Накануне дня, когда Зак должен был явиться в суд – где Чарли собирался подавать новое ходатайство о запрете передачи информации и снова просить об изменении условий освобождения под залог, – Сьюзан сидела в машине на самом краю огромной парковки у торгового центра. Был обеденный перерыв, и на коленях у нее лежал в пакетике сэндвич с тунцом, который она приготовила себе утром. После некоторого сомнения Сьюзан взяла телефон и набрала номер.

– По какому вы вопросу? – спросил незнакомый женский голос.

Сьюзан чуть-чуть приоткрыла окно.

– Можно с ним просто поговорить? Я его давняя пациентка.

– Я должна открыть вашу карту, миссис Олсон. Когда вы в последний раз у него были?

– Господи боже мой, я не собираюсь к нему записываться!

– То есть у вас что-то экстренное?

– Мне нужно снотворное, – выпалила Сьюзан, зажмурившись, и прижала кулак ко лбу.

С тем же успехом она могла бы объявить всему городу, что мать Зака Олсона сидит на снотворном. Люди будут гадать, сколько лет она уже на таблетках. Скажут, мол, ничего удивительного, что она не знала, чем занимается ее сын.

– Это вы обсудите с врачом на приеме. Вам удобно подойти в следующий четверг в первой половине дня?

Сьюзан позвонила Бобу в офис, и Боб понимающе вздохнул.

– Эх, Сьюзи, правда ведь бесит? Звони другому врачу, говори, что болит горло, температура, помираешь вообще. Тебя сразу примут. Говори, что температура высокая. У взрослых такого не должно быть. А потом уже у врача объяснишь, в чем дело.

– То есть ты предлагаешь мне соврать?

– Я предлагаю тебе действовать прагматично.

К концу дня в распоряжении Сьюзан были две банки таблеток – успокоительное и снотворное. Чтобы купить их, она проехала через два соседних города, лишь бы в аптеке Ширли-Фоллс не узнали, что она принимает что-то подобное. Но когда пришло время проглотить пилюлю, Сьюзан вдруг представила, как погружается в черноту сна, будто в смерть, и снова набрала номер Бобби. Он выслушал ее страхи и предложил:

– Прими таблетку прямо сейчас. Поболтаем, пока тебе не захочется спать. Где Зак?

– У себя. Мы уже пожелали друг другу спокойной ночи.

– Ясно. Все будет хорошо. Парень завтра скажет то, что ему велит Чарли, пять минут, и вы оттуда уйдете. Так что успокойся, а я с тобой поговорю, пока не заснешь. Знаешь, что мы тут с Джимом решили? Мы вместе приедем на эту демонстрацию толерантности, и он выступит. Толкнет речь, как водится у политиков, мол, Иисус любит вас, все дела… Да шучу я, не станет он говорить про Иисуса! Ты себе это можешь вообразить? Перед ним будет вещать Дик Хартли, и все уснут со скуки – вот, Сьюзан, это лучше всякого снотворного, – а потом выйдет Джим и скажет: «Дики, ты молодчина!». В общем, потешит его самолюбие и постарается не сильно его затмевать, но все равно затмит, потому что не может иначе. Речь Джима будет лучше, чем у губернатора. Ты, кстати, знала, что губернатор туда собирается? Речь Джима будет вообще самой лучшей. Мы с ним убедимся, что с Заком все в порядке, и на машине уедем в Нью-Йорк. Ты приняла таблетку? Ее надо запить половиной стакана воды, чтоб она точно проскочила. Да, полстакана, не меньше. Так вот, тут выяснилось, что администрация города недовольна шумихой, которую подняли вокруг этого дела. Чарли сказал Джиму, что там уже начались внутренние распри – между полицией, муниципалитетом и духовенством. Звучит как песня – в му-ни-ци-па-литете совсем согласья нету… Короче, я это к чему, ты не волнуйся, Сьюз. Ты права, у либералов появилась благородная цель. И это для них полезно, особенно там у вас, в Мэне. Все равно что гимнастика. Вдох-выдох, три-четыре, мы благородны, очень благородны. Ну как ты, спать хочешь?

– Нет.

– Ничего. Не волнуйся. Хочешь, я тебе спою?

– Нет. Ты что, пьяный?

– Да вроде не похоже. Ладно, продолжаю травить байки?

И Сьюзан уснула под историю о том, как Джим в четвертом классе дежурил у школы регулировщиком, бросил в кого-то снежок и за это был лишен своего поста, а остальные регулировщики устроили забастовку, и директору пришлось восстановить Джима в правах, тогда-то он и понял всю силу профсоюзов…