Глава 21
На следующий день мне позвонил журналист, решивший раздуть из всей этой истории сенсацию. Особенно его интересовало, почему мне не удалось спасти Мейтленда.
– Я говорил с сестрой Дженкинс.
– Да?
– Она о вас очень высокого мнения, доктор Ричардсон. Считает, что вы герой или что-то вроде того.
– Ну, это преувеличение.
– Разве не вы покинули горящую больницу последним? Разве не пытались прийти на помощь доктору Мейтленду и пациенткам?
– Дверь в комнату сна заело. Должно быть, такой эффект на дерево оказал сильный жар. Я несколько раз пытался попасть внутрь, но не смог открыть дверь и вынужден был спасаться бегством. Ничего героического тут нет.
Поняв, что больше ничего рассказывать я не собираюсь, журналист поспешно закруглил разговор.
Отчего возник пожар, выяснить не удалось. Решили, что причина в неисправной проводке, – вариант самый правдоподобный и довольно предсказуемый. Мистер Хартли постоянно протирал лестницу каким-то средством собственного изобретения. Скорее всего, в этой сомнительной смеси содержались, кроме всего прочего, и легковоспламеняющиеся вещества.
В Восточной Англии я задерживаться не стал. Впрочем, причин для этого у меня и не было. Когда полиция меня допросила, я поехал в Борнмут и некоторое время жил у родителей, а потом начал готовиться к переезду в Лондон.
Случившаяся трагедия широко освещалась в прессе, несколько газет напечатали некролог. В своем мнении о личности Мейтленда пресса была единодушна. Его называли «талантливым оратором», говорили, что Мейтленд «опередил свое время», называли «самым выдающимся британским психиатром со времен Генри Модсли». Сэр Пол Меллинсон, с которым я работал в больнице Святого Георгия, писал о Мейтленде как об «идеальном коллеге» и «человеке поразительной целеустремленности». Он был «врагом предрассудков, выдающимся критиком теории психоанализа и выдающимся примером для будущих поколений».
На радио даже подготовили программу о Мейтленде. Шла она поздно вечером. Собрались видные гости, обсуждали его биографию и труды. Все выражали свое восхищение, кроме философа, критиковавшего Мейтленда за «грубый редукционизм». «Человеческая личность, – подрагивающим старческим голосом вещал он, – не сводится к законам химии». Про Уилдерхоуп никто не упоминал, хотя о терапии глубокого сна речь заходила несколько раз. Мейтленда хвалили за приверженность этому методу лечения.
То, что я работал у Мейтленда, шло мне только на пользу. Часть его известности распространилась и на меня. Некрологи сделали свое дело – когда я приходил на собеседования, меня встречали с большим уважением. Мне предложили место в больнице Ройал-Фри, и я согласился. Потом снял комнату в Дартмут-Парк. К счастью, новая квартирная хозяйка выгодно отличалась от моей прежней, из Кентиш-Таун. Общалась с местными художниками, ходила по дому в шелковом кимоно, курила черную черуту. А самое лучшее ее качество заключалось в том, что ей было совершенно все равно, когда я прихожу и когда ухожу.
Вскоре после Пасхи я получил письмо от Джейн. Она навела справки и узнала, где я. Джейн написала всего несколько строк. Утверждала, что думает обо мне и хочет поговорить.
«Давай встретимся. Я теперь работаю в больнице Юниверсити-колледж. Может, где-нибудь поблизости?»
Я не ответил. Просто скомкал письмо и выбросил.
Я убедил себя, что наши отношения кончены раз и навсегда и Джейн меня больше не интересует. И все же воскресными вечерами прогуливался по Хэмпстеду и смотрел на окна домов, вспоминая свои фантазии о нашей будущей совместной жизни. Гадал, как бы все у нас могло сложиться.
В те дни я вообще думал о многом, и не только о Джейн.
В ту страшную Рождественскую ночь, когда мы с Чепменом стояли на лестничной площадке Уилдерхоупа, он застыл, уставился в темноту в дальнем конце коридора и произнес: «Оно идет». Слово «оно» подразумевает что-то неизвестное и оттого пугающее. Но в психоанализе словом «оно» называют бессознательное. Фрейд описывает его как скрытый хаос, примитивную часть мышления, полную инстинктивных потребностей, которые жаждут удовлетворения. Выходит, в словах Чепмена был двойной смысл, и я его уловил, просто тогда задумываться над этим не было времени.
Я прочел бумаги о пациентках комнаты сна всего один раз, но отчетливо помнил каждую подробность. Не нужно быть гением, чтобы заметить: истории этих женщин перекликаются с действиями полтергейста. Например, кража обручальных колец, поджоги. К тому же у женщин из комнаты сна не нашла удовлетворения самая главная женская потребность – стать матерью. У одной забрали новорожденного младенца, другой прервали беременность, у третьей случился выкидыш. Другие демонстрировали проявления материнского инстинкта. Мариан Пауэлл заботилась о тряпичной кукле, «маленькой Мариан», а Элизабет Мейсон страстно мечтала о семье.
В длительном сне разумы объединились, и результатом стало появление полтергейста, с помощью которого находили выход их желания, вырвавшиеся из бессознательного.
Желали ли пациентки убить Мейтленда? Скорее всего, нет. Все, что они делали, было ненамеренным. Ведь бессознательное иррационально, оно не строит планов, не думает о последствиях.
А способности Мариан Пауэлл? Ее ведь даже проверяли. Что, если в этом союзе они только усилились? Неужели это она порождала энергии достаточной силы, чтобы поднимать в воздух книги, хлопать дверьми, сорвать смирительную рубашку и, наконец, не пустить меня в комнату сна? Все это были только предположения, но они многое объясняли.
Я задавал себе разные вопросы, но особенно меня тревожил один: чем на самом деле Мейтленд занимался в Уилдерхоупе? От наивной идеи о том, что он просто разрабатывал новые методы лечения, я давно отказался. Конечно, у меня были кое-какие предположения, но ничем подкрепить их я не мог, доказательства отсутствовали. Возможно, я бы еще долго тратил все свободное время на раздумья, если бы в дымном пабе Сохо не столкнулся – в буквальном смысле слова – со своей бывшей девушкой Шейлой.
– Джеймс? – воскликнула она, вытирая руку о юбку.
Врезавшись друг в друга, мы оба расплескали свои напитки.
– Шейла!
– Вот это сюрприз!
Шейла привстала на цыпочки и поцеловала меня в губы. Пьяная компания в углу радостно заулюлюкала.
– Не обращай внимания, – сказала Шейла и спросила, что я делаю в Лондоне.
Я вкратце рассказал о том, что случилось в Уилдерхоупе (избегая упоминаний о полтергейсте), и объяснил, что после пожара больница прекратила существование.
Шейле история была знакома.
– Кажется, в газете читала. Так, значит, это была твоя больница. Вот ужас! Там ведь люди погибли, да?
– Шесть пациенток и главный врач.
– А из-за чего пожар случился?
– Короткое замыкание. – Я не хотел говорить об Уилдерхоупе и рад был сменить тему. – А у тебя как дела? Чем занимаешься?
Шейла вытянула руку, и на пальце блеснуло бриллиантовое кольцо.
– Я помолвлена.
– Быстро ты. И кто этот счастливчик?
– Его зовут Найджел. Найджел Ривз. Выпускает юмористические программы на радио. В прошлом году несколько выпусков «Гуннов» режиссировал. – Шейла скромно умолкла, но потом все-таки не выдержала: – Во вторник ходили на прием, и я там с самим Питером Селлерсом познакомилась.
– Значит, весело было?
– Еще как.
– И где ты с этим Найджелом познакомилась, на Би-би-си?
– Нет. Представляешь, в джаз-клубе! А ведь у нас отделы на одном этаже находятся. Бывает же такое! Найджел молодец, все время новые таланты ищет.
Наши жизни не могли бы различаться больше, даже если бы мы нарочно решили ни в чем не походить друг на друга. Вспомнил, как Шейла запрыгнула в автобус на Черинг-Кросс-Роуд и помахала мне через окно. Казалось, мы расстались уже давным-давно.
– Ты, должно быть, очень счастлива, – произнес я.
– Не то слово. – Шейла улыбнулась и вопросительно посмотрела на меня: – А ты как? Встретил кого-нибудь?
– Вообще-то нет. Был у меня роман с медсестрой в Уилдерхоупе, но ничего не получилось. Сама знаешь, как это бывает.
Мое признание вызвало у Шейлы глубокую жалость, даже слишком глубокую. Настаивала, что я «просто обязан» познакомиться с ее подругой, которая тоже одинока. Шейла была убеждена, что эта девушка мне понравится. Мало-помалу она уговорила меня на совместный ужин. Вечер вчетвером – Шейла с Найджелом, ее подруга и я.
– А ты уверена, что это удобно? – спросил я Шейлу. – Чтобы мы с твоим женихом сидели за одним столом…
Шейла рассмеялась:
– На этот счет даже не беспокойся. Я объясню Найджелу, кто ты такой, и он будет не против. Найджел у меня не ревнивый.
Судя по всему, они были идеальной парой.
Через неделю я приехал в дом Найджела в Кенсингтоне. Он был лет на десять старше Шейлы и явно имел какие-то дополнительные средства к существованию, кроме работы на радио. Одет Найлджел был просто, в удобную, свободную одежду, у него были желтые пальцы заядлого курильщика, а еще он мог выпить очень много вина, не выказывая ни малейших признаков опьянения. Когда я вошел в гостиную, навстречу мне шагнула рыжеволосая подруга Шейлы, То́ска Саммерфилд. Разговор начался с вопроса о ее, мягко говоря, необычном имени. Оказалось, То́ска была зачата, когда ее родители ездили в свадебное путешествие в Милан, сразу после похода в оперу.
Вечер оказался весьма приятным. Найджел Ривз был радушным хозяином, и с То́ской мы чудесно поладили. Она была приятная, общительная девушка – разве что немного болтливая. Работала То́ска в издательстве и мечтала стать писательницей. Мы обменялись телефонами и вскоре начали встречаться. С Шейлой и Найджелом я теперь, соответственно, тоже виделся часто. Некоторое время мы с То́ской постоянно посещали мероприятия, где все приглашенные работали или на радио, или в газетах.
На одном из таких приемов я познакомился с журналистом по имени Леонард Гримвуд. Он был марксистом и писал обличительную книгу о современной Америке. Как только он узнал, что я психиатр, сразу завел разговор про ЦРУ.
– Есть основания полагать, что они разрабатывают способ стирать воспоминания, и некоторые видные медики им помогают. Это все, конечно, страшная тайна, но вы удивитесь, как плохо эти ребята умеют хранить секреты. – Гримвуд заметил, что у него потухла трубка, и снова стал ее раскуривать. – Бывали в Америке?
– Нет, – ответил я.
– Вся американская культура полна идей контроля над человеком, промывки мозгов. Это все из-за рекламщиков. Всю нацию в параноиков превратили.
Мейтленд считал, что наркоз и электрошоковая терапия помогут избавиться от неприятных воспоминаний. Я вспомнил, как листал папку Мариан Пауэлл – бумага из ЦРУ с печатями и написанными от руки комментариями.
– Вы, случайно, не слышали про доктора Вальтера Розенберга? – спросил я.
Гримвуд удивился.
– Слышал. Он в Нью-Йорке работает. Вы что, его знаете?
– Встречались один раз.
– Сомнительный типчик. После его так называемого лечения у пациентов из памяти все подряд выпадает. А денег у этого Розенберга сколько! Спрашивается, откуда? Есть у меня знакомые адвокаты в Квинсе – молодые турки, трудностей не боятся. Специализируются на гражданских правах, теперь вот за психиатрию взялись. Пытались собрать на Розенберга компромат, хотели в халатности обвинить, но пока дело с места не сдвинулось.
Гримвуд многозначительно прищурился, давая понять, что кто-то пытается замолчать эту историю. Выдохнул облако дыма и посмотрел на меня сквозь густое коричневатое облако.
– А про Мейтленда слышали? – спросил я. – Доктора Хью Мейтленда?
– Конечно, слышал. Он, кажется, недавно умер.
– Да. Я с ним работал.
– Мои соболезнования.
– Мы были не слишком дружны. Зато с Розенбергом у Мейтленда было давнее знакомство. Он один раз приезжал к Мейтленду в больницу.
– Но Мейтленд британец.
– И что с того?
– А у меня книга про Америку.
