Softly, As In A Morning Sunrise

Всю зиму и в начале весны настроение у Пепе было переменчиво, как погода, и по временам ничто его не радовало. Каждое утро, когда синьор Ланца распевался, он напряженно слушал и редко оставался доволен.

– Где же очарование? Где чувство? – возмущался Пепе. – Голос звучит натужно, как будто он поет через силу.

– Может, синьор Ланца устал или его опять беспокоит нога? – предположила я.

– Скорее, дает себя знать бутылка «Моэт и Шандон», которую он прикончил вчера вечером, или полбутылки бренди, – мрачно ответил Пепе.

Все видели, что синьор Ланца нездоров. С тех пор как мы вернулись из Санкт-Морица, он слишком много работал и слишком много пил. Лицо у него опухло, тело снова начало заплывать жиром.

После долгого и тяжелого дня на студии у Марио часто случались приступы гнева. Он громко хлопал дверями и бил стаканы, а однажды швырнул телефон об стену так, что тот разлетелся на куски. Все мы нервничали, особенно Бетти, и невольно вздохнули с облегчением, когда в апреле Марио объявил, что снова ложится в клинику «Валле Джулия».

Из клиники Марио вернулся не особенно отдохнувшим и сразу же принялся репетировать. «Болеть некогда, – повторял он, – у меня слишком много работы».

Бетти больше не обсуждала со мной здоровье Марио, но я слышала, как она разговаривает по телефону с доктором Сильвестре. В ее голосе было отчаяние, а слова звучали зловеще: «повышенное кровяное давление», «закупорка сосудов», «хроническое заболевание».

Они с Марио часто ссорились, столь же неистовые и несдержанные в злобе, сколь и в любви. Все уже устали жить в постоянном напряжении. А у меня имелись и свои причины для беспокойства: избегать встречи Пепе с моей семьей было нелегко, и я не знала, долго ли еще так выдержу.

У меня теперь было кольцо – крошечный осколок бриллианта на золотом ободке, который я не доставала из бархатной коробочки. А ведь Пепе, наверное, копил на это кольцо не одну неделю и расстраивался, что я его не ношу. «Не сейчас, – повторяла я. – Скоро, но не сейчас».

К счастью, когда небо поголубело, настроение у всех немного улучшилось. Мы снова готовились к приезду гостей, на этот раз – родственников из Америки, и Бетти хотела, чтобы вилла сверкала чистотой, ведь среди приглашенных была и ее мать. Ожидали и мать синьора Ланца Марию Кокоцца, его тетку и деда Сальваторе.

– Мы не виделись с ними целых два года, – говорила Бетти, сияя от возбуждения. – Моя мать ни разу в жизни не была в Италии. Нужно, чтобы эта поездка стала незабываемой, чтобы они прекрасно провели время.

Если Бетти мечтала показать родственникам, какую шикарную жизнь они с Марио ведут в Италии, то Пепе заботила только еда. Уныния как не бывало: он увлеченно придумывал, чем бы удивить гостей, и оттачивал свое мастерство. Когда бы я ни заглянула на кухню, на плите всегда шипели и шкварчали кастрюли и сковородки, а склонившийся над ними Пепе предлагал мне попробовать что-нибудь новенькое.

– Они на всю жизнь запомнят мои блюда! Их вкус всегда будет напоминать им об Италии. Дед синьора Ланца уехал отсюда больше пятидесяти лет назад. Что ж, я покажу ему, что он потерял!

– И никаких гамбургеров? – насмешливо спросила я.

– Ну уж нет! Это еда для детей, – презрительно ответил Пепе.

То лето было одним из самых жарких на моей памяти. Со всех градом катил пот – даже на вилле Бадольо, несмотря на мраморные полы и высокие потолки. Пепе в подвале приходилось особенно тяжко, хотя он почти не жаловался. Иногда он выходил в сад и стоял под деревьями, утирая лицо старым полотенцем, но чаще трудился на кухне, готовя пиршество за пиршеством для бесчисленных гостей, которых приглашали на виллу познакомиться с семьей Марио. Были там и огромные подносы с запеченной пастой, и большие тарелки с капонатой, и нежные рыбные супы, и мясо краба, поданное в панцире, и кальмары, тушенные в собственных чернилах.

Вечеринки следовали одна за другой, гостеприимством Марио наслаждались знаменитости и важные персоны всех сортов. Однажды на виллу заявился даже мафиози Счастливчик Лучано, хотя Бетти, будь ее воля, и на порог бы его не пустила.

Мать Марио, маленькая, но волевая женщина, не привыкла скрывать свое мнение.

– Зачем ты связался с этими людьми, Фредди? – спросила она, услышав приглушенные жалобы Бетти. – В Калифорнии мы всегда старались держаться от них подальше.

– Не волнуйся, мама, ничего они нам не сделают, – отвечал Марио. – А этому парню просто нравится мой голос, вот он и приходит.

В любом обществе Марио требовал, чтобы к деду Сальваторе относились как к главе семьи. За обедом никто не поднимал вилку и не вставал из-за стола прежде него. Он был стар, но все еще горделив и осанист, с густой шапкой седых волос и аккуратными усиками. «Наверное, когда-нибудь таким же будет и Марио», – думала я.

Это было хлопотливое, однако удивительно спокойное время. При родственниках Марио не пил лишнего и не давал волю чувствам. Никаких разговоров на повышенных тонах или вспышек гнева – только не в присутствии матери, которая обращалась к нему не иначе как «дорогой Фредди». С ней он вел себя образцово и повсюду брал с собой – на студию, в любимые кафе. Марио с таким восторгом показывал ей Рим, как будто этот город принадлежал лично ему. Когда Мария Кокоцца собралась возвращаться в Америку, он ужасно расстроился и даже спрятал ее паспорт. Отпустить мать он согласился только при условии, что она оставит с ним деда Сальваторе и обязательно вернется к Рождеству.

Вместе с Марией Кокоцца Марио покинуло и хорошее настроение. Всего через несколько дней после ее отъезда он впал в уныние, недовольный своим голосом и измученный длинными сессиями звукозаписи. Он постоянно препирался с Костой и жаловался на качество оркестра и слишком плотный график. Конечно, больше всего страдала Бетти: именно ей приходилось терпеть его пьяные выходки и внезапные вспышки ярости. Слышать их ссоры было невыносимо. Мы все ходили по вилле на цыпочках, подавленные и незаметные, и ждали, когда они перестанут разрывать тишину своими криками.

Самая отвратительная сцена произошла в июле. Был уже вечер. Мы с Пепе хотели поискать спасения от жары на улицах города и уже собирались уйти, когда послышалась ругань. Как обычно, все началось с того, что Марио пил, а Бетти просила его остановиться. В ответ он принялся обвинять ее во всем, что было не так в его жизни, – это из-за нее он не стал оперным певцом, соглашался сниматься в никудышных фильмах, вгонял себя в гроб бесконечными турне и записью пластинок, выступал, даже когда болело горло. Чем больше он кричал, тем сильнее она повышала голос. Наконец я услышала, как он с яростью и отчаянием ударил кулаком по двери.

– Давай немного подождем, – попросила я, опасаясь оставить Бетти одну в разгар ссоры.

– Нет, пойдем отсюда, – торопил Пепе. – Не желаю это слушать.

– Лучше останемся и убедимся, что все в порядке, – настаивала я.

– Зачем? Мы все это уже слышали и знаем, что будет дальше. Синьор Ланца что-нибудь разобьет, она начнет плакать и запрется в спальне. Полночи он будет пить, а утром пойдет к ней каяться с опущенной головой.

– Наверное, ты прав, – ответила я, хотя на душе у меня было неспокойно.

Мы сели в такси и поднялись на вершину Яникула как раз к началу представления кукольного театра «Пульчинелла». Мы собирались купить в ларьке фруктов и холодных напитков и найти свободную скамейку с видом на город, но тем вечером засуха кончилась, и полил холодный дождь. На холме стало ветрено, и вскоре нам пришлось вернуться в город в поисках укрытия. Пепе купил билеты на фильм с Марчелло Мастроянни, который мы оба уже видели. Мы сидели на самом заднем ряду и целовались в мерцающем свете, пока зрители смеялись над тем, что происходило на экране.

Мы просидели в кинотеатре два сеанса. Уже поздно ночью Пепе проводил меня обратно на виллу Бадольо, а сам пошел домой – он снимал маленькую комнату рядом с вокзалом Термини. На вилле было тихо. Я открыла дверь и осторожно пробралась к себе, стараясь никого не разбудить.

Ночью я несколько раз просыпалась и слышала, как летний дождь барабанит по стеклам. Я проснулась рано и быстро оделась, чтобы сразу заглянуть к Бетти. После ссор с Марио она часто впадала в уныние, и, возможно, ей нужно принести таблетки или открыть в спальне окна.

К моему удивлению, дверь оказалась приоткрыта, а не заперта. Я заглянула внутрь и увидела, что одеяло и простыни не смяты, а в спальне никого нет. Тогда я решила осмотреть комнаты для гостей и действительно нашла там Бетти – она лежала в постели, в которой еще недавно спала ее мать.

Я не стала ее будить и пошла вниз варить кофе. Снаружи по-прежнему шел дождь, и я на мгновение замерла посреди пустой кухни, глядя, как с магнолий капает вода. Медленно прихлебывая эспрессо, я перебирала в уме дела на сегодня. Надо помочь Бетти составить список гостей для очередной вечеринки, зашить порванное вечернее платье, забрать у ювелира браслет, который отдавали на починку… Дела все скучные, но пора начинать. Я допила кофе и направилась в комнату Бетти, чтобы отыскать порванное платье.

Роясь в шкафу, я шеей почувствовала порыв холодного воздуха и только тут заметила, что занавеска развевается на ветру, а дверь на террасу распахнута настежь. Я пошла ее закрыть и увидела на мраморном полу террасы какой-то большой темный предмет, по которому хлестал дождь. Я не сразу поняла, на что смотрю, а когда поняла, меня на мгновение сковал ужас.

Он лежал совершенно неподвижно – должно быть, напился, уснул и проспал так всю ночь. Губы у него посинели, кожа была холодна, а одежда промокла насквозь. Я даже не могла понять, дышит ли он.

– Синьор Ланца! – в ужасе вскрикнула я, боясь, что у него остановилось сердце, пока он без сознания лежал под холодным дождем. Я прижала пальцы к его шее, стараясь нащупать пульс. – Синьор Ланца, вы меня слышите?

В ответ он не пошевелился и не издал ни звука. В отчаянии я принялась хлопать его по лицу и щипать за щеки, громко зовя по имени. Я была уверена, что мы его потеряли.

– Серафина?..

Голос у Марио был слабый и дрожащий, но он был жив, и меня захлестнула волна облегчения.

– Да, синьоре, это я.

Марио с большим трудом открыл глаза.

– Что я тут делаю? – прохрипел он.

– Я не знаю. Давайте я помогу вам войти в дом. Вы можете сесть?

Марио был слишком слаб и сбит с толку, чтобы встать на ноги. Я тщетно пыталась приподнять его, а по волосам и лицу у меня текла дождевая вода.

– Помогите!.. – крикнула я в открытую дверь. – Пепе… Антонио… Лилиана… кто-нибудь…

Но никто не пришел. Я кое-как подхватила Марио под мышки и потащила к двери, а он стонал и трясся, как в лихорадке.

– Помогите! – не переставая кричала я. – Кто-нибудь! Помогите же!

На крики прибежала Бетти – бледная, с обезумевшим взглядом.

– Боже мой, Серафина, что случилось?

При виде Марио она с криком упала на колени и повалилась на него. Наверное, решила, что он мертв.

– Марио, Марио… Он дышит? Я не слышу. Боже, Марио, не покидай нас… Господи, пожалуйста, не надо…

– Он дышит, синьора, – поспешно успокоила ее я, – просто ужасно замерз. Нужно втащить его в дом и скорее переодеть.

Вдвоем нам удалось втащить Марио внутрь. Пока Бетти раздевала и кутала мужа в одеяла, я вызвала «Скорую помощь». Появились остальные слуги. Экономка побежала помогать Бетти, а Пепе поспешил на кухню – готовить горячее питье. Я стояла у парадного входа в ожидании врачей, а в животе у меня все переворачивалось от пережитого потрясения.

Марио немедленно отвезли обратно в клинику «Валле Джулия». Нам сказали, что у него пневмония, хотя, похоже, это была не вся правда. Бетти подолгу шепталась с врачами, но ничего мне не рассказывала.

– Главное, он вне опасности, – сказала мне она. – Слава богу, вы нашли его тогда, когда нашли. Слава богу, Серафина.

Глаза у Бетти постоянно были красные и опухшие, и я часто слышала, как она плачет. Думаю, Бетти чувствовала себя виноватой и не могла простить себе той ужасной ссоры. Каждый раз, возвращаясь из больницы, она подолгу отлеживалась со смоченным в холодной воде куском фланели на лбу. Бетти с удовольствием спала бы целыми днями, но я будила ее и заставляла есть – не хватало еще, чтобы она тоже заболела.

Однажды Коста съездил в клинику и вернулся на виллу, потрясенный до глубины души.

– Марио постарел лет на десять, однако по-прежнему собирается петь в Римском оперном театре и «Сан-Карло» в Неаполе, – сказал Коста Бетти. – Похоже, он считает себя бессмертным.

– Сможет он петь? – спросила Бетти.

– Это мы узнаем, только когда он снова начнет работать. Бетти, здоровье у Марио сильно подорвано. Даже если он и хочет петь в опере, не думаю, что у него хватит сил.

– Ты так ему и сказал?

– Я сказал, что это может его убить, – признался Коста.

– А он?

– Только рассмеялся и ответил: «Ну, Коста, никто не вечен». А потом, как обычно, обещал бросить пить, вести здоровый образ жизни, сесть на диету.

Синьор Ланца оставался в клинике до конца месяца. Его возвращения я ждала почти с ужасом. Мне часто вспоминалась темная фигура, неподвижно распростертая на террасе, и я невольно спрашивала себя, в каком состоянии найду Марио в следующий раз, если он не сдержит своих обещаний.

Снова накатила жара, и в доме стояла невыносимая духота. Как только выдавалась свободная минутка, я выходила в сад, садилась одна в тени деревьев и ждала, не подует ли ветерок. Часто я доставала из коробочки кольцо Пепе и надевала на палец.

Мне нравилось поворачивать кольцо и любоваться сверкающим камнем, ощущать его непривычный вес и мечтать о том, что оно сулило. Может быть, когда-нибудь я сумею рассказать Пепе, кто я на самом деле, и он не разлюбит меня? Тогда мы смогли бы пожениться.