Drink, Drink, Drink

Прислуга, особенно горничные, на вилле Бадольо надолго не задерживалась – из-за детей, конечно, хотя сами они виноваты были меньше всего. Всю жизнь маленьких Ланца окружали люди, готовые исполнить любое их желание, и они к этому привыкли. Если Коллин роняла на пол салфетку, то просто давала знак лакею ее поднять. Если Дэймон забывал журнал с комиксами на другом конце виллы, то без зазрения совести посылал за ним горничную. С детьми обращались, как с маленькими принцами и принцессами, и каждый, кто пытался хоть немного их дисциплинировать, нарывался на неприятности.

С Бетти тоже было нелегко: ее указания зависели от минутных капризов, и список наших обязанностей рос и менялся с каждой неделей. Вскоре в доме появились две собаки, кошка и несколько канареек, и нам пришлось угождать не только детям, но и животным. На черной лестнице и в комнатах прислуги то и дело раздавались приглушенные жалобы, а через пару дней у дверей уже стоял чемодан, и очередная расстроенная горничная с каменным лицом говорила нам «до свидания».

В то утро на кухне стоял такой тарарам, что мы не сомневались, кто уйдет следующим: крики повара наверняка слышала даже Бетти, хотя ни словом о них не обмолвилась.

– Вареные креветки! – гремел он. – Салат без уксуса! Одна-единственная хлебная палочка гриссини! Бифштекс без приправ! И так каждый день! И ради этого я получал образование? Я готовлю нежнейшие ньокки, рагу, от которого в груди замирает сердце! Карузо был бы счастлив попробовать мой ризотто-алле-вонголе! А что просит у меня он? Обезжиренный сыр! Porca miseria!

Когда экономка попыталась его утихомирить, повар с такой силой треснул одной кастрюлей о другую, что испуганная женщина спаслась бегством.

– Обезжиренный сыр! Да где это слыхано?! – кричал он ей вслед.

Повара звали Филиппо Пепе, но все обращались к нему просто Пепе. Никому из нас не хотелось, чтобы он ушел. Внешность у Пепе была яркая: пронзительные темные глаза, слегка крючковатый нос и кудри цвета вороного крыла, выбивающиеся из-под неизменного белого колпака. Ну а завтраки, обеды и ужины в его исполнении считались у прислуги главным событием дня.

Пепе готовил сытную пищу, от которой сил хватало на целый день: ризотто с таким обилием соуса, что капало с ложки, спагетти-алла-карбонара с копченой грудинкой, толстые полые макароны с оссобуко в наваристом бульоне. Каждое утро нас манили на кухню аппетитные запахи, а когда мы собирались вокруг стола, неизменно повисало напряженное молчание: всем не терпелось узнать, что же окажется под крышкой бурлящей на плите кастрюли.

У Пепе вкус даже самых обычных продуктов начинал играть по-новому – понятия не имею, как он этого добивался. Простой томатный соус, немного тертого пармезана, спагетти, приготовленные «альденте», пучок листьев рукколы, и мы съедали все подчистую, собирая каждую капельку соуса куском хрустящего, только что испеченного хлеба. На вилле Бадольо я ела блюда, которых никогда раньше не пробовала: золотистый шафрановый суп со сладковатым мясом моллюсков, домашний хлеб с чесноком и шалфеем. Представляю, каково было сеньору Ланца сознавать, что слуги едят вкуснее и сытнее его самого. Да и повар, похоже, страдал ничуть не меньше хозяина.

Меня невольно тянуло на кухню к Пепе, и я постоянно заглядывала туда под предлогом, что хочу отнести Бетти чего-нибудь выпить и перекусить или просто налить себе стакан воды. Эта просторная комната напоминала теплое сердце всего дома. На одной стене висели кастрюли, на другой – разнообразные приспособления, чтобы измельчать, смешивать, преобразовывать и выжимать сок.

Мне нравился Пепе. Он серьезно относился к своей работе и иногда смотрел на еду так, как другие мужчины смотрят на женщин.

Тем утром Пепе сидел на кухне, обхватив голову руками, и бормотал:

– Рыба на пару, стручковая фасоль и эспрессо без единой крупицы сахара. Разве можно так жить? Как он это выносит?

– Синьор Ланца проходит курс похудения, – сказала я. – Вот закончатся съемки, и он опять начнет есть как следует.

– Уйди, – сердито ответил Пепе, – и не говори о том, чего не знаешь.

– Но это правда, – не отступала я. – Мне сказала сама Бетти.

– Дай-ка я задам тебе один вопрос. – Пепе встретился со мной взглядом. – Сколько я уже здесь? Три недели? Четыре?

– Четыре, кажется.

– И за все это время синьор Ланца хоть раз съел что-нибудь просто для удовольствия?

– Он должен употреблять не больше пятисот калорий в день – так распорядился доктор Симонс. Синьор Ланца ест для поддержания сил, а не для удовольствия.

– А кто такой этот доктор Симонс?

Я повторила то, что слышала от Бетти:

– Один из ведущих диетологов в Европе. Очень уважаемый человек. Синьор Ланца худеет под его руководством.

Пепе поднялся на ноги. Он был гораздо выше меня, а когда оперся своими большими руками о стол, старая сосна заскрипела.

– А этот доктор Симонс разбирается в еде? Ну-ка, ответь.

– Не знаю. Думаю…

– Он понимает, что в жизни очень мало радостей и только одна из них неизменна – еда? – перебил Пепе. – Три раза в день мы можем немного себя побаловать – на завтрак, обед и ужин. Зачем добровольно отказываться от удовольствия и питаться одним кофе без сахара и сухими хлебными палочками, если можно есть все, что душе угодно?

– Это же временно…

– Тьфу, – с отвращением сказал Пепе. – Сегодня утром я хотел бы подать синьору Ланца крепкий эспрессо с густыми сливками и хрустящее пирожное, посыпанное шоколадной крошкой. На обед он мог бы взять с собой на студию запеченную в фольге пасту, пару сочных котлет с приправой из орегано, несколько спрыснутых оливковым маслом перцев с анчоусами. А на ужин я приготовил бы равиоли с грибами и жирную белую рыбу, фаршированную грецкими орехами и залитую соусом из каперсов и уксуса. Только представь, как приятно смотреть на эту пищу, вдыхать ее аромат, пробовать на вкус! А вместо этого я готовлю ему бифштекс с кровью и раскладываю на тарелке нарезанный помидор и несколько салатных листочков. Такая еда не доставляет удовольствия.

Мне хотелось сказать, что в жизни Марио есть и другие радости – музыка, дети, поклонники, – и стряпня Пепе, быть может, для него не так уж важна. Но у повара был такой несчастный вид, что я предпочла оставить эту мысль при себе.

– Зато слугам нравится все, что ты готовишь, – сказала я вслух. – Взять хотя бы вчерашний ужин – паста-аль-форно с пюре из базилика и капоната. В жизни не ела ничего подобного!

Пепе кивнул, однако выражение его лица не изменилось.

– Ну да, получилось неплохо. Но синьор Ланца даже не попробовал! Как можно петь, когда ничего не ешь? Вместе с весом он потеряет и голос и что тогда с ним будет?

Я покачала головой:

– Нет-нет, я слышала, как поет синьор Ланца. Он в прекрасной форме, что бы там ни говорили. Его голос никуда не делся.

– На съемочной площадке, что ли? Какое же это пение! – сказал Пепе, сверкая глазами. – Он не должен растрачивать талант на эстрадные шлягеры. Бог создал голос Марио Ланца для оперы, как и голос великого Карузо. Если б я мог так петь, то выступал бы в миланской «Ла Скала» или в «Театро-дель-Опера», а не опускался до кино.

– А ты много знаешь об опере? – с удивлением спросила я. – И сам бывал в этих театрах?

– Знаю достаточно. И да, конечно, я бывал в римской опере, а как же иначе?

– А почему синьор Ланца там не выступает?

Пепе нахмурился:

– Это ты у него спроси. Я не понимаю, ни зачем он так бездарно использует свой голос, ни почему отказывается есть. И то и другое бессмысленно.

На кипящей кастрюле загремела крышка, и Пепе повернулся к плите – помешать соус и убавить огонь. Он ходил по кухне с уверенным видом хозяина. Дома я готовила при помощи всего пары кастрюль, деревянной ложки и сита, а Пепе повелевал целой кухонной империей и всегда знал, что делать, хотя ему было всего лет двадцать пять.

– Знаешь, к чему это все приведет? – спросил он, пробуя соус. – Синьор Ланца устанет от воздержания.

– И что тогда?

– Катастрофа, – коротко ответил Пепе.

Я не смогла сдержать улыбки.

– Да нет же, я серьезно, – сказал он, поднося к моим губам ложку, которая только что касалась его собственных губ. – И я объясню, почему, но сначала попробуй… Как тебе?

Я послушно открыла рот.

– Очень вкусно.

– Очень вкусно? И все?

Я немного подумала и осторожно добавила:

– Мне хотелось бы еще.

– А почему?

Я попыталась объяснить:

– Потому что этот соус вкусный, нежный и приятно обволакивает рот. Когда я глотала, то почувствовала нотку чили, которую сначала не заметила. Что за траву ты туда кладешь? Фенхель? Мама как-то учила меня готовить похожее блюдо с сальсиччей.

Пепе помешал еще немного, потом прикрыл кастрюлю крышкой, оставив щель, в которую вырывался, наполняя кухню, ароматный пар.

– Значит, соус тебе нравится потому, что напоминает блюдо твоей матери?

– Наверное.

– Так и есть. Вкус пищи вообще остается в памяти дольше других впечатлений, – сказал Пепе. – Когда я думаю о своей жизни, мне прежде всего вспоминаются блюда, которые я ел. Я вырос в деревне в Кампании. Хотя жили мы небогато, зимой на столе всегда был горячий суп с фасолью, пастой и свиной голяшкой. Летом мы ели прошутто – папа сам коптил ветчину в погребе – и сочные дыни из собственного огорода. Помню медовый торт с миндалем, который nonna испекла на мой двенадцатый день рождения. А какие пиршества она устраивала по воскресеньям! Зажаренные над горячими углями красные сладкие перцы с телячьими scaloppine, весной – цветы цукини в нежнейшем кляре, а в холодную погоду – рагу из бычьих хвостов с сельдереем. Любовь и уют – вот что такое пища для моей семьи. Она делала каждый день особенным. В твоей семье, наверное, было так же?

Я могла бы сказать Пепе правду: мама бросила готовить много лет назад. Она предпочитала рестораны – чем шикарнее, тем лучше. Ей нравились хрустальные бокалы, белоснежные скатерти и предупредительные официанты, нравилось чувствовать себя частью всего этого великолепия. Она научилась готовить у матери, передала свои знания мне и постаралась поскорее их забыть. Но я боялась упасть в глазах Пепе и поэтому солгала:

– Да, точно так же.

– Синьор Ланца, конечно, вырос в Америке, но родители-то у него итальянцы, значит, и детство было таким же, как у нас с тобой, – продолжил Пепе. – Желание вкусно поесть у него в крови, а он день за днем идет против своей природы.

– Ты сказал, что произойдет катастрофа, – напомнила я.

– Так и будет. Нельзя вечно идти против природы. В конце концов голод охватит синьора Ланца с такой силой, что он больше не сможет его сдерживать.

– Но он же просто проходит курс похудения. Многие садятся на диету, когда хотят сбросить лишний вес.

– Ничего ты не понимаешь, Серафина. – Пепе серьезно посмотрел на меня. – Быть беде – помяни мое слово.

Я тут же забыла о странном предостережении Пепе – в тот день у меня и без того хватало забот. Но мне запомнились его слова о пище и рассказы о семье и разных блюдах из детства. При мысли об аппетитном запахе, исходящем от кастрюли на плите, внутри рождалось какое-то щемящее чувство, будто я упустила в жизни что-то важное. На разговоры о катастрофе я внимания не обратила – наверное, мне просто не хотелось об этом думать.

Два дня спустя синьор Ланца вернулся с работы раньше обычного. Он был явно не в духе – метался по вилле, громко хлопал дверями и звал Бетти.

– Да где же она наконец? – взревел Марио при виде меня. Лицо у него раскраснелось, на лбу выступил пот. – Где моя жена, черт побери?

– Синьора отдыхает. У нее болит голова, – робко ответила я.

Выходя из комнаты, Марио покачнулся и с такой силой ухватился за спинку стула, что костяшки пальцев побелели. Он и раньше, бывало, пропускал стаканчик-другой виски, чтобы снять напряжение после тяжелого дня. От выпитого голос Марио становился громче, а смех раскатистей, но в таком состоянии я видела его впервые. Желая выяснить, что стряслось, я на цыпочках последовала за ним.

Марио оставил дверь спальни приоткрытой, и я без труда слышала их разговор. Я замерла на месте, подавшись вперед и ловя каждое слово.

– Эти гады отменили съемки. Говорят, я слишком пьян, чтобы работать.

– Что? Кто говорит? – ошарашенно спросила Бетти, не успев еще толком опомниться со сна.

– Ну, этот идиот Ломбардо, например.

– Президент студии? – С Бетти сразу слетел весь сон. – Он ведь прислал тебе телеграмму, писал, что это будет величайший фильм с Марио Ланца, что для него большая честь работать с тобой! Как же так?

– А вот так. Он передумал. Еще и грозит подать на меня в суд за то, что я сорвал съемки его треклятой картины.

– Подать в суд?

– Ну, выпиваю я немного вина между дублями. А как иначе продержаться целый день?

– Значит, не надо было торчать у них на глазах! – Бетти повысила голос. – Почему ты не прятал выпивку?

– Да прятал я – переливал в бутылку из-под кока-колы. Все равно узнали. Кто-то настучал.

– Все из-за твоего пьянства! – кричала Бетти. – Все наши беды!

Она разразилась целым потоком брани – ничего подобного я в жизни не слышала. Раздался звук бьющегося стекла – какой-то предмет швырнули через всю комнату, а вслед ему еще один.

– Ты меня не любишь! – кричала Бетти. – Тебе на нас плевать! Как ты мог? Ты же все испортил!

– Я тут ни при чем! Это все Ломбардо!

– Что нам теперь делать? – рыдала она. – Пронюхают газетчики, люди узнают – и тут, и в Америке… это какой-то кошмар…

– Они все против меня, – хрипло произнес Марио. – Обычная история. Плетут интриги, строят козни. Может, Аллазио донесла, а может, и сам Роуланд.

– Ты должен заставить их передумать. Марио, ты должен!

– Чего ты от меня хочешь? Молить, чтобы меня взяли назад?

– Да… не знаю… ну, если сам не в силах, позвони Алу Тайтельбауму. Пусть с ними поговорит. Он ведь твой менеджер, в конце концов.

Марио ответил так тихо, что я не разобрала слов, даже приникнув к двери.

– Действительно, почему бы не выпить еще? – злобно ответила Бетти. – Да напейся хоть до смерти, только уйди с глаз моих!

Услышав звук шагов, я поспешно ретировалась и, юркнув в другую комнату, наблюдала, как Марио нетвердой походкой выходит из спальни Бетти, ослабляя галстук, и отправляется на поиски бутылки «Шивас Ригал». Не к такому Марио Ланца я привыкла, и столь резкая перемена меня потрясла. Его злость, жалость к себе, пьяный вид, крики Бетти – все это было неожиданно и мерзко. А если съемки действительно отменили, значит, неизвестно, какое будущее всех нас ждет.

Тут-то мне и вспомнились слова Пепе о катастрофе.