Вызов

Козельск пал. Но мы вовсе не расстроились. Пали, собственно, только стены, которые Батый, прозвав его «Злым городом», велел разрушить. Ну и пусть.

Вопреки летописям в городе не погибли жители. Женщины и дети уплыли на лодках через водные ворота, поддержанная всадниками князя Романа из леса, конная дружина Козельска сумела прорваться через ордынские ряды, а ворвавшихся в город монголов попросту там и спалили, закидав разбросанную по улицам и дворам ветошь горшками с «греческим огнем». И даже остававшийся в Козельске Вятич со своими воинами после поджога сумел уйти. Спаслись, конечно, не все, но ведь спаслись же! А ордынцев погубили несметное количество, Батый соврал, что всего четыре тысячи, их было во много раз больше!

После полутора месяцев осады и нескольких дней штурма татары не сумели даже использовать осадные машины, мы им не позволили.

Вятич прав – доблесть не в том, чтобы уложить всех до единого у городских стен или за ними. Куда лучше, как у нас – и жители живы, и ордынцы убиты! А летописи… ну, что летописи? Пал Козельск? Пал. Погибли татары? Еще как! А жители? Если все погибли, то откуда известно, как именно? Лукавят летописцы…

У Батыя были основания проклясть этот город, мы выманили его тумены под Козельск точно к разливу рек, заставили сидеть посреди воды почти два месяца, вынудили его воинов чуть ли не кору жрать, а потом заманили в крепость и попросту сожгли! Ай да мы, ай да Козельск!

При прорыве погиб мой любимый – князь Роман Ингваревич, которого на Руси и так давно считали погибшим, ведь якобы его голову принесли Батыю на острие копья, не подозревая, что это голова его воеводы, поменявшегося с князем шеломом.

Это я вела конную дружину Козельска на прорыв из крепости, а потом пришлось еще отбиваться от преследования. Чтобы никто, особенно татары, не узнал о гибели князя, надела его плащ. А дружина решила, что лучшего воеводы взамен погибшего Романа им не надо, и назвала меня главой. Даже признание, что я девушка, не помогло «отбиться» от такой почетной, но уж очень тяжелой миссии. Конечно, рядом с Вятичем я могла ничего не бояться и всегда рассчитывать на его помощь и совет. Но что за глава дружины, если то и дело оглядывается на своего наставника?

Об одном знали только мы с Вятичем – что я вообще не из этого века, Вятич «притащил» меня сюда (и не желал пока объяснять зачем!) из Москвы века двадцать первого. Из благополучной и очень успешной столичной девушки я вдруг превратилась в пятнадцатилетнюю дочь воеводы Козельска! Никакие требования немедленно вернуть меня обратно не помогли, а стоило освоиться, как грянуло татарское нашествие, к началу которого я уже решила ценой своего невозвращения попытаться предупредить о надвигающейся беде Рязань.

Жертва оказалась бесполезной, никто не внял, привычно отмахнувшись. Как известно, русский мужик руку ко лбу в отсутствие грома загодя не поднесет. Мало того, Рязань пришлось еще и оборонять, воюя с ордынцами на стене. Потом я была со стены сброшена внутрь и завалена горой трупов. Это меня спасло, во всей вырезанной, растерзанной, сожженной Рязани в живых осталась, кажется, только я. Никогда не забуду ее кроваво-черный снег…

Но там я сквозь щель в бревнах воочию увидела Батыя, которого до того однажды терзала во сне, летая, как ведьма, над его ордой и ним самим. А ведь он боялся, даже там, в уничтоженной Рязани, он меня боялся! Вцепиться хану в рожу наяву не удалось, мало того, пришлось прятаться в обнимку с трупами еще два дня.

А потом я попала в дружину Евпатия Коловрата. Туда меня привел (правда, по моему же требованию), разыскав в погибшем городе, все тот же козельский сотник Вятич. Так и не рассказав мне ничего, наставник помог освоиться в дружине, выдавая за своего племянника. Роскошную косу я обрезала, имя сменила на Николу и у Евпатия Коловрата воевала вполне прилично до самой его гибели.

Мы сумели задержать и даже развернуть огромное войско Батыя назад, но, почувствовав, что это конец, Евпатий настоял, чтобы молодежь ушла. Уводил молодую часть дружины мой жених (к счастью, он никогда не видел меня раньше, как и я его, о свадьбе договаривались между собой много лет назад наши отцы) – Андрей, с которым у моей двоюродной сестры Лушки была сердечная привязанность.

Ушли мы в Козельск, куда после Коломны привел остатки своей дружины и князь Роман Ингваревич – моя сердечная привязанность. А потом был рейд по тылам противника и выманивание Батыя к Козельску к определенному сроку.

Мы могли гордиться, немалая толика разворота татар от Игнач Креста и спасения Новгорода и северных земель принадлежала нам. Сложилось все вместе – распутица, Торжок, сопротивлявшийся две недели, и наши наскоки, которые убедили монголов, что у них в тылу большая сила.

Эта «сила» притащила тумены Субедея и Батыя к Козельску прямо перед началом разлива Жиздры и Другуски, они даже ничего не успели предпринять, осадные машины в ход не пустили. Козельск во время половодья оставался на острове, но вода заперла не только город, но и всю округу. В результате ордынцы сидели посреди воды и болот, жрали собственных лошадей, а те за неимением другого – кору с деревьев.

А потом был тот самый прорыв, когда нам удалось все – уплыть женщинам, уйти конной дружиной из крепости, заманить в саму крепость огромное количество татар и сжечь их там «греческим огнем»!

Никто не подозревал, да я и сама в тот миг забыла, что во главе конной дружины Козельска – девушка двадцать первого века. То, что я девушка, даже объединенную дружину не смутило, они приняли такое командование, а о том, что я не отсюда, говорить не стоило…

Хорошо, что Вятич сумел уйти из горящего города и догнать нас, без него мне никак…

И вот теперь перед коротко стриженным воеводой (волосы обрезала еще в Рязани, взяв после ее падения имя Никола и поклявшись убить Батыя) встал вопрос: куда вести новую дружину? Пока мы просто уходили от преследования татарами на юг. А дальше?

Как заставить Батыя пойти за нами, а не свернуть к Дебрянску или Чернигову? Он мог запросто отправить против нас пару тысяч, а сам уйти грабить остальные русские земли.

Батый должен знать, что идет за князем Романом, которого явно боится, считая ожившим Евпатием Коловратом, но как ему об этом сообщить?

И вдруг мой взгляд упал на ярко-голубой плащ князя.

– Что ты делаешь?

– Все нормально, я не свихнулась, не бойся, – я протянула Вятичу отрезанный кусочек голубого полотна. – Это надо переправить Батыю. А еще лучше с какой-нибудь записочкой вроде привета от Евпатия и Романа, пусть знает, что русские богатыри не умирают.

Вятич задумался:

– Пожалуй, ты права. Если просто позволить им взять нашего «языка», то могут не поверить, а если так… Может, стрелой? Только лучника наверняка убьют.

И все же такой лучник нашелся. Рязанец Дедюня помотал головой:

– Лучше меня никто не сделает. Конечно, вряд ли кого из них убью, так хоть напугаю, чтоб пообделались. Ты, Настасья, не страдай, я смерти не боюсь, у меня в Рязани всю семью выбили, растерзали, я, как ты, готов Батыгу зубами рвать.

Вообще-то, я никому не говорила про такую готовность, но, как сказал Вятич, она у меня на лице написана. Увидев меня, Батый точно обделался бы.

– Вятич, ты можешь меня отправить ночью в полет, как это делала Анея?

– Нет! – Ответ резкий, значит, что-то здесь не то.

– Почему?

– Я не хочу, чтобы ты превратилась в ведьму.

– Но один-то раз можно? Пусть не только Субедей будет кривым, но и Батый тоже.

– Настя, угомонись, оттуда можно не вернуться. Ты думаешь, это шутки?

– Ну, хоть попробовать ты можешь?

– И пробовать не буду! Давай потом поговорим, а сейчас надо подумать, как Дедюню к ставке Батыевой доставить.

– Слушай, а на каком языке они пишут? Может, ему чего приписать гадкое?

– На уйгурском, вернее, пишут-то на монгольском, а буквы уйгурские.

– Жаль…

– Думаю, у Батыя найдутся знающие русский язык…

На холме догорал огромный погребальный костер на месте города, упоминать даже имя которого запрещено. Чтобы остальные царевичи не видели позора кешиктенов, Батый приказал им двигаться на юг в степи отдельными рукавами, не останавливаясь нигде. Мало ли какой еще «Злой город» попадется по пути…

А вот что делать самому – не знал. Преследовать ушедшую от «Злого города» дружину или плюнуть на нее и тоже уйти в степь на свежую траву?

Хан смотрел на развалины «Злого города» и размышлял. Он вынужден был признать, что задумавший эту каверзу урус достоин уважения. Вообще, все, что делалось этим эмиром в голубом плаще, Бату-хан готов признать выдающимся, ведь урусы выманили тумены Субедея и самого Бату к проклятому городу очень вовремя – точно под разлив рек, а потом так ловко разыграли окончание осады. Этого хитрого и умелого уруса хан даже готов поставить вместо Субедея! Если бы тот согласился…

Джихангиру принесли странную стрелу, на нее был насажен клочок ярко-голубой ткани с какими-то знаками.

Батый смотрел на стрелу и понимал, что просто боится взять ее в руки. Сделал знак своему нукеру, тот взял, поднес ближе. Нет, ничего не случилось, значит, не отравлена.

– Откуда она?

– Урус подобрался близко, выстрелил в сторону ставки. Странная стрела, как послание. Мы поспешили принести.

– Где сам урус?

– Убит. Он стрелял в сторону ставки… – Кебтеул словно просил прощения, хотя воины сделали то, что должны сделать, – любой, поднявший оружие в сторону джихангира, должен быть немедленно убит, кто бы он ни был!

Батый потянулся за стрелой. Да, конечно, это послание. На изнанке ярко-голубого клочка ткани (мгновенно всплыл в памяти именно такой плащ их эмира Урмана, стало не по себе) какие-то урусутские буквы. По знаку джихангира кебтеул метнулся за советником, знавшим язык и письмо урусов.

Батый пригляделся к наконечнику стрелы, на нем выцарапаны две буквы с одной стороны и две с другой.

Советник появился почти мгновенно, никто не мог заставлять ждать джихангира.

– Что здесь написано?

Подслеповато щуря глаза, старик прочитал:

– Привет от Евпатия Коловрата и князя Романа.

Зубы Батыя заскрипели. Эти урусы просто издевались над ним!

– А на наконечнике что за буквы?

– К. Р. Е. К. Это первые буквы имен – князь Роман и Евпатий Коловрат.

– Иди…

Джихангир сидел, задумавшись и стиснув зубы от злости. Итак, это вызов, вызов ему после гибели стольких воинов в проклятом городе, после стольких безуспешных попыток убить проклятых Урмана и Евпата! Неужели они действительно бессмертны?

– Позвать шаманку!

Старуха приползла, страшно кряхтя. Она плохо перенесла зиму, хотя все время была в тепле и сытно накормлена. Сказывались и старость, и то, что вокруг чужая земля. Воевать с чужими богами очень тяжело, шаманка сумела оградить джихангира от ночных кошмаров, и на том спасибо. Двое других ее помощников погибли еще зимой, на одного напала рысь, когда отлучился в кусты по надобности, а другой увяз в болоте, вытащить не смогли.

– Где урусутский багатур Еупат и эмир Урман? Они могли воскреснуть?!

Шаманка усмехнулась:

– Я говорила Субедею, но он не послушал. Еупат погиб, когда вы побили их из камнеметов. Он не воскресал. Эмира Урмана под Коломной не убили, это не его голову принесли тебе на копье. Зато именно он убил хана Кюлькана.

Батый даже застонал…

– Но эмира Урмана ты можешь не бояться, он погиб у Козелле-секе.

– А это?

Старуха взяла в руки стрелу, понюхала кусочек ткани на ней, посмотрела наконечник и усмехнулась:

– Это женщина. Но она воин, и она бросила тебе вызов. Этой женщины ты должен опасаться, она хочет убить тебя. – Шаманка вскинула маленькие подслеповатые глазки: – Это женщина из твоего сна, теперь она пришла наяву.

– Что?! – Хан даже вскочил. При одном упоминании о страшной колдунье-урусутке, расцарапавшей ему во сне лицо, становилось не по себе. – Ты можешь погубить ее?

– Нет, ее защищают духи этой земли. Одной против всех не справиться. Она не из этого мира, но она смертна, и ты должен победить ее, иначе…

– Что иначе?

– Если ты победишь, то у твоих ног будет весь мир.

– А если нет?

Шаманка чуть заметно усмехнулась:

– Тогда ты будешь у ее ног.

Батый сел, снова задумался. Гоняться за урусуткой сейчас просто невозможно, кони истощены, люди измучены. Зима была слишком тяжелой. Как ему сейчас был нужен совет Субедея, но…

Шаманка, видно, поняла его раздумья, снова усмехнулась:

– Уходи в степь, воинам и лошадям нужно отдохнуть. Она никуда не денется, если ты не станешь гоняться за ней, эта женщина придет сама. Плащ эмира Урмана у нее. Уйди из урусутских земель, и она оставит тебя в покое хотя бы на время. Наберись новых сил, тогда убьешь ее и двинешься дальше к последнему морю.

– Ты говорила об этом Субедею?

– Не все, но многое. Он не послушал.

– Ты знаешь, где она?

– Не очень далеко, но тебе пока не стоит за ней гоняться, – повторила старуха. – Не позволяй сейчас ей увлечь тебя за собой. Копи силы. Все чуть позже. Она смертна. Все они смертны.

– Иди…

На следующий день войско снялось с места и, оставив позади развалины «Злого города», ушло в степь, обходя стороной остальные города по пути.

Эта торопливость спасла Кром, Домагощ, Мценск, Дедославль, Курск, а главное, спасла Брянское княжество и на некоторое время остальные Черниговские и Киевские земли. Там явно расслабились, чисто по-русски решив: пронесло! Вместо того чтобы крепить свою оборону, вооружаться и собирать новые и новые дружины и ополчение, на оставшихся пока нетронутыми русских землях порадовались и… продолжали почти беспечно жить.

Русского человека не переделать, гром не гремел, потому и креститься никто не собирался. Бардак продолжался. Никто не собирался извлекать никаких уроков из трагедии зимы 1237–1238 годов. Князь Ярослав Всеволодович, узнав, что Владимир Суздальский стоит бесхозным, шустренько метнулся туда и стал великим князем, по закону, конечно, но как-то… Галицкий князь Даниил Романович взял власть в бесхозном Киеве, но особо крепить его не стал, покрутился, оставил город на своего воеводу Димитра и отбыл восвояси, понятно, свой Холм ближе к телу…

Князья делили Русь, оставшийся в живых народ выбирался из лесов, хоронил убитых, восстанавливал деревни и привычно клял степняков, забыв о том, что для начала – не мешало бы своих собственных князей. Те, кого страшный вал не коснулся, даже радовались, ведь ничто не радует так, как неприятность соседа.

И не было против монгольского вала никакого спасения. Оставалось одно – просто убить Батыя в надежде, что с его гибелью все сойдет на нет само по себе. А для начала выманить его обратно в степи.

В первый вечер Вятич сделал странную вещь, он подхватил кусок снятой с зайца шкурки и бросил его в огонь. По всей округе разнесся противный запах паленой шерсти. Даже лошади, и те прянули ушами, уж очень воняло.

– Зачем? – Я поморщилась. – Вонять же до утра будет.

Сотник кивнул:

– Это и нужно. Не сидеть же, ожидая появления волков? А так они запах паленой шкуры издали учуют и не подойдут.

– А почему мы этого у Евпатия не делали?

– Потому что к утру и мы с тобой будем пахнуть, а татары не дураки, эту вонь, как волки, услышали бы и нас обнаружили. Мы даже в костры что рубили? То, что горит без дыма.

– А-а…

– Учись, студент.

Поинтересоваться, откуда он знает такие слова, Вятич снова не дал, начал разговор о чем-то другом, отвлекая.

Началась наша походная жизнь. В следующие месяцы мы почти все время провели в лесу, просто большинство деревень, мимо которых мы позже проходили, были либо разорены, либо едва влачили существование, потому рассчитывать приходилось на самих себя. Но мне не привыкать, если уж выжила зимой у Евпатия Коловрата и потом с Романом, мотаясь по татарским тылам, то летом и вовсе не трудно…

Мы опасались нападения, а потому каждую ночь выставляли сильные дозоры, высылали вперед разведчиков, но Батыю, похоже, было не до нас. Монголы делали то, что и требовалось, – спешно уходили в степь. Вятич радовался, я злилась.

– Чего?

– Я должна его убить, а если Батый будет в степи, попробуй его найти!

– Настя, сейчас ты убить его просто не сможешь, даже если он окажется в соседней деревне. У монголов слишком много сил по сравнению с нами. Кроме того, ты уверена, что его надо убивать?

Я обомлела:

– А что с ним сделать? Наградить медалью за взятие Козельска? Или присвоить звание почетного гражданина города, который он разрушил? Давай, выдвини такое предложение, я посмотрю, что тебе дружина скажет.

– Ты знаешь поговорку про одного битого и двух небитых?

– Батый не битый!

– А какой?

– Вот когда я ему набью морду или надеру уши, тогда…

Что – тогда не договорила, потому что не могла придумать. Какая морда, какие уши?! Если я окажусь к этому гаду так близко, чтобы появилась возможность вцепиться в его уши, то лучше уж в горло! И никто меня, как бульдога от жертвы, от его горла оторвать не сможет. Буду грызть, пока не загрызу, а потом пусть тошнит хоть полгода!

Вятич с интересом разглядывал мою физиономию, видно, на ней вся непроизнесенная вслух тирада была написана в красках.

– Ну что, представила себе, как будешь ему горло перегрызать?

– И перегрызу! Вятич, ты не видел Рязань!

– Видел! – Голос резкий и глуховатый, так бывает, когда он волнуется. – Но только знаю одно: мы должны не гоняться за Батыем, чтобы ему перегрызть глотку, а заставить его уйти с Руси и больше не пытаться сюда приходить.

– Одно другому не мешает! – огрызнулась я.

Сотник рассмеялся:

– Если так, то я согласен. А то ведь подумал, что ты просто маньячка.

– А хотя бы и так, тогда что?

– Тогда дело худо, потому что от маньячки толку мало, тем более во главе рати.

– Дружины, – машинально поправила я.

– Нет, рати. Дружина у князя, отобранная и обученная, а у нас с бору по сосенке, потому рать. Это не хуже, просто чуть иначе.

Пришлось согласиться. Какая разница? Мы все равно покажем Батыю кузькину мать, а я обязательно перегрызу ему горло!

Вятич только вздохнул.

Дозоры и разведка доносили, что монголы быстрым шагом удаляются во владения половцев. Я прекрасно понимала, что им просто нужны свежая трава и степной простор, что они отправились откармливать лошадей и отдыхать, но как же после каждого донесения хотелось заорать: «Йес!»

Я постаралась доходчиво объяснить своей рати (пусть зовется так), что ордынцы – это не татары, в войске Батыя основа монголы, а остальные – самый разный сброд, подобранный по пути, среди них очень много тех же половцев, поэтому они легко находят наши города и деревни.