С радостью соседствует беда…
Более радостного известия Роксолана получить не могла: поход закончен в Амасье с персидским шахом Тахмаспом подписан договор, Повелитель и его войско возвращаются!
На сей раз поход был долгим, поняв, что Тахмасп замешан в предательстве Мустафы, Сулейман решил во что бы то ни стало добить неуловимого Сефевида. Получилось, возможно, Тахмасп не рассчитывал вдруг потерять союзника в османской армии, потому стал сговорчивей, а может просто устал.
Султан Сулейман возвращался домой, вернув приграничные крепости, из-за которых и разгорелось это противостояние, но потеряв двоих сыновей, причем обоих не на поле боя. Но главное – возвращался.
Роксолана вызвала к себе Кара-Ахмед-пашу. Тот сделал вид, что подчиняется:
– Поздравляю с возвращением Повелителя, султанша.
– Кара-Ахмед-паша, нужно торжественно встретить Повелителя.
– Конечно, султанша…
И вот встреча…
Стамбул расцвечен так, как давно не бывало – со всех балконов и окон вывешены ковры, кое-где улицы застланы тканями, множество цветов, горожане в праздничной одежде… Звуки музыкальных инструментов, удары в барабаны, приветственные крики… все слилось в единый невообразимый шум…
Давненько не встречали своего султана из похода с победой. Сулейман сумел сделать то, что не удавалось долгие годы – заставить персидского шаха Тахмаспа подписан мирный договор. Надолго ли – неизвестно, но на сегодня мир.
Слава Султану Сулейману Хезлет Лери Хану! Стамбул, так долго ждавший своего Повелителя, да продлит Аллах дни его, праздновал.
Сулейман до самого дворца доехал на коне, только там ступил на землю. Шел навстречу своей Хуррем, которая после стольких месяцев общения с рослыми, сильными мужчинами казалась особенно маленькой и хрупкой, старался ставить ноги крепко и держаться ровно… Удалось, добрался до самых своих покоев. Обнять бы свою зеленоглазую, поцеловать, но голова кружилась так, что пришлось ухватиться за ее плечо, чтобы не упасть.
– Что с вами, Повелитель?
Ее голос, всегда такой звонкий, словно пробивался сквозь туман или воду, доносился откуда-то издалека, едва слышный через гул в голове.
– Повелитель, вы устали, может приляжете?
То, что с ним не могло быть простой усталостью, это болезнь. Сулейман всегда очень бледен, но сейчас бледность не просто болезненная, она какая-то… смертельная. От этой мысли стало страшно самой.
– Немедленно позовите лекаря!
Султана уложили в постель, тут же прибежал Искандер-эфенди, маленький, сухонький старичок, подслеповатый и глуховатый, когда-то бывший опытнейшим лекарем, но от старости забывший все, что знал. Огромная чалма, из-за величины которой головка казалась еще меньше, покачивалась в такт движениям. Раньше Роксолана удивлялась, как он умудряется не терять чалму, но сейчас не до того, пусть теряет.
Поохал, поахал, приказал уложить султана в постель, дал какое-то зелье, чтобы Повелитель поспал…
– Что с Повелителем?!
– Ничего опасного, султанша, Повелитель просто устал, да и нога вон распухла.
Вместо праздника получились посиделки у постели. Султан после снотворного средства спал. Ему нужно отдохнуть… Конечно, конечно… Роксолана не стала возражать отправилась к себе, однако, досадуя. Столько месяцев не видеться и вот те на!
Сидела, почти ни о чем не думая, пыталась читать, даже прилегла поспать, но ничего не выходило. Изнутри снедало какое-то беспокойство.
Прошло не больше часа, когда, не выдержав, она все же отправилась в покои Повелителя. Нужно же узнать, как спит, ровно ли дышит… Могла бы отправить евнуха, но решила сходить сама.
Сколько раз она потом хвалила себя за то, что не успокоилась, что поверила своему чувству тревоги, пошла к султанской спальне.
У двери ее встретил перепуганный лекарь, чалма которого, кажется, стала еще больше.
– Что?
– Госпожа… – лекарь замялся, не решаясь сказать главное.
– Говори!
– Госпожа, Повелитель, да продлит Аллах его дни, очень болен…
– Нога?
– Нет, госпожа… Он…
– Да говорите же уже! – зеленые глаза из прорези яшмака метали молнии. Лекарь вдруг испугался этого зеленого пламени.
– Повелитель может не выжить…
Роксолана даже дослушивать не стала, одним движением ее маленькой ручки огромные дильсизы отлетели в стороны, дверь распахнулась. Если кто и не верил, что султанша ведьма, увидев такую картину, уверовали абсолютно.
Но ей наплевать на любые домыслы. Метнулась к постели, на которой вытянулся бледный, как смерть, Сулейман. Он никогда не отличался румянцем на щеках, от матери унаследовал больное сердце, потому постоянно был бледен, но сейчас к этой белизне добавилась синева.
– Почему?
Слез не было («поплачу потом»), даже страха не было, хотя жизнь явно оказывалась в опасности, причем смертельной опасности. Она жива, пока жив Сулейман.
Но сейчас об этом не думалось, все сосредоточилось на этом мертвенно-бледном лице. Не было даже душевного крика:
– За что?!
Изнутри рванулось вверх, туда, к Богу, как бы его ни называли:
– Не отпущу!
Первый раз, когда Сулеймана явно отравили, и Роксолана вынудила валиде отнести противоядие, все было по-иному. Тогда она не думала ни о своей жизни, ни о несправедливости судьбы. В том, что судьба лично к ней несправедлива, Роксолана уверовала давным-давно, не пыталась бороться, только старалась сохранить жизнь детей.
Теперь иначе, сама того не сознавая, Роксолана бросила судьбе вызов:
– Не отпущу!
Нет, она не умоляла забрать ее жизнь вместо султанской, не взывала к справедливости или милосердию, она приказывала! Приказывала небесам, будучи полностью уверена, что приказание исполнят.
Бросить вызов судьбе…
У слабых людей такое возможно только от отчаянья, у сильных – если предел терпения и покорности исчерпан. Отчаянья не было, напротив, была решимость справиться самой!
Сухие, горящие зеленым огнем глаза, жесткие фразы, тон, не терпящий возражения:
– Что пытались сделать, чем помочь?
Лекарь что-то мямлил о воле Аллаха, стало ясно, что он просто не знает, что делать.
Не обращая внимания на несчастного лекаря, Роксолана повернулась ко второму:
– Вы будете находиться здесь, пока я не прикажу выпустить!
И дильсизам:
– Никого не выпускать и не впускать без моего приказа!
Вышла через потайной ход, пока шла к своим покоям в одиночестве, все обдумала.
Собиралась вызвать Михримах, но не пришлось, дочь уже была у нее:
– Что, матушка, что?!
– Тихо! Повелитель просто очень устал. Да, он болен, но это пройдет.
Михримах по глазам увидела, что не все так хорошо, поняла, что Роксолана говорит скорее для слуг и подслушивающих. Мать взяла лист бумаги, быстро начеркала:
«Немедленно найди Гекче! Приведи ко мне так, чтобы никто ничего не понял».
Написала по-итальянски, но сам лист все равно тут же бросила в огонь, убедившись, что Михримах пробежала глазами написанное. Вслух только добавила:
– Скажи, что все, как было когда-то. Она поймет. И быстро.
Провожая дочь до двери, произнесла достаточно громко:
– Я из-за всех волнений действительно устала. Пусть Гекче принесет то, что прошу, лекари дворца не знают ее секретов…
В коридоре у двери своих покоев оставила немого стража и наказала маленькой, шустрой служанке Амаль:
– Когда приедет Гекче, постучишь в эту дверь трижды. Больше ничего не делай, пусть она подождет меня здесь. Поняла?
– Да, госпожа, – присела Амаль.
В покоях Сулеймана не изменилось ничего – та же смертельная бледность, едва заметное дыхание, но у султана появилась еще и испарина, что страшно напугало Роксолану.
– Что вы давали пить Повелителю?
– Ничего, госпожа. Вы не велели ничего давать…
Как же ей хотелось ударить труса наотмашь!
Она вполне понимала страх лекаря, в случае смерти Повелителя Искандер-эфенди первым бы поплатился головой. Сказать, что если он не будет ничего делать, а султану удастся выжить, то она казнит труса сама? Нет, пожалуй, не стоит, любой на его месте боялся бы также.
Роксолана смотрела на Искандера-эфенди и размышляла. Ей безразличен его страх, страх во дворце настолько привычен, что его перестаешь замечать. Погибнуть неудивительно, но она погибать вовсе не желала, и хотя уже была немолода – пятьдесят лет, сдаваться не собиралась.
Первое, что нужно, независимо от того, сумеет ли Гекче помочь Повелителю, и вообще, сможет ли Михримах быстро ее найти, – не позволить злым языкам болтать о недуге султана. Если пойдет слух о смертельной болезни Повелителя, ничто не спасет.
И помочь сейчас ей мог вот этот перепуганный старичок, больше всего сейчас желавший оказаться простым дехканином подальше от дворца.
Позволить лекарю сейчас улизнуть и что-то разболтать за пределами этой спальни, Роксолана не могла. Мало того, его нельзя слишком испугать, лекарь нужен вменяемым и способным что-то сказать любопытным. Значит, его надо чем-то подкупить, увлечь, только чем?
О чем может мечтать этот человек? После пережитого во дворце, наверняка только об одном: спокойной жизни вдали от Стамбула и Топкапы.
– Искандер-Эфенди, вы не хотели бы купить небольшой домик на побережье?
Лекарь изумленно уставился на султаншу. Какой домик, какое побережье, если жизнь Повелителя висит на волоске? А она продолжала:
– С садиком… а еще хорошее содержание… Но этого всего может не быть, если Повелитель умрет. – Голос султанши из медового, вкрадчивого вдруг стал металлическим, казалось, еще мгновение, и она вцепится в горло лекаря. Тот даже сам схватился за горло руками. – Как вы думаете, я желаю смерти Повелителю?
Искандер-эфенди в ужасе замахал руками:
– Что вы, что вы, госпожа!
– Вы не знаете как вылечить султана? – голос снова потек медом.
– Нет… да… то есть…
– Тогда позвольте мне заняться этим.
Вот уж против чего несчастный лекарь не возражал, он почти рванулся к двери:
– Конечно, госпожа, конечно, я не буду вам мешать…
Роксолана успела поймать лекаря, который, удирая из спальни султана, был куда шустрей, чем во время его лечения.
– Эй, Искандер-эфенди, разве я сказала, что вы можете уйти? Я только просила не мешать мне.
Она так и притянула к себе бедолагу, крепко держа за полу халата, приблизила лицо к его уху и настойчиво добавила:
– Вы скажете всем, что Повелитель устал и после тяжелого похода и многих волнений из-за предательств ему нужен отдых. А сами останетесь здесь, наблюдать за лечением. Вы ведь его лекарь…
– Да… нет…
– Ну, вот и хорошо. Пойдемте, повторите мои слова перед придворными и посоветуете им тоже отдохнуть. Только не заикайтесь, пожалуйста, иначе мне придется ткнуть вас вот этим, – она с улыбкой аспида продемонстрировала небольшой кинжальчик, вытащив его из рукава. В действительности это был рабочий инструмент, оставшийся у султана с тех времен, когда зрение еще позволяло ему создавать тонкие ювелирные украшения. Но лекарь-то об этом не знал, да и таким острием все равно можно вполне чувствительно ткнуть в бок.
Они вышли в соседнюю комнату рядышком – султанша на полшага позади Искандера-эфенди. Чтобы лекарь не сказал какой глупости, она уже в двери легонько ткнула его толстый бок шилом:
– Вперед и не заикайтесь, Искандер-эфенди.
Среди собравшихся придворных Роксолана увидела Михримах, дочь слегка кивнула, давая понять, что успела разыскать Гекче. На сердце полегчало…
Не заикаться Искандер-эфенди, конечно, не мог, но султанша нашла выход, она усмехнулась:
– Господин Искандер-эфенди дал Повелителю двойную дозу успокаивающего средства, чтобы он мог отдохнуть хорошо, и теперь боится, что, проснувшись, Повелитель накажет его за долгий отдых.
Голос Роксоланы звучал вполне беззаботно, но обманул не всех. Роксолана заметила, как переглянулись Кара-Ахмед-паша и секретарь имперского совета Кемальзаде Мустафа. Ах, вы ж мерзавцы! Только и ждете смерти Повелителя? И снова внутри крик:
– Не отдам!
Но только внутри, у Роксоланы просто не было времени разглядывать собравшихся, она знаком позвала Михримах и тихонько скомандовала стоявшего столбом Искандера-эфенди:
– Господин Искандер-эфенди, нам пора к Повелителю. Его сон стоит оберегать.
Сбежать лекарю не удалось, он поплелся обратно в спальню на дрожащих ногах.
– Матушка, она ждет. И я отправила за господином Иосифом Хамоном.
– Молодец, но разве он приехал?
– Да, только что, переоденет дорожное платье и поспешит во дворец.
– Хвала Аллаху!
Иосиф Хамон сначала отправился вместе с Сулейманом в поход, но вынужден был покинуть Повелителя, чтобы похоронить своего отца. Его не оказалось рядом, когда султан заболел, может, теперь поможет?
Но Роксолана больше надеялась на свою Гекче, которая знала толк и в ядах, и в противоядиях.
В спальне она указала перепуганному лекарю, чтобы сел в сторонке и молчал. Дильсиз знаками показал, что в потайную дверь стучали, Роксолана кивнула:
– Пусть приведут женщину, которая в моей комнате.
Сулейман по-прежнему лежал бледный, как полотно его рубашки, и тяжело дышал. Роксолана присела на постель, взяла безжизненную руку в свои руки, снова умоляла, как тогда, когда его отравили впервые:
– Не умирай… Ты так нужен нам… не умирай!
Поплакать бы, но даже этого она не могла себе позволить.
Тихонько подошла Михримах:
– Матушка, Кара-Ахмед-паша и Кемальзаде Мустафа что-то замышляют…
Роксолана вдруг взъярилась:
– Наплевать! Сейчас главное, чтобы Повелитель выжил.
В спальню скользнула Гекче, Роксолана подозвала ее к себе:
– Смотри, также было прошлый раз?
Перепуганная не меньше лекаря Гекче некоторое время не могла ничего сообразить, на нее пришлось даже прикрикнуть:
– Забудь, кто перед тобой! Придумай, как спасти больного!
– Госпожа… не так… у меня нет средств от этого яда…
– Совсем нет?!
– Есть, но их надо готовить, такое противоядие долго не хранится. Нужно несколько часов…
Роксолана почти застонала:
– Сколько?
– К утру сделаю, но…
– Что, не мямли!
– Повелитель может не дожить, он давно болен, это сразу видно.
Хотелось заорать, что она и сама все видит, но что толку.
Как жаль, что умер врач Сулеймана Моше Хамон, который, как и его отец, был придворным лекарем султанов. Моше сразу понял бы, что нужно говорить и делать… теперь оставалось надеяться на знания его сына Иосифа Хамона – султанского лекаря в третьем поколении.
Дильсиз от двери показал, что пришел лекарь.
– Иосиф Хамон?
Кивок.
– Впусти.
Хамон вошел быстро, темные глаза из-под густых черных бровей, впрочем, начавших уже седеть, смотрели пытливо.
– Повелитель устал, нужно помочь ему восстановить силы… – пока Роксолана ограничилась этой фразой, если лекарь неглуп, все поймет сам.
Он понял. Многие ли женщины даже под яшмаком – вуалью, закрывающей нижнюю часть лица, – могут позволить себе разговаривать с чужими мужчинами, тем более, наедине? Султанша могла, и все об этом знали. Ее проклинали на всех рынках Стамбула, твердя, что опоила султана приворотным зельем, она не обращала внимания, в ответ строила и строила новые бесплатные столовые для бедных, чтобы кормить тех, кто ее же клянет, приюты, медресе, мечети…
Иосиф знал многое, что было недоступно даже многочисленным прихлебателям султанского двора. У него были свои возможности, неведомые ни врагам Роксоланы, ни ей самой. Еще прадед султана Сулеймана султан Мехмед Фатих понял, что изгнанные из Испании иудеи, могут быть весьма полезны, и предложил всем изгнанным приют в своей империи. Покинувшие Испанию марраны обосновались в Османской империи, не все, конечно, но многие, они стали лекарями, купцами, переводчиками, банкирами… Никто не заставлял их менять веру, но правило действовало для всех одно: чиновниками становились только мусульмане, потому иудеев-чиновников не было, но вес они все равно имели в империи большой и влияние тоже.
Хамон только взглядом скользнул по съежившейся фигуре лекаря, потом по Гекче и знаком подозвал женщину к себе:
– Что давали?
Та с сожалением развела руками:
– У меня ничего нет. Приготовлю через несколько часов, но боюсь…
Врач кивнул:
– Я смогу продержать Повелителя несколько часов, поспешите.
Роксолана почти подтолкнула Гекче к двери:
– Иди скорей. Тебя проводят. Михримах, отвези ее сама туда и обратно.
Иосиф Хамон уже не обращал внимания на женщин, он открыл свою шкатулку, стал перебирать пузырьки, сокрушенно качая головой. Нашел нужные, быстро накапал из трех в сосуд, добавил чуть вина и с сомнением посмотрел на Сулеймана:
– Нужно разжать Повелителю зубы, чтобы влить лекарство.
– Я помогу, – Роксолана решительно шагнула к постели султана, сделала знак дильсизу, чтобы тоже подошел. Вместе они приподняли почти безжизненное тело Сулеймана, но разжать ему зубы не удавалось.
Хамон вздохнул:
– Хотя бы половину влить… Но как это сделать?
– Половины достаточно?
– Да, потом дадим еще.
Роксолана протянула руку за кубком, в котором было противоядие:
– Дайте.
Хамон и дильсиз с изумлением наблюдали, как султанша набрала лекарство в рот, а потом… она поцеловала Повелителя, в поцелуе вливая в его рот лекарство! Конечно, не все попало, конечно, разлилось, но даже врачу было видно, что Сулейман уступил натиску женских губ, челюсти разжались…
– Вам нужно немедленно промыть рот.
Она только кивнула, проследив, чтобы Султана положили удобней… Но Хамон в свою очередь проследил чтобы султанша сполоснула рот.
– Нужно удалить лекарей, они будут только мешать. До улучшения еще очень далеко. И больше не пытайтесь так делать, это смертельно опасно для вас.
Роксолана кивнула еще раз и направилась к все также сидевшему в сторонке Искандеру-эфенди. Второй лекарь от треволнений и страха устал настолько, что попросту заснул на диване.
– Искандер-эфенди, не хотите ли отдохнуть?
Тот быстро закивал. Бедолаге было очень много лет, ему хотелось домой, под бок к жене и вовсе не хотелось отвечать за жизнь Повелителя. Искандер-эфенди вовсе не был постоянным лекарем султана, просто так сложилось, что никого во дворце не оказалось, слава Аллаху, приехал этот иудей, теперь ответственность за жизнь султана на нем, теперь можно домой.
Но оказалось, что обрадовался Искандер-эфенди рановато, никто отпускать его не собирался. Эта султанша… она сумасшедшая…
– Искандер-эфенди, вы никогда не спали на султанских простынях?
– Н-нет…
– На султанских матрасах?
– Н-нет…
– А я спала. Удобно, поверьте. Сейчас вам постелют, и вы отдохнете.
Она совсем с ума сошла?! Спать на султанском малиновом матрасе и зеленых султанских простынях?!
Но глаза султанши смотрели так, что он невольно закивал.
– Ну вот и хорошо.
Роксолана хлопнула в ладоши и отдала распоряжение возникшему из воздуха евнуху, чтобы лекарю постелили на диване и помогли устроиться на ночь:
– Господин Искандер-эфенди будет здесь до тех пор, пока Повелителю не станет лучше, но ему самому тоже нужен отдых…
– О Аллах! – несчастный лекарь не знал что и думать.
…Потянулись тревожные минуты ожидания. Несмотря на возражения Хамона, Роксолана еще раз вливала в рот Сулеймана лекарство поцелуем.
Зато к тому времени, когда приехали Михримах с Гекче, султану уже можно было разжать зубы, чтобы напоить приготовленным противоядием. Поможет ли, не поздно ли?
Хамон и Гекче старались делать вид, что все в порядке, но по тому, как они тревожно переглядывались между собой и тихонько перебрасывались словами, Роксолана понимала, что все плохо.
– Госпожа, противоядие подействует нескоро. Нужно ждать…
И снова она сидела, держа безжизненную руку в своих руках, поглаживала, уговаривала не покидать ее, вспоминала счастливые минуты совместной жизни. Дыхание Сулеймана немного выровнялось, испарина пропала, но что-то во всем его теле, в сжимаемой ее ладонями руке было не так.
Она вдруг поняла: Сулейман дышит, несомненно, он жив, но рука безжизненна и тело странно вытянулось и…
– Господин Хамон?
– Госпожа?..
– Что с Повелителем? Только не лгите, я же вижу. Он жив и словно мертв. Что это?
– Госпожа… противоядие подоспело слишком поздно, это не вина Гекче… но…
– Говорите!
– Повелитель может остаться парализованным частично или даже полностью.
Роксолана сжала виски пальцами. Вот почему его рука безжизненна! Неужели Сулейман действительно может остаться вот таким бревном? Когда-то в детстве она видела такое, соседку разбил паралич, она лежала, молча вращая глазами, полными ненависти к окружающим, потому что они были свободны, а она зависела от всех.
Отчаянье захлестнуло настолько, что захотелось просто выть. Может, лучше было вовсе не давать противоядие? Тогда Сулейман просто умер бы и не мучился, а теперь, если выживет, но останется неподвижен, простит ли он ее?
Рядом стояли притихшие Хамон и Гекче. Что они могли еще сказать, чем утешить? Никто в целом мире не мог сейчас утешить несчастную женщину.
Сколько прошло времени, не мог бы сказать никто, Сулейман дышал уже ровно, но жизни ни в его теле, ни в его лице не было. Поплакать бы, уткнувшись даже в это безжизненное тело, но она и этого не могла себе позволить. Сидела, сама безжизненная, но внутри постепенно росло: бороться надо до последнего! Вдруг вскинула голову:
– Пока ничего не решено! Мы будем делать все, что возможно, только нельзя, чтобы об истинном положении дел узнали враги. Вы сможете объяснить толково?
Хамон кивнул:
– Скажем, что Повелитель пока под действием опиума, поскольку ему нужен отдых.
– Да, утром покажем Повелителя лекарям, чтобы убедились, что он дышит ровно. Можно даже впустить сюда кого-нибудь, например, Великого визиря. А там увидим…
– Вам нужно отдохнуть, госпожа. Хотя бы рядом прилягте.
– Да.
Но прилечь не смогла, все сидела, держа безвольную руку в своих ладонях, и пыталась понять, что ей делать. К рассвету решение не изменилось: пока никому ничего не сообщать, Аллах милостив, он может вернуть Сулейману способность двигаться.
Кара-Ахмед-паша с трудом скрывал свою радость, он все прекрасно понял: ненавистная ему султанша просто скрывала смертельную болезнь, если не вообще саму смерть султана. Великий визирь поспешил прочь из дворца, кивнув Кемаль-заде Мустафе, чтобы тот следовал за ним.
Не успел отойти пару шагов от комнаты, где султанша объявляла о болезни Повелителя, бочком подкатил Али Ибрагим-паша:
– Кара-Ахмед-паша, нужно созвать Диван…
Руки сложены на животе, словно стоит перед Повелителем, взгляд в пол, голос вкрадчивый… Кара-Ахмед мысленно усмехнулся: побежали крысы с тонущего корабля?
Но он был не готов проводить Диван, пока не знал, как быть, покачал головой:
– Не следует торопить события… Повелитель болен, но это не значит, что власть скоро сменится… Аллах милостив и позволит Повелителю выздороветь быстро.
Про себя добавил: или вообще не выздороветь.
Али Ибрагим-паша закивал, соглашаясь:
– Да продлит Аллах дни нашего Повелителя…
Он все понял правильно: рисковать и торопиться не стоит.
Но Кара-Ахмед-паша не желал торопиться вовсе не потому, что надеялся на выздоровление султана, просто не был готов к такому повороту событий, не было преемника. Наследник, конечно, был, в день казни шехзаде Мустафы им назван старший из оставшихся в живых сыновей Хуррем шехзаде Селим, но это совсем не тот султан, которого хотел бы видеть на троне сам Великий визирь. И второго сына Хуррем шехзаде Баязида тоже не желал признать своим Повелителем. Тем более, ни один из них его само Великим визирем не оставит.
Кемальзаде Мустафа Челеби напомнил о себе:
– Визирь, в Манису умчался гонец к шехзаде Селиму…
– Все верно, наследнику должны сообщить о том, что султан болен.
– Но зачем нам здесь наследник?!
Секретарь глуп, разве можно обсуждать такие вопросы во дворце, где уши есть у всего? Сделал знак следовать за собой, но по пути все же не выдержал:
– Пусть едет, в пути убить легче, чем здесь.
– Шехзаде убить?
Удивительно, секретарь имперского совета Кемальзаде Мустафа всегда отличался умом, но если у него нет и доли той ловкости, которая жизненно необходима царедворцу, то он скорей опасен со своим прямолинейным умом, чем полезен. Над этим стоило подумать.
Кара-Ахмед-паша поморщился:
– Никто никого убивать не намерен, я говорю о том, что наследнику в пути нужно быть осторожным.
Он ушел, не оборачиваясь и больше не приглашая за собой. А Кемальзаде Мустафа остался стоять столбом. Неужели задумано страшное: по пути из Манисы в Стамбул убить шехзаде Селима? Но какой в этом прок самому Великому визирю, ведь тогда наследником станет шехзаде Баязид, а уж он терпеть не может своего дядю Кара-Ахмед-пашу.
И все же…
Некоторое время он метался, пытаясь понять, что же делать. Сам Кемальзаде Мустафа не слишком любил обоих принцев, и если Повелитель не выживет (секретарь невольно прошептал молитву о долгих днях жизни султана), ничего хорошего лично ему ждать не стоит. А если Кара-Ахмед-паше удастся уничтожить шехзаде одного за другим? Кемальзаде в ту минуту думал вовсе не о судьбе империи, а о своей собственной, вдруг ужаснувшись пониманию, что теперь он тоже во всем замешан, и Кара-Ахмед-паша лично его в живых не оставит наверняка, слишком много знает!
Секретарь вдруг понял, что молчать нельзя и поспешил к покоям султана.
Конечно, его не пустили, Кемальзаде Мустафа знаками объяснил дильсизу, что ему нужно немедленно видеть султаншу. Вообще-то это было рискованно, во дворце и впрямь глаза и уши у всего, если Кара-Ахмед-паше донесут, что секретарь говорил с султаншей, самому Кемальзаде несдобровать.
Он нервно мерил шагами комнату в ожидании, когда выйдет султанша, что позовут внутрь и не надеялся. Но вышла не Хуррем Султан, а ее дочь Михримах Султан.
– Что случилось? Повелитель болен, султанша подле него, если что-то дельное, скажите мне, я передам.
Как же они похожи! Всем – фигурой, глазами, голосом, не сказала бы, что это не султанша – не понял. Мгновение Кемальзаде сомневался, но потом подумал, что мать и дочь очень близки, а оставаться в покоях султана опасно, могут передать Кара-Ахмед-паше.
– Великий визирь отправил гонца к наследнику в Манису…
Михримах чуть приподняла бровь:
– Что в этом необычного?
Во дворце везде уши… и Кемальзаде, встав так, чтобы его руки могла видеть только дочь султана, знаками, как часто изъяснялись придворные, показал:
– В дороге слишком опасно для наследника.
Она поняла все мгновенно, чуть кивнула:
– Вы правы, Кемальзаде Мустафа, такого гонца стоило отправить султанше, но она слишком озабочена большой усталостью Повелителя и не подумала об этом… Но Аллах милостив, все будет хорошо.
А руки показали: я все поняла, предупредим… Хвала языку ишарет, придуманному придворными, на нем можно говорить, не раскрывая рта.
– Как здоровье Повелителя, да продлит Аллах его дни?
– Повелитель спит, кризис миновал, но пока он очень слаб.
Михримах вернулась в комнату Сулеймана с тяжелым сердцем. Придворные всегда загодя чувствуют беду, раз уж начали суетиться, значит, знают, что дело плохо. Но говорить об этом матери нельзя, на ней и без того лица нет.
Султан лежал, вытянувшись, безжизненный, отсутствующий, и только тяжелое дыхание выдавало его присутствие на этом свете. Роксолана только что влила в его уста противоядие, приготовленное Гекче, и сидела, держа в руках безжизненную руку Сулеймана.
– Матушка, я отлучусь ненадолго?
– Да, конечно, иди.
Через полчаса из дворца выехали два гонца в сторону Босфора. Нет, они не слишком торопились, двигались спокойно. За Измитом разделились, один отправился на запад в сторону Яловы, второй на восток в Сакарью. Первый вез письмо Михримах Султан в Манису для шехзаде Селима, второй шехзаде Баязиду. Вот теперь, убедившись, что на них никто не обратил внимания, гонцы помчались стрелой, как положено гонцам.
Сестра сообщала о болезни отца и просила Селима оставаться в Манисе, а Баязида срочно спешить в Стамбул.
Почему? Несомненно, шехзаде Селима, наследника престола, по пути в Стамбул ждала засада, ему ехать смертельно опасно, но отсутствие обоих принцев в столице, когда султан на грани жизни и смерти, опасно не меньше. Должен быть здесь хотя бы один.
Михримах понимала, что Селим смертельно обидится, узнав о двух письмах, но лучше пусть обижается, чем будет убит по пути. Нужно немного переждать. Аллах милостив, он дарует еще долгие годы жизни султану, Повелитель справится с болезнью и все встанет на свои места.
Зато эта болезнь покажет, кто как относится и к султану, и к его наследникам. Нет худа без добра…
Об этом же думала и Роксолана, сидя у постели едва живого мужа. Пока главным было вырвать Сулеймана из лап смерти, остальное потом. Все дела потом.
Когда Михримах попыталась что-то сказать, мать только отмахнулась:
– Пусть делят трон, мне все равно. Если Повелитель умрет, все будет безразлично.
– Отец выживет, матушка, выживет. Иосиф Хамон сказал, что если не умер до сих пор, то выживет.
Роксолана вздохнула: да, выживет, только какой ценой? Бывает жизнь тяжелей смерти, что если Сулейман и впрямь останется парализованным даже отчасти? Для простого смертного это очень тяжело, но выносимо, для султана нет. Неподвижный и беспомощный он уже не султан.
– Матушка, я отправила гонцов к Селиму и Баязиду.
– Да, пусть приедут, они должны успеть …
Сказала и ужаснулась собственным словам. Но Михримах возразила:
– Нет, Селиму нельзя приезжать.
– Он же наследник?
– Его по пути поджидает засада, где неизвестно, ехать опасно.
Некоторое время Роксолана молча смотрела на дочь, вспоминая Аласкара, потом покачала головой:
– Селим никогда не простит тебе этого…
– Я знаю, но сейчас его жизнь важней, чем даже трон.
– Михримах, хоть ты не говори о троне. Не могу слышать.
Не приехали ни Селим, ни Баязид.
Баязид не поверил письму сестры, решив, что его нарочно выманивают в Стамбул, чтобы уничтожить, после разговора с матерью, предлагавшей привезти сыновей на воспитание в Топкапы, шехзаде вообще перестал верить родственникам. Сыновей в качестве заложников? Никогда! И сам на расправу не поедет. Если Селим станет новым султаном, к чему тогда у Стамбуле он сам, чтобы душить сподручней?
Баязид не любил Мустафу, не было оснований обожать старшего брата, буквально не замечавшего сыновей Росколаны, но признавал его право на престол и готовил себе возможность улизнуть подальше не только Стамбула, но и Османской империи в том числе.
Но когда султан казнил Мустафу, Баязид понял, что может побороться за престол или хотя бы часть власти. Селим не Мустафа, ему всей империи не удержать. Так бывало после султана Мехмеда Фатиха, его сыновья Баязид и Джем сцепились меж собой, практически поделив империю, которая тогда была куда меньше. Но Джем оказался слаб, и Баязид изгнал его в Европу.
Джем ошибся, поддержку нужно было искать не на западе у папы римского, а на востоке. Продажны всюду, но Сефевиды тогда еще были достаточно сильны, чтобы спорить с Османами. Для себя Баязид видел в качестве поддержки только восток. И ехать в Стамбул для него означало подставлять свою голову под меч без сопротивления. Янычары, конечно, его могут поддержать против Селима, но этой поддержки едва ли хватит на всю империю, его силы далеко от Стамбула, значит там нечего делать.
Мать и сестра женщины, как бы они ни были умны и не склонялись на сторону его самого, бывают минуты, когда все решает не чья-то тайная или явная поддержка в Стамбуле, а тысячи острых мечей пусть и вдалеке от него.
Селим не приехал потому, что получил сразу два письма – от сестры, предупреждающей, что на него возможно покушение по дороге, и от Великого визиря Кара-Ахмед-паши, приглашавшего в Стамбул и обещавшего поддержку против брата Баязида.
Он не хотел этого трона, если бы не трогали, мог прожить всю жизнь в санджаке и никого не трогать в ответ. Власти жаждала Нурбану, вернувшаяся из Стамбула сама не своя. Она рассказывала о султанше Хуррем так, словно это первейший враг, ставила себе в заслугу то что сумела вывезти Мурада, твердила о власти, которую султанша взяла над всем в империи. А теперь султан лежал больной, чем все закончится, неизвестно, и Селим предпочел переждать в стороне. Если на то будет воля Всевышнего, он станет султаном и без риска для жизни, а если нет… если нет, то как ни старайся, ничего не получится. Селим предпочел доверить решение своих проблем Всевышнему.
Сначала Нурбану закатывала скандалы ежедневно, но когда он пригрозил выставить вон из гарема, затихла.
Все ждали, причем каждый свое: кто-то выздоровления султана, кто-то его смерти, кто-то ошибки султанши, а она сама только того, чтобы очнулся, дал знать, что видит и слышит, ведь то, что жив, знала сама, рука Сулеймана хоть и была безвольной, но оставалась теплой.
– У Повелителя теплые руки! – Роксолана твердила это, как заклинание, требуя от Хамона подтверждения, что означает, что султан будет жить.
– Ты сильный, ты со всем справишься, ты не только выживешь, но и встанешь на ноги…
Иногда пальцы Сулеймана слегка сжимались, Роксолана принимала это за свидетельство скоро выздоровления, но Хамон сказал, что это может быть просто судорога.
– Ну и пусть считает это судорогой, мы-то знаем, что это ты пожимаешь мои пальцы, правда? – уговаривала она султана, и пальцы слегка сжимались в ответ.
Так прошла неделя…
Сидя рядом с неподвижным Сулейманом, Роксолана рассказывала ему о том, что происходит в Стамбуле:
– Селим и Баязид не приехали, но это даже неплохо, хуже, если бы они вцепились друг в дружку прямо у твоего ложа. Но Кара-Ахмед-паша вызвал из санджака своего сына. Зачем? Желает пристроить его где-то в столице? Но наш племянник слишком привержен к опиуму, говорят, не выходит из наркотического дурмана. Разве можно такому что-то доверять?
В другой раз она пожаловалась:
– Великий визирь держит посла польского короля Сигизмунда, не давая приема, уже второй месяц. Посол жаловался мне, он привез меха и благие пожелания своего короля, ничего больше. Нельзя обижать тех, кто тебе ничем не угрожает и готов дружить…
Немного подумав, вдруг объявила:
– Я сама приму посла! Скажу, что это твой приказ, Сулейман!
Некоторое время Роксолана, возбужденная собственной смелостью, ходила по спальне, потом остановилась и решительно объявила:
– Приму!
Кара-Ахмед-паша брызгал слюной от возмущения:
– Эта ведьма объявила, что приняла польского посла по распоряжению Повелителя. Проверить это невозможно, меня всего раз допускали в спальню, Повелитель спал и ничего не мог сказать. Да, он жив, дышит ровно, но это же ничего не значит! Как можно узнать, доверил ли он прием посла султанше, если у двери спальни эти чертовы дильсизы стоят стеной?!
А Роксолана, смеясь, рассказывала Сулейману о том, как беседовала с послом короля Сигизмунда и даже не в своих покоях.
– Представляю гнев Великого визиря, когда он узнал, что я делаю. А посол молодец, прибыл быстро, как только я позвала. И все прошло прекрасно…
Через день:
– Сулейман, можно, я и Бусбека, посла короля Фердинанда приму сама? Он тоже давно мается, вдруг там что-то срочное, а чертов паша просто боится сам принимать решение? Я тоже не буду ничего решать, все выслушаю, а потом ты подумаешь, ладно?
И снова Кара-Ахмед-паша метался по своим покоям и грозил уничтожить чертову ведьму, которая действительно приняла австрийского посла Бусбека сама, и вопросы, которые он долго не мог решить с Великим визирем, тоже решила. Вопросы не слишком важные, но слишком затянувшиеся.
Первыми сообразили купцы, которые узнав о самостоятельности султанши, цепочкой потянулись к ней на прием – выразить надежду на скорейшее выздоровление Повелителя, преподнести всевозможные дары, о чем-то попросить… Она просила жертвовать в свой Фонд на строительство мечетей и имаретов, на содержание общественных бесплатных столовых и бань, на новые фонтаны в Стамбуле… Жертвовали и даже охотно.
Какие-то вопросы решала сама, с какими-то поступала иначе – вызывала нужного пашу и укоряла в бездействии, утверждая, что Повелитель огорчен тем, что паша не заметил такой проблемы, и непременно строго спросит, причем совсем скоро.
Временами она жаловалась Сулейману:
– Как только ты все успевал? Я едва преклоняю голову на подушку, а уже рассвет и у дверей моей приемной толпа просителей и жалобщиков. Это же работа визирей, но они бездельничают!
Каждый вечер подробно рассказывала о том. Как обстоят дела, отчитывалась перед ним, лежащим пластом, в том, что сделала, что приказала, кого наказала от его имени. Эти рассказы слышал и Иосиф Хамон, только головой качал: женщина справляется с делами лучше любого паши. Роксолана научилась не откладывать решение того, что можно сделать сразу, на потом, но если чего-то не понимала, не знала или нужно было подумать, немедленно объявляла, что расскажет обо всем Повелителю и тот примет решение.
Многих такое положение дел устраивало, просто Кара-Ахмед-паша осторожничал, боясь допустить ошибку, многие дела не решались месяцами, даже те, что требовали срочного решения. Роксолана иногда не знала, что решение можно отложить, иногда не задумывалась о последствиях, иногда просто самовольничала, но пока все получалось как надо.
Стамбул не замечал болезни Повелителя, то есть о его здоровье молились, но по делам обращались все чаще к султанше, словно так и надо. Особенно усердствовали в этом иностранцы и купцы. Вторым некогда ждать аудиенции у Великого визиря или выздоровления султана Сулеймана, первые просто и дома привыкли к правлению женщин и не видели ничего страшного в том, что распоряжается умная султанша.
Возможно, именно поддержка иностранцев и купцов и позволила Роксолане взять многое на себя. Она не вмешивалась в управление жизнью Стамбула, если могла, то просто помогала, выделяя деньги, а остальным турки интересовались мало. Какая разница водоносу или лодочнику, камнетесу или повару кто принял австрийского посла? Или имаму мечети кто ответил на письмо польского короля?
Стамбул снова жил обычной жизнью, люди привыкают ко всему, в том числе и к долгой болезни своего Повелителя. Султанша вела себя скромно, чаще обычного на улицах не показывалась, на рожон не лезла, а в остальном безразлично. Все равно ведьма!
Конечно, бесился Великий визирь и визири Дивана, но были минуты, когда Кара-Ахмед-паша даже радовался, что султанша сняла с него часть обязанностей. Не отбирала бы печать, остальное переживаемо.
Но постепенно стало казаться, что правит султанша, а он, Великий визирь нужен только для того, чтобы кивать ей в знак согласия.
Масло в огонь подливала Фатьма Султан, выяснившая, что меха присланные польским королем, прошли мимо нее только потому, что супруг поленился принять посла, а султанша приняла! Буря получилась знатной… Кара-Ахмед-паша стал сознавать, что постепенно собственными руками отдает власть в руки султанши. С этим надо было что-то делать…
Кара-Ахмед-паша был привычно недоволен. А чему радоваться, если быть Великим визирем оказалось не столько выгодно и почетно, сколько хлопотно и опасно.
Повелитель уже давно не выходит из своей спальни, Кара-Ахмед-паша подозревал, что за него все решает эта ведьма, но ничего поделать не мог, даже когда потребовал, чтобы под фирманом была поставлена тугра Повелителя. Это вдвойне сложно, во-первых, тугру нарисовать просто трудно.
Наследники трона заранее придумывают себе тугру и упорно тренируются, делая тысячи изображений, пока не получится так, как надо, это все в тайне, чтобы никто не мог увидеть заранее.
Во-вторых, тугру султана имеет право изображать только он сам, любая попытка повторить карается смертной казнью. Об этом знают все, и еще ни разу не слышали, чтобы кто-то рискнул это сделать.
Желая вывести ненавистную султаншу на чистую воду, Кара-Ахмед-паша спровоцировал требование тугры под очередным фирманом. Конечно, он не настолько глуп, чтобы требовать самому, но в Диване нашелся послушный паша, озвучивший нужные слова, остальные поддержали.
Кара-Ахмед-паша осторожно, исподволь готовил такое требование. Он осторожно заводил разговоры наедине сначала с теми, кто точно ненавидел султаншу и ее зятя Рустема-пашу, отстраненного Повелителем от должности Великого визиря, потом с теми, кто колебался… Когда таких набралось больше половины Дивана, осмелился поговорить уже в кругу единомышленников, но снова крайне осторожно, мол, не вынуждает ли лекарь-иудей Повелителя находиться в состоянии полусна?
– Но как это проверить, если в спальню к Повелителю никого не пускают, а если это и случается, то султан ничего не говорит, только смотрит…
– Если Повелителя поят дурманящими средствами, чтобы он оставался беспомощным, это государственное преступление! Это измена!
Кара-Ахмеда-паше очень понравился такой вывод, он закивал:
– Да, да…
– Но как проверить?
– Я знаю, – вскинул глаза хитрый царедворец, словно только что придумал, – нужно потребовать от султанши, чтобы под очередным фирманом стояла тугра Повелителя.
– Верно, верно, – поддержали визиря паши. – Пусть Повелитель поставит свою тугру, мы точно будем знать, что это его воля, а не проклятого иудея…
Имя султанши из осторожности не упоминалось.
Тогда и возникло это требование: подтвердить фирман тугрой.
Роксолана ужаснулась:
– Зачем?! Вы не доверяете воле Повелителя?
Но она могла сколько угодно демонстрировать свой гнев, Великий визирь и его сторонники нашли способ доказать обман и фактический захват власти султаншей, и упускать такую возможность не собирались.
– Воля Тени Аллаха на Земле священна, но Диван, как и вся империя желают удостовериться, что это его воля, а не воля его врагов, сул танша.
– Кого вы называете врагами?!
– Султанша, – Кара-Ахмед-паша низко склонил голову, пожалуй, ниже, чем требовалось, это далось тяжело из-за его полноты, но паша был готов помучиться, чтобы потом увидеть гибель ненавистной женщины, – просьба Дивана законна, каждый фирман должен содержать тугру султана. Хотя бы один раз можно подписать, чтобы сомнений больше не оставалось. Уже который фирман имеет лишь государственную печать, я не хочу, чтобы меня обвинили в преступном использовании своей власти…
Его глаза вдруг жестко сверкнули, но голос оставался вкрадчивым:
– Или Повелитель, да продлит Аллах его дни, не в состоянии подписать?
Роксолана мгновенно поняла угрозу: любая попытка оттянуть подписание фирмана тугрой будет означать признание бессилия султана. А это если не смерть, то отстранение от власти. Кому нужен султан, который даже собственную тугру поставить не в состоянии?
Выздоровление Сулеймана слишком затянулось, Роксолана прекрасно понимала это и сама, начиная большую игру с Диваном, она не ожидала, что все будет так долго и тяжело. Но признание бессилия Повелителя означало не просто его отстранение от трона, а гибель. Для империи это не проблема, у султана двое взрослых сыновей, назначен наследник – шехзаде Селим… Но для самого Сулеймана и для Роксоланы катастрофа.
Да и для Селима с Баязидом тоже. Баязид не смирится с внезапным первенством брата, начнется, непременно начнется война между братьями. А в ней легко погубить обоих. Не зря же Кара-Ахмед-паша вызвал в столицу и своего единственного сына Бурхана. Конечно, Бурхан племянник султана, но что мешает Кара-Ахмеду, уничтожив шехзаде, посадить на трон этого червяка и остаться самому при власти?
Нельзя сказать, что эти мысли возникли в голове Роксоланы вдруг, она уже не раз задумывалась, что рано или поздно Диван потребует доказательств дееспособности Повелителя, а также о том, что будет, если Сулейман не сможет быстро восстановиться.
Она демонстративно вздохнула:
– Какой фирман должен подписать Повелитель, чтобы его паши перестали в нем сомневаться. Не думаю, что тень Аллаха на Земле будет доволен таким недоверием пашей, но… – женщина развела руками. – Я передам султану ваше требование. Не вините меня, если … – едва не сказала, мол, Диван будет распущен, но вовремя сообразила, что наживать смертельных врагов еще и вот таким заявлением сейчас не время, смягчила слова, – … это произойдет не через час. Повелитель отдыхает, но сегодня подпишет фирман. Давайте, – Роксолана протянула руку.
– Что? – обомлел Кара-Ахмед-паша, не готовый к такому повороту событий.
– Фирман, который вы требуете подписать. Я же сказала, что передам ваши, Кара-Ахмед-паша, требования Повелителю. Надеюсь, он сегодня найдет время поставить тугру на фирмане, и завтра я вам верну бумагу с подписью. Давайте. Любой фирман, который готов на утверждение, давайте.
Кара-Ахмед-паша ужаснулся вот этому уточнению: «ваши, Кара-Ахмед-паша, требования».
– Это не мои требования, султанша, это вообще не требования, а просьба Дивана, чтобы успокоить волнения в народе, слишком давно не видевшем своего Повелителя.
– Давайте фирман, – снова вздохнула Роксолана. – Повелитель не игрушка, чтобы его выставлять на всеобщее обозрение.
Фирман взяла и даже удалилась красиво – гордо держа головку, но что дальше?
Чтобы нарисовать тугру, нужны месяцы тренировок, даже если Михримах снова найдет своего ловкача, умеющего подделывать письма, то подделать тугру тот не сможет, к тому же это смертельно опасно. Можно не сомневаться, что Кара-Ахмед-паша установит строжайшее наблюдение за дворцом и ее покоями, даже мышь не проскочит.
Вернувшись в покои султана и войдя в его спальню, Роксолана бессильно привалилась спиной к закрытой двери. Что делать?! Оттянуть катастрофу можно на день, но чем дольше она будет затягивать, тем сильнее станут подозрения и тем больше поводов для активных действий даст в руки Кара-Ахмед-паше и его сторонникам.
До конца дня двигалась, словно сонная, в голове лихорадочно билась одна мысль: что делать?!
Сквозь вязь решеток пробивались последние лучи заходящего солнца, создавая на полу причудливый узор. Эта привычная картина на сей раз выглядела какой-то особенной, словно в ней был намек, подсказка. Как в детской игре: по этой линии пойдешь – никуда не попадешь, по это линии пойдешь – и вовсе пропадешь… Найти единственную линию, которая приведет к победе, очень трудно, в игре Роксолана обычно хитрила, когда они с подругами рисовали витиеватые пересечения линий, чтобы изобразить те самые три пути, взглядом отслеживала путь в обратную сторону от заветной цели, и потому всегда знала, какую дорожку избрать.
А что если и сейчас так:
Завтра она должна отдать Кара-Ахмед-паше фирман с тугрой султана внизу. Не сделать этого нельзя, значит, тугра должна быть изображена. Но нарисовать ее Сулейман, лежащий пластом, просто не в состоянии. Роксолана внимательно посмотрела на султана, словно надеясь увидеть какие-то значимые изменения, нет, ничего не изменилось. Ровное дыхание, иногда взгляд из-под ресниц, но руки безвольны…
Женщина в отчаянье присела рядом, погладила руку:
– Сулейман, если бы ты мог поставить свою тугру… Они бы надолго замолчали, и у нас было время вылечить тебя.
Показалось, или пальцы Повелителя чуть дрогнули?!
Нет, не показалось! Захотелось кричать, но этого нельзя. Роксолана буквально взмолилась:
– Сулейман, открой глаза, мне так нужна твоя помощь!
Он чуть приоткрыл веки.
– Ты меня слышишь? Слышишь ведь?! Дай знать, хоть как-то дай мне знать, что слышишь.
Веки приподнялись и снова опустились.
– Слышишь… Кара-Ахмед требует, чтобы я завтра предоставила им фирман с твоей тугрой. Но как я могу это сделать?! Если бы ты смог подписать…
Веки султана снова дрогнули.
– Ты прав, я не смогу… Сулейман, я многое сделала от твоего имени, возможно, не все так, как сделал бы ты сам. Когда встанешь, можешь приказать меня казнить. Но только встань, любимый.
Роксолана поднялась и в волнении принялась мерить спальню шагами, стискивая руки. Сама не заметив как, начала рассказывать султану обо всем, что сделала за это время, как принимала от его имени послов, как отменяла распоряжения Великого визиря и сама распоряжалась…
– Но разве я не права, разве не права?! Подумай, к чему нам союз против Сефевидов, если ты только что заключил с ними мир в Амасье? Стоило только кивнуть в знак согласия, и шах Тахмасп непременно узнал бы об этом и напал снова.
Она не заметила, что из-под опущенных ресниц взгляд султана неотступно следит за ней, а его губы едва уловимо дрогнули.
– И еще эти генуэзцы… где они были, когда нам была нужна помощь? Сидели и выжидали. А теперь хотят особых условий торговли. И венецианцы хотят. Но вы же дали такие права французским судам, к чему заново переделывать, верно?
Роксолана могла сколько угодно искать поддержки у своего султана, необходимости ставить тугру на фирмане это не отменяло.
Высказав все свои сомнения и подробно разъяснив султану, почему вела такую политику, признав недочеты и подчеркнув успехи, она наконец выдохлась и устало опустилась на край султанского ложа. В голосе почти горе:
– И вот теперь это все рухнет, если я завтра не покажу фирман с тугрой. Меня обвинят в том, что узурпировала власть, а вас признают неспособным управлять империей…
Немного посидела, снова вздохнула:
– Наверное, я погубила нас с вами. Может, лучше сразу признаться, что вы больны? Пусть бы на престол взошел Селим? Но я не ради власти, нет, я так надеялась, что вы осилите болезнь, встанете на ноги, сможете снова сесть на свой трон!
И вдруг выпрямилась:
– Но я не допущу, чтобы наши враги одержали победу. Не допущу! Знаете, что я сделаю? – Она понизила голос до шепота. – Я сама нарисую эту тугру! Все равно вы меня предадите казни, когда встанете, семь бед – один ответ.
Роксолана решительно поднялась и шагнула к столику с писчими принадлежностями. Она испытывала состояние восторга и ужаса одновременно, но понимала, что выбора просто нет.
Но решиться это одно, а сделать другое. Уже через час Роксолана просто стонала:
– Повелитель, ну почему вы придумали себе столь тяжелую в исполнении тугру?!
Рисунок не давался, его мелкие детали внизу не желали помещаться в пределах крупных завитков, какая-нибудь крошечная черточка ускользала.
Чтобы уверенно начертать султанскую тугру, требовался не один вечер, а много-много часов тренировок.
Для удобства Роксолана перебралась на ковер, сидя на полу, склонилась над низеньким столиком. Она рисовала и рисовала, от усталости уже стали слипаться глаза, и когда небо на востоке порозовело, обессиленная султанша опустила голову на сложенные руки. Тугра так и не удалась.
Проспала недолго, потому что, когда вдруг вскинулась, сознавая, что потеряла время, первые лучи солнца только заглянули сквозь вязь окна. Светильники догорали, два даже начали немного чадить, шея от неудобного положения затекла и с трудом поворачивалась, на щеке остался след от рукава, а перед глазами на столике… Некоторое время Роксолана таращила глаза на листок. Внизу под фирманом стояла отменно выполненная тугра султана!
– О Аллах! – прижала руки к губам женщина. – Неужели я и в полусонном состоянии рисовала?! Надо же, получилось даже лучше… совсем как у самого Повелителя…
Оглядевшись вокруг, поняла, что пол забросан листками с попытками повторить тугру. Это нужно срочно уничтожить, потому что, попав на глаза врагам, эти листы могли привести к гибели. Роксолана принялась сжигать бумаги, потом позвала Айше:
– Нужно заменить масло в светильниках и убрать пепел из жаровни. Проследи, чтобы бумага хорошо прогорела, и не осталось даже маленького клочка.
– Да, госпожа.
Пока Айше убирала следы ее ночных стараний, Роксолана присела на ложе султана, зашептала:
– Я справилась. Простите меня, но я нарисовала вашу тугру, Повелитель.
Сулейман приоткрыл глаза, смотрел на жену долгим, пристальным взглядом. Что хотел сказать, неизвестно, она поняла все по-своему:
– Я знаю, что преступница и нет мне прощения, но у меня не было другого выбора. Вы казните меня, когда встанете, но встаньте хотя бы для этого, умоляю вас.
Бывали минуты, когда Роксолана обращалась к Сулейману на «ты» и по имени, но сейчас она воспринимала его как Повелителя, а себя, как его рабыню.
Его пальцы снова дрогнули, слегка сжимая ее руку.
Когда в спальню вошел Иосиф Хамон, султанша встретила его радостным блеском в усталых глазах и счастливым сообщением:
– У Повелителя шевелятся пальцы, а еще он выражает согласие, прикрывая глаза. Он сумеет побороть болезнь!
– Хвала Аллаху. Повелитель, да продлит Аллах его дни, со всем справится, султанша. Но у вас усталый вид. Сидели у постели?
– Да… да…
– Отдохните.
Она с удовольствием ушла к себе, но сначала отправила евнуха Джафера с посланием к Великому Визирю:
– Отнеси это, но передай только лично в руки. Если не удастся, умри, но не отдай никому другому.
Несчастный евнух слушал султаншу, вытаращив глаза, свиток принял так, словно в нем гадюка, двумя пальцами, держал, отстранив от себя.
Роксолана рассмеялась:
– Чего ты боишься? Это просто фирман, подписанный нашим Повелителем, потому он никуда не должен деться.
– Повелитель даже подписывает фирманы?! – ахнул евнух.
В другое время Роксолана бы возмутилась такой бесцеремонностью и глупостью, но на сей раз была этому даже рада. Пусть все слышат…
Почти презрительно дернула плечиком:
– А почему ты сомневаешься? Конечно, Повелителю нелегко рисовать свою тугру, но он все равно сделал это, чтобы у пашей Дивана не возникало сомнений. Иди, отдай фирман Великому визирю.
Отвернувшись от евнуха, она пробормотала себе под нос:
– Хотела бы я видеть его рожу…
Действительно, очень хотела, но боялась выдать себя.
И все же Роксолана поняла главное: есть люди, которых нельзя иметь врагами. С Фатьмой или Шах Хурбан она смогла справиться, могла принимать послов, могла решать дела в купцами, многое могла от имени Повелителя, но рано или поздно Кара-Ахмед-паша добьется своего, вечно подделывать тугру не станешь, поймут, что обманывала.
Если врага нельзя уничтожить или победить, его следует подкупить.
Если лекаря можно подкупить домиком с садом на берегу и хорошей пенсией, то чем можно подкупить Кара-Ахмед-пашу? Только обещанием сохранить пост Великого визиря. Подкупить, испугать – что угодно, лишь бы пока не мешал. Расправиться с ним можно позже.
Роксолана снова и снова мерила шагами свою комнату, щелкая костяшками пальцев – эту привычку у нее терпеть не могла старая Зейнаб, говорила, что женщину с такой привычкой обычно все ненавидят. Роксолане плевать на всех, любил бы султан.
Сулейман уже достаточно окреп, чтобы даже сидеть, но он так плохо разговаривает, что никого к султану пускать нельзя. Если поймут, что Повелитель не может говорить и его правая рука и нога обездвижены, в Османской империи появится новый Повелитель.
Казалось бы, что переживать Роксолане, ведь наследник престола ее сын? Но она уже натворила столько дел, что в случае свержения Сулеймана даже в пользу Селима несдобровать. Сын не простит матери предпочтения Баязида.
Роксолана старательно гнала от себя эти мысли. Сейчас нужно думать о другом.
Лже-Мустафа не последний, найдутся еще… Она понимала, что Кара-Ахмед-паша сделает все, чтобы Сулеймана лишили власти, это смертельно опасно и для самого Сулеймана, и для Михримах, все знают, что дочь помогала матери, и тем более, для нее самой.
Кара-Ахмед-паша готов идти до конца, он скорей поможет Селиму, чтобы свергнуть Сулеймана. А потом просто отравит Селима, убьет Баязида и посадит на трон своего сына, ведь это будет старший из рода Османов. Или может стравить братьев между собой ради гибели одного из них, чтобы убить второго.
Было от чего заламывать руки и метаться по комнате. Не успела выбраться из одной опасности, как грозит вторая еще большая. Хуже всего, что Великий визирь использует ее сыновей в борьбе за престол для своего сына! И Селиму этого не объяснишь, он больше не верит матери.
Сейчас нужно если не ликвидировать, то хотя бы вывести из игры Кара-Ахмед-пашу. Это не Махидевран, у которой было не так много возможностей. Кара-Ахмед-паша смертельный враг, и он это понимает. Победить визиря пока нельзя и убить тоже.
Соблазнить? Смешно, он стар и девушками не интересуется, она уже немолода.
Нет, соблазнить можно, но только властью. Какую власть можно предложить человеку, который рвется к высшей власти в империи? Посадив на трон своего никчемного сына, он будет править. Этого допустить нельзя, но как?!
Больше прибегать к помощи шейхульислама Абуссууда Роксолана не могла, он не помощник. Решать только самой.
Роксолана замерла, оглушенная новой мыслью.
Ну что ж, если другого выхода нет…
– Разие, позови Джафера и пусть мне помогут одеться.
Она разговаривала резко, строго, словно и забыла, что сама была служанкой, склонявшей голову перед каждым членом султанской семьи, перед всеми, кто выше по положению в гареме. И дело не в том, что времена преклонения головы прошли, просто не до таких мелочей. Роксолана едва ли замечала, кланяются ли ей, это неважно, заботы другие.
Евнух возник, как всегда, мгновенно и из ниоткуда.
– Госпожа?..
– Отправь… нет, сходи сам к Великому визирю и скажи, что я хочу с ним поговорить наедине, чтобы без лишних ушей. Пусть придет… он знает куда.
Пока помогали переодеться, Роксолана убеждала себя, что другого выхода у нее просто нет. Убедить не удалось, но несмотря на сомнения и чувство вины, султанша все же отправилась в дальний кешк, где любила сиживать. Такой же был в саду Старого дворца, как только переехала в Топкапы, распорядилась построить и здесь. У султана больше не было наложниц, а у нее соперниц, а потому никто не покушался на владения султанши, хотя охрана вокруг кешка стояла стеной. Но это дильсизы, они не проболтаются, потому что немые, и не предадут, потому что не знают, что это возможно.
Сидела в кешке, поджидая Кара-Ахмед-пашу, и думала о том, что легко променяла бы эту невыносимо тяжелую, хотя и роскошную, жизнь на спокойную вдали от суеты у престола, если бы знать, что не тронут и, главное, если бы вместе с Сулейманом. Но понимала, что это невозможно, султан, оставивший трон, больше не живет. У власти должен оставаться только один, остальные, кто может претендовать на власть, должны быть уничтожены.
Когда-то она всем сердцем осуждала закон Фатиха, а сейчас? Было страшно сознавать, но в глубине души уже понимала султана-Завоевателя. Власть неделима ни пополам, ни натрое, никак.
Стало страшно… Душа погибла…
– Что же ты сделала со мной, жизнь? За что ты меня так?! Разве я желала власти, когда смешливой девчонкой попала в объятья султана? Разве желала чьей-то смерти? Хотела только любить и быть любимой, рожать детей и видеть их счастливыми.
Да, она мечтала стать самой любимой, единственной, чтобы убедить султана отменить проклятый закон Фатиха, а что получилось? Сейчас готова сама его применить? Ради власти? Нет, просто уже поняла, что открытая борьба за нее развалит все то, что собиралось, создавалось, завоевывалось веками.
Хороша ли, плоха ли Османская империя, но она есть, существует, живет почти спокойно. И если только начнется передел, погибнут люди, много людей. Совсем не только те, кто стоит за спинами ее собственных сыновей, погибнут ни в чем неповинные жители городов и селений, по которым прокатится вал войны за передел империи.
Ради чьей-то власти гибнет больше тех, кто не имеет к ней никакого отношения. Может, Мехмед Фатих не так уж и неправ, сказав, что легче потерять принца, чем провинцию?
Фатих сам уничтожил даже своего трехмесячного брата, чтобы не иметь соперников, зато создал империю. Теперь Роксолане предстояло сделать выбор между сыновьями, чтобы эту империю постараться сохранить.
– Только бы все не зря…
Из задумчивости султаншу вывели шаги по дорожке. Она подумала о том, что это может быть просто убийца, но пугаться уже некогда.
Нет, к кешку приближался Кара-Ахмед-паша со своими сопровождающими янычарами.
– Приветствую вас, госпожа. Вы хотели поговорить?
– Да, визирь, но наедине. Здесь нет острых ножей и я безоружна, пусть ваши люди постоят в стороне.
Мгновение визирь колебался, но под насмешливым взглядом Роксоланы вынужден был согласиться. Ее губы чуть тронула усмешка:
– Негоже сильному мужчине бояться слабую женщину.
– Вы никогда не были слабой, султанша, – возразил, устраиваясь на подушках Кара-Ахмед-паша.
– Тем более.
Что тем более, не сказала. Убедилась, что его охранники отошли подальше и перевела взгляд на самого пашу. И вдруг внутри взыграло озорство. Не к месту, не нужно бы, даже опасно, но отказать себе в удовольствии побесить Кара-Ахмед-пашу не смогла, не удержалась.
Роксолана просто сидела и смотрела на собеседника, приторно улыбаясь. Несколько мгновений он смотрел в ответ, потом на лице отразилось легкое недоумение… потом волнение… потом откровенное беспокойство… Оглянулся вокруг, словно ища опасность или ожидая поддержку. Но вокруг кешка было пусто.
– Вам не холодно, паша?
– А? Что? – Дернулся почти испуганно, засопел, поняв, что сглупил, мотнул головой. – Нет, не холодно. Вы хотели поговорить со мной, султанша?
– Знаете, я люблю это место. Босфор видно, спокойно, хотя иногда дует холодный ветер…
Еще мгновение и паша просто поднялся бы, решив, что его дурачат, но Роксолана уловила эту готовность, вмиг стала серьезной, взглядом пригвоздила к месту:
– Да, хотела.
Добавить бы, что стоило увидеть его рожу, желание пропало. Нельзя…
– Мы с вами враги, так?
У Кара-Ахмеда просто отвисла челюсть. Роксолана дала ему время осознать сказанное, медленно кивая, словно ища у паши поддержки сказанному. Тот также наклонил голову, соглашаясь с султаншей и не сводя с нее глаз.
– Так… но иногда двум врагам договориться легче, чем двум закадычным друзьям, так? – продолжила султанша.
Снова последовали два медленных кивка.
Наверное, со стороны это выглядело даже комично, она кивала, кивал и он, но все медленно-медленно.
– Та-ак… Давайте, договоримся.
На мгновение в глазах паши проснулось что-то, сверкнула злорадная радость – султанша пришла просить пощады?! Но эта радость тотчас потухла, потому что ее взгляд ни о какой пощаде не молил. Он был острым, как клинок, и как клинок жестким.
– Не скрою, я вовсе не желала бы с вами договариваться, скорее, хотела уничтожить вас. Как и вы меня. Но обоим придется смириться с существованием друг друга.
Кара-Ахмед-паша уже начал приходить в себя, он уселся вольно, пусть султанша говорит что угодно и делает вид, что снисходит, обращаясь к нему, уже то, что она вообще начала этот разговор, значило, что готова на уступки.
Роксолана поняла, что пора прекратить игру, не то можно заиграться.
Она снова уставилась в лицо визиря гипнотизирующим взглядом, от которого Кара-Ахмед оторваться не мог.
– Я знаю, что вы мечтаете о троне для своего сына. – Роксолана сделала останавливающий жест рукой, хотя визирь ничего не возразил, он потерял дар речи, казалось, эта ведьма подслушала его тайные мысли. – Это невозможно. Сегодня Повелитель подписал фирман, согласно которому определен порядок наследования, если он решит отойти от дел. Имени вашего сына в этом списке нет. Сначала шехзаде Селим и шехзаде Баязид…
Она снова замолчала, не отрывая взгляда от его лица, но на сей раз в глаза не смотрела, уставилась в переносицу. Кара-Ахмед занервничал, потом не выдержал:
– Что хочет госпожа?
Роксолана усмехнулась:
– Сначала договорим о вас, уважаемый Великий визирь. У вас взрослый сын, даже если бы каким-то чудом он стал султаном, вы-то ему зачем? Сейчас он племянник султана, а вы кто? Только Великий визирь. Пока Великий визирь. Как вы думаете, почему Повелитель все еще не снял вас с должности?
Роксолана прекратила гипнотизировать Кара-Ахмеда, с которого уже пять потов сошло, она встала и прошлась по кешку, задумчиво разглядывая свои ладони. Визирь заворожено следил за ней. Откуда ему знать, что Роксолана нарочно надела позвякивающие дрожащие браслеты, чтобы привлечь внимание к рукам?
Позволив ему немного прийти в себя, вдруг резко повернулась и оказалась снова лицом к лицу с Кара-Ахмедом.
– Пока, слышите, лишь пока я ничего не рассказывала ему о том, как вы мне мешаете.
Это «вы» и «мне» прозвучало с особым ударением.
– Но, госпожа…
– Тсс! – палец коснулся губ визиря, а потом уткнулся ему в лоб. – Мешаете. Но султан об этом не узнает… Вы хотите остаться Великим визирем?..
Она резко отшатнулась от Кара-Ахмеда и стоило тому почти завопить: «Да, госпожа!», тут же добавила:
– …у султана Баязида?
Теперь Роксолана сидела напротив визиря и сосредоточенно раскладывала складки своего платья, словно ничего такого и не говорила. Кара-Ахмед с трудом переводил дыхание. Ведьма, она точно ведьма!
– Я тоже думала, что хотите…
Глаза над яшмаком смотрели насмешливо.
Султанша поднялась и уже у выхода из кешка обернулась к багровому от переживаний визирю:
– Помогите моему сыну и я помогу вам… остаться Великим визирем.
Она ушла, оставив какой-то чувственный аромат, а Кара-Ахмет еще долго не мог двинуться с места. Что это было? Женщина, которую он ненавидел и пытался презирать, только что запросто поставила его себе на службу. Самое ужасное – ему вовсе не хотелось сопротивляться. Вчерашний враг не стал другом, это невозможно, он по-прежнему желал гибели той, что только что владела его вниманием и волей, но еще сильней желал снова испытать на себе ее чары.
А Роксолана шагала по дорожке сада, будучи не менее измученной. Ей тяжело далось это противостояние, зря визирь думал, что у султанши получилось все так просто. Роксолана вовсе не собиралась говорить то, что сказала. Поняв, что бороться одновременно с визирем и тысячей других врагов вокруг и не позволить им уничтожить Сулеймана, она решила привлечь визиря на свою сторону.
Для этого нужно было пожертвовать одним из сыновей, обещав место визиря при другом. Если бы Роксолана сказала, что Кара-Ахмед будет Великим визирем при Селиме, тот не поверил. Всем известно, что старший из оставшихся шехзаде не слишком прислушивается к мнению матери, а еще, что она сама предпочитает Баязида.
Значит, от имени Баязида и нужно предлагать, мол, помогите Баязиду стать султаном, и он сделает вас при себе Великим визирем. То, что этого не сделал бы Селим, тоже знали все, потому что этот шехзаде терпеть не мог отцовского Великого визиря и не упускал возможности это продемонстрировать.
Роксолана перешагнула через себя и решила открыто предложить Кара-Ахмеду обещание поста Великого визиря в обмен на поддержку Баязида. Это давало призрачный шанс, что визирь хотя бы на время прекратит войну против нее самой.
Но Кара-Ахмед оказался на удивление внушаемым, он смотрел султанше в глаза, как кролик смотрит в немигающие глаза змеи. Ей не пришлось ничего обещать, просто спросила, хочет ли Кара-Ахмед быть Великим визирем при султане Баязиде. Попросила помочь сыну, но какому не сказала же! И в чем помочь тоже.
Теперь оставалось ждать, что последует.
Михримах, узнав, что мать ушла куда-то, ничего не сказав, выпытывала у евнуха Джафера:
– Как ты мог не узнать, куда отправилась султанша?! Она ходит одна?
Тот оправдывался, как мог:
– Госпожа, Хуррем Султан не выходила из дворца, она в Топкапы. Какая опасность может ей грозить здесь?
– Здесь?! Да в змеином логове и то безопасней, чем во дворце! Кто пошел с султаншей?
Роксолана подошла незаметно, рассмеялась:
– Михримах, оставь его в покое, он не виноват. А по поводу клубка змей ты права.
– Матушка, где вы были?
– В саду в кешке.
– Как же я не подумала вас там поискать?
– Не стоило.
– А… а что вы там делали?
– Пойдем, расскажу. – Убедившись, что их не подслушивают, Роксолана рассмеялась. – Пробовала подружиться с Кара-Ахмедом-пашой.
– С кем? – обомлела дочь.
– Ты не ослышалась, с Великим визирем.
– Зачем? – опасливо прошептала Михримах.
– Даже врагов лучше иметь в своих сторонниках.
– И он согласился дружить? – конечно, принцессе трудно поверить в столь нелепое предположение, как дружба двух заклятых врагов – ее матери и Великого визиря.
– Я предложила ему место визиря и в будущем в обмен на помощь моему сыну.
Это было похоже на предательство, но Михримах прекрасно знала, что мать ничего не делает просто так, а потому продолжала осторожно расспрашивать:
– В чем, матушка, и кому, Селиму или Бая зиду?
– Ни в чем, ни кому не сказала, просто спросила, хочет ли он быть Великим визирем при султане Баязиде.
– И он согласился?
– Нет, конечно. Но пока будет думать, стоит ли принимать мое предложение, выиграем время. Хотя бы ненадолго Кара-Ахмет-паша оставит нас в покое. Как Повелитель? Пойдем к нему.
– Отец спит, Иосиф Хамон рядом. Расскажите подробней, как вы беседовали с Кара-Ахмедом-пашой.
– Потом расскажу.
Кара-Ахмед-паша отправился из кешка прямо домой, работать он был не в состоянии. На вопрос, что случилось, сказал, что сильно болит голова.
Дома визиря встретила Фатьма Султан с привычным недовольством своим положением и требованиями новых украшений.
Кара-Ахмед-паша остановился, с недоумением глядя на супругу, словно увидел ее впервые. Растолстела, глаза густо подведены сурьмой, на щеках нелепыми красными пятнами румяна, наряд вызывающий, а украшений столько, что хватило бы на целую лавку ювелира.
– Куда тебе их столько, у тебя же не две шеи и четыре уха?
Султанская сестра обомлела. Фатьма не привыкла слышать от Кара-Ахмеда какие-то возражения.
– Ты что себе позволяешь?
Великого визиря поразил визгливый голос супруги. Неужели он всегда такой?
Стоял, смотрел, не слыша, что та кричит. Это безразличие задело Фатьму Султан еще сильней, чем спокойней смотрел муж, тем больше распалялась она сама. Когда визирь в свою очередь раскрыл рот, султанская сестра обомлела окончательно, потому что муж тихо произнес:
– Какая же ты дура…
Глядя вслед мужу, удалявшемуся шаркающей походкой, Фатьма судорожно придумывала, как поступить. Жаловаться, как Шах Хурбан, брату невозможно, да если бы тот и не был болен, все равно глупо. Как приструнить Кара-Ахмеда, забывшего, что всем обязан ей, Фатьме Султан, что это ее родство с Повелителем вознесло Кара-Ахмеда на такую высоту.
В своих покоях Фатьма Султан устроила очередной погром, снова были биты служанки, что-то порвано, что-то сломано… Немного отыгравших на служанках, султанская сестра обессилено повалилась на подушки дивана, размышляя уже не о том, как приструнить мужа, а о том, как ему отомстить.
Это ничтожество считает, что смог бы сам стать Великим визирем? Ну, он увидит, каково это – не иметь поддержки жены!
Что бы такое сделать, чтобы Кара-Ахмеда вышвырнули не только с должности, но и из Дивана вообще? Женщины в гневе страшны, а такие, как Фатьма Султан, не привыкшие к отказам и отсутствию внимания, особенно. Она была готова сделать хуже себе, только бы это навредило мужу.
– Шах Хурбан была права, когда уничтожила этого негодяя Лютфи-пашу! Я своего уничтожу тоже!
Фатьма не глупа и прекрасно понимала, что тем самым разрушит не только карьеру супруга, но и семейную жизнь совсем. Но понимала и другое: не успокоится, пока не отомстит мужу за оскорбление.
Теперь оставалось придумать, как это сделать.
К Повелителю не пробиться, никого не пускает эта ведьма Хуррем. Вернее, пускает, но только под своим приглядом и избранных, в число которых сестры не входили. Кара-Ахмед рассказывал, что султан очень слаб, лежит, почти не шевелясь, но при этом умирать не собирается.
Просить о чем-то ненавистную Хуррем Фатьма не стала бы ни за что. Нет, лучше придумать что-то другое.
Понятно, что султан долго не протянет, значит, нужно искать защиту от супруга у следующего султана. Только такой идиот, как ее Кара-Ахмед, мог мечтать, что султаном станет их сын. У Сулеймана и без племянников наследников хватает, понятно, что наследует шехзаде Селим, именно его падишах назвал своим преемником после казни Мустафы.
Фатьма даже вздрогнула, вспомнив о том, что Сулейман казнил своего старшего сына, очень достойного наследника трона. Чуть подумала и махнула рукой: Селим так Селим. Но Кара-Ахмед сделает все, чтобы не допустить шехзаде Селима до трона, потому что Селим терпеть не может Кара-Ахмеда.
Женщина даже руки потерла от удовольствия: вот оно, само в руки плывет! Селим не переносит Кара-Ахмеда, Хуррем предпочитает этому сыну шехзаде Баязида, если помочь шехзаде Селиму стать новым султаном, то можно убить двух птиц одной стрелой.
Решено, она будет помогать Селиму! И посмотрим, Кара-Ахмед, кто из нас глуп!
Так Селим, не подозревая о том, получил нежданную и нежеланную сторонницу во дворце.
Впрочем, немного погодя Фатьма Султан… передумала, вернее, решила, что помогать можно по-разному. Помочь самому шехзаде Селиму стать султаном, значит, все равно помогать ведьме Хуррем. Но если помешать стать таковым шехзаде Баязиду, то удар по его матери будет куда чувствительней.
Оставалось придумать, как помешать Баязиду. Проще всего опорочить шехзаде. И Фатьма Султан принялась с упоением придумывать, какую бы гадкую сплетню пустить о шехзаде Баязиде? Глуп? Труслив? Уродец вроде Джихангира?
Никто не поверит, шехзаде умен, красив, ловок, он прекрасно владеет оружием, лучше брата разбирается в любых вопросах. И сыновья у него есть, и женщинам нравится…
Недостатки у шехзаде, хоть убей, не находились! Не слишком покорен по отношению к отцу и большой насмешник? Так это, скорей, на руку принцу. Пожалуй, армия охотней согласилась бы сделать следующим султаном как раз Баязида.
Фатьме Султан совершенно наплевать на то, кто будет следующим султаном, но ей не все равно будет ли это соответствовать воле Хуррем. Чтобы досадить Хуррем, она готова посадить на трон даже собственного евнуха! Султанские сестры не раз пытались пробиться в спальню, требуя возможности увидеть брата, но натыкались на жесткий отпор дильсизов, стеной стоявших у двери. Никто, кроме лекаря Иосифа Хамона и проклятой роксоланки входить туда не мог.
Всем же ясно, что Повелитель либо при смерти, ибо вообще умер! А эта ведьма просто оттягивает собственный конец, но чем дольше она тянет, тем страшней будет расправа. Теперь Фатьма Султан принялась придумывать, какую бы расправу учинить над ненавистной султаншей.
Фатьма не подозревала, что жизнь очень скоро сама подбросит ей возможность облить грязью шехзаде Баязида, при этом сам Баязид будет ни при чем.
Казалось, справилась, хоть на время, Кара-Ахмед-паша притих, он больше не требовал тугры на фирманах, не требовал доказательств, что ее распоряжения – воля Повелителя, не противился тому, что она сама решает многие вопросы правления.
Ей бы задуматься над такой внезапной покладистостью, но Роксолана настолько устала от ежеминутного беспокойства за жизнь Сулеймана, переживаний из-за своего самовольства, от бесконечного потока дел, что бдительность ее притупилась. Решила, что подкупила Кара-Ахмед-пашу обещанием оставить Великим визирем, и успокоилась.
А к чему паше быть Великим визирем при такой султанше – не подумала. Что за Великий визирь, за которого все решает женщина? Ему и дома султанши хватало.
Кара-Ахмед-паша быстро пришел в себя после беседы в кешке, но сделал вид, что все по-прежнему. Ты хитра, но я хитрей и еще посмотрим, кто кого пересилит…
В Эдирне уже давно отправлен свой человек, который начал действовать. И Аласкар должен тайно привезти внука султана Джема с острова. Все начнется в Румелии, потом полыхнет в Стамбуле, а потом в час наибольшего волнения Кара-Ахмед-паша продиктует свою волю. Да, посадить на трон своего сына не получится, тот заплутал в опиумном тумане, но и без этого дурака найдется кому быть послушным Кара-Ахмеду султаном.
Очень хорошо, что султанша отправила невестку и внука обратно в Манису, хорошо, что братья не дружат меж собой, что Баязид далеко, а Селим все чаще заглядывает в чашу с вином. Опиум и вино это плохо, но плохо, если для своего, для врага очень хорошо. В вине легко растворяется яд, менее заметен, чем в чистой воде…
И пусть все считают Кара-Ахмед-пашу почти безвольным, подчинившимся султанше. Пусть она сама считает, что сумела подчинить себе Великого визиря. В том, что султанша ведьма, он теперь не сомневался, на себе испытал чары ее зеленых ведьминых глаз, но сумел вырваться из-под ее влияния, чем очень гордился, правда, гордился втайне.
Одно усвоил твердо: больше никаких бесед с султаншей наедине, чтобы снова не оказаться в плену ее чар.
Теперь оставалось ждать…