Законы природы
Убедившись, что монголы ушли в степь, мы на время свернули с большой дороги, нужно было немного прийти в себя, подвести кое-какие итоги и решить, что и как делать дальше.
То есть что делать, и без размышлений ясно – наша задача не пустить монголов обратно на Русь и по возможности бить их повсюду. Оставалось придумать, как это сделать и где, что тоже немаловажно. Собственно, и здесь у нас выбора тоже не было, мы прекрасно понимали, что выйти за Батыем в степь просто не можем, будем окружены и перебиты через пару дней, оставалось держаться от них на расстоянии, пробираясь по краю леса.
Лес вокруг стоял замечательный, и ему совершенно наплевать на наши проблемы… А утро было изумительное, такое, от которого хочется не просто жить, а кричать от восторга! Солнце, едва выглянув из-за кромки леса, брызнуло во все стороны, осветив, кажется, не только каждую травинку, каждый листик, но и то, что пряталось под листиком, заиграло на воде, покрывшейся легкой рябью из-за ветерка. Но и ветерок тоже был ласковым и теплым, словно природа стремилась заставить людей забыть о пережитом зимой ужасе.
Забыть не удавалось, но и не замечать великолепия всего живущего вокруг тоже грех, причем великий. Я оказалась на берегу лесного озерца на рассвете в одиночестве не случайно. Очень хотелось нормально искупаться, поплавать, ощущая радость от движения в воде. Это мне не удавалось, потому как девка, ходить купаться вместе со всеми нельзя, а ждать, пока я буду резвиться в воде, дружина не могла. Приходилось, удалившись от остальных, быстренько-быстренько окунаться и спешить обратно.
А тут мы, убедившись, что монголы далеко, решили встать на несколько дней. Погода способствовала, озер и речек вокруг немало, я сразу дала понять, что вот это мое, чтобы сюда не совались, и вот теперь пришла, чтобы отвести душу. Сопровождала меня только верная Слава, если захочет, то потом может тоже искупаться. Но Слава не хотела, она спокойно щипала травку на берегу, кося взглядом в мою сторону.
– Э, не подглядывай! – погрозила я ей. Лошадь фыркнула и отвернулась, всем своим видом демонстрируя, что моя обнаженка лично ей до лампочки.
Вода была теплой, как парное молоко, хотя и на воздухе тоже не прохладно. Один минус – дно не песчаное, а травянистое: и входить, и выбираться неприятно. Поэтому я постаралась поскорее проскочить мелкоту и забраться поглубже. Хорошо… Глянула на всходящее солнышко, чтобы потом понять, как долго я бултыхаюсь, не то станут искать.
Плавала действительно довольно долго, но когда собралась выходить, вдруг увидела на берегу Кирея. Этот парень давно, как говорилось в водевилях, «делал мне пассы», то есть попросту завлекал. Получил отпор, но принял его за простое кокетство и следил неотступно. Вот черт! Только его не хватало. Я крикнула из воды:
– Ну, чего встал? Иди отсюда!
Но парень не двинулся с места. Он что, полный дурак?!
– Кирей, иди отсюда, мне выйти надо и одеться.
На что он надеется, что я, выбравшись из воды, сигану ему на шею и примусь ублажать взыгравшую плоть? Видя, что от моих увещеваний толку мало, я вдруг крикнула Славе:
– Слава, ну-ка, позови Вятича.
Кобыла мотнула головой и направилась в лес, точно выполняя мою просьбу. Я обомлела сама, неужели она поняла? Забеспокоился и Кирей:
– Ладно, выходи, я уйду.
– Сначала ты уйди, потом я выйду. Слава, проследи, чтобы он ушел.
Умница Слава зорко наблюдала за тем, как исчезает за деревьями парень. Я быстро выбралась из воды, поспешно оделась и подошла к кобыле:
– Ты у меня умница. Как ты думаешь, мне говорить Вятичу о том, что произошло?
Слава кивнула головой. Но мне совсем не хотелось признаваться в том, что пришлось сидеть в воде, ожидая ухода парня.
– Может, простим?
Слава замотала головой, то ли отгоняя привязавшуюся муху, то ли отвечая на мой вопрос.
Я ничего не стала говорить Вятичу, все еще размышляя, но он как-то узнал сам.
– Настя, к тебе Кирей приставал?
Вот какое наказание иметь друга-ведуна, все-то он про тебя знает, ничего не скроешь. А если бы я вдруг решила заняться с глупым Киреем сексом?
– Не приставал, просто пытался подглядеть, когда купалась. А ты откуда узнал?
– Сорока на хвосте принесла.
– Ладно, я больше не буду ходить купаться…
– Глупости.
Вятич разобрался с Киреем по-своему. Когда парень оказался рядом, он вдруг словно прислушался к моей кобыле. Слава подыграла, она потянулась мордой к уху Вятича, перебирая губами, будто нашептывая что-то. Сам сотник при этом подозрительно поглядывал то на Кирея, то на меня.
– Да что ты говоришь? Этот? За Настей? Ну-ну…
– Чего это она? – забеспокоился парень.
– Она говорит, что ты ходил на озеро подглядывать за Настей, когда та купалась.
В дружине с первого дня установился негласный закон: я для всех сестра и воевода, смотреть на меня как-то иначе не полагалось. А уж подглядывать вообще было серьезнейшим нарушением. Привлеченные словами Вятича, вокруг начали собираться дружинники. Кирей покрылся краской, но пытался «держать марку», однако с каждым словом сотника это получалось все хуже.
– И чего говоришь, пришлось его прогонять?
Слава закивала головой. Вот тут я, кажется, поверила, что Слава умеет говорить (или Вятич знает лошадиный язык кроме волчьего?). Остальные тоже поверили и Вятичу, и в то, что с ним разговаривают животные.
Кирей не вынес всеобщего молчания и вопросительных взглядов:
– Не больно-то и нужно! Сам уйду!
Его никто не прогонял, даже слова не сказали, но парень вдруг завелся:
– Чего это под девкой ходить, точно опытных дружинников нет!
Я тоже вспыхнула:
– А я тебя и не держу! Кто еще считает зазорным под началом девки воевать?!
Дружина притихла, а Вятич внимательно и изучающе смотрел на меня. К вставшему в стороне Кирею присоединились еще трое, потом, подумав, подошел воин постарше.
– Я не просила, сами выбрали! Но те, кто останется, должны забыть, что их в бой поведет девка! И не только в бой, забыть о том, что я не такая, как вы.
– Э, нет… – Вятич шагнул вперед. – Помнить, что ты не такая, нужно обязательно, только не как Кирей. Ты сестра наша, а сестру беречь и от других, и от себя надо. Кто останется, должен про это помнить.
Из дружины ушли полтора десятка человек, это была потеря. Только трое, как Кирей, из-за несогласия с моим руководством, остальные просто решили вернуться пока по домам, а там как бог даст. Я их понимала: что впереди – неизвестно, заплатить за службу я не смогу, сама голая, как ощипанная курица, что с меня взять? А впереди зима…
Зато в тех, кто остался, можно быть уверенным на все сто. Однако уход парней заставил меня задуматься о том, как жить дальше, ведь пока у нас еще были запасы, а потом? Ни денег, ни запасов. Дружину на что-то надо содержать, не грабить же и без того ограбленные деревни и города? Вот так, воевода, думай, а не только мечом размахивай.
Еще меня обидело едкое замечание одного из уходивших парней, что я даже лук натянуть не могу, какой из меня воевода? Это была правда, мечом и саблей рубилась я прилично, повести в атаку могла, а вот силы в руках, чтобы натянуть тугую тетиву боевого лука, не имела. Позор да и только!
Вятич, выслушав мои соображения по поводу и без, кивнул головой:
– Правильно мыслишь. Деньги раздобудем, а вот с луком тебе придется самой. Тренируй руки, другого не дано.
С этого дня лук стал моим постоянным спутником, я часами тренировала руки и глаза. Постепенно и тетива стала натягиваться, и стрелы лететь не в траву за деревом, а в его кору.
Но долго отдыхать в лесу мы не могли, зная, что монголы движутся по степи, уходя к Дону, мы тоже отправились на юго-восток, только лесом. У дружинников теплилась надежда, что Батый решил уйти совсем, ведь монголы отходили туда, откуда пришли. И только мы с Вятичем знали, что это всего лишь отдых, что предстоит второй его поход, который приведет Батыя аж в Венгрию и на Адриатику. Но как объяснишь это остальным?
Пока дружина вопросов не задавала, а злости у всех было через край – мы шли разоренными зимой местами.
Только теперь я поняла, что ничего о самом нашествии не знала и разорения по-настоящему не видела. Честное слово, если увидела бы вот такое раньше, не сумела бы усидеть за стенами Козельска, добралась бы до Батыя вплавь, как Петеря, и загрызла его просто зубами. И никакие стрелы меня бы не взяли, и от его шеи не оторвали, хотя он тоже наверняка вонючий.
После уничтоженной Рязани у меня была хорошая возможность поквитаться в дружине у Евпатия Коловрата, потом все как-то улеглось. А теперь вот снова захлестнула ненависть.
Вятич постоянно осаждал: голова должна быть холодной. Просто выйти биться, чтобы погибнуть, бессмысленно. Наша заслуга в Козельске, что мы не погубили жителей вопреки всем летописям, а сумели их спасти и при этом убить столько ордынцев, что Батый действительно должен назвать Козельск «Злым городом».
– Понимаешь, выйди мы против них в чисто поле все, все бы и полегли. Или останься в осажденном городе, результат был бы тот же. А так и мы целы, и ордынцы убиты.
Умом я понимала, но кулаки сами сжимались в бешенстве. Конечно, хорошо, что в Козельске так мало погибших, хорошо, что летописи ошибаются и даже маленький князь Васька остался жив. (Интересно, куда он потом делся со своей мамашей-княгиней?)
Уже прошло полгода после нападения монголов, но многие сожженные деревни и небольшие города так и не встали. То и дело нам попадались пепелища, усеянные белыми костями. Сами трупы расклевали вороны, чем только можно поживилась разная живность, но люди не вернулись в деревню, и кости оставались незахороненными, а почерневшие от пожара печные трубы так и торчали среди начавшей подниматься травы.
Вообще мы поразились, насколько быстро все затягивало травой и даже кустарником, словно растительность чувствовала заброшенность места. Кто-то даже вздохнул:
– Ты глянь, одну весну не ходили, а уже все заросло. Если нас не станет, через десяток лет и места не найдешь…
В каждой такой деревне мы останавливались, собирали кости, складывали их в общую могилу и ставили над ней крест, даже не зная названия самой деревни.
В других селениях оказывалось всего несколько жителей, которые подумывали о том, чтобы уйти в более оживленные места на севере, куда либо не дотянулась орда, либо не слишком разорила. Хотелось сказать, что «не слишком» нет нигде, а неразоренными остались только земли по ту сторону Волги и у Новгорода. Ну, еще, конечно, Смоленск и южные княжества. Но их очередь еще придет, если не сумеем удержать Батыя, то и Чернигов, и Киев, и Галич погибнут в пожарах. А как его удержишь, если у него сотня тысяч хорошо вооруженных и обученных воинов, а у нас и полутысячи не наберется? Оставалось только убить самого Батыя, что я намеревалась сделать, как только его удастся выманить из степей к себе поближе.
Однажды в деревне нам пожаловались на волков, одолевших местных жителей, мол, никакой управы нет на этих серых хищников. Вятич стал расспрашивать и выяснил, что деревенские практически извели соседний лес, то и дело пуская пал для расчистки новых полей.
– А чего же не используете старые?
– Дык… – Староста почесал пятерней затылок. – Они же заросли и урожай дают малый…
– Навозу побольше.
– Навозу… Проще с пала золы набрать, хорошо родит после пала-то.
– Живность же вывели вместе с лесом.
– Ну, вывели, так у нас охотников раз-два и обчелся, мы больше овец пасем.
– Вот волки на них и охотятся.
– И чего теперь?
– А ничего. Вы косуль да оленей вывели, на кого волкам охотиться? Остаются ваши овцы.
– Не-е… Оленей вывели и волков выведем.
В ответ сотник только пожал плечами, словно перед ним стояло неразумное дитя, а не мужик косая сажень в плечах и с пудовыми кулачищами.
Каждый остался при своем мнении.
Вечером, когда уже устроились спать, я завела разговор о волках, мол, что действительно делать деревенским, не отказываться же от полей или овец? А серые хищники разбойничают всюду…
– Настя, а что ты знаешь о волках? Ну, кроме того, что они серые хищники?
– А разве нет?
– Хищник и хищение одного корня. Волк не похищал бы овец у человека, если бы тот не вторгся в его владения.
– Но он же убивает не только овец!
– Конечно. Знаешь, есть такая легенда… На земле было много оленей и совсем не было волков. Они спокойно паслись, жирели и множились. Их стало так много, что травы уже не хватало, как и просто места для пастбищ. Олени стали вымирать, и когда их падеж превратился в бедствие, потому что трупами погибших животных уже заполнилась земля, люди обратились к богам с просьбой что-то сделать. И боги создали волков… Наивно, но по сути верно. Волки истребили прежде всего больных и слабых, и олени снова стали крепкими и сильными. Объяснять надо?
– Нет, я помню: волк – санитар леса. Я понимаю, что это сильный и хитрый зверь, но я его боюсь.
– Только потому, что не знаешь его правил поведения. Волк не хитрый, он умный и честный. Это человек человеку волк, а волк к волку милосерден. Ты знаешь, что волк никогда не добьет поверженного сородича-противника? А еще, что они однолюбы? Волк выбирает подругу единожды и не станет путаться с другими. И волчица в случае гибели своего супруга остается вдовой до конца своей жизни. Этого нет, например, у царя зверей, не говоря уже о человеке. Может, потому «царь природы» выбрал в «цари зверей» не волка, а себе подобного в зверином царстве.
– Но лев сильнее волка!
– Ну и что? А слон сильнее льва, и носорог с бегемотом тоже…
Такие беседы бывали частыми, Вятич осторожно знакомил меня с тем миром, в котором жил сам.
Однажды я вдруг поинтересовалась:
– Вятич – это прозвище? А как тебя зовут?
– Ты имеешь в виду крестильное имя? Крестили меня когда-то Андреем. Но я раскрещен, иначе нельзя. А Вятич – родовое имя.
– Ты волхв?
– Нет! Волхв – это посредник. Посредник между людьми и Высшими силами Природы, признанный этими силами. Мне нет необходимости быть посредником, меня никто не просит об этом.
– А Ворон был волхвом?
– Ворон – да, у него были те, кто нуждался в его посредничестве.
– Например, Анея?
– И Анея тоже, хотя она сама волховица.
– Куда они все делись? Погибли?
– Думаю, нет, скорее, ушли, когда Анея отправляла всех из Козельска и округи подальше от Батыевых войск.
Монголы рассредоточились по половецким степям, против чего мы не возражали, но часть из них упорно держалась в опасной близости от границы русских княжеств, вернее, попросту в их границах. Жители деревень привычно снялись с места и убрались подальше на север, тем более там было много пустующих теперь селений. Но это не спасало положения. Требовалось отогнать проклятых подальше.
Как это сделать? Нападать почти в степи очень трудно, любые массированные передвижения видно издали, нападать серьезно сложно, а мелкими наскоками этих не испугаешь…
Вятич с дружинниками занимались немного странным делом, одни нарезали толстые трубки из тростника, а другие… ловили слепней. Такими трубками пользовались для плавания под водой. Куда это собрался сотник со своими людьми? Вроде татары в воду не суются… А насекомые зачем?
Кое-что стало ясно, когда, нарезав по несколько трубок, серьезные люди вдруг принялись плеваться через них, стараясь попасть в нарисованную на дереве мишень из разных положений, в основном лежа, и отходя как можно дальше.
Я едва не расхохоталась, увидев такую картину. Не удалось зимой шапками закидать, так надеются летом заплевать? Вятич, наблюдая, как я веселюсь, почти разочарованно протянул:
– Э-эх… дурища и есть дурища…
Смеяться я перестала быстро, когда увидела, что в ход пошли те самые чертовы слепни, которых помощники сотника собирали с несчастных лошадей, заметно облегчая кобылам жизнь. И все равно я не понимала.
– Вятич, ну правда, что за шутки? Вряд ли монголы так боятся слепней, чтобы бежать опрометью, если укусит…
Тот согласно кивнул:
– Не боятся, это нам и нужно. Укус слепня не вызовет никакого беспокойства, сбросят, и все. А если в нем яд?
– Ты собираешься кормить слепней цианистым калием? Ну, ядом?
Сотник не удивился новому термину, но головой покачал:
– Кормить необязательно, достаточно проткнуть его отравленной иглой перед самым плевком, и слепень понесет яд тому, на кого попадет.
– А… яд?
– Яд есть, и не один – разные, для каждого случая свой.
– Для какого, например?
– Для дозорных свой, там нужна тихая смерть, для тех, кто охраняет костры тоже, а вот для лошадей есть разные виды – парализующий и приводящий в бешенство.
– А если слепень куснет не того, вот возьмет и не станет кусать монгола, наоборот, полетит в нашу сторону?
– Интересно, как долго сможет прожить слепень, проткнутый чем-то?
– Недолго…
– Вполне хватит, только чтобы цапнуть первого, кто попадется. А если и не цапнет, то опасений не вызовет.
– Так вас и пустили к ставке!
Вятич расхохотался:
– А я туда и не собираюсь! Я в отличие от тебя не помешан на убийстве Батыя и использовать трубки собираюсь на дозорных и тех, кто с краю. Пока хватит.
Вятич с парнями занимались какой-то гадостью, они ободрали шкуру убитой монгольской лошади и, не выделывая, примеряли на себя. Фу… Немного пораскинув мозгами, я сообразила, что это перебьет их собственный запах лучше любого дезодоранта. Да уж, у степняков лошади хитрые, заразы! Они не только кусаются и лягаются, но и научены чуять чужих и поднимать тревогу, никаких собак не нужно.
Из нашего стана в сторону монгольского отправилась странная процессия – несколько человек несли на себе лошадиные шкуры. Смотрелось дико, но за последнее время я привыкла ко всему и уже ничему не удивлялась.
На землю опустилась летняя ночь. Тихая, звездная, благостная, с треском цикад, легким ветерком, запахом трав… Для монголов она была просто райской, пахло уже степью, а не лесом или болотами, ветви деревьев не загораживали небо, глаз не натыкался на стену деревьев. Нет, они, конечно, были, и кустарника много, особенно у воды, но не сплошь же вокруг. Словом, почти как дома…
Пофыркивали и прядали ушами лошади, отгоняя приставучих насекомых, но даже оводы и слепни не настолько доставали, чтобы беспокоиться.
Стан спал, только сидели у костров дозорные, следя, чтобы те не погасли, и вслушиваясь в ночную тишину. Где-то в лесу ухнул филин, пролетела, заинтересовавшись светом, сова, скользнула почти бесшумно, и нет ее. Шуршали мыши, возился кто-то в кустах, то ли удирая, чтобы не стать добычей хищника, то ли, наоборот, завершая охоту.
Наступил час между совой и вороной, когда ночная хищница уже устраивается на суку до следующего вечера, а дневная еще не подала голос. Ночь наиболее темна перед рассветом, но в это же время немного смелеют все, кто сидел, забившись глубоко в норки. Потому тихий шорох не особенно пугал дозорных.
У двух крайних костров, подле которых пасся большой табун, четыре сидящих на корточках охранника, отбывавших свое время, даже не пошевелились, все так же неподвижно взирая на пламя… Если бы кто-то понаблюдал за ними со стороны, то удивился бы такой выдержке – сидеть в одной позе так долго! Но наблюдать некому, те, кто был виновен в неподвижности охраны, уже давно уползли, а остальные спали.
Некому обратить внимание и на то, что незадолго до этого каждый из четырех охранников хлопнул себя по шее, то ли отгоняя, то ли убивая надоедливых насекомых. Да и сами бедолаги тоже на это не отреагировали…
Один из спавших монголов поднялся то ли попить, то ли, наоборот, отлить и вдруг в ужасе замер, потому что сидевший на корточках охранник явно заснул и вдруг… свалился прямо в костер! Подскочив к бедолаге, товарищ попробовал помочь ему выбраться из пламени, прекрасно понимая, что грозит всему десятку за такой проступок. Каков же был его ужас, когда монгол понял, что дозорный мертв!
С опаской оглянувшись вокруг – не видят ли, что произошло, – воин потерял сон окончательно. От его вопля дрема слетела и с остальных тоже. Мгновенно весь стан поднялся на ноги. Оказалось, что четыре охранника у ближайших к кустам костров (по два на каждый) мертвы, причем никаких ран от стрел, колотых или режущих ни у кого не было, просто умерли – и все!
Но еще страшнее стало, когда обнаружилось, что мертвы и с десяток лошадей, тоже нераненых и незаколотых!
Паника, охватившая стан, продолжалась до середины дня, пока не приняли решение срочно уйти от проклятого места, потому что там, видно, какая-то зараза.
Зараза преследовала монголов несколько дней. Находившиеся ближе к лесным зарослям умирали вдруг, не будучи раненными. Страшно, что во множестве гибли лошади. Они либо оказывались неспособными двигаться дальше, либо бесились. Темник запретил использовать конину погибших в пищу, чтобы не заболеть и самим, и сдирать кожу тоже. Это страшная потеря, ведь конь для монгола главный кормилец и поставщик всего жизненно важного. Больше добыть можно только саблей и луком со стрелами, но даже с самой острой саблей монгол без коня не монгол.
Только откочевав подальше от полосы перелесков, совсем в степь, монголы немного успокоились, зараза, кажется, отстала. Зато там было недостаточно воды, трава быстро высохла, посерела и легко загоралась от любой искры. Иногда казалось, что и без нее… Их снова преследовали волки, по ночам лошадей будоражил волчий вой.
Монголы маялись, а Вятич с товарищами отсыпались днем после очередной ночной «охоты». Они побили очень много лошадей, ведь укус слепня или овода для лошади вполне привычное дело и подозрений не вызывал, а отчего уже потом она вдруг слабела и падала или, наоборот, вдруг бесилась – не понимал никто…
Дважды отраву удалось закинуть… в котлы над кострами, тогда основательно потравилось немало монгольских воинов, не до смерти, конечно, но животами маялись классно…
Партизанская война продолжалась, но этого было мало. Монголы жировали на степных просторах, явно намереваясь осенью снова двинуться в поход. Куда? А что, если на Чернигов? Я вспомнила, что туда они пойдут осенью следующего года, а до этого так и будут в половецких степях. Но сидеть и просто ждать, даже тренируясь целыми днями, невыносимо. Как же напомнить им о неминуемом возмездии? И, главное, как его свершить? Просто выйти в степь и обнаружить себя? Во-первых, поймут, сколько нас, во-вторых, и до леса добраться не успеем, перебьют стрелами издали. Это в лесах мы были хозяевами положения, в степи – они, и с этим приходилось считаться. Сколько ни ломали голову над тем, как снова заманить хотя бы часть монголов в лес, ничего на ум не приходило.
Но монголы монголами, а жизнь продолжалась. И в этой жизни нужно было есть, пить, спать, мыться, наконец… Для моих ратников в этом проблемы не было, все же тепло, пока купаться можно в реках и озерах.
Вечер был исключительный, парни в протоке наловили рыбы и пристроили часть вариться, а часть запекаться в углях. Вятич, видно, решил искупаться, верно, в такой воде грех не поплавать вдоволь. Сети уже вытащили, рыбу не распугаешь…
Я сидела на берегу и запасалась на всю оставшуюся жизнь воздухом, он был такой классный! Напоенный одновременно травами, лесом и озером… Кажется, даже густой, хоть ножом режь и в котомку про запас складывай.
Прикидываясь, что ничего не вижу, я тихонько косила глазом на сотника. Мощный торс, сильные руки… качкам до него далеко. И красивый… Вот какой у меня наставник.
Вятича не обманешь, бросив рубаху рядом со мной на куст, он усмехнулся:
– Не подглядывать!
– Очень нужно!
Я вообще прикрыла глаза и только слушала, как он разбежался и сиганул подальше в озеро. Озерцо хорошее, оно проточное, вода чистая, дно песчаное. Я с завистью слушала, как плещется сотник, самой нельзя, даже если влезть в воду в штанах и рубахе, то мокрая ткань облепит так, что никакой обнаженки не нужно. А другого озера здесь нет.
И вдруг совсем рядом раздался крик Тереши:
– Водяной!
– Где?! – вскинулась я.
– Сотника крутит! – парень с мечом в руках ринулся в воду к купавшемуся Вятичу.
И тут я поняла – Вятич крутится в воде и орет, потому что его схватил Водяной!
С воплем «Держись!» мы вдвоем махали саженками к сотнику. Я опередила, все же у парня в руках меч и он греб одной рукой.
Вятич изумленно застыл с открытым ртом:
– Вы чего?
Мы тоже обалдели, Тереша растерянно протянул:
– Я думал, тебя Водяной крутит… Орешь и плещешься… Тьфу ты!
Обиженный Тереша повернул к берегу. И только тут я сообразила, что орал Вятич от восторга, а я в воде, и выходить придется на виду у всех совершенно мокрой.
– А ты чего подумала, тоже про Водяного?
– Конечно.
Я отчаянно пыталась придумать, как выбираться из воды в мокром виде.
– И как ты с ним справляться собиралась, кулаками?
– Ничего смешного, вопишь тут…
Я поплыла к берегу, не сидеть же с Вятичем в воде. Он опередил, зычный крик заставил оглянуться всех ратников на берегу:
– А ну отвернулись!
Парни, подчинившись команде, дружно сделали вид, что у них дела где угодно, только не там, где я буду выходить из воды. Я не сомневалась, что будут подглядывать, но не таращиться откровенно, и то хорошо.
На берегу Вятич закутал меня попоной и потащил подальше, подхватив с куста свою сухую рубаху. Там, загороженная попоной, я выбралась из своей мокрой одежды и натянула предложенную сотником. Ноги, конечно, оставались голыми, но хоть ягодицы прикрыты.
Вятич критически оглядел меня в таком наряде и вдруг протянул попону:
– Оберни вокруг.
Он был прав, рубаха до колен не доходила и сесть или наклониться в такой будет просто неприлично.
– Воительница… На Водяного с кулаками. Но за то, что пыталась спасти, – спасибо.
– Не за что, – буркнула я, пробираясь обратно на берег.
Парни уже наварили ухи и звали к костру ужинать.
Рукава рубахи Вятича, конечно, были слишком длинными для меня и широкими, их пришлось закатать. Я то и дело ловила осторожные взгляды своих парней, которые те бросали на мои голые до локтей руки. Да, трудно им без девок… А мне без мужчины? Тоже трудно, за все время пребывания тут я всего дважды спала с князем Романом.
Я постаралась отогнать мысль о Романе, не к месту и не вовремя.
Уха была, конечно, вкусной и очень сытной, но как же в ней не хватало картошки! Что за уха без картошечки? Все равно что… я так и не придумала, с чем сравнить. Картошка есть картошка, ее никакие крупы и травки не заменят.
Пока ужинали, ночь совсем вступила в свои права. Плеснула почему-то не ушедшая на покой рыба, противно зудели комары, чуть всхрапывали лошади. Пламя костра отражалось в их совершенно черных в ночи глазах, таинственно поблескивая. Я смотрела на морду своей Славы, лошадь казалась загадочным животным.
Легкий ветерок словно взъерошил лунную дорожку на озере и вдруг откуда-то совсем издалека принес женский смех и всплески воды. Кто-то из парней тихо произнес:
– Русалки озоруют…
Неужели и правда русалки?! Я прислушалась, голоса явно девичьи или женские, конечно, кто нормальный пойдет купаться ночью? Вот бы посмотреть? Но даже спрашивать у Вятича боялась. А вот парни спросили:
– Вятич, а верно говорят, что заговор есть, чтобы у них хвосты ненадолго в ноги превращались?
Сотник усмехнулся:
– Есть…
– И красивые ножки?
– Красивые.
Я почему-то чуть не заорала: «А ты откуда знаешь, видел?!» – парней интересовало другое:
– А ты тот заговор знаешь?
– Может, и знаю…
Я не вынесла, тихо зашипев:
– Превращал?
– Угу.
– Ну и как?
– Что как? Фигурка красивая, ножки стройные, попка круглая, грудь тоже…
Во мне росло возмущение, я чуть не закипела, а сотник насмешливо добавил уже громче, потому что ратники вокруг притихли, внимая его словам:
– Только вот одно плохо…
– Что?! – ахнул, кажется, тот же Тереша.
– Рыба, она и есть рыба. Тиной пахнет и холодная.
Кто-то передернул плечами, кто-то сплюнул, кто-то сердито заворчал. Они уже, видно, размечтались, как устроят ночной налет на девичье русалочье царство, как Вятич превратит русалок в красавиц не только сверху, но и снизу… А тут такой облом!
– Ты обнимался, что ли, с ними, что знаешь?
Помимо моей воли, вопреки ей, как я ни старалась сдержаться, в моем голосе все-таки прозвучали ревнивые нотки.
Вятич вдруг притянул меня к себе, крепко обнимая за спину, и зашептал на ухо:
– Я что, дурак с рыбиной обниматься? И пробовать не стал бы.
– А чего же…
– А что я должен сказать, что это здорово, чтобы они туда толпой рванули и неприятностей себе нажили? Настя, нам надо где-то в деревнях останавливаться хоть изредка, особенно таких, где мужиков мало осталось. Все спасибо скажут, и деревенские тоже.
Он уже отстранился, а рука все оставалась на спине, словно забыв вернуться. Я против не была.
Утром к нам вдруг подошел старый сотник Девят и тихо сказал:
– Вятич, ты того… Настю береги. Чтоб только ты и никто другой. Понял?
– Понял, – каким-то глухим голосом ответил ему Вятич.
– Добро, – кивнул Девят и удалился.
Я осталась с открытым ртом.
– Чего это он?
– Ты же слышала, сказал, чтобы я к тебе никого не подпускал.
– А самому, значит, подходить можно? – ехидство всегда было одним из моих способов защиты.
– Самому можно, и даже очень близко. Иначе кто будет тебя попоной от остальных прикрывать? – Глаза Вятича твердо глянули в мои, и я утонула… – А попка у тебя круглая и грудь крепкая, куда там русалкам!
Сказал и пошел прочь, ведя лошадь в поводу. И что делать – злиться, ругаться… Ни того, ни другого не хотелось, но не ответить я не могла!
– Когда это ты заметил?
– Подозревал давно, а вчера убедился.
– Где?!
– Грудь в разрез рубахи было хорошо видно, а попку нащупал ночью. Эй, Давыд, чего подпругу так подтянул, лошади же неудобно! – сотника уже не было рядом, а я действительно не знала, плакать или смеяться. Если честно, то где-то в глубине было приятно и почему-то хотелось, чтобы сотник распустил руки…
Но он не распускал, а когда мы действительно останавливались в деревне, то старался пристроить меня на печке или еще где удобней, но куда самому хода никакого нет. Ратники относились к такому поведению уважительно. Я действительно была недосягаема для всех, кроме Вятича, но тот посягать на мою честь не собирался. Меня интересовало одно – как долго это будет продолжаться. Или он ждет, что я сама кинусь к нему в объятия? Не дождется!
