Новый враг

Но не только гарем злился на Роксолану, у нее появился еще один враг, возможно, страшнее всего гарема. Что могла сделать Махидевран или кто-то другой? Насыпать битого стекла в постель, подсыпать яд в еду, навести порчу. Но рядом были Зейнаб, Фатима и Гюль, на которых Роксолана теперь уже могла полагаться.

Другой противник мог воздействовать на самого султана, и это было для Роксоланы куда опасней.

Ибрагиму совсем не нравилось поведение Сулеймана. Одно дело писать письма, даже сочинять любовные стихи, но совсем иное, вернувшись в Стамбул, не пожелать видеть янычар, зато проводить вечер за вечером в общении с этой зеленоглазой колдуньей и ее сыном. Эка невидаль – наложница родила ребенка! Можно подумать, что для султана это редкость.

В отличие от Махидевран и остальных наложниц Ибрагим не мог пожаловаться на невнимание султана к себе, Сулейман общался с ним больше и чаще, чем с Хуррем, но Ибрагим чувствовал, что мысленно Сулейман все время с той женщиной. Сам грек старался гнать мысли о Хуррем, уже давно перебил их другими женщинами, более красивыми и доступными.

Но наверное, всегда человеку нужно именно то, чего у него не может быть. Не будь Хуррем столь желанной для султана, она не интересовала бы и самого Ибрагима, во всяком случае, теперь уже не интересовала. И только потому, что разговор султана то и дело возвращался к маленькому сыну и его матери, Ибрагим снова вспомнил о зеленоглазой худышке.

И все равно, не реши Сулейман допустить любимца в гарем, Хуррем так и осталась бы для того никем.

С чего Сулейману пришла в голову мысль устроить спальню Ибрагиму рядом со своей прямо в гареме, не знал и он сам. Просто не захотелось расставаться с греком даже по вечерам. Но и с Хуррем не хотелось. Повелитель поселил Ибрагима рядом с собой, не спрашивая ничьего мнения, он мог себе это позволить, кто посмел бы возразить? Мешков на всех хватит, а Босфор глубок…

И все же Хафса ужаснулась: не влияние ли это Хуррем? Где это видано, чтобы кроме евнухов и женщин кто-то имел доступ в гарем. Харрам – запретная половина, туда не должна ступать нога чужака.

– Сын мой, это Хуррем подсказала вам мысль допустить в гарем Ибрагима?

– Хуррем? Нет, она даже не знает. Я решил так, потому что доверяю Ибрагиму, не имею от него никаких секретов. К тому же он распорядитель моих покоев, а они не только во дворце, но и в гареме.

Хафса обиженно поджала губы, мало ей кизляр-аги, который не желает полностью подчиняться и выбалтывать доверенные ему султаном секреты, теперь еще и грек! Сулеймана, ставшего султаном, окружала ревность, каждый, кому он уделял хоть малую толику своего внимания (или даже не уделял вовсе), ревновал к остальным. Наложницы друг к дружке, кизляр-ага к наложницам, валиде к кизляр-аге, все к Хуррем, а теперь вот все к Ибрагиму.

Стало смешно от мысли, что из-за этого Ибрагим и Хуррем должны подружиться. Странно, но Сулейман вовсе не допускал мысли, что молодой, умный мужчина и такая же женщина могут стать интересны друг другу. Нет, он слишком любил Хуррем и Ибрагима, слишком доверял им обоим, чтобы даже на мгновение допустить такую мысль.

В гареме новый переполох, удивительно, но на сей раз вызван не Хуррем. Повелитель привел в гарем чужого мужчину! Женщины немедленно прикрыли нижнюю половину лица платками. Все так редко выходили за пределы своей клетки, так редко пользовались покрывалами, что почувствовали неудобство. Но никто не ворчал, присутствие чужака ненадолго, зато какое развлечение! Будет что обсуждать несколько дней. Не все же о Хуррем языки чесать…

– Пусть женщины откроют лица, я разрешаю. Перед Ибрагимом можно. Хуррем, тебе тоже.

Еще до того, как Хуррем взялась за край своего покрывала, прикрывшего нижнюю часть лица, они с Ибрагимом встретились глазами. Грек почувствовал словно удар молнии. Эта молния была зеленого цвета. Все, что он считал забытым и уже неважным, всколыхнулось.

Нет, не забыл, сердце помнило и ее тонкий стан, и красивую грудь, и дивный запах волос… Но женщина не просто принадлежала другому. Она была любимой женой Повелителя, и это решало все. Уже мгновение спустя Ибрагим понял, что Хуррем любит Сулеймана, причем не как Повелителя, а как мужчину, человека. Это задело сильней всего.

Ибрагим слушал, отвечал, даже смеялся, но все словно во сне. Внутри билась одна мысль: она могла бы любить меня… теперь Ибрагим не сомневался, что, оставь он Роксолану в своем гареме, та стала бы любимой женой и это его, а не Сулеймана сын лежал бы сейчас в колыбельке.

Гарем воспринял появление Ибрагима как призыв к действию. Грек любимый друг Повелителя? Значит, султан мог бы подарить свою наложницу этому красавцу? Внимание большинства наложниц, никогда не бывавших в спальне Повелителя, мгновенно переключилось на Ибрагима.

В другое время это вызвало бы гнев Сулеймана, он ревниво оберегал своих женщин, но сейчас султан только посмеялся:

– Ибрагим, ты только посмотри, как одалиски строят тебе глазки. Выбирай любую, подарю.

– Любую?

– Нет, Хуррем не тронь, она моя, остальных можешь забирать.

Разговор получался странный, та, которую действительно хотел бы забрать Ибрагим, была недоступна. И именно ее недоступность разжигала желание обладать еще сильней. Грек натянуто рассмеялся:

– Повелитель желает, чтобы я завел второй гарем здесь?

Они смеялись, сидели в спальне султана с кальянами, беседовали допоздна, так долго, что Сулейман впервые за все дни, проведенные дома, не позвал Роксолану.

Утром он снова был занят с греком, показывал Ибрагиму сад и кешки, хотя сам не слишком хорошо знал расположение, водил его к валиде, они вместе обедали в саду… И снова без Роксоланы. А потом уехали на два дня на охоту…

Ибрагим легко перехватил внимание Сулеймана, у них были свои дела, свои интересы, которые не касались постели, грек показал Роксолане, что она с сыном в жизни Повелителя не главное, что тот легко находит занятия и вне спальни.

Когда вернулись, Сулейман в первый же вечер позвал Роксолану к себе:

– Я соскучился…

– Вам было интересно? Я рада за вас.

– А ты скучала?

– Нет…

– Нет?

– Это не скука, это тоска.

– Хуррем… Я больше не оставлю тебя надолго.

Она заставила себя рассмеяться:

– Нет-нет, Повелитель! Нет, у мужчины, тем более султана, много дел и без наложницы. Я не хочу мешать, только дайте мне знать, что не забыли, что помните обо мне, этого будет достаточно. Одно слово, чтобы я знала, что все еще в вашем сердце, это слово лучшее лекарство и от тоски тоже.

Утром Сулейман все же сказал:

– Мы уезжаем на неделю охотиться, не скучай.

– Буду. И тосковать буду. И плакать тоже. Но удерживать не стану, езжайте. Так надо, сокола нельзя держать все время на привязи, он эту привязь возненавидит, а я хочу, чтобы вы меня любили. Обещайте только помнить обо мне эти дни.

– Что тебе привезти в подарок? Ты хочешь подарок?

– Хочу.

– Что?

– Себя самого. Это лучший подарок, большего не надо.

Она промолчала о том, в чем еще не была уверена. Ничего, пока не пришло время сказать, что она, кажется, снова беременна.

Сулейман был в восторге, наконец-то у него женщина, которая не виснет на поле халата, умоляя не покидать ее, не ноет, но признается, что будет тосковать.

Султан со своим другом уехал охотиться, в гареме снова наступила тишина, не перед кем было показывать свою походку, не с кем кокетничать. Одалиски не решились бы кокетничать с самим Повелителем, а вот грек, пусть и паша, который лишь вчера был рабом, вполне подходящий объект для кокетства.

Роксолана так и не сказала пока Сулейману, что прошла неделя сверх положенного срока, а женских дел нет. Может, задерживаются, а может… Думать о том, что может случиться потом, просто не хотелось. Не успев насладиться близостью с Сулейманом, она рисковала навсегда потерять возможность посещать его спальню. Вдруг снова сын?

Нет-нет, Сулейман же сказал, что будет дочь! Уверенно сказал. И пусть дочери не в чести в султанских семьях, словно они сами родились не от дочерей, если сейчас выбирать между сыном и дочерью, Роксолана желала бы дочь. Но Аллах и без ее просьб и подсказок знал, кого давать и давать ли вообще.

Прошли еще три дня, теперь вопрос задала уже Фатима:

– Госпожа, не слишком ли большая у вас задержка?

– Какая задержка?

– Вы беременны?

– Не знаю, кажется.

– Сколько дней просрочено?

– Десять.

– Ладно, пока ничего говорить не будем, еще через несколько дней Зейнаб посмотрит. Молчите.

Конечно.

Это Роксолана понимала и сама, нельзя говорить раньше времени, наоборот, стоит молчать, пока такая возможность есть. Чем меньше людей знает о беременности, тем лучше.

Фатима не могла понять:

– Она же кормит ребенка?

Зейнаб вздыхала:

– Госпоже очень хочется родить Повелителю дочь… Аллах всегда помогает в таких желаниях.

А в воздухе висел вопрос: что же дальше?

Султан охотился, а в гареме женщины снова мучились этим вопросом. Конечно, многие будут рады невольной отставке Хуррем, даже если на время беременности. Это означало свободное место на ложе султана, возможность испытать счастье и себе. Роксолана мысленно уже видела, как в спальню к Повелителю кизляр-ага провожает кого-то другого.

Попросить у Зейнаб средство, чтобы избавиться от ребенка до возвращения Сулеймана? Была и такая мысль, такой грех, но Роксолана тут же выбросила ее из головы и дольше обычного в тот вечер стояла на молитвенном коврике. Какому богу молилась? И сама не знала, просила только простить за грешную по любым меркам мысль об избавлении от дара божьего – ребенка от любимого.

С такими мыслями ей было не до Ибрагима, даже не вспомнила грека, не почувствовала его мстительный интерес. Зато мысли крутились вокруг одного: как, потеряв возможность бывать на ложе Повелителя, не потерять его самого. Любовь ведь не только в постели, она, прежде всего, в сердце. Как остаться нужной, интересной Сулейману, когда любить его на ложе уже будет нельзя?

Пока еще носила сына, старалась как можно меньше бывать среди наложниц гарема, боясь сглаза, боясь недобрых слов и взглядов. Часто только в сопровождении служанок сидела в саду или гуляла, размышляя.

Размышлять было о чем.

Она очень быстро забеременела, а Сулейман после того очень скоро отправился в поход, мало случилось у них сладких ночей, мало радости. Письма всего не скажут, да и переписаны переписчицей, она сама грамотой владела еще плохо, читала легко, а вот писала хуже.

Родит ребенка, станет кадиной. Что за этим последует? Родится дочь, Роксолану оставят рядом с султаном, если тот пожелает, а если сын? Она прекрасно помнила неписаное правило гарема: одна наложница – один сын. После рождения сына наложницу следовало от султана удалить, она продолжала жить на положении кадины, но только в спальне Повелителя больше не бывала.

По звездам, по положению живота, по другим приметам все твердили, что будет сын. Значит, все, больше не знать ей жарких объятий Сулеймана? Сердце Роксоланы обливалось кровью. Неужели после рождения желанного ребенка она будет видеть султана только на торжествах, почти издали, зная, что на зеленых шелковых простынях ночью другие?

Ну почему женам можно рожать сыновей, а наложницам только одного?!

О том, чтобы стать женой или что Сулейман может нарушить закон, пусть даже неписаный, не думала, знала, что на это лучше не надеяться. И сына, который требовательно толкался крохотными ножками внутри нее, тоже не кляла, радовалась будущему дитяти.

Цепкий ум никого не клял, даже ненужные, жестокие законы, он искал выход. Как можно видеть султана, не только его высокую фигуру издали, а глаза, обращенные к ней, слышать его голос, смех, беседовать с ним, знать, что и ему интересно?

Роксолане семнадцатый год, самое время для любви, а не для размышлений, но жизнь заставила, и пришлось думать.

Она успела понять, что должна стать для Повелителя интересной собеседницей, настолько, чтобы не пожелал отпускать от себя. Пусть не в спальне, так хоть в саду, в кешке, чтобы читал гюзели, что-то рассказывал, спрашивал…

Роксолана сама подолгу просиживала в кешках – небольших беседках, затененных вьющимися растениями, с журчащими ручейками, читала суры Корана, стараясь самое важное запомнить. Гюль удивлялась:

– Вы улемом или хафизом хотите стать?

Они смеялись, женщина-улем, то есть богослов, или хафиз, знаток Корана наизусть, – это смешно. Но фатиху – первую суру Корана – Роксолана выучила. Это оказалось не так сложно. Женщине Коран читать не положено, приходилось просить настоящего улема повторять и повторять. Тому надоело, принес переписанную суру, тихонько сунул в руки:

– Только не показывайте, кадина, никому.

Роксолана ловко сунула листы за пазуху, кивнула:

– Не скажу.

Улем ей лично попался хороший, все, что надо, разъяснял, повторял, не злился на ненужное любопытство вчерашней гяурки. Но Роксолана прекрасно понимала, что не такое знание ей нужно. Действительно, не станет же она беседовать с Повелителем о сурах Корана?

А о чем? Поэзия хороша тоже в определенных объемах.

Когда привезли первые подарки от султана – книги, собранные в городах, которые покорил, сначала обрадовалась. Махидевран, Гульфем, да и наложницы, тоже смеялись над ней, мол, вместо стоящих подарков какие-то дурные попросила. Прислушавшись к совету Зейнаб и Фатимы, Роксолана старалась не злить соперниц, не привлекать внимания, книги отнесли в библиотеку.

Но теперь ей предстояло биться за внимание и сердце Сулеймана не с наложницами, не с Махидевран, даже не с валиде, а с Ибрагимом. Роксолана уже поняла, что это куда серьезней. Любая наложница интересна султану только в постели, это не так страшно, валиде может завладеть его вниманием только на время, это все в гареме, значит, на виду, значит, не так опасно. У грека была дружба Сулеймана вне стен гарема, там, куда доступа Роксолане не было. Он мог увести Повелителя, и увести надолго, отнять его, занять его мысли чем-то другим, кроме семьи, кроме любви.

И это куда опасней любых опасностей гарема, потому что под защитой Повелителя в гареме ей было не страшно, не так страшно, а вот потеряв эту защиту, можно потерять все, не только любовь и приязнь, но и саму жизнь. Хотя для Роксоланы это было равносильно. Жить в клубке шипучих змей без любви единственного мужчины, неважно Повелитель он или нет, невозможно.

Потому она решила, что опасней всего Ибрагим, он опасней Махидевран и валиде, вместе взятых, именно с греком ей придется бороться за Повелителя, за его сердце, его внимание и уважение, за саму жизнь.

Но эта самая жизнь быстро показала, что она рано сбросила со счетов остальных…

Сердце с утра не на месте, Роксолана и сама не могла понять почему. На бесконечные вопросы о том, как Мехмед, следовал один и тот же ответ:

– Хорошо, госпожа. Шехзаде здоров и спокоен.

С сыном все в порядке, неужели что-то с Сулейманом? Но сердце чувствовало, что не с ним, а именно с ней самой.

Когда валиде вдруг позвала к себе, сердце трепыхнулось: вот оно!

Но Хафса была даже приветлива, принялась расспрашивать о малыше, причем делала это так, словно не видела Хуррем добрых пару месяцев или юная женщина с сыном жила вдали. И все же от Роксоланы не укрылось легкое беспокойство валиде, та словно ждала какого-то известия, а тем временем тянула и тянула беседу.

Наконец, в комнату вошла хезнедар-уста и остановилась у двери. Валиде и глазом не повела, но Роксолана почувствовала, что та успокоилась. Вернее, беспокойство стало несколько другим.

– Я могу идти, валиде-султан?

Хафса приподняла бровь:

– Мы так редко беседуем с тобой, ты держишься в стороне. Не любишь, когда с тобой говорят?

– Я не слишком хорошо себя чувствую. Я могу идти?

– Да, иди.

Роксолана с трудом сдержалась, чтобы не выскочить из покоев, поклонилась и степенно шагнула за дверь.

За дверью тут же прошептала Гюль:

– Где шехзаде? Что с ним?!

– Дети спят. С ними рядом Мириам.

Расстояние до своих покоев показалось Роксолане бесконечным, тем более нужно идти медленно и спокойно, чтобы по гарему не разнеслось, что Хуррем бежала от валиде, как зачумленная.

Закрыв дверь в свои покои, она немедленно кинулась во вторую комнату. Мехмед спокойно спал на большой кровати, рядом сидела Мириам, помахивая опахалом.

– Как он?!

– Все хорошо, госпожа.

– Никто не заходил?

– Сюда нет. Даже слуги не заходили.

– А туда? – Роксолана подозрительно кивнула на первую комнату.

– Туда кто-то из служанок заходил.

Она вышла в комнату, остановилась, прислушиваясь к себе.

Что-то не так, даже не поймешь, что именно. Огляделась еще раз. Так и есть, книга на столе закрыта, а ведь она хорошо помнила, что, уходя к валиде, оставила открытой.

Кто посмел коснуться книги?! Это один из фолиантов, привезенных Сулейманом из Дубровника специально для нее. Рабыни не знают латыни, к чему трогать книгу?

Гюль стояла у двери, тревожно глядя на хозяйку.

– Гюль, узнай, кто входил в комнату, пока я была у валиде. Хотя постой, не спрашивай. Накрой платком вон ту книгу, что лежит на столе, только не касайся ее. А мне подай похожую в красном сафьяне, видишь, лежит на том столе.

– Госпожа, вы боитесь…

– А это мы сейчас узнаем. Только молчи. Пойдем со мной.

Подхватив поданную Гюль книгу, Роксолана поспешила обратно в покои валиде. Евнухи у двери едва успели расступиться.

Хафса с изумлением обернулась к нежеланной гостье:

– Что случилось, Хуррем?

– Валиде, перед тем как вы меня позвали к себе, я читала, хотела вам повторить умные мысли, но никак не могла вспомнить. Позвольте, я прочту… – С этими словами Роксолана решительно распахнула принесенную книгу.

На долю мгновения, всего миг отшатнулись валиде и хезнедар-уста, Хафса тут же сумела взять себя в руки, но Роксолане этого вполне хватило:

– Это не та книга, валиде. Здесь нет яда… А что, если бы я, не открывая, вернула ту Повелителю?

Вот теперь валиде испугалась по-настоящему, но она уже пришла в себя:

– О чем ты болтаешь?! Совсем потеряла рассудок со своей учебой?

– Так мне отдать ту книгу Повелителю молча или сначала рассказать о своих подозрениях?

– Уйди, Хуррем, со своими глупостями! – взвыла Хафса.

Роксолана развернулась и бросилась прочь. Может, она и правда выдумала все, может, показалось? Но почему тогда так испугалась вида книги валиде? И хезнедар-уста тоже испугалась…

Так ничего для себя и не решив, Роксолана подошла к двери. Рядом с покоями стояли три служанки – две свои и одна новенькая.

– Ты кто?

– Я Бахижа, госпожа.

– Откуда ты?

– Меня прислала к вам баш-кадина Махидевран в подарок.

– Счастливая, говоришь? – Роксолана задумчиво покусала губу. – Ты пыли боишься?

– Чего?

– На столе лежит завернутая в платок книга, осторожно, не разворачивая ее, возьми, вынеси подальше в сад и там потряси, перелистай. В ней столько пыли еще из Дубровника, что я скоро чихать начну. Айше, вынеси ей книгу, только не разворачивай, осторожно. И не урони.

Служанки замерли, ничего не понимая, что это нашло на Хуррем? Сама она осталась наблюдать, как Айше с предосторожностями несет книгу.

Бахижа приняла сверток с опаской и недоумением.

– Иди, иди. Вытряси ее хорошенько, заверни обратно и отдай… оставь пока в саду, пусть полежит.

– Где оставить, госпожа?

– В беседке в саду. Я завтра пришлю забрать.

Бахижа несла книгу на вытянутых руках, глядя ей вслед, Роксолана пыталась понять, знает ли девушка, что книга опасна? А может, вовсе не опасна?

Оставалось ждать.

– Госпожа, почему вы назвали ее счастливой?

– Бахижа по-арабски значит «счастливая».

– Как хорошо понимать чужую речь.

Роксолана рассмеялась:

– Айше, кто же мешает тебе научиться?

Хафса с тревогой слушала сообщение Самиры о том, что Хуррем заставила новую служанку унести книгу в сад. Но тревога никак не отразилась на ее все еще красивом лице. Долгие годы борьбы за власть научили Хафсу не выдавать ни своих мыслей, ни своих чувств.

– Хорошо, иди, – махнула валиде рукой служанке.

Она досадовала на себя, что позволила Хуррем заметить мгновенный испуг, когда та вернулась с книгой. Конечно, его можно объяснить тем, что женщина примчалась, как сумасшедшая, растолкав евнухов, но это объяснение не обманет саму Хуррем.

Валиде жестом велела удалиться всем и подозвала к себе хезнедар-уста:

– Плохо сделали. Теперь она нажалуется Повелителю. Как она сообразила, что книга опасна?

– Ведьма! – уверенно заявила хезнедар-уста.

Роксолана распорядилась вымыть стол и сменить ковер на полу, а также протереть все в комнате и сменить одежду слугам.

В гареме ничего не происходит без участия и разрешения кизляр-аги, тот примчался немедленно:

– Что это ты затеяла?! А меня спросила?

– Что ты кудахчешь, как курица, которая снесла яйцо? Крику-то из-за того, что я сменила надоевший ковер.

Роксолана ловко сунула в руки кизляр-аги кошель с деньгами, судя по весу, сумма в нем заметно превышала то, во что обошлась ее переделка. Тот только фыркнул:

– Могла бы спросить сначала.

– Кизляр-ага, ну стоило ли мне беспокоить такого занятого человека из-за такой мелочи? У вас небось и без меня голова кругом…

– Да уж…

Выпроводив евнуха, Роксолана попросила:

– Айше, сходи осторожно посмотри, что делает с книгой эта Бахижа. Только не приближайся к ней.

Служанка вернулась быстро:

– Вах! Уже муэдзин прокричал призыв к вечерней молитве, а Бахижа все трясет книгу. А держит-то ее как!.. Словно ядовитую змею или взбесившуюся кошку – на вытянутых руках и отвернувшись.

Роксолана усмехнулась:

– Ну и ладно. Нам тоже пора на акшам вставать, не то кто-нибудь из шпионов заметит, что мы не вовремя помолились.

Роксолана, Гюль и Айше старательно расстелили свои коврики поверх нового ковра и опустились на колени.

Еще произнося слова перехода в новую веру, Роксолана поклялась сама себе, что прежнюю не забудет, но будет честно выполнять все, что требует новая. Верить надо искренне, иначе это двойной грех. Она с удивлением обнаружила множество совпадений, а то, что не совпадало, приняла достаточно легко. Да был ли у нее выбор?

Большинство женщин и девушек гарема родились в иной вере, но стали правоверными мусульманками, не слишком переживая из-за этого.

Жизнь в гареме настолько не была похожа на все, что происходило за его пределами, что иногда и вовсе закрадывалось сомнение, а существует ли вообще жизнь там, за этими высокими стенами?

Наверное, эта жизнь все-таки существовала, ведь кто-то выращивал фрукты и овощи, ловил рыбу, пас овец и верблюдов, ткал, делал ювелирные украшения, утварь и мебель… – все, что доставлялось во дворец и попадало в гарем. Иногда оттуда, из другой жизни приходили знахарки и торговки снадобьями, музыкантши, акробатки, но никогда мужчины. Нет, они бывали, но слепые, например, музыканты – согбенные, шаркающие ногами, жалкие.

Мужчина для обитательниц гарема существовал только один – Повелитель. Каждый визит султана становился событием. Крайне редко он приводил с собой кого-то, кто имел бы право видеть женщин Повелителя. Но за прошедшее время Роксолана только и видела, что визиря Пири-пашу, старого, обремененного годами и недугами, у которого одна мысль: избавиться от бремени власти. Пашой он был еще при прежнем султане – Селиме. О Селиме говорили, что его визирем становятся за месяц до смерти. Это было верно, потому что Селим Явуз казнил своих визирей и чаще. Пири-паша, к удивлению многих, пережил султана, но тяготился своей должностью.

Однако если бы Сулейман предложил старику уйти на отдых с большой пенсией, тот явно обиделся бы. Устать от дел и отойти от них не одно и то же.

Роксолана постаралась выбросить из головы все мысли, кроме молитвенных. Негоже молиться, думая о Пири-паше. Единственный, о ком она позволяла себе думать в такие минуты, – Сулейман, против всяких правил к молитве добавляла просьбу о его благополучии и здоровье, потому что без Повелителя не будет и их с сыном.

Следующую молитву – ятсы – почти ночную, когда наступает темнота, читали не всегда, но на сей раз Роксолана встала и на нее, благодаря Аллаха за подсказку, она была совершенно уверена, что в книге спрятано что-то страшное.

Вообще намаз следовало совершать пять раз: на заре – сабах; в полдень – егле; послеобеденную – икинди; перед заходом солнца – акшам; и когда наступала темнота – ятсы. Вставали на молитвенные коврики, каждая на свой, повернувшись лицом к Мекке, и читали соответствующие стихи из Корана.

Большинство наложниц только делали вид, что произносят эти стихи, потому что написанного не понимали, а зазубривали как попало. Роксолана Коран изучала не просто так, а со смыслом, потому что было интересно сначала сравнивать с Библией (у нее хватило ума не говорить об этом сравнении никому, не то не избежать бы беды), потом, чтобы цитировать.

Она хорошо знала, что ученые мусульмане, не только улемы, но и все, кто хоть что-то знают, любят цитировать стихи из Корана и поговорки, поэтому внимательно слушала, как приговаривает Зейнаб, кизляр-ага, хезнедар-уста, смотрительница белья, просто служанки, особенно пожилые. Переспрашивала, приводя тех в изумление, иногда даже записывала.

Постепенно начала пользоваться самыми яркими выражениями сама, чем приводила одних в восторг, других почти в ярость. Кизляр-ага смеялся:

– Ты, Хуррем, хочешь совсем османкой стать?

– У меня сын осман, почему бы мне не последовать за ними с Повелителем? А что вы вчера говорили о друге и враге, повторите?

Кизляр-ага хмыкал, польщенный вниманием к собственным словам, и повторял назидательным тоном:

– Я сказал, что умный враг лучше глупого друга.

– Надо запомнить… – Она посмеивалась. – Если Повелитель спросит, у кого научилась, обязательно скажу, что у кизляр-аги.

Она добавляла это, уже развернувшись, словно сама себе, прекрасно зная, что у кизляр-аги прекрасный слух, он все уловил и приметил. Свидетельством тому был довольный смешок евнуха. В сущности, он неплохой человек, а что подарки любил, так кто же их не любит? А еще очень трудно раздваиваться, умудряясь служить сразу и Повелителю, и валиде, при этом никогда не выдавая секретов обоих. Кизляр-ага умудрялся…

На следующее утро Роксолану разбудила взволнованная Гюль:

– Госпожа…

– Что, Мехмед?!

– Нет, госпожа. Бахижа.

– Что с ней?

– Она вся покрылась красными пятнами и волдырями, особенно руки и лицо. Я думаю, это из-за книги, ведь справа красноты больше, а она трясла книгу, отвернувшись влево.

– Где она?

– В больнице. Лекарка сказала, что она выглядит ужасно.

– Ну что ж, она приняла на себя то, что готовила для меня.

Одевшись, Роксолана отправилась к Махидевран. Та сидела мрачней тучи, вернее, не сидела, а снова мерила шагами свою комнату.

– Это ты прислала ко мне больную служанку?

– Я подарила тебе служанку здоровой, что с ней сделала ты, Хуррем?

– Здоровой? Она и дня у меня не пробыла, вся покрылась струпьями еще вчера. Ты хотела, чтобы эта Бахижа заразила меня, а я Повелителя? Хороший подарок ты сделала Повелителю, я обязательно расскажу ему.

Теперь уже красными пятнами покрылась Махидевран, но она продолжала защищаться:

– Эта девушка пробыла в моей комнате два дня и ничем не болела, а как попала к тебе, ты отравила ее…

– Я или то, что она попыталась насыпать в мою книгу, а потом была вынуждена вытряхивать из нее, когда я заподозрила неладное? Об этом тоже рассказать Повелителю?

Роксолана не стала выслушивать возражения Махидевран, почти бегом бросилась к валиде.

Там сцена повторилась.

– Валиде, я хочу сама покупать себе слуг.

– Тебе чем-то не нравятся Фатима и Гюль? Их нужно заменить?

– Нет, но я прошу никого мне не дарить, если понадобятся еще слуги, я куплю сама.

– Я никого тебе не дарила. Почему ты так спрашиваешь?

Хотелось крикнуть, что валиде и сама все знает, но Роксолана сдержалась, заставила себя глубоко вздохнуть и объяснила:

– Махидевран подарила мне больную служанку, которая сегодня вся покрылась сыпью. От нее могла заболеть я и передать болезнь Повелителю.

Последние слова услышала почти вбежавшая в комнату Махидевран. Она остановилась напротив Роксоланы, уперев руки в бока, и закричала:

– Это ты чем-то заразила Бахижу! Девушка была в моих покоях два дня, и никакой сыпи у нее не было! Это ты отравила ее, а теперь пытаешься свалить все на меня.

Что помогло Роксолане сдержаться, она не смогла бы объяснить сама, но удалось спокойно дослушать крик баш-кадины и так же спокойно ответить, пожав плечами:

– Конечно, у тебя в комнатах ничего не было. Ты дала ей какой-то порошок, который Бахижа насыпала на страницы книги в моей комнате, пока я сама была вчера в вашей комнате, валиде. Вернувшись и увидев, что книга закрыта, хотя я оставила ее открытой, я отправила Бахижу саму вытряхивать эту гадость, потому порошок попал именно ей на лицо и руки.

– Это выдумки, так можно обвинить меня в чем угодно! Где доказательство, что ты сама не насыпала этот порошок, чтобы обвинить меня?

И снова Роксолана сумела сдержаться. Она спокойно кивнула:

– Несколько рабов видели, как Бахижа это делала, к тому же я могу попросить Повелителя допросить Бахижу с пристрастием, она наверняка расскажет все честно.

– Успокойся, Хуррем. Не думаю, что Бахижа делала все по приказу Махидевран. И ни к чему обо всем рассказывать Повелителю, у него и без ваших глупостей есть чем заниматься.

– Валиде, я вижу, что вы не верите, что меня хотели изуродовать? Что делать мне, как не просить помощи у Повелителя?

Роксолана круто развернулась и отправилась к себе. Она не желала слушать ни Махидевран, ни валиде. Они сговорились в попытке хотя бы на время испоганить ей внешность, что можно противопоставить двум самым сильным женщинам гарема? Она беззащитна, а Повелитель далеко.

Кулачки невольно сжались, хотелось бить ими в стену от досады.

– Позови кизляр-агу!

Евнух в коридоре поспешил выполнить требование Хасеки.

Кизляр-ага, уже предупрежденный, что в гареме не все спокойно, в свою очередь поспешил к Хуррем:

– Что случилось?

– В мою комнату не смеет больше войти ни одна служанка, кроме Зейнаб, Фатимы, Гюль, Мириам и тех, кого я куплю себе сама! У двери поставишь двух евнухов, которые головами будут за это отвечать!

– Валиде отдала такое распоряжение?

– Тебе мало того, что это велю я? Хорошо, вернется Повелитель, получишь распоряжение от него! Поди прочь!

Евнух немного постоял в раздумье, но поскольку Хуррем ничего добавлять не собиралась, посеменил в коридор. Нет, он не собирался выполнять прихоти Хуррем, даже при том, что она Хасеки.

Роксолана в тоске огляделась:

– Что делать, Зейнаб, Фатима? Что нам делать?

– Хуррем, сначала разведи брови, если не желаешь, чтобы между бровей легла складка.

– Пусть, это неважно!

– Ты думаешь? Ты не права. Я поставлю перед входом знак, который не смогут перешагнуть те, у кого в отношении тебя дурные помыслы. Вы, прежде чем переступить его, будете мысленно читать специальную формулу, она короткая, всего четыре слова. Но обязательно молча, чтобы не подслушали. Но ты должна подумать, как завоевать сердце Повелителя настолько, чтобы все его мысли были только о тебе.

– Приворожить?

– Нет! Если приворожишь, кто-то сумеет в это вмешаться. И без того на тебя косятся, считая колдовством внимание Повелителя к тебе. Надо иначе, Хуррем. Ты умница, постарайся использовать это. Против любой ворожбы будут применять свои средства, но никто не поверит, что Повелителя можно завоевать умом. Пока тебе удавалось.

Роксолана бессильно опустилась на подушки:

– Мне страшно, очень страшно…

– Не бойся, но не стоит ни с кем ссориться. Чем больше у тебя будет противников в гареме и вообще во дворце, тем труднее жить. За всеми не уследишь, потому постарайся не заводить новых врагов. Плохо, что теперь рядом и этот грек. Он старается отвлечь Повелителя от тебя и вообще от гарема, это опасно, но тут ничего не поделаешь.

– Поделаю! – вдруг вскинула голову Роксолана. – Я постараюсь уговорить Повелителя отправить грека куда-то с важным поручением…

– Нет, ты не столь сильна, чтобы действовать против него. Не стоит начинать, можешь потерпеть сильное поражение. Напротив, пока старайся показать Ибрагиму, что ты его ценишь и не презираешь, как, например, Махидевран.

– Я его ненавижу!

– За что? – заглянула ей в лицо Зейнаб. – Не он ли привел тебя в гарем?

– А теперь я чувствую исходящую от него страшную опасность.

– Не выдавай этих чувств раньше времени, тебе еще рожать. Вот родишь второго ребенка, тогда и потягаешься. А пока со всеми мирись и терпи.

– Со всеми?

– Да, даже с Махидевран. Чтобы твои враги не объединились против тебя, лучше сделай вид, что дружишь с каждым из них по отдельности.

– Как это?

– Чтобы одолеть врагов, им мало не позволить объединиться, их нужно между собой рассорить.

– Я не хочу этого делать! Я не хочу сама становиться змеей, не хочу кого-то с кем-то ссорить, не хочу, чтобы моя душа была черной…

Она бросилась на постель и разрыдалась.

Зейнаб вздохнула:

– Куда ты денешься, если иначе не выжить?..

Но что бы ни говорила Роксолана, она понимала, что Зейнаб права. У нее в гареме слишком много врагов, чтобы уследить за всеми, а особенно сильных, к которым теперь добавился и грек, нужно либо как-то привлечь на свою сторону, либо хоть поссорить между собой.

Задача невыполнимая, потому что Повелитель не должен ничего заподозрить. После сегодняшнего происшествия враги на некоторое время затихнут, а что дальше?

– Зейнаб, можно распустить слух, что я действительно предвижу неприятности. А еще лучше что-нибудь подстроить, чтобы я разоблачила? Пусть хотя бы какое-то время боялись со мной связываться.

– Хорошо, сделаем. У тебя есть какой-нибудь дар для Махидевран?

– Что?! Дар?

– Подарок в знак примирения. Якобы ты ее простила…

– Ну, возьми что-нибудь. Только не из подарков от Повелителя, чтобы он не обиделся.

Нашли красивый браслет, его купила сама Роксолана, но никогда не надевала, потому что оказался великоват, все собиралась передать ювелиру, чтобы уменьшил, да забывала. Махидевран будет впору.

– Зачем это тебе? Мне не жалко, но я не понимаю.

– В ответ она обязана отдарить, а там увидишь… Отправь Фатиму с браслетом к баш-кадине.

Браслет положили на красивый поднос, накрыли тонким платком, и Фатима в сопровождении евнуха отправилась к Махидевран.

– Что ей сказать-то?

– Скажи, что госпожа не желает ссоры и в знак примирения и того, что не будет жаловаться Повелителю, просит принять этот дар.

– Прошу?! – возмутилась Роксолана. – Да я готова выцарапать ей глаза!

– А ты уверена, что это она, а не кто-то другой?

– Конечно, служанка-то ее.

– Но в комнату могла войти не одна Бахижа. Вот то, что ты запретила переступать порог кому-то, хорошо. Пусть кизляр-ага это переварит и поставит еще одного евнуха.

Фатима отправилась с поручением, приведя в полное смятение весь гарем.

Махидевран, увидев подарок от Хуррем, сначала отказалась его принимать, хотя было видно, что браслет очень понравился. Хитрая Фатима чуть усмехнулась:

– Зря госпожа боится, здесь нет ничего дурного. Просто Зейнаб удалось убедить Хуррем, что она зря ссорится со всеми подряд и всех обвиняет. Может, Бахижа и не виновата, проклятый порошок был в книге, только сама Хуррем до этого не долистала.

– Да! – оживилась Махидевран, почувствовав, что это выход. Она сделала вид, что оскорблена нападками Хуррем и принимает подарок с неохотой.

Фатима не стала ждать, пока баш-кадина найдет чем отдарить. Это был совет мудрой Зейнаб.

– И что теперь?

– Посмотрим, что она передаст в ответ. Прикажи евнуху никого не впускать, я выйду принимать подарок сама.

– А если не передаст?

– Значит, она глупа и жадна. Завтра о ее жадности узнает весь гарем.

Махидевран жадной не была, но ей понадобилось время, чтобы подыскать что-то, чего еще не видел Повелитель и тем более не дарил. Тут она вспомнила о страсти Хуррем к чтению и решила подарить ее светильник. Махидевран радовалась удачному решению, ведь это никак не украсит Хуррем, а к себе она никого не пускает…

Немного погодя раздался стук в дверь, евнух сообщал, что пришла служанка от Махидевран. Зейнаб чуть приоткрыла дверь и попросила подождать:

– Сейчас выйду.

Она успела шепнуть Хуррем:

– Что бы сейчас ни случилось, не бойся и кричи, что таков ответ Махидевран на твою доброту.

Но все пошло не так. Одновременно со служанкой, принесшей ответный дар Махидевран, к Роксолане пришла валиде. Хафса решила поговорить с Хуррем, чтобы та не поднимала шум. Зейнаб намеревалась сделать вид, что Махидевран снова прислала какую-то опасную гадость сопернице, но изобразить это прямо на глазах у Хафсы не рискнула.

– Хуррем, ты правильно сделала, что помирилась с Махидевран, не стоит ссориться на радость врагам.

Каких врагов имеет в виду, валиде не уточнила.

– Я заходила в больницу, Бахижа, конечно, выглядит ужасно, но клянется, что ничего не подсыпала в твою книгу. Это кто-то другой. Если желаешь, можешь приобрести себе служанок, которым доверяешь, но помни, что слуг можно подкупить. Лучше постарайся чаще улыбаться, когда ты смеялась и я назвала тебя Хуррем, у тебя было куда меньше врагов.

– Тогда я не была даже гезде, и у меня не было сына от Повелителя.

Хафса устало вздохнула:

– Мы живем в жестоком мире, Хуррем, не наживай себе лишних врагов, не зазнавайся.

Хафса была права, врагов и без того слишком много, чтобы плодить их нарочно, разве только поссориться со всем миром сразу?

Помириться не помирились, но Хуррем обещала валиде, что не станет ничего говорить Повелителю, чтобы не расстраивать его. Если честно, то она и сама уже не была уверена, что виновата именно Махидевран, уж слишком отчаянно клялась в своей невиновности Бахижа.

На некоторое время вражда между женщинами затихла. Надолго ли? Конечно, нет. Когда столько красивых женщин борются за внимание одного мужчины, разве возможна долгая дружба между ними?

Роксолану удручало понимание, что в этом придется прожить всю оставшуюся жизнь, какой бы та ни была – длинной или короткой. И детей рожать и растить тоже придется в этом шипении, склоках, сплетнях и зависти.