You Are Love

Позже я слышала, будто синьор Ланца изменял Бетти, волочился за каждой юбкой, платил проституткам, а потом плохо с ними обращался. Могу сказать одно: за все время, что я провела в его доме, ничего подобного я не видела. По-моему, Марио с Бетти обожали друг друга. Он часто к ней прикасался – дотрагивался до руки, целовал в щеку. Оба они обладали взрывным характером, и все же нежности в них было больше, чем раздражения.

Все Рождество и Новый год они были неразлучны. Коста жил в пансионе на Виа Венето и часто к нам заглядывал – пообедать вместе и поболтать. Марио нравилось, когда на вилле бывали гости. Он любил шум голосов и музыку, сигарный дым и веселые шутки. Думаю, он страшился ничем не заполненных дней и пустых комнат.

Начало гастролей назначили на январь. Я слышала, как Марио и Коста обсуждают маршрут: Шеффилд, Глазго, Ньюкасл, Лестер, лондонский «Альберт-Холл», а затем Германия. В душе я сомневалась, хватит ли у Марио сил на такое долгое турне. Бетти уж точно была слишком слаба, чтобы его сопровождать, и мысль о близкой разлуке их тяготила.

– Мне будет так одиноко! – жаловалась Бетти. – И дети станут по нему скучать. Вот бы он мог возвращаться каждый вечер домой, как во время съемок…

– Без синьора Ланца в доме станет очень тихо, – сказала я, зная, что тоже буду скучать по Марио.

– Тихо и тоскливо, – согласилась Бетти. – Придется найти себе какие-нибудь развлечения, чтобы совсем не зачахнуть – чаепития, праздники… Давайте составим список.

Я принесла ручку и бумагу, и мы вместе принялись придумывать, чем скрасить отсутствие Марио, чтобы время пролетело незаметнее. Я любила такие моменты – любила, когда Бетти впускала меня в свою жизнь, обращалась ко мне за помощью и вела себя скорее как друг, чем как наниматель.

Я по-прежнему тщетно пыталась понять загадочное поведение Пепе и теперь решила обратиться к ней за советом. Бетти была гораздо опытнее, и я надеялась, что она поможет мне во всем разобраться.

– Он то ласков со мной, то холоден, – рассказывала я, пока мы ходили по магазинам на Виа Кондотти. – Я никогда не знаю, в каком настроении его найду. Мне порой кажется, будто я перед ним в чем-то виновата, только вот в чем…

– Перепады настроения – это нормально. С мужчинами такое бывает, – ответила Бетти, разглядывая лимонно-желтое шелковое платье в витрине.

– Но почему? – спросила я. – Я никак не пойму, в чем причина.

– Думаю, они просто другие – не такие, как мы. Работа для мужчин – главное в жизни, и если у них что-то не ладится, они замыкаются в себе и становятся раздражительны.

– Пепе – всего лишь повар, и работа у него совсем не такая ответственная, как у синьора Ланца.

– Для него она все равно важна – быть может, важнее всего на свете. Мужчины часто зацикливаются на чем-нибудь одном.

Бетти отвернулась от платья в витрине, и мы пошли дальше.

– Он снова пригласил меня в оперу, – сказала я.

– Ну вот, это же хорошо, правда? Вы рады?

– И не знаю… Может, стоит быть с ним сдержаннее? Или лучше вообще отказаться?..

– Он вам нравится? – перебила Бетти.

– Да, думаю, да.

– Тогда не надо с ним играть: мужчины этого терпеть не могут. – Ее лицо стало задумчиво. – Только не ждите, что он изменится, Серафина. Вам всегда будет с ним так же трудно, как теперь.

Потом мы зашли в кафе рядом с Испанской лестницей, чтобы выпить чаю с пирожными, и принялись обсуждать, пойдет ли Бетти лимонно-желтое платье.

То выступление Марии Каллас в римском оперном театре вошло в историю. С первых же нот стало ясно, что великая дива не в форме. Мы с Пепе сидели в напряжении, не зная, долго ли еще она сможет выдавливать из себя звук. Мы оба потрясенно молчали, а вокруг раздавались злорадные насмешки. Когда Каллас пыталась достать верхние ноты, голос ее не слушался, дрожал и срывался. Это было фиаско.

Когда после первого акта дива отказалась снова выйти на сцену, Пепе нисколько не удивился. Зато в публике творилось нечто невообразимое: люди бесновались и требовали, чтобы им вернули деньги за билеты, а Каллас немедленно покинула Рим. Если бы певица появилась в эту минуту перед зрителями, ее жизнь, думаю, была бы в опасности.

– Именно этого и боится синьор Ланца, – сказала я, пока мы с Пепе пробирались сквозь толпу перед театром.

На следующий день в газетах появились самые разные слухи: якобы накануне выступления Каллас допоздна пила в ночном клубе шампанское и наутро могла разговаривать только шепотом. Она просила, чтобы ее кто-нибудь подменил, но художественный руководитель театра не нашел другой певицы. Мы с Пепе разложили газету на кухонном столе и внимательно читали, не сомневаясь, что этажом выше тем же занимается и Марио.

– Через несколько дней синьор Ланца должен выйти на сцену и петь, – сказала я. – Что, если он откроет рот, а голос не зазвучит? Или будет дрожать, как вчера у Марии Каллас?

Пепе нахмурился:

– Тогда его карьере придет конец – как с Каллас.

– Это так жестоко!

– Она оступилась, – просто сказал Пепе, – а люди ошибок не прощают.

Я ожидала, что Марио будет не в духе, но вышло как раз наоборот. Разгоряченный выпитым пивом, он отказался репетировать с Костой и потребовал устроить пирушку. Буквально ворвался на кухню – мы с Пепе едва успели спрятать газету – и объявил:

– Завтра я возьмусь за ум и начну работать, ну а сегодня мы будем пить и веселиться. Эй, Пепе, давайте-ка вместе приготовим целую тонну феттуччине с курицей каччаторе. Что скажете, а?

Мысль о том, что ему придется делить свою кухню с великим тенором, привела Пепе в замешательство. Марио, не замечая его реакции, налил себе еще пива и с воодушевлением засучил рукава.

– Я буду вашим помощником. Говорите, что нужно делать.

Вместе они порезали лук, поставили готовиться соус для каччаторе и как раз разделывали пару кур, когда в дверь заглянула Бетти.

– У нас что, вечеринка? – спросила она.

– Еще какая! – ответил Марио.

Никто из нас не упоминал о Марии Каллас. Близкие гастроли мы тоже не обсуждали, даже когда к нам присоединился Коста. Марио хотел говорить только о еде – какие блюда он знает, а какие ему еще предстоит попробовать.

– В Англии придется жить на одних ростбифах с жареной картошкой, – со вздохом сказал он Пепе. – Жаль, что вы не едете с нами и не сможете приготовить мне тарелку настоящей пасты.

Мы ели за кухонным столом вместе с Бетти, детьми, слугами и даже шофером. Открыли еще пива, потом кьянти, а напоследок Марио угостил нас густыми сладкими ликерами. От выпитого все раскраснелись, и воздух в кухне звенел от наших громких, пропитанных вином голосов.

Когда стемнело, все начали понемногу расходиться: гувернантки увели детей принимать ванну, Бетти отправилась спать, а экономка вернулась домой к мужу. Наконец ушли горничные, шофер и уборщик, и за столом нас осталось только трое. Под раковиной уже выстроился целый ряд пустых бутылок из-под вина. Пока Марио открывал очередную бутылку, Пепе принес еще еды: кусок пармезана, тонко нарезанную спелую грушу, глубокую тарелку с арахисом. Он угостил Марио сигарой из той коробки, что получил на Рождество, и они принялись болтать, как старые приятели, а я сидела рядом и молча слушала.

– Скажите-ка, Пепе, а почему вы стали поваром? – спросил Марио.

– Ну, готовить я научился мальчишкой – от матери. Она говорила, что повар всегда найдет хорошую работу, и, похоже, была права.

– Наши с вами матери – мудрые женщины. Моя вот всегда знала, что мне быть певцом. Ей приходилось много работать, чтобы оплачивать уроки пения, поэтому у плиты стоял папа. – Марио улыбнулся. – Правда, мама редко бывала довольна его стряпней и не боялась ему об этом сказать. Ну, а сам я тогда мало интересовался едой – меня волновала только музыка.

– У вас всегда был талант, даже в детстве? – спросил Пепе.

– Пожалуй.

Облокотившись на стол, Марио рассказывал нам о том, как в детстве слушал пластинки Карузо и подпевал, если никого не было дома, и уже тогда знал, что готовит ему судьба.

– Все произошло именно так, как я мечтал: разом, без борьбы. Успех пришел быстро и легко. Даже слишком легко.

– Наверняка бывали и трудные времена? – спросил Пепе.

– Конечно. Но у меня все было задом наперед – не как у других. Случались и трудности, и разочарования, однако они пришли уже на вершине, а не во время восхождения. – Марио поболтал вино в бокале и сделал глоток. – Я практически ни о чем не жалею. Я совершал ошибки, но если бы мог прожить жизнь заново, то почти ничего бы не изменил. У меня есть слава, деньги, красавица-жена и дети. Я счастливчик. Настоящий счастливчик.

Тем не менее его слова звучали неискренне. Несмотря на успех и удачу, от Марио часто веяло глубокой грустью. Я чувствовала ее в ту минуту. Думаю, Пепе тоже.

– Вы ведь были прошлым вечером в театре? Видели ее позор? – внезапно спросил Марио, пристально глядя на Пепе покрасневшими от вина глазами.

– Вы имеете в виду Каллас? – смущенно спросил Пепе.

Марио энергично кивнул.

– Нельзя было заставлять ее петь. Она плохо себя чувствовала, и врачи запретили ей выступать. Естественно, кончилось провалом.

– Зачем она вышла к зрителям? – спросил Пепе.

Марио пожал плечами.

– Всегда найдется желающий поживиться, тот, кому выгодно выпихнуть тебя на сцену. Вы видели, на что похожа Каллас? Говорят, она похудела на шестьдесят пять фунтов. Мало обладать голосом, нужно еще и выглядеть как картинка из журнала… как кинозвезда…

Марио помрачнел и явно говорил уже не о Каллас, а о себе. Он принялся жаловаться на менеджеров, репортеров, голливудских продюсеров, которые, как ему казалось, несправедливо с ним обошлись, но больше всего – на критиков.

– Только и разговоров, что о моем весе и объеме талии! – Марио с силой ударил кулаком по столу. – Они что, совсем ничего не понимают? Певец должен быть в теле – тогда и грудная клетка раскрыта, и есть силы управлять дыханием. А иначе не хватает воздуха допеть фразу до конца. Голос становится писклявым и срывается на верхних нотах. Но в Голливуде никому до этого нет дела – тебе просто выдают высосанный из пальца сценарий. И никакого уважения к твоему голосу…

Ни Пепе, ни я не пытались его прерывать. Марио вошел в раж и говорил, не останавливаясь.

– А какую чушь обо мне печатают! Если я кашляю, если у меня покраснело горло, в газетах тут же пишут, будто я теряю голос. Они словно хотят, чтобы так и произошло. Они не понимают… никто почти не понимает… каково это – обладать голосом… Вся твоя жизнь подчиняется ему… Моя жена замужем за голосом… Моих детей воспитывает голос…

Его речь сделалась неразборчивой, веки отяжелели.

– Слава богу, теперь я в Италии, а Голливуд остался за океаном, как дурной сон…

Мы вместе помогли Марио подняться по лестнице. Человек он был широкоплечий и грузный, но все-таки мы довели его до дивана и уложили, надеясь, что он проспится и утром опять станет самим собой.

Выключая свет, я услышала, как Марио бормочет:

– Человек должен быть свободен, иначе у него нет желания петь.

Вскоре в комнате раздавался только его храп.

Начались гастроли, и Пепе с интересом выслушивал все новости, которые я приносила. А чтобы заманить меня на кухню, готовил мои любимые лакомства – хрустящие кростини с паштетом из артишоков и миндаля, поджаристый хлеб с выдержанным сыром таледжо, стебельки сельдерея, фаршированные сливочной горгонзолой и жареными кедровыми орешками. Пепе оттаял, и у него опять находилось время поболтать, однако я относилась к этой перемене настороженно.

К тому же мне некогда было рассиживаться на кухне. Бетти решила слетать в Лондон к Марио. На этот раз я, правда, оставалась на вилле, чтобы помогать гувернанткам присматривать за детьми, но нужно было отобрать необходимые вещи и аккуратно сложить их в чемодан.

– Я останусь там всего на несколько дней, – объясняла мне Бетти. – Поселимся мы в том же самом номере в «Дорчестере», так что чувствовать себя будем как дома. Марио уже составил целый список друзей, которых мы навестим. Лана Тернер тоже сейчас в Лондоне – снимается в новом фильме. Она живет в Хэмпстеде – это такой район Лондона, очень живописный. Говорит, что он прекрасно подойдет детям, если когда-нибудь мы решим перебраться в Англию.

Я надеялась, что переезд в Англию – просто очередная история для газетчиков, и второе упоминание о нем застало меня врасплох.

– Вы правда собираетесь переезжать? Я думала, вам хорошо здесь.

– Конечно, хорошо. Но мы отправимся туда, куда потребует карьера Марио – как обычно. Не волнуйтесь, Серафина, вы поедете с нами. Лилиана и Анна-Мария тоже. Без вас троих нам не обойтись.

В Риме была моя жизнь, моя семья – все, что я знала и любила. И Бетти не упомянула, намерена ли взять с собой Пепе. Каким бы невыносимым он ни бывал по временам, расставаться с ним мне не хотелось.

Возвращения Бетти я ждала с ужасом, уверенная, что они с Марио уже нашли в Англии прелестный маленький домик и велят нам немедленно собираться. Я не хотела заранее тревожить остальных слуг и потому не рассказывала им о своих опасениях, зато, когда просыпалась среди ночи, не могла думать ни о чем другом.

К счастью, Бетти осталась совершенно недовольна поездкой в Лондон. Она жаловалась на всех и вся: и на отель «Дорчестер», и на Косту, которого называла несносным и жадным. Ни для кого у нее не нашлось доброго словечка.

– Все нас обманывают, – ворчала она. – Только и норовят запустить руку нам в карман. Пора положить этому конец.

Даже долгожданный визит к кинозвезде Лане Тернер прошел неудачно: Марио оступился на ведущей в сад лестнице и чуть не переломал себе ребра. К моему облегчению, больше о переезде в Англию Бетти не заговаривала.

Пока Марио был в отъезде, настроение у Бетти оставалось удрученное. Уверена, не проходило ни дня, чтобы она не думала и не волновалась о нем. Нервы у Бетти были расстроены, и мне редко удавалось накормить ее даже самыми заманчивыми блюдами, которые старательно изобретал Пепе. Тарелки с едой оставались полны, зато склянки с таблетками пустели на глазах.

– Боюсь, Марио себя загнал, – сказала мне как-то раз Бетти. – Вид у него совсем нездоровый.

– Что-то с голосом? – с тревогой спросила я. – Он звучит напряженно?

– Нет, с голосом все в порядке. Марио очень устает, и, по-моему, у него распухла нога. Он обещал сходить к врачу. Надеюсь, он не станет откладывать – вдруг это что-то серьезное.

Когда стало известно, что синьор Ланца отменил все концерты и возвращается в Рим, Бетти расстроилась, но, кажется, не удивилась.

– Я говорила, что это турне ему не по силам, – сказала она. – Марио себя загнал.

Вскоре мы узнали, что синьору Ланца поставили диагноз «флебит». Экономка, мать которой страдала той же болезнью, объяснила, что в ноге у Марио образовался сгусток крови. Если он начнет перемещаться, то может закупорить вену и даже привести к смерти.

Сперва я отказывалась в это верить. Разве может какой-то крохотный сгусток крови подкосить такого сильного человека? Но когда Марио приехал, мы все увидели, что он очень страдает: в лице ни кровинки, тени под глазами превратились в синяки, от былой жизнерадостности не осталось и следа.

После возвращения в Рим Марио сразу же осмотрел личный врач, и его немедленно отвезли в больницу. Он оставался там тринадцать дней, и все мы, особенно Бетти, от волнения не находили себе места.

– Синьора, его вылечат? – спросила я, зная, что остальных слуг мучает тот же вопрос. – Он поправится?

– Надеюсь. – Вид у нее был убитый, голос приглушенный. – Болезнь гораздо серьезнее, чем все думают. В Мюнхене Марио сказали, что он может не прожить и года, если не будет себя беречь. Его здоровье сильно подорвано, нужен полный покой, пока не минует кризис. И уж конечно, никаких гастролей.

– Можем мы чем-то помочь?

Бетти покачала головой.

– Сейчас все зависит от врачей. Ему дают препараты, разжижающие кровь. И еще он должен носить специальные чулки. Меня уверяют, что Марио в хороших руках. «Валле Джулия» – одна из лучших клиник Рима, а о докторе Морикке много хороших отзывов. Надо молиться, чтобы Марио поскорее поправился.

Бетти часто запиралась у себя в комнате и впускала только меня. Я приносила ей пищу, к которой она не притрагивалась, и воду – запивать таблетки. От Бетти почти ничего не осталось – одна кожа да кости, – и я снова начала бояться за нее.

Однажды, решившись ненадолго покинуть виллу Бадольо, я попробовала поделиться своими страхами с близкими. Кармела увидела, как я достаю из-под кровати коробку, и попыталась заглянуть внутрь, пока я искала фотографию семьи Ланца из «Конфиденце» – ту самую, на которой они все вшестером идут, держась за руки, по территории студии.

– Ты что, на работе на них не насмотрелась? – язвительно спросила Кармела. – Даже дома не можешь с их фотографией расстаться?

– Я просто хотела проверить, правда ли они выглядели так, как мне помнится, – объяснила я. – На этой фотографии они все такие счастливые… Смотри, как улыбается Марио.

– Он ведь звезда и зарабатывает кучу денег – чего ж ему не улыбаться?

– Ты не понимаешь, все намного сложнее, чем тебе кажется.

Мама сидела за туалетным столиком и расчесывала волосы, прежде чем накрутить их на бигуди.

– У тебя встревоженный вид, cara. Что-то случилось?

– На вилле сейчас очень тяжело, – ответила я. – Все беспокоятся за синьора Ланца. Бетти тоже нездорова. Она никого не желает видеть, кроме меня и доктора Сильвестре. Он говорит, что ей нужно больше отдыхать, но это не помогает. Если я не смогу заставить Бетти есть, она просто умрет от истощения.

– Серафина, ты не обязана заботиться об этой женщине, – сказала мама, с беспокойством глядя на меня. – Пусть за ней ухаживают другие. Разве у нее нет родственников? Друзей?

– Они все остались в Америке. В Риме у нее никого, кроме меня.

– Эти люди – твои наниматели, а не родственники, – возразила мама. – Мне не нравится, что тебя поставили в такое положение. Это никуда не годится.

– Я же не против… я рада сделать все, что в моих силах.

– Серафина…

– Mamma, если бы ты слышала синьора Ланца, когда он репетирует по утрам… Это удивительно и ни с чем не сравнимо. Его голос словно наполняет тебя… Если я могу ему чем-то помочь, как-то поддержать этот голос, значит, я исполняю Божью волю.

Мама с сестрой странно посмотрели на меня.

– А ты и правда в него влюблена, – удивленно сказала Кармела.

В ответ я только пожала плечами. Каждый на моем месте чувствовал бы то же самое. Да, я любила его, но не той любовью, которую имела в виду сестра. А разве могло быть иначе? Марио Ланца не был моим. Он принадлежал Бетти и детям. Я любила Марио за его талант, за нежность и грусть, но больше всего – за те моменты, когда, несмотря на все свое величие и славу, он нуждался в помощи неприметной римской служанки.

– Все очень серьезно. Знаю, вы думаете, что я преувеличиваю, но вы просто их не видели.

Я посмотрела на фотографию, которую все еще держала в руках.

– Поверить не могу, что теперь все совершенно по-другому. Когда сделали эту фотографию? Два года назад, самое большее – три. Как могла жизнь так быстро перемениться?

Мама осторожно забрала у меня фотографию и положила назад в коробку:

– Забудь пока о нем. Иди лучше сюда, помоги мне с волосами. И ты еще не знаешь, какие у твоей сестры новости. Она нашла работу и получает почти столько же, сколько ты. Что, удивлена? Ты так переживаешь за семью Ланца, что совсем забыла о своей собственной.

Я со стыдом поняла, что мама права. Я и не знала, что Кармела выступает в местных кафе и барах, а иногда и на частных вечеринках. Она показала мне платье, которое сшила ей мама – темно-синее, из чистого шелка, – и с гордостью сообщила, какие чаевые получает, когда выходит в нем на сцену.

– Так что бог с ним, с этим дурацким фильмом. Я все равно стану звездой – даже не сомневаюсь.

При мысли, что сестра, одетая в легкомысленное платье, выступает перед чужими людьми, мне стало не по себе. Зато ее мечта сбылась, подумала я. Кармела поет, и необязательно это приведет к чему-то еще, пусть даже она недостаточно взрослая для подобных нарядов и вечеринок. На самом деле меня так поглотила жизнь Марио и Бетти, что просто не было сил волноваться еще о ком-то, даже о родной сестре.