Кто, по-вашему, больше преуспел в искусстве управлять людьми – Гитлер или Черчилль? Хотя Гитлер держался особняком и по-настоящему любил только самого себя, он заботился о своих служащих, которые, в свою очередь, поголовно им восхищались. Когда они болели, он навещал их в больнице. Ему нравилось дарить им подарки на день рождения и на Рождество, он даже сам лично их выбирал. Некоторые, например его камердинер, видели в нем своего второго отца.

До самой своей смерти в 2000 г. в возрасте 83 лет любимая секретарша Гитлера Герда Кристиан хранила теплые воспоминания о человеке, которого она неизменно – даже после 1945 г. – называла «шеф». Она была с ним в бункере до самого последнего момента и впоследствии никогда не сказала ни одного дурного слова о своем «добром и справедливом» начальнике. Не бывает лидеров, ужасных настолько, чтобы у них не нашлось защитников. Едва ли среди жителей Москвы XVI в. удалось бы найти тех, кто с ностальгией вспоминал правление Ивана Васильевича. Он был жестоким царем, признавались бы они за чаркой водки, но справедливым, и его деяния нужно рассматривать в соответствующем историческом контексте. Прозвище «Грозный» являлось скорее уважительным проявлением народной привязанности, нежели выражением критики.

У Чингисхана, по всей вероятности, были сторонники, которые спустя годы утверждали, что он стал жертвой дурной славы, возможно, не знал о том, что творилось от его имени, был неправильно понят и, во всяком случае, он, по крайней мере, заставил яков двигаться по расписанию. С Владом Цепешем, вспоминали сентиментальные трансивальнцы, всегда знаешь, где находишься.

Эрик Хобсбаум, которого обычно называют величайшим из ныне живущих историков – хотя бог знает, почему, ведь его современники, такие, как, Роберт Блейк, Аса Бриггс, Алан Буллок, Антония Фрейзер, Пол Джонсон и Хью Томас, все еще с нами – не устает подчеркивать, как Иосиф Сталин модернизировал Советский Союз, и потому не мог быть таким уж плохим. У Ким Ир Сена, Фиделя Кастро, даже у Пол Пота есть свои защитники на Западе. Существует хорошо известный феномен, когда представители интеллигенции и писатели, при каждом удобном случае заявляющие о своей объективности и атеизме, часто первыми начинают поклоняться откровенной силе, и складывается впечатление, что чем ужаснее она себя ведет, тем неистовее поклонение.

Невиданное преклонение, продемонстрированное англичанами в отношении Наполеона, даже в ту пору, когда тот в 1804 г. стоял во главе своей Великой армии под Булонью, являет собой образец этого пагубного феномена. В своей книге «Наполеон и английский романтизм» историк Саймон Бейнбридж ведет хронику того, что он называет «одержимостью» – чувство, которое Байрон, Хэзлитт, Водсворт, Кольридж и Саути испытывали к выскочке-корсиканцу. В политике виги также оказались на грани предательства из-за искреннего восхищения врагом государства. Учась на последнем курсе в Кембридже, Уильям Лэм – впоследствии лорд Мельбурн – сочинил на латыни оду Бонапарту, а в его письмах к матери выражается радость от побед французской армии и сожаление об успехах союзников. Он вместе с Чарльзом Джеймсом Фоксом восхищался «энергией» Наполеона почти в той же степени, в какой английские писатели и аристократы восхищались «энергией» нацистской Германии в 1930-х гг. Историк Артур Брайант дошел до того, что в июне 1939 г., всего за три месяца до начала войны, назвал Гитлера «ожившим Неизвестным Солдатом», причем в отличие от Герды Кристиан он не мог похвастаться личным знакомством с фюрером.

То, что представители интеллигенции попадали в двадцатом веке под зловещее обаяние тиранов, когда поистине блестящие умы, к примеру, Жан-Поль Сартр и Э.Х. Карр загорались платонической любовью к Сталину, как политику, имело самые ужасные последствия для их соотечественников. Критика стихала, потенциальная оппозиция оказывалась загнанной в угол. То, что еще может быть простительно юной секретарше, почти не видевшей жизни за пределами берлинского бункера, недопустимо для таких прожженных писак, как Уолтер Дюранти, работавший в 1930-х гг. корреспондентом «New-York Times» в Москве, который был непосредственным свидетелем того, как Сталиным умышленно создавались предпосылки для начала голода на Украине, и продолжал с одобрением отзываться о режиме большевиков. Другой американский журналист, Линкольн Стеффенс, как известно, пошел еще дальше и по возвращении из России с энтузиазмом заявил: «Я видел будущее, и оно работает». Это актуально даже сейчас, когда марксизм-ленинизм отправлен на свалку истории – не считая, конечно, Китая, указывающего на наготу короля. Конечно, должным образом направленный, этот импульс может быть даже полезен для дела демократии. Даже когда члены палаты представителей США голосовали за объявление войны Японии после внезапного нападения на Перл-Харбор, один человек – миссис Дженетт Рэнкин из Монтаны – проголосовал против. Она одна выступила против 388, ее решение было опрометчивым и ошибочным, но она не побоялась обозначить свою смелую пацифистскую позицию. Только диктаторские режимы требуют абсолютного единогласия, и результаты выборов, как это случилось в 1985 г. в Северной Корее, где Великий Вождь якобы набрал сто процентов голосов избирателей, чаще говорят скорее об их слабости, нежели о силе.

Что же касается фрау Кристиан, то судьба, в конце концов, над ней посмеялась. «Я не могу пожаловаться на время, проведенное с фюрером, – делилась она с друзьями. – Нам даже разрешалось курить, хотя в Германии в то время курение среди женщин не одобрялось». Поскольку она умерла после долгой и мучительной борьбы с раком легких, можно сказать, что, в конце концов, ее шеф убил и ее тоже.

В отличие от Гитлера, Черчилль со своими подчиненными особенно не церемонился. Ему крайне редко удавалось демонстрировать качество, описанное им в «Савроле» как «величие манер, которыми обладали немногие выдающиеся люди». Как руководитель он иногда бывал груб и язвителен. Секретари с трудом разбирали, по их выражению, «нечленораздельное мычание или отдельные слова, брошенные мимоходом, без всяких пояснений», кроме того, к тем, кто оказывался не в состоянии уловить его мысль, Черчилль часто бывал до обидного резок. «Где, черт возьми, вы учились? – рычал он. – Вы, что, книг не читаете?». Если бы подобное случилось сегодня, Черчиллю было бы не избежать разбирательства в суде по трудовым спорам. Характер у него был ужасный, однако «величие манер», как правило, сглаживало ситуацию. К чести Черчилля нужно сказать, что с коллегами и начальством он был так же несносен, как и с подчиненными.

Известно, что когда в 1920-х гг. у Черчилля, который тогда занимал кресло канцлера казначейства, возникли разногласия с тогдашним министром здравоохранения Невиллом Чемберленом, он в попытке привлечь на свою сторону премьер-министра Стэнли Болдуина расхаживал «по кабинету, крича и грозя пальцем» и разразился «грандиозной тирадой». Чемберлен полагал поведение Черчилля «ребяческим и недостойным» и писал Болдуину: «Ни за какие райские наслаждения я не согласился бы с ним работать! Взрывной! Слово неподходящее, но зато точно отражает его темперамент!»

Летом 1940 г., неся на себе тяжелейшее бремя руководства страной в трудный для нее час, Черчилль получил письмо от своей жены, в котором говорилось: «Существует опасность, что твои коллеги и подчиненные будут относиться к тебе с антипатией из-за твоей грубой, саркастичной и надменной манеры общаться», и добавлялось: «Должна признаться, я замечаю, как твой характер портится… и с тобой уже не так приятно общаться, как раньше». Черчилль принял это к сведению и попытался измениться, но, как говорил премьер-министр Австралии Пол Китинг: «От лидера не требуется быть милым. От него требуется быть правым и быть сильным».

Черчилль даже публично признал свою грубость, выступая с речью в Палате общин в июне 1941 г., в которой сказал: