Книга: Россия против Запада. 1000-летняя война
Назад: Глава XI. Русская рулетка
Дальше: Глава XIII. Французский роман

Глава XII. Берлинский эндшпиль

Уместно отметить: из всех прямых и опосредованных участников раздела 1772 года менее всех выиграла Россия. Десятилетиями выстраивавшаяся система контроля над Польшей рухнула в одночасье. Опасные соседи серьезно усилились, и это никак не компенсировалось территориальными приращениями, поскольку доставшееся России аграрное захолустье не шло ни в какое сравнение с богатыми и развитыми регионами, отошедшими к Австрии и Пруссии. К тому же и Польша в случае успеха реформ могла стать серьезной головной болью на будущее. Чего «патриоты» даже и не отрицали, понимая под грядущим «восстановлением справедливости» в первую очередь противостояние с Россией. Претензии к Австрии и Пруссии, естественно, тоже имелись, но решить вопрос с ними предполагалось в отдаленном будущем, «цивилизованными методами», а вот «унижение перед варварами» для польской гордости было нестерпимо. Впрочем, новый расклад формировался не слишком быстро. Заинтересованные стороны искали новые точки совпадения и противостояния интересов. И наиболее успешной в этом смысле нельзя не признать стратегию Пруссии. Предпосылки для чего были, и немалые. Овладев большей частью Поморья, Берлин взял под контроль около 80 % польского внешнеторгового оборота, фактически получив возможность регулировать (путем увеличения или уменьшения таможенных пошлин) всю экономику Польши, что сделало упрочение связей с Пруссией жизненно важной задачей для польского правительства. Опиравшихся, в частности, на «третье сословие», для которого вопросы торговли были приоритетны, «патриоты» ради укрепления взаимопонимания с Берлином готовы были даже позволить себе некоторый склероз по поводу роли Пруссии в организации и осуществлении недавнего раздела. Тем более что пруссаки вели свою линию очень тонко, идя на серьезные уступки в таможенных вопросах, приватно выражая сочувствие «великому народу, ставшему жертвой варваров» и даже намекая на готовность при определенных обстоятельствах «понять» вероятные меры, направленные на восстановление суверенитета Варшавы над восточными территориями. В итоге летом 1790 года по предложению Берлина между Польшей и Пруссией был подписан договор, фактически ставящий Польшу в полную зависимость от партнера, однако, с другой стороны, твердо обязывающий Пруссию гарантировать безопасность Польши – в случае любой угрозы – всеми средствами вплоть до оказания военной помощи.
Заключение этого союза, имеющего очевидно антироссийскую направленность, не вызвало немедленной реакции СПб, увязшего сразу в двух войнах, с Турцией и Швецией, что укрепило в поляках уверенность в своих силах. В сущности, принятие Конституции 1791-го стало прямым следствием договора 1790-го. И это было роковой ошибкой «патриотов». По той простой причине, что Россия просто не могла оставаться в стороне от событий, а недовольных новыми порядками в Польше было более чем достаточно. Обычно – как в самой Польше, так и в трудах большинства историков – этих оппозиционеров именуют «эгоистичными вельможами» и «предателями национальных интересов». Это, однако, не совсем верно. Безусловно, Конституция 1791 года, фактически поставившая крест на всевластии магнатов, сделала их вожаками протеста («гетманская партия»), но весь парадокс в том, что в ряды диссидентов массами вливались мелкие шляхтичи, искренне считавшие себя «борцами за демократию». И что интереснее всего, не без оснований, поскольку вековой польский бардак, практически уничтоживший государство, в то же время способствовал формированию в массах нищей шляхты чувство собственного политического достоинства. Укрепление власти в ущерб собственным гражданским (об экономических и речи не шло) правам эти люди воспринимали как беззаконную «тиранию», а защитников новой Конституции – как «приспешников диктатуры». Мало того, законодательное закрепление престола (пусть сто раз номинального) с правом наследования за Саксонским домом вызвало неприятие со стороны немалого числа поляков, помнивших времена Августов как эпоху абсолютного бессилия власти и желавших видеть монархом поляка. Такие настроения, вполне совпадавшие с мнением Станислава Понятовского, желавшего закрепить корону за своими наследниками, стали отправной точкой еще одного сектора оппозиции – «королевской партии». Излишне говорить, что возмущение как «демократов»-гетманцев, так и националистов-королевцев было с полным пониманием встречено в СПб. Так что после некоторой подготовки колесо закрутилось по нарастающей.
18 мая 1792-го Екатерина II выступила с протестом против новой польской Конституции и призвала поляков к гражданскому неповиновению «диктатуре», причем текст протеста едва ли не дословно совпадал с текстом листовок, распространяемых на территории Польши диссидентами. В тот же день польскую границу перешли российские войска – в количестве, скорее, декоративном, но большего и не требовалось: «гетманцы», объявив «войну тиранам», создали Тарговицкую конфедерацию – временное альтернативное правительство, немедленно поддержанное множеством поляков, и войска, посланные «патриотами» на подавление, быстро увязли в мелких безуспешных стычках. Стоит повторить, что российский контингент от участия в боевых действиях воздерживался, предоставляя «тарговичанам» самим решать свои проблемы, однако в случае нападения со стороны польских войск отпор следовал незамедлительный и жесткий. В связи с чем Варшава запросила о вмешательстве Австрию, в пику России поддержавшую новую Конституцию, и Пруссию, призвав ее оказать помощь, предусмотренную договором.
Вене, однако, было не до польских проблем, она все глубже увязала в войне с революционной Францией, успевшей ввести войска в Баварию и Нидерланды, Берлин же (о чем в Варшаве, естественно, не знали) еще за год до событий сообщил СПб о готовности «не препятствовать вразумлению смутьянов». Разумеется, в том случае, если Россия «готова учесть законные интересы Прусского королевства». Для «патриотов» это означало крах. Когда же в июле 1792-го к конфедерации официально присоединилась «королевская партия» и король Станислав издал указ о роспуске армии, все было решено окончательно. «Тарговичане» подошли к Варшаве и при поддержке российской артиллерии взяли ее штурмом, не встретив, впрочем, особого сопротивления: лидеры «патриотов» покинули страну еще до штурма Варшавы. Власть в стране перешла в руки конфедератов. Такой эндшпиль (status quo по состоянию на 1790 год) вполне устраивал Россию. Но, как выяснилось, не устраивал Пруссию. Спустя несколько дней, Берлин официальной нотой потребовал от СПб и Вены согласия на аннексию ряда территорий северо-запада Польши с жизненно важным для страны портом Гданьск. В подкрепление претензий прусские войска без предупреждений вошли в пределы Великой Польши, объявив в качестве обоснования, что считают это компенсацией за вступление в войну против Франции. Коллизия сложилась уникальная. «Французская зараза» на тот момент считалась самой крупной головной болью европейских монархий, тем более что к власти в Париже все увереннее рвались радикалы, король Людовик уже находился под арестом, а революционные армии бесцеремонно ломали границы. Поражение у Вальми сделало положение австрийцев отчаянным, предоставляя Берлину возможности для практически неограниченного шантажа. Чем он не преминул воспользоваться в полной мере, заодно загнав в тупик и Россию. СПб вовсе не был заинтересован в очередном разделе Польши, автоматически вводящем Пруссию в ранг великой державы, однако сорвать формирование антифранцузской коалиции Императрица не могла, тем более что выгнать пруссаков с уже занятых территорий дипломатическими методами не представлялось возможным. «…Если мы сделаем ему какую-либо помеху, – говорил русский дипломат Морков о прусском короле, – то он немедля заключит мир с этими французскими негодяями, нисколько не отказываясь от своего приобретения в Польше, откуда его можно будет прогнать только оружием».
Максимум, что оставалось в таком варианте, не будучи ни дилетантом, ни альтруистом, это извлечь из ситуации наибольшую пользу. Что и было сделано. 13 января 1793 года Пруссия и Россия подписали конвенцию о втором разделе, условия которого были официально объявлены полякам 27 марта в Волынском местечке Полонном и – по требованию держав – летом 1793 года ратифицированы в Гродно т. н. «Немым сеймом». Под власть Пруссии переходили не только все Поморье и Куявия с городами Торунь и Гданьск, но и Великая Польша, колыбель польской государственности с городом Гнезно – первой столицей древнего княжества племени лехов. В свою очередь, России отошла вся Белая Русь, почти вся Русь Черная и практически полностью Правобережная Украина. На щедрое предложение прусского короля поживиться за счет коренных польских земель из СПб последовал категорический отказ. Что касается Австрии, то все намеки Вены на «желательность компенсаций» в виде Кракова на сей раз зависли в воздухе. Берлин, собственно, не очень возражал, но возражала Екатерина, обещавшая руководству конфедератов уберечь их хотя бы от потери Малой Польши. Так что Австрии пришлось удовлетвориться твердым обещанием Пруссии все-таки объявить войну французам, успевшим к тому времени стать и цареубийцами. Пикантнее же всего, что главной виновницей очередного унижения польское общественное мнение почти единогласно объявило Россию. Совершенно позабыв о роли в событиях Пруссии. Завидное единство в этом вопросе выказали и «патриоты», и большинство лидеров «тарговичан». Что, впрочем, понятно: первым было никак не с руки лишний раз поминать Пруссию, в интригах с которой они запутались, доведя дело до катастрофы, а вторым не оставалось ничего иного, кроме как объявить себя жертвой «вероломного союзника», независимо от того, имело ли место «вероломство».
Назад: Глава XI. Русская рулетка
Дальше: Глава XIII. Французский роман