
Назад: 16
Дальше: 18

17

Компьютерные технологии всегда представлялись мне чем-то из заоблачных высей, великой тайной, подлинный смысл которой нам, простым смертным, познать не дано. Терминал с мерцающим зеленоватым экраном — это алтарь новой религии, по силе своего все возрастающего влияния уже сейчас превосходящей христианство. Ее миссионеры ведут священную войну против язычников-иноверцев, войну, что в своем слепом фанатизме и кровавом безумии затмевает самые смелые фантазии любого исламского аятоллы. «Иди в мир и одари все народы личными регистрационными номерами, обрати их в последователей двоичной системы исчисления, избави их от сил зла, собирая всю информацию в священный центральный банк данных, ибо я есмь и Царство и Царь, я есмь единственный истинный Бог на земле и пророк его и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь». А уж коли добра они не поймут, тогда какой-нибудь невзрачный индивидуалист вроде микропроцессора в американском или советском электронном мозгу выпустит на орбиту, с предельной точностью рассчитанную тем же самым электронным мозгом, шедевр техники в виде межконтинентальной ракеты, что сумеет поразить цель в обход самых современных, работающих только на электронике, систем противовоздушной обороны.
Лассе Квендорф никак не соответствовал рожденному моим воображением образу высших иерархов новой мировой церкви. Я познакомился с ним года два-три назад. Он был преданным сторонником ролевых и ситуационных игр, каковым отдавал дань и я, и мы вместе с ним боролись за освобождение магического мира фантазии от власти безнравственного и тиранического колдуна. Лассе — один из немногих знакомых мне компьютерных мальчиков, не имеющих технического образования. Вообще-то он собирался заниматься географией и со своей пышной шевелюрой и бородой больше всего напоминал добродушного демонстранта на экологическом митинге конца семидесятых годов. Трудно представить, благодаря каким поворотам судьбы он оказался на должности заместителя инженера в отделе университетского электронно-вычислительного центра.
Кабинет его отличался систематическим беспорядком. Письменный стол был по большей части завален комплектами цветных карт Африканского континента, выполненных, как я догадывался, с помощью электронной аппаратуры. На стенной полке лежали игры «Squad Leader», «Alaska», «Diplomacy», «Scotland Yard» и «Go». Рядом висела настоящая английская мишень для дарта. В углу располагался терминальный столик. К одной из стен, словно мемориальная доска в память об иной эпохе, была прикреплена логарифмическая линейка.
Я рассказал, что полиция считает доказанным факт самоубийства Бьёрна Уле Ларсена.
Лассе сжал губы.
— Я знал Бьёрна Уле, — сказал он. — Он с осени изучал базовый курс программирования, «DA1» называется. По-моему, он не очень-то походил на типичного самоубийцу.
— Если он был в живых в восемь пятьдесят в тот вечер, — возразил я, — значит, это самоубийство. Типичное или нет.
В глазах у Лассе зажегся огонек заинтересованности. Он почуял проблему, которую предстояло решить.
— Ты думаешь, что в восемь пятьдесят он уже был мертв? — спросил он.
— По данным компьютера, он был жив, — ответил я.
Лассе улыбнулся:
— Машина выдает только такие данные, какие тебе нужны.
— Значит, не исключено, что кто-то ввел в машину ложные временные данные, чтобы выдать убийство за самоубийство?
— Разумеется. Но в таком случае виновен кто-то из нас, работающих здесь.
Лассе повернулся к терминалу.
— Есть масса простейших способов, — сказал он, нажимая на клавиши. — Достаточно самых элементарных познаний в программировании, и ты без труда сможешь представить дело так, будто работал на своем компьютере, хотя в действительности в это время находился в Токио. Вот смотри.
Он показал на экран. Я понял только одну строку: «Username: БУ ЛАРСЕН».
Все остальное было для меня темный лес. О чем я и заявил.
— Ну ладно, — сказал Лассе. — Суть в том, что любое подключение к банку данных кодируется подобной схемой. Я сейчас всего-навсего подключился к системе, чтобы выяснить, чем БУ ЛАРСЕН занимался в тот вечер. Этот буквенный шифр…
Я прочел на экране: «Terminal name: ТХАО».
Он показал на две строки в правой стороне экрана. «Finish time: 6-JAN-1986 20.49.32.11»
«Start Time: 6-JAN-1986 17.19.27.55»
— …означает, что он позвонил сюда из дома с помощью модема. А еще интересно вот это.
— Мы видим, что он подключился к системе в семнадцать часов девятнадцать минут двадцать семь и пятьдесят пять сотых секунды вечера шестого января этого года. Без десяти девять он от системы отключился.
— И никакому дилетанту не удастся подменить эти данные другими? — спросил я с сомнением.
— Есть и другие возможности ввести ложную информацию, — ответил Лассе Квендорф.
Он снова стал нажимать на клавиши. Цифры и буквы забегали по экрану. Потом на нем появился текст.
— Это, — объяснил Лассе Квендорф, — последний файл, с которым он работал. Скорей всего это задача из «DA1», то есть базового курса программирования. Ничего удивительного, что он с ней работал, ведь по этой специальности как раз в январе экзамен.
Пальцы его снова забегали по клавишам, на экране появились новые цифры и буквы, новый текст.
— Два других файла, которыми он занимался в тот день, тоже упражнения, — сказал Лассе. — Он просто-напросто делал домашнее задание.
Картинка исчезла. Потом на экране показались две строки:
WAIT 0:0:15:00
WRITE SYS OUTPUT «НЕI, IDIOT!»
— А теперь мы подходим к важному моменту, к тому, как можно ввести в машину ложные данные. Эти две строки обозначают программу, которая называется «Здорово!». Она составлена так, что если я дам команду начинать…
Он несколько раз нажал на клавиши.
— …то через пятнадцать секунд на экране появится информация.
Мы подождали.
Через пятнадцать секунд на экране появилось: «ЗДОРОВО, ДУБИНА!»
— Если бы я дал команду начать через два часа, а не через пятнадцать секунд, — продолжал объяснения Лассе, — то машина вывела бы на экран «ЗДОРОВО, ДУБИНА!» в четверть второго. Сам я в это время мог бы спокойно сидеть в «Диккенсе» за бутылкой вина. Кстати, машина может без проблем выполнять и более сложные задачи, например, выбрать из памяти какой-нибудь файл, а потом снова зафиксировать его.
Он пустился в пространные объяснения, из которых я мало что понял. Тем не менее суть была мне ясна.
Человек, обладающий самыми элементарными познаниями в программировании, мог убить Бьёрна Уле Ларсена, скажем, часов в пять-шесть, а потом запустить простенькую программу, данные которой свидетельствовали бы, что убитый был еще жив в восемь пятьдесят. Ведь программа, выполненная самой машиной, все равно была бы зарегистрирована и заложена в память электронного чудовища, называемого VAX’om и представляющего собой мозг электронно-вычислительного центра Тронхеймского университета.
— А самое гениальное, — с воодушевлением заявил Лассе, — конечно, в том, что программа не только самостоятельно может выполнить задание. Она может после окончания работы стереть саму себя. То есть в таком случае потом уже нельзя выяснить, сама ли машина выполняла это задание или, как утверждают, это Бьёрн Уле Ларсен работал все время до самоубийства в девять часов. Возможен и тот и другой вариант, но университетская система не в состоянии дать ответ.
— Значит, — сказал я, — я нисколько вперед не продвинулся.

 

Я нашел Туре Квернму в читальном зале. Странно, но я ему обрадовался. Мы пошли вместе в столовую.
— Говорил с Лассе? — спросил он.
Я ответил утвердительно.
— Ничего утешительного?
— Ничего, — сказал я и, как мог, объяснил ему то, что узнал.
— Значит, стопроцентной уверенности, что Бьёрн Уле Ларсен покончил жизнь самоубийством, нет, — подвел итог Туре. — Но и доказательств, что его убили, у тебя нет. Так что никакого продвижения.
— Почти никакого, — поправил его я.
Он перевернул пустую кофейную чашку вверх дном, сперва трижды описав ею круг в воздухе.
— Бабка моя всегда так делала. Правда, до того, как появились кофеварки.
— У тебя есть время после обеда? — спросил я.
— Пойдешь дальше по списку?
— Да.
Туре внимательно поглядел в чашку:
— Светлое будущее. Вне всякого сомнения.
Он посмотрел в окно.
— Если кто-то действительно разыграл спектакль с компьютером Бьёрна Уле, то наверняка этот человек знаком с его ситуацией.
Я подождал.
— Леонарда — женщина очаровательная, она многим нравится, — объяснил он.
— Ты понимаешь, что это значит?
— К сожалению, да.
— Думаешь, так и было?
— Хочу верить, что нет.
Мы помолчали.
— Ты уверен, что у тебя есть желание пройти весь этот путь до конца? — наконец спросил он.
— У меня есть. А у тебя?
— Не знаю, смогу ли я выдержать еще несколько Мальвиков.

 

Случилось это после нашего разговора с похмельным экономистом Стейнаром Бьёрнстадом. Покинув квартал блочных домов в Навстаде, мы поехали по одному адресу чуть ли не в центре Лиана, на окраине Бюмарка. В списке, присланном мне Акселем Брехеймом, значились имена Фридтьофа и Элизабет Мальвиков. Туре не был уверен, но думал, что речь идет об одной филиппинско-норвежской семейной паре, ездившей тогда в Манилу навестить родственников жены.
Он ошибся.
Женщине, открывшей дверь, было далеко за семьдесят, даже около восьмидесяти. Она с большим недоверием разглядывала двух незнакомых молодых людей, стоявших на площадке. Одного белого, словно ангел, и другого — черного, будто обгоревшего, посланца второй, менее привлекательной половины потустороннего мира.
Туре импровизировал с полнейшим спокойствием.
Он принялся плести хитроумную цепь сложных объяснений, дескать, во время поездки в Манилу полтора года назад он занял тысячу крон, но будто бы забыл имя своего заимодателя. Он узнал, что Мальвики тоже ездили тогда в Манилу, но теперь ему понятно, что деньги он занимал не у мужа госпожи Мальвик. Нет, его кредитор был значительно моложе. Но может быть, госпожа Мальвик или ее муж помогут ему установить его имя.
Фридтьоф Мальвик появился за спиной супруги.
У него на лице читалось такое же сильное недоверие, как у жены. Я знал: будь я один, они позвонили бы в полицию сразу после моего ухода.
Но Туре Квернму так очаровал их обоих, что они сняли дверную цепочку и пригласили нас войти в прихожую.
Это нам, однако, не помогло.
Мальвики ничего не знали о других участниках поездки. Сами они навещали на Филиппинах дочь, которая живет с мужем-миссионером в манильских трущобах и работает медсестрой.
Я почувствовал, что они без большой симпатии относились к своим спутникам по той поездке.

 

В висках у меня стучало, когда, распрощавшись с Туре, я вышел на свежий воздух. Уже больше недели я целыми днями мотался по городу и окрестностям в поисках возможного убийцы, одновременно стараясь аккуратно выполнять свои служебные обязанности в те часы суток, когда большинство нормальных граждан сладко спит.
Долго так продолжаться не могло.
В трамвае, который вез меня через центр, я заснул. И очнулся только на Сёндре Хёэм, а потом почти четверть часа прождал вагона, чтобы проехать четыре остановки назад.
Марио отсутствовал, наверно, он отправился в «Тунгу» на свидание с Марселой.
Я растянулся на постели и моментально заснул.
В шесть часов за мной зашел Туре.
Мы взяли курс на Шарлоттенлунн. В одном из домов рядной застройки на улице, названной по имени какой-то породы дерева, мы разыскали квартиру Пребена и Эмили Скогов. Накануне вечером встреча происходила в обстановке полутемной и унылой, на сей раз нас пригласили в светлую уютную гостиную.
Пребен Ског оказался молчаливым и сдержанным, но — без всякого сомнения — симпатичным бледнолицым толстячком-северянином лет сорока с лишним. Возраст его жены, женщины полноватой и мягкотелой, как и возраст большинства филиппинок, с которыми мне приходилось встречаться за последние недели, точному определению не поддавался. Не в пример мужу, она была на редкость словоохотлива. У меня возникло сильное ощущение, что перед нами одна из тех женщин, чей образ не совсем соответствует тому впечатлению, какое Мюрму и его клуб пытаются создать о филиппинках как о женщинах исключительно верных, ласковых и покорных. Возможно, она была и верной, и ласковой, но и наверняка умела постоять за себя.
Она два года прожила в Германии. В девятнадцать лет, как и многие другие филиппинские девушки, Эмили уехала в Гонконг. В надежде найти работу. За сотню долларов она зарегистрировалась в одном частном бюро по трудоустройству, оставив там анкету со своими данными и фотографию. Эмили повезло, что у нее хватило денег заплатить за регистрацию. Но еще больше ей повезло потому, что ей предложили место. А ей были известны девушки, которые не имели ни денег на поиски работы, ни обратного билета домой. Многих из них постигла такая судьба, что ей и говорить об этом не хотелось. Знала она и таких, кто, заплатив за регистрацию, месяц спустя выяснял, что контора закрыта, а в помещении располагается совсем другая фирма.
Эмили стала домработницей в одной мюнхенской семье. Целый год она общалась только с хозяевами и лишь потом от новых знакомых узнала, что в Германии работающие женщины имеют два выходных в неделю и рабочий день обычно длится не больше восьми часов. Она поняла, что зарплата в четыре сотни марок в месяц намного ниже нормальной, пусть даже она жила у хозяев на полном пансионе.
В двадцать лет Эмили очутилась в Мюнхене на улице, без работы, без пристанища и без обратного билета. Она думала, что нарушила закон, самовольно бросив свое рабочее место, но одна турчанка объяснила ей, что ее прежние хозяева вряд ли сообщат об этом в полицию. В противном случае им самим грозят неприятности, а Эмили просто вышлют из Германии, поскольку она не имела разрешения на работу.
Весь следующий год она подавала гамбургеры сомнительного качества в какой-то забегаловке, все время опасаясь, что власти пронюхают о ее существовании.
На билет до Манилы ушло все, что она скопила в течение этого года.
Шесть лет спустя она вступила в клуб знакомств «Филконтакт». Четыре года из этих шести она не имела работы. Все остальное время Эмили перебивалась случайными заработками. Дольше всего — семь месяцев — она имела постоянное место, работая продавщицей в ювелирной лавке. Когда Пребен Ског навестил ее в Бутуане на Минданао, где она жила, Эмили страдала от недоедания и болезни, жизнь в ней едва теплилась благодаря заботам одной благотворительной католической организации. Они поженились там, на Филиппинах, но он с трудом верил, что ему удастся довезти ее живой до Норвегии.
Теперь она была счастлива.
Эмили Ског произнесла последнюю фразу с такой теплотой, какой под силу растопить северные льды. У меня не было причин сомневаться в ее искренности.
Зазвонил телефон.
Когда Пребен Скот, закончив разговор, минут через пять снова вошел в гостиную, атмосфера словно бы изменилась. Он сдвинул брови и выдвинул вперед подбородок.
— Мне не хотелось бы больше видеть вас здесь, — холодно сказал он.

 

Два с половиной часа спустя мы остановились перед домом из темно-коричневого мореного дерева с большими оконными фрамугами, неподалеку от торгового центра «Хоммельвик». За окнами мерцал телевизор.
— Наверное, здесь, — сказал Туре.
Мы вышли из машины и направились к входной двери. У звонка висела табличка лишь с одним именем «Ханс Густад». Туре нажал кнопку. Мы услышали, как на звонок откликнулась лаем собака. Через стеклянный ромбик входной двери увидели шедшего открывать дверь темноволосого, лет сорока, мужчину.
Какими-то другими особыми приметами для словесного портрета, на случай если бы он, угрожая дробовиком, ограбил на сотню тысяч какой-нибудь банк, он не обладал. За его спиной повизгивала собака, черный и жирный лабрадор ретривер.
Мужчина распахнул дверь, но, увидев нас, сразу же повернулся к нам спиной.
И тут же захлопнул дверь.
— Так-то, — лаконично прокомментировал Туре. — Вот тебе и весь третий заход.
— Те по крайней мере дали нам возможность представиться, — заметил я. — Но пес вилял хвостом, ты обратил внимание?
— Есть основания полагать, что члены клуба «Филконтакт» нам не слишком рады, — сказал Туре, когда мы уже снова сидели в машине и ехали в сторону Тронхейма.
И сказал это с каким-то непривычным пылом. Как будто он теперь был не просто моим подневольным шофером.
— Сдается, что так оно и есть, — согласился я.
— Быстро все изменилось.
— Не говори.
— Пока мы были у Скогов.
— После разговора по телефону.
— Я не удивлюсь, — предположил Туре, — если кто-то предупредил всех членов «Филконтакта», что к ним могут зайти два неприятных молодых человека и задать несколько вопросов об известной поездке в Манилу полуторагодичной давности.
Чуть позже он добавил:
— Наверняка не случайно Мюрму объявился вчера у Стейнара Бьёрнстада.

 

Когда я вошел в гостиную, Марио сидел с книгой Патриции Хайсмит в руках.
— Тебе звонили, — сказал он. — Записка у телефона.
Я взял бумажку.
Звонил Лассе Квендорф. Неровным, слегка неразборчивым почерком Марио было написано по-английски: «Зайди ко мне завтра. У меня есть для тебя кое-что интересное».
Назад: 16
Дальше: 18