«Я буду сидеть на троне…»
От принцессы Перихан-ханум давно не было писем, она до сих пор не ответила Роксолане. Неудивительно, если вспомнить, что ее братец, юный шах Тахмасп, воспользовался отсутствием султана в Стамбуле и напал на восточные провинции. В последнем письме принцесса жаловалась на исчезновение своей доверенной переписчицы. Так трудно найти умную и при этом верную девушку, которая еще и писала бы красиво. Письмо пришлось писать самой Перихан, она извинялась за некрасивый вид послания, за кляксы, обещала в следующий раз сообщить что-то очень важное лично для ее судьбы.
Роксолана даже подумала, что это связано с замужеством принцессы, но потом шах Тахмасп, вернее, те, кто правил пока за него, напали на восточные окраины Османской империи, в чем, конечно же, валиде и Махидевран обвинили Хасеки. Глупость, потому что о шахе в переписке никогда речь не шла, да и он сам пока мало что значил для управления даже Тебризом, не только всем государством.
Роксолане было безразлично. Поэтому она только отмахнулась, когда от валиде-султан прибежала служанка с требованием немедленно прийти.
Но служанка была настойчива:
– Валиде приказала прийти сейчас же. Там привезли какую-то девушку…
– Какую?
– Не знаю…
Посреди комнаты у валиде стояла незнакомая девушка, она была довольно растрепана, даже грязна, явно сильно устала. При появлении Роксоланы валиде усмехнулась:
– Вот твоя знакомая, Хуррем. Это принцесса Перихан-ханум.
Первым желанием Роксоланы было ответить: «Нет!» Совсем не такой она представляла себе Перихан-ханум. В письмах юная, импульсивная девушка, страстно желающая, чтобы ее заметили, а перед ней стояла взрослая красавица, к тому же слишком потрепанная, чтобы быть принцессой.
– Хасеки Султан, – склонила перед Роксоланой голову девушка, – это с вами мы переписывались? Вам понравилась книга «Восемь райских садов»?
И все равно Роксолане не верилось.
– Почему вы здесь, Перихан-ханум?
– Ее привезли с востока, практически взяли в плен, – отозвалась вместо принцессы Хафса. – Захватили обоз шаха Тахмаспа, в том числе принцессу.
– Перихан-ханум, вам нужно отдохнуть. Валиде-султан, вы позволите принцессе пока привести себя в порядок?
Хафса поморщилась, Хуррем опередила ее распоряжение, но это и к лучшему. Хафсе вовсе не хотелось возиться с опальной принцессой и ломать голову, куда ее девать, вот пусть драгоценная Хуррем этим и займется.
– Хасеки, выделите принцессе комнату в своих покоях, вам будет о чем с ней поговорить…
Роксолана поморщилась, но тут же взяла себя в руки:
– Пойдемте, принцесса, я найду для вас местечко.
Знать бы ей, какую змею пригревает на груди!
Сефевидскую принцессу поселили в комнате, где жила Михримах под присмотром Марии.
– Сначала в хаммам! – объявила Роксолана. – Все разговоры потом. Я представляю, каково это – столько времени не иметь возможности нормально мыться.
Девушка с благодарностью согласилась.
Пока она была в хаммаме, Роксолана поинтересовалась у итальянки:
– Мария, она не будет опасна Михримах?
– Опасна? Как несчастная, замученная женщина может быть опасна кому-то? Нет, я за принцессой присмотрю, госпожа.
Самой девочке очень понравилась принцесса, Перихан знала множество детских считалок и приговорок на фарси, ей нравилось возиться с малышкой.
– Вы так любите детей?
– Да, моя дочка… Ой, простите, госпожа, я хотела сказать: моя племянница, дочь моего брата, такая же забавная… Я люблю ее, как свою дочь, и называю так же.
Перихан стала настоящей нянькой для Михримах. Роксолана мысленно смеялась: нянька моей дочери – сефевидская принцесса!
– А о каком предстоящем изменении в своей судьбе вы писали, госпожа?
Перихан удивилась:
– Об изменении в судьбе?
– Вы в последнем письме сообщили, что ваша переписчица исчезла, а у вас самой предстоит важное изменение в судьбе.
– А… вот этот побег. Мой брат совсем попал под влияние кызылбашей и готов творить что угодно под их диктовку. Пришлось бежать…
– Сочувствую…
Роксолана хотела расспросить о подробностях побега, но Перихан, видно, не желала об этом говорить, быстро перевела разговор на другое:
– Хасеки Султан, знаете, почему их зовут кызылбашами?
– Нет.
– Кызылбаши – красные шапки, у них вместо черных большие колпаки из красного войлока. Мне нужно поговорить с падишахом.
– Конечно.
Сулейман заинтересовался беглянкой, ему понравилась красивая девушка, разговор был долгим и любезным, слишком долгим и слишком любезным, на взгляд Роксоланы. И только ее подавленное состояние и равнодушие ко всему не позволили возмутиться.
Валиде пригляделась к беглянке внимательно. Хм… хороша собой, говорлива, умеет вовремя улыбнуться, повести глазами… Хуррем после смерти Абдуллы сникла, словно завяла, этим стоило бы воспользоваться…
– Самира, позови-ка ко мне эту беглянку. Только чтоб Хуррем с ней не притащилась. Хочу наедине поговорить.
Никто не знал, о чем говорили Хафса и Перихан, но только после разговора валиде вспомнила, что давно следовало бы переселить одну из икбал с этажа фавориток вниз, все равно Повелитель ее к себе не зовет. В эту комнату вполне можно поселить принцессу, негоже сестре сефевидского шаха ютиться в уголке у Хуррем.
Роксолана словно снова впала в спячку, она безразлично отмахнулась: пусть селится.
Удивительно, но им не нашлось о чем говорить с принцессой, та не поддерживала разговор, то замыкаясь в себе, то переводя его на пустые фразы или обсуждение писем. К чему повторять написанное однажды, это же не клятвы в любви, которые можно произносить вечно…
Днем Перихан с удовольствием играла с Михримах, которая важно расхаживала по комнате, кивая налево и направо:
– Я тоже принцесса.
– Конечно, – смеялась Мария. – Ты принцесса с самого рождения.
– А ты?
Мария чуть задумалась:
– Знаешь, а ведь и я тоже.
Девочка несколько мгновений пристально смотрела на свою воспитательницу:
– Ты? Нет, ты рабыня.
– В детстве я была такой же, как ты, принцессой, но потом, вот видишь, попала в плен и стала твоей рабыней.
Михримах сообразила мгновенно:
– Значит, и Перихан моя рабыня?
– Нет, если Перихан и рабыня, то не твоя, а Повелителя.
– Перихан, ты рабыня моего папы?
Та почему-то вспыхнула, смутилась:
– Наверное…
– Ты послушная рабыня?
– Наверное…
– Это неинтересно, ты знаешь только одно слово?
Вечером девочка потребовала, чтобы спать ее уложила Перихан:
– Если она наша рабыня, то пусть укладывает!
Но Перихан в ее комнате не оказалось. У Роксоланы тревожно заныло сердце: если она сбежит, как сбежала от брата, то обвинят обязательно Хасеки.
Кизляр-ага объяснил Гёкче, которую отправили за сефевидской принцессой, что та у… валиде:
– Да, Перихан позвала валиде!
Что это приспичило валиде беседовать с пленницей посреди ночи? Пришлось Роксолане самой укладывать спать капризничавшую Михримах.
На следующий день та выговорила своей взрослой подруге:
– Я хотела, чтобы ты рассказала мне занятную историю на ночь, а ты ушла к валиде! Сегодня вечером обязательно приходи!
Перихан рассмеялась:
– Слушаюсь, маленькая госпожа.
– Я не маленькая, мне уже пять лет.
Но вечером Перихан снова не было на месте, ее опять вызвала валиде. Но еще хуже, что днем Повелитель долго беседовал с гостьей. Перихан уже не была на положении пленницы, ей выделили собственных служанок, пусть всего две, но ведь собственных.
Гарем знает все и всегда, уже поползли слухи, что Повелитель смотрит на сестру шаха Тахмаспа с заметным интересом. Так недалеко и до настоящего положения икбал!
Как бы ни отгораживалась от гарема Роксолана, не заметить этого перешептывания и насмешливых взглядов она не могла. К тому же Перихан действительно уделялось слишком много внимания.
Уже со второго дня она не возилась с Михримах, только записала для Марии две песенки, которые очень понравились малышке, а остальное время либо проводила в покоях валиде, либо в своей комнате.
– Что она там делает? – раздраженно поинтересовалась Роксолана.
– Где, у валиде?
– Нет, Мария, у Повелителя!
– Госпожа, ну откуда же мне знать, что может делать красивая молодая женщина у Повелителя в спальне?
– В спальне?!
– Да, госпожа, это не валиде уже дважды звала вечером Перихан, а Повелитель. Простите, если…
Роксолана в ужасе уставилась на Марию.
– Он взял ее на ложе?!..
– Да, принцесса хороша собой, умна, умеет поддержать беседу…
– Принцесса…
Что-то заставило Роксолану замереть, какая-то мысль, которая билась внутри давно, с момента появления этой девушки во дворце. Это было ощущение близкой беды, очень близкой. Из-за того, что появилась соперница? Возможно…
Нет, не то… Она опасна… Роксолана пыталась понять, почему с первой минуты у нее было ощущение, что Перихан опасна? Принцесса? Сестра шаха Тахмаспа? Красавица? Умница?
Не настолько красива, хотя заговорить сумеет любого. Как и в письмах, в простом разговоре слог хорош. Как и в письмах… Почему-то при воспоминании о письмах стало особенно тревожно.
– Достань мне письма Перихан.
Мария приказу удивилась, но достала.
– Что вас беспокоит, госпожа?
– Почему она все прекрасно помнит о первых письмах и ничего не знает о последнем, кажется, даже не знала, что оно было? – Роксолана рассуждала вслух. – Дай-ка лист со стишками, которые написала Перихан для Михримах.
Мария принесла и этот листок.
Некоторое время Роксолана внимательно изучала несколько листков, положив их рядом, потом вдруг вскочила и бросилась вон из комнаты.
– Госпожа, что случилось? Госпожа?
Она бежала к спальне Сулеймана, не обращая внимания на оклики Марии, на евнухов, поспешивших следом, на немедленно показавшиеся изо всех углов любопытные лица.
Евнух у султанских покоев заступил дорогу:
– Туда нельзя, госпожа.
– Прочь! – Роксолана почти отшвырнула рослого евнуха, рывком распахнула дверь. Скорее догадавшись, чем увидев, что происходит внутри, закричала: – Не пейте вина, которое подает эта змея, Повелитель!
Султан и новая наложница на мгновение застыли, Перихан действительно держала в руках чашу с вином, которое предлагала Сулейману.
Тот опомнился первым:
– Хасеки…
– Повелитель, это не Перихан-ханум!
– Что?!
Девушка с чашей в руках отступила в сторону, словно защищаясь.
– Хуррем, что ты себе позволяешь?!
– Повелитель, это не Перихан, это ее исчезнувшая переписчица.
То, что произошло потом, поразило даже видавших виды евнухов. Роксолана кинулась к сопернице, явно намереваясь что-то сделать с ней, но девушка успела опрокинуть в рот почти всю чашу с вином, которое только что предлагала султану, и… упала замертво!
Несколько мгновений было совершенно тихо, Сулейман стоял как громом пораженный: опоздай Хасеки на пару мгновений, и вот так с пеной у рта, вытаращив глаза, лежал бы он, а не эта девушка.
– Как ты догадалась?..
– Она не знала содержание последнего письма, и песенки для Михримах написаны почерком исчезнувшей переводчицы… Позвольте мне удалиться, Повелитель?
Тот рассеянно кивнул:
– Да, иди…
Султан не стал ночевать в этой спальне, ушел во дворец, а Роксолана, вернувшись к себе, разрыдалась.
Ее равнодушное безразличие словно прорвало, слезы текли рекой, а тело буквально сотрясалось от рыданий.
Мария обняла плечи хозяйки, гладила волосы, предложила мятный шербет, смочила платок, чтобы вытереть лицо.
Наплакавшись вдоволь, все еще сквозь слезы Роксолана бормотала:
– Почему она? Ну почему Повелитель увлекся ею?
Понятно, что вопрос ответа не требовал, но Мария вдруг протянула Роксолане зеркало.
– Что? Зачем?
Итальянка молчала, Роксолана взяла зеркало, глянула в него. Из волшебного стекла на нее смотрело отражение серой женщины. Просто серой… с погасшим взглядом, опущенными уголками губ, сведенными бровями, дрожащим подбородком…
– Это я?..
– Вы, госпожа. Может, хватит страдать, пора опомниться? Простите, что я выговариваю, но вам действительно стоит очнуться, не то Повелитель и Гульфем к себе позовет.
Мгновение Роксолана соображала, потом приказала:
– В хаммам.
Слуги были потрясены: в хаммам ночью?! Но приказ Хасеки Султан равносилен закону, баню немедленно принялись топить.
Валиде от всего этого пришла в ужас: сначала попытка отравления султана, а ведь она сама помогла этой девушке попасть в его спальню, потом поход Хуррем в баню посреди ночи… Кто моется ночью?! Всем известно, что по ночам в хаммамах одна нечисть.
Даже то, что Роксолана только что спасла жизнь Сулейману, не прибавило любви со стороны валиде. Напротив, то, что Хасеки оказалась прозорливей Хафсы, злило ту еще больше.
Роксолана действительно провела в хаммаме всю ночь, словно смывая с себя все, что мешало ей быть самой собой.
Нет, она не просто наслаждалась водой и массажем, она размышляла. Что бы ни произошло, опускаться нельзя, стоило ненадолго стать неинтересной, серой, как Повелитель обратил внимание на другую. Так ли уж хороша была эта лже-Перихан? Нет, но она живая, умеющая соблазнять и нравиться.
Роксолане стало не по себе от понимания, что убийца была всего в шаге от султана, да и от Михримах тоже. Она рассказывала девочке сказки, читала детские стишки… играла, как со своей собственной. Своей? Как же она раньше не сообразила?! Эта женщина сказала «моя дочка», а потом исправилась: «племянница, сестра брата». Но ведь брату всего тринадцать, какая племянница?!
Как же нужно было спать, чтобы проспать такое? Она действительно едва не проспала собственную гибель.
Как вернуть себе Повелителя, причем не только вернуть, но и сделать так, чтобы на его ложе больше вообще не попадали ни красавицы гарема, ни вот такие гостьи? Детей она больше рожать не будет, достаточно пятерых, Зейнаб дала надежное средство, и теперь все время посвятит Повелителю, иначе можно потерять все – и любовь, и саму жизнь.
Наутро Роксолану не узнали, все же хаммам, даже по ночам, замечательное место. Она снова вся светилась, была сонной, но счастливой.
Михримах, увидев мать, ахнула:
– Ой, мамочка, какая ты красивая! А правда, что Перихан была не Перихан?
– Да, детка.
Сулейман пришел в комнату к Роксолане сам. Она поспешно вскочила, хотя действительно была сонной:
– Повелитель, я рада, что с вами все хорошо.
– Хасеки, спасибо, ты спасла меня… Как ты догадалась, что это не сефевидская принцесса?
– Об этом следовало догадаться раньше, но валиде почти сразу отселила ее от меня… Где же настоящая принцесса?
– Я хочу поблагодарить тебя, – султан протянул браслет, – я закончил его вчера.
Роксолана не удержалась:
– Для нее?
Сулейман заметно смутился, браслет действительно предназначался в подарок необычной гостье. Роксолана взяла браслет:
– Я отдам его на нужды больницы для женщин, если не возражаете, Повелитель. Есть такая в Стамбуле?
– Не знаю. Нужно спросить у валиде.
«Ничего я у нее спрашивать не буду, сама узнаю», – сердито подумала Роксолана.
– Ты всю ночь провела в хаммаме? Гарем пришел в ужас.
– Гарем всегда в ужасе, даже если повод – убийство залетевшей мухи.
Сулейман облегченно рассмеялся, перед ним снова была Хуррем – «Дарящая радость».
– Вечером жду тебя в спальне.
Роксолана ужаснулась:
– Там же?!
– Нет, подготовят другую.
После ухода султана она сладко потянулась:
– Спать хочется… Мария, нам придется постоянно что-то придумывать, чтобы Повелителю не пришло в голову сделать браслет еще для какой-нибудь убийцы…
– С удовольствием, госпожа.
В Стамбул вернулся и Ибрагим-паша.
Оказалось, что бронзовые статуи он вовсе не собирался распиливать и переплавлять, их потому и привезли целиком. Великий визирь вознамерился установить их перед своим дворцом!
Ахнул весь Стамбул, тут же посыпались злые эпиграммы, мол, один Ибрагим идолов свергал, второй устанавливает. Ибрагим-паше наплевать на насмешки, он твердо вознамерился следовать примеру европейцев. Даже став христианами, они не отказались от статуй древнегреческих и древнеримских богов и богинь. Кроме того, красиво. Древние умели изображать людские тела так, что их нагота вовсе не казалась оскорбительной. Почему ислам запрещает изображать людей вот так?
Но если бы не заступничество султана, ни статуй, ни самого Ибрагима не было бы в Стамбуле, падишахскому любимчику простили то, что никогда не простили бы другому.
В том числе измену жене…
Если до этих статуй Хатидже еще сомневалась, что Сулейман встанет на защиту Ибрагим-паши и простит тому все, что бы тот ни сделал, то теперь сомневаться не стоило. Несчастная женщина поняла, что между ней и своим другом Сулейман наверняка выберет друга. В семье уже был печальный опыт, когда ни заступничество валиде, ни слезы старшей сестры не спасли от убийства Ферхад-пашу. Конечно, паша сам виноват, но ведь и охранники без приказа не убивают, тем более зятя самого султана.
А еще она поняла, что никогда не простит и не забудет.
Решила развестись, что бы за этим ни последовало, в конце концов, валиде оставит ее жить в гареме, а нет, так найдется местечко в той же Манисе.
Но потом подумала, что это будет прекрасным поводом для насмешек, мол, султан предпочел друга, из-за чего сестра султана вынуждена отправиться в Манису. Нет, она не даст такого повода посмеяться над собой!
Та женщина – Мухсине – родила сына. Она по-прежнему жила в доме, где ее видела хезнедар-уста, и что делать теперь, непонятно. Перед самым возвращением Ибрагима валиде позвала к себе Хатидже:
– Что ты решила, доченька?
– Не знаю, валиде.
Она рыдала, уткнувшись матери в колени:
– Я ведь любила его, готова была на все. Я, принцесса, с радостью отдала себя бывшему рабу, прихотью Повелителя вознесенному на вершину власти. А он предпочел мне рабыню! Раб всегда предпочтет рабыню… За что мне это, мама?
Хафса гладила голову Хатидже, как когда-то в детстве, и уговаривала:
– Нам не всегда ясны замыслы Аллаха, но ясно одно: Он лучше знает, как должно быть. Человеку никогда не посылают испытания, которых он не может перенести. Будь терпелива.
– Что мне делать?
– Я тоже не знаю. Знаю только одно: если ты решишь развестись с Ибрагим-пашой, то сделай это сразу, не тяни, будет только больней. А если простила, то никогда не вспоминай и из своей головы выброси. Женщину уберем, никто и не узнает, где она, а ребенок не виноват, его нужно определить в семью. Ты готова встретиться с мужем? Знаешь, что ему скажешь?
Хатидже вдруг вскинула голову:
– Да, но только я не буду ни разводиться, ни забывать. Забыть все равно не смогу, а развестись значит позволить ему взять в гарем эту дрянь. Повелитель простит человека, изменившего его сестре, это не столь уж важный проступок, а я стану посмешищем, если разведусь и уеду куда-нибудь в Манису или снова попытаюсь выйти замуж. Нет, будет иначе.
Однако, как будет, Хатидже так и не говорила.
– Госпожа…
Ибрагим просто не знал, что ему сказать. Поцеловал жену в лоб, та с трудом вытерпела это прикосновение; на счастье Хатидже, Ибрагим сделал вид, что он грязен после долгой дороги, а потому поспешил вымыться, прежде чем прикоснуться к супруге.
– Погодите минутку, у меня есть несколько вопросов к вам.
– Слушаю, моя госпожа, – Ибрагим улыбнулся, прекрасно зная, как неотразима его полуулыбка, как она сводит с ума Хатидже.
Обычно такая улыбка способна растопить любое ее недовольство. Ибрагим считал, что знает, чем оно вызвано сейчас – статуями древних богов. Ничего, он потом объяснит Хатидже, что это давным-давно просто скульптурные изображения, которые вовсе не означают самих богов, что в Европе так принято. Она умная, она поймет.
Если честно, то мысли Ибрагима куда больше были заняты другой женщиной и рожденным ею ребенком. Его ждали там, куда так рвалось его сердце. Но Ибрагим понимал, что нельзя сразу спешить в дом к Мухсине, сначала нужно показать свою любовь Хатидже, законной супруге.
– Вы уже были в доме своего отца, Ибрагим-паша?
Он усмехнулся, вот в чем дело – она считает, что он задержался, потому что ездил к отцу, а потому сердится? Ничего, это легко развеять, Ибрагим еще не бывал там, а потому не лгал, когда ответил:
– Нет, еще не бывал. Поеду завтра.
– Думаю, не стоит. Кто такая Мухсине?
Ибрагим побледнел, неужели Хатидже о чем-то услышала? Хотел что-то ответить, но не успел, да и просто не знал, что именно. Хатидже протягивала ему два письма.
Не стоило объяснять, что это за письма, Ибрагим все понял, он нахмурился:
– Госпожа, я все объясню…
– Интересно, как и что именно? То, что вы столько времени изменяли мне? Что та женщина родила вам сына? Что вы можете объяснить?
Она хотела бы еще многое сказать: что она всей душой любила, готова была дарить все, что у нее есть, что, если он не любил, честней было бы сказать об этом сразу, а не привозить любовницу в дом отца, что…
Но понимала, что не выдержит и расплачется, а показывать свою слабость не хотелось, ей еще предстояло сообщить мужу несколько новостей. К счастью, он заговорил сам:
– Вы разведетесь со мной?
– Вас беспокоит только это, потому что может погубить вашу карьеру? Нет, не разведусь, хотя мне тяжело далось такое решение. Однако теперь мы будем просто рядом, потому что жить с вами как с мужем после вашей измены я не смогу.
Он опустил голову, но Хатидже успела уловить во взгляде радость. Развода не будет, значит, все поправимо. Нет, дорогой, ты еще не знаешь главного!
– Повелитель, конечно, узнает о вашей любовнице и вашем сыне. Да и для того, чтобы видеть дорогую вам Мухсине, не придется больше ездить в дом на окраине. Она служит у Хасеки.
– Что?!
– Да, со вчерашнего дня. Но если только я узнаю, что вы хотя бы глазом повели в ее сторону, она будет зашита в кожаный мешок. Отныне вы вообще не будете иметь женщин!
Ибрагим стоял уничтоженный. Такую месть могла придумать только женщина, мужчине бы такое и в голову не пришло. Хатидже явно давала понять, что отказывает ему в своей близости, а иметь любовницу после того, что произошло, действительно невозможно.
Но оставался еще один вопрос:
– А… где сын?
– Его отдали в хорошую семью, но вы никогда не узнаете, в какую. Вы уничтожили меня, Ибрагим-паша, превратили мою жизнь в ад, я сделаю это же с вашей. Просто измену я бы простила, но такую… «Госпожа-Совершенство-Хатун» теперь испытывает на себе характер нашей Хуррем. И поделом ей.
Хатидже вышла из комнаты, швырнув Ибрагиму в лицо письма. Он стоял опустошенный, оглушенный, потерянный. Победитель, который одолел венгров, но проиграл женщине. Недаром отец твердил, что от женщин одни беды…
Тихая и мягкая Хатидже действительно поступила жестко, если не сказать жестоко, но она чувствовала, что имеет на это право. Убей она женщину, никто бы против не сказал и слова. Рабыня, посмевшая покуситься на собственность госпожи, заслуживала кожаный мешок и воды Босфора, Хатидже рассудила иначе. Хуррем с ее замашками доведет Мухсине до сумасшествия куда быстрее, чем бешеная кошка в кожаном мешке.
Но в этом была еще одна хитрость: взаимная ненависть Хуррем и Ибрагима хорошо известна, получить в свое распоряжение женщину, которую боготворил визирь, для Хуррем подарок, которым она обязательно воспользуется. Мухсине можно было бы посочувствовать, если бы она не была любовницей мужа…
А еще сын. Она никогда не скажет Ибрагиму, в чью семью отдали мальчика, и уверена, что другие не скажут, потому что сделала это хезнедар-уста. Он вернется туда, откуда прибыл его отец, – в нищую Паргу, вырастет в бедной рыбацкой семье и всю жизнь будет добывать кусок хлеба тяжким трудом. Это, по мнению Хатидже, было самым справедливым решением. Каприз Повелителя вознес, пусть и заслуженно, раба на вершину власти, и раб возомнил себя господином? Пусть за это заплатит его сын.
Роксолана не слишком обрадовалась появлению новой служанки, решив, что это происки либо валиде, либо самого Ибрагима. Ей совершенно ни к чему шпионка Ибрагима!
Но Хатидже честно призналась Роксолане, кого привела, кивнула на стоявшую с опущенной головой красивую девушку:
– Это любовница моего мужа, Ибрагим-паша привез ее из Египта. Даже родила ему сына… Как ты думаешь, не выдать ли ее замуж за евнуха?
Мухсине вздрогнула, как от удара.
– Нет, – продолжила Хатидже, – мы найдем для нее мерзкого, шелудивого, но очень живучего старикашку или кого-то из наших старых рабов.
– Почему ты привела ее мне?
– Оставить у себя не могу. Валиде тоже не сможет ее видеть. К тому же Ибрагим-паша к тебе даже не сунется, чтобы еще раз подарить этой дряни ребенка.
– А если она разболтает всем о своей связи с визирем, ты обвинишь меня?
– Пусть болтает.
– Ты разводишься с Ибрагим-пашой?
– Нет. Он остается моим супругом, а значит, иметь гарем не может.
Роксолана невольно рассмеялась, тихоня Хатидже придумала для своего неверного мужа отменное наказание!
Но делать невыносимой жизнь любовницы Ибрагим-паши она тоже не собиралась, как и выдавать ее замуж за евнуха. Нет, это хороший козырь против Хатидже Султан, какой, не знала еще сама, но понимала, что рано или поздно использует.
– Хорошо, оставляй ее мне, но никаких привилегий не будет, близкие служанки у меня есть и без нее, будет выполнять самую грязную работу.
Роксолану словно подменили, она превзошла саму себя прежнюю, шалила, как девчонка, придумывала новые наряды, новые образы. Мария права, Повелитель не должен видеть ее одинаковой, нужно меняться. Потому Сулейман никогда не знал, что увидит в следующий раз, придя проведать детей. Их мать могла встретить его то в образе восточной танцовщицы, то в наряде католической монахини, а то и вовсе в мужской одежде.
Это было задумано не зря, Роксолана не оставляла своих попыток вырваться за пределы гарема не только в рабочие покои султана, но и дальше.
Из Франции вернулся синьор Франжипани, привез новое письмо короля Франциска и еще много чего. Король извинялся за то, что, выйдя из заточения, вынужден был разорвать все договоренности, но это мало заботило Сулеймана, потому что тот, в свою очередь, просто использовал предыдущее письмо как повод для нападения на Венгрию.
В качестве подарков французский король, вернее, его мать и фаворитки прислали султанше разные безделушки, в том числе и зарисовки нарядов, которые носят при французском дворе. Роксолана оставила себе только эти рисунки и духи, отдав остальное валиде. Многое было неприемлемо, но ей очень понравилась прекрасная дама на лошади и ее костюм. Все закрыто, разве что сильно облегает…
Попыталась показать султану. Сулейман поморщился:
– А ноги как?
– В шальварах. Платье длинное, ничего не видно.
– Это неудобно, лучше мужскую одежду.
Роксолана не заставила себя ждать, в следующий раз она встретила Повелителя, будучи закутанной в большую накидку. Привыкший к ее изобретательности Сулейман улыбнулся:
– Что на сей раз?
– Повелитель меня простит…
Мужской костюм очень шел ей, настолько, что султан не сдержался, хмыкнув:
– Хм… Ты в этом хочешь ездить верхом?
Она почти взвизгнула:
– А можно? Ездить верхом можно?
– Ты умеешь?
– В детстве ездила. Но без седла. Научусь и с седлом.
– Только не так.
– Как Повелитель прикажет…
Зачем возражать, если можно добиться своего, соглашаясь? Влюбленный и обласканный султан сделает куда больше, чем раздраженный.
Зейнаб довольно кивала:
– Наконец-то вы прислушались к голосу разума не только мужского, но и женского.
В Стамбуле шептались: околдовала, не иначе. Как можно так завладеть вниманием Повелителя, у которого десятки безумно красивых женщин? И никому не приходило в голову, что самые красивые и умные девушки, попадая в гарем, очень быстро поддавались всеобщей неге и лени, превращались в злобных, ленивых фурий, толстели от безделья и вкусной еды, становились сонными и глупели, забывая даже о том, чему их учили прежде.
Чтобы не стать одной из таких, не раствориться в общей массе, Роксолане сначала не пришлось прилагать усилий, она выделялась невольно, но, даже став кадиной и Хасеки, она сумела не опуститься вниз, напротив, эта женщина с каждым днем все сильнее отличалась от остальных.
И все же пока ей не удавалось проникнуть в мир мужчин за пределами гарема, он был закрыт Воротами блаженства.
Ничего, упорства Роксолане не занимать.
Но как бы она ни старалась, все равно оставалась второй кадиной, рядом с валиде глаза вечно мозолила Махидевран. Нет, под бок к валиде Роксолане не хотелось совсем, но и Махидевран ее страшно раздражала, это было постоянное напоминание, что ее сын первый наследник, что именно Мустафа будет следующим султаном. А сама Махидевран – валиде.
Султан не обязан делать наследником старшего сына, что бы там ни говорила валиде, но, чтобы он отдал предпочтение своему любимцу Мехмеду, мало вырастить из Мехмеда достойного преемника и приучить его к мысли терпеливо дожидаться своей очереди властвовать, нужно еще и удалить Мустафу.
Роксолане в голову не приходило попытаться отравить наследника или заказать, чтобы под ним убили лошадь во время скачки, но она пыталась придумать, как бы отодвинуть старшего сына от отца.
Кто ищет, тот всегда находит, Роксолане помог праздник.
Мехмеду одиннадцатый год, Мустафе и того больше – почти пятнадцать, а они до сих пор не обрезаны. Для мусульманина обрезание сына большой праздник, это означает, что сын стал совсем взрослым, а для шех-заде и вовсе то, что он может рассчитывать на часть отцовской власти.
Исподволь, осторожно Роксолана принялась намекать, что пора бы и устроить праздник старшим сыновьям.
После возвращения из неудачного похода на Вену, когда взять город не удалось, хотя вернулись с большими трофеями, султан решил устроить всем праздникам праздник – в честь обрезания сразу троих своих сыновей: Мустафы, Мехмеда и Селима. Вообще-то он намеревался устроить обрезание только Мустафы и Мехмеда, пятилетний Селим пока мог и подождать. Но Роксолана схитрила. Если обрезание будет только у двух старших, то, во-первых, посчитают, что она нарочно навязала Мехмеда, во-вторых, Махидевран будет считать себя главной из женщин на этом празднике. А так – один ее сын и двое сыновей Роксоланы.
Махидевран действительно не находила себе места от злости, праздник, которого она столько ждала, был безнадежно испорчен. Роксолана старательно подчеркивала, что Мустафа старший, не упоминая при этом его мать, но тут же добавляла, что двое следующих сыновей ее, и еще есть один. А нужно, так и еще будут…
– Как же ты будешь разрываться между провинциями, когда их отправят туда наместниками?
Роксолана только плечом дернула на такой вопрос Махидевран:
– Я останусь с Повелителем.
Праздник удался на славу, в Стамбул везли и несли провизию, тысячи поваров с ног сбились, чтобы накормить весь город, потому что султан пожелал, чтобы взрослости его сыновей радовались все. Тонны масла, муки, сахара, мяса, тысячи яиц, мешки пряностей, горы забитой птицы, корзины фруктов, овощей, горы сладостей… Стамбул ел и пил, танцевал, боролся за призы, соревновался и снова ел, пил… Спали прямо там, где заставал сон, просыпаясь, совершали намаз и снова принимались за еду. Рамадан, можно…
Месяц рамадан 936 года хиджры выдался в Стамбуле сытным, целую неделю гуляли, а потом еще доедали оставшееся. Хватило всем.
Роксолана, сама того не ожидая, сумела подтолкнуть султана к важному решению, которое оказалось ей так на руку.
– Шех-заде Мустафа уже совсем взрослый. Красивый, умный… Ай-ай, сколько сердец он разобьет!.. – Она кивнула на сидевшего верхом на коне наследника.
Сулейман, польщенный такой похвалой сыну, усмехнулся:
– Еще молод.
– Каким вы были в его возрасте?
– В пятнадцать? Правил в Кафе.
– Так далеко?! – ахнула Роксолана и тут же перевела разговор на Кафу. Хитрая женщина прекрасно понимала, что нужные слова уже запали в сердце султана, остальное он додумает сам. Зато Повелителю не придет в голову, что это она подтолкнула к непростому решению.
– Как долго вы правили в Кафе?
– До шестнадцати лет. В шестнадцать у меня уже родился Махмуд. Так что Мустафа не такой уж маленький.
– Но это вы… Вам нравилась Кафа?
– А тебе? – Сулейман внимательно посмотрел на Роксолану, пытаясь понять, почему она спрашивает.
Женщина пожала плечами:
– Я ее видела? Только стены школы наложниц.
– Хорошо, когда-нибудь расскажу.
– Наследник должен править в Манисе, потому султан Селим перевел вас в Манису?
И снова слова расчетливо упали на подготовленную почву.
В Манису рвется и Мустафа, и Махидевран, вернее, Махидевран никуда не рвется, но если уж уезжать, то только в Манису. Сам он правил там восемь лет, все время, пока на престоле в Стамбуле был отец – султан Селим. Назначить Мустафу наместником в Манису?
Сулейману вдруг стало не по себе. Ему самому всего тридцать шестой год, он не готов через восемь или десять лет отдать власть даже Мустафе. Сколько времени наследник должен жить в Манисе? Не родится ли у него план сместить отца раньше срока? От Манисы до Стамбула с его янычарами, которые горой стоят за шех-заде Мустафу, рукой подать. Стоит кинуть клич, и на другой берег переправиться не успеешь. Сулейман невольно вспоминал, как сам спешил в Стамбул, получив известие о смерти отца.
Наследник… надежда и опасность, опора и угроза. Наследник, который может в любую минуту поднять бунт против отца, захватить свою провинцию, чтобы оттуда начать наступление или вообще отделиться. А если у него еще и поддержка?
Мысли были настолько неприятными, что настроение испортилось окончательно, даже Хасеки, вовсю старавшаяся отвлечь султана от плохих мыслей, не преуспела.
Он думал два дня, смотрел на пирующих и размышлял, прикидывал так и этак. Все верно, Мустафа уже взрослый, Сулейман помнил об этом и без Хасеки, понимал, что нужно определять старшего сына на службу империи, только вот куда?
В Манису опасно. В Кафу? Нет, там совсем рядом Крым, тоже опасно. В Трапезунд, где когда-то правил дед Мустафы? Нет, это продемонстрирует недоверие к шех-заде, туда не хотелось…
Решение пришло неожиданно, просто на глаза попался посланник Карамана, привезший подарки принцам. Караман, юго-восточная провинция, близко к Багдаду и Тебризу, это покажет, что султан доверяет сыну, не боится ни его неверности, ни того, что не справится.
О том, что по этому поводу думает Махидевран, Сулейман думал меньше всего. Это удел всех матерей шех-заде – уехать следом за сыном и там помогать ему. Кто же еще подберет гарем наследника и приглядит за всем?
Услышав о таком решении султана, Хафса сделала страшную ошибку: она отправилась к Повелителю поговорить и сказала совсем не то, что следовало бы. Ей бы просто попросить пока не отправлять пятнадцатилетнего внука так далеко от отцовского пригляда или дать ему знакомую Манису. Хотя шех-заде в пятнадцать лет не может считаться слишком юным для правления, сам Сулейман в этом возрасте уже правил Кафой и должен был стать отцом в первый раз.
От растерянности валиде не сдержалась и… намекнула, что Караман слишком близко от Багдада и Тебриза, что это может плохо повлиять на Мустафу. Нет, она вовсе не предательство или что-то подобное имела в виду, а то, что там шех-заде отвыкнет от традиций и правил Стамбула, отвыкнет от самой власти, потому что там иное… Караман не плох и не хорош, но он далеко от Стамбула, и этим все сказано.
Сулейман услышал другое: Караман ближе к Багдаду и Тебризу? Не только из-за расстояния, а по положению. Наследник далеко на востоке, это опасно? Глаза султана сузились, мать, сама того не желая, заронила в его душу первые семена подозрительности и недоверия к Мустафе.
Она старалась исправить, говорить о том, что, Мустафа, конечно, будет хорошим правителем, но он еще так молод, так неопытен, чтобы отправлять его далеко без отцовского присмотра, что он легко может попасть под влияние… Хафса останавливалась, кляня себя за необдуманные слова, которые вырывались против воли просто из-за отчаянья.
Султан снова хмурился, мать словно предупреждала, что, отправив наследника так далеко, он сам толкает Мустафу на бунт против отца. Что может быть для Повелителя страшней? Валиде понимала, что своим заступничеством сделала только хуже, теперь у Сулеймана в душе родилось недоверие к шех-заде.
Но исправить уже невозможно, любые слова будут только усиливать это подозрение.
– Это Хуррем посоветовала отправить Мустафу подальше от Стамбула?
Еще хуже, теперь Повелитель нахмурился окончательно, едва сдерживаясь, чтобы не наговорить дерзостей матери, буркнул:
– Я способен сам принимать важные решения.
Этот ответ не изменил уверенности валиде, что назначение Мустафы в Караман дело рук Хуррем.
Так же решила и Махидевран. Услышав о таком решении, несчастная баш-кадина едва не расплакалась на виду у султана.
– Как прикажете, Повелитель…
– В связи с этим Мустафе нужно подобрать гарем, что за правитель без наложниц? Разрешаю взять из гарема любых девушек и служанок, которых ты считаешь подходящими. Если таких мало, пусть кизляр-ага купит новых.
Махидевран едва сдержалась, чтобы не съязвить, что хочет взять Хуррем! Вот это было бы здорово…
А та тут как тут:
– Махидевран, может, возьмешь пару моих служанок, они молодые, красивые, смирные. Мне валиде подарила двух славянок, не знаю, куда девать.
– Шех-заде Мустафе нужны красивые и умные девушки, а не такие, как у тебя, способные только болтать.
Роксолана сладко улыбнулась:
– Они красивые и умные, сама валиде отбирала. Кстати, одна из них очень нравится шех-заде Мустафе…
Сулейман не удержался:
– Мустафе нравится девушка?
Махидевран возмутилась:
– Повелитель, это все выдумки Хуррем!
– Нет, Повелитель, печально, что мать не замечает увлечений сына, но одна из девушек, Айша, действительно привлекла внимание шех-заде. Она достойная девушка, валиде купила Айше для Михримах, но тут нашей дочерью занялась Перихан, вернее, та, которая себя за нее выдавала, ну, вы помните…
Больное место, Сулейман до сих пор чувствовал вину за всю историю с Перихан, а потому коротко кивнул:
– Хорошо, Махидевран, возьми в гарем эту Айше.
Султану надоела женская болтовня, он показал, что занят, кадины поспешно покинули комнату своего хозяина.
Выйдя из покоев султана, Роксолана не преминула поддеть Махидевран:
– Айше нарожает вам внуков…
– Это твоя шпионка? Я прикажу удавить ее по дороге!
– Ай-ай, а если шех-заде Мустафа и впрямь любит эту девушку?
– Кто она такая, чтобы ее любил мой сын?!
– Наложница, как и вы, баш-кадина, и я.
Махидевран, и без того доведенная известием до отчаяния, прошипела сквозь зубы:
– Сравнила себя со мной…
– Да, кто вы, и кто я… – ласково пропела Роксолана. – Вы мать наследника, который отправится в Караман, а я, несчастная, буду со своими детьми здесь.
– Когда мой сын, ныне наследник, станет султаном, я прикажу бросить тебя в Босфор в кожаном мешке первой!
Махидевран, не в силах с собой справиться, шагнула к Роксолане, словно намереваясь снова вцепиться той в волосы, как уже бывало однажды. Но теперь Роксолана не та, она с кошачьей грацией отстранилась, притворно ахнув:
– Ай! А я бы, став валиде, выделила вам лучшие покои в гареме, уважая вашу старость!
Повернулась и отправилась к себе, чувствуя, как спину обжигает полный ненависти взгляд Махидевран. И ведь к словам нельзя придраться, даже к слову «старость», оно могло означать, что к тому времени, когда одна из них станет валиде, пройдет много времени.
Махидевран старалась скрыть злые слезы, но они упорно выступали на глазах. Было понятно, что любое слово может вызвать настоящие рыдания. Хафса смотрела на баш-кадину и не могла найти слов утешения, хотя надо бы не утешать, а поздравлять – ее сын признан взрослым, назначен правителем провинции. Настоящий наследник.
Но провинция отдаленная, не Маниса, где обычно набирались опыта наследники, а Караман – на востоке. Но главное – самой Махидевран не будет в Стамбуле, потому что мать шехзаде должна отправиться с сыном, чтобы там организовать жизнь гарема, подобрав девушек, следя за порядком…
Уехать из Стамбула, оставив Хуррем подле Повелителя одну?!
Хуррем, этот демон из преисподней, победила, добившись от Повелителя должности наместника для Мустафы как можно дальше от Стамбула. Непонятно, то ли доверие, то ли ссылка. Несчастная Махидевран считала, что второе. Конечно, она не бросит сына, он еще так молод, и хотя за наследником есть кому присмотреть, с ним будут серьезные наставники, гарем создавать Махидевран. Этим назначением ее обрекли на прозябание в дальней провинции, в жаре, почти на краю света.
Почему не Маниса, благословенная Маниса, где Махидевран все близко и знакомо, где родился сам Мустафа, где и должен править наследник? Для кого Повелитель приберег Манису? Думать об этом было страшно.
Мучилась и валиде. Султан отправил старшего сына в Караман. Конечно, провинция большая, но она к Багдаду ближе, чем к Стамбулу. Дальше только вон Алеппо или Трапезунд. При мысли о Трапезунде ей стало не по себе. Туда в свое время сослал неугодного Селима его отец Баязид, но у Баязида была причина злиться на сына, потому что тот поднялся против отца, к тому же Селим был младшим. Мустафа старший и повода ссылать себя не давал.
Почему? За что? Эти вопросы просто рвались из сердца у обеих женщин. Валиде могла бы прожить без Махидевран и Мустафы, но только если бы старший внук отправился в Манису, но не в далекий Караман.
Но Хафсу больше терзало понимание, что своим неудачным разговором заронила в душу султана сомнения в верности старшего сына. Сулейман и без того подозрителен, а теперь будет думать о Мустафе как о возможном сопернике. Вай, как нехорошо…
– И чему это вы так радуетесь, госпожа?
Роксолана посмотрела на Зейнаб почти победно:
– Повелитель отправляет шех-заде Мустафу наместником в Караман. Махидевран уезжает с ним!
– Удалили, значит, главную соперницу?
– Ты не рада?
– Лучше, если бы она была на виду…
– Для кого лучше? Терпеть ее не могу!
Она не удержалась, отправилась-таки к валиде, хотя та не звала. Но на горе Махидевран стоило посмотреть.
Конечно, Роксолана пришла «поздравлять».
– Валиде, поздравляю, ваш любимый внук стал настолько взрослым, что ему положен гарем.
Валиде взорвалась, чего с ней никогда раньше не бывало. Ее ноздри раздулись от всепоглощающего гнева, сверкающие глаза впились в лицо Роксоланы. А та вдруг почувствовала, что ей… не страшно. Скорее, чувство было похоже на возбуждение, как перед прыжком в воду, когда знаешь, что она холодная, но именно это и приводит в восторг.
Пьянящее чувство хоть минутной, но власти. Теперь следовало не выдать радости от этого чувства, спрятать свое довольство глубже, изобразить смирение. Одним ловким ходом, одним советом она избавилась от главной соперницы. Да и валиде в отсутствие главной сторонницы станет немного потише.
В месяце шавваль, следующем за рамаданом, Стамбул провожал повзрослевшего шех-заде Мустафу в далекий Караман. Конечно, с ним ехала и мать – баш-кадина Махидевран. Одной соперницей у Роксоланы в Стамбуле становилось меньше…
Хатидже после измены Ибрагим-паши притихла, Махидевран уехала, валиде тоже словно сникла, к тому же все время болеет. Остается Ибрагим. Она так старалась, чтобы Мухсине снова совратила грека, тогда ему было бы уже не выпутаться, но Ибрагим нутром чувствовал опасность и умел избегать ее. Мало того, нашел-таки выход – завел себе юного фаворита Джешти Бали! Нельзя гарем из женщин, пришлось любить юношу.
Узнав об этом, Хатидже едва не лишилась разума, она даже пыталась покончить жизнь самоубийством, перерезав вены, вернее, попытавшись это сделать.
Валиде попробовала убедить ее вернуть мужу свою благосклонность, мол, вернется в спальню, забудет всех мальчиков на свете, а к женщинам после всего и так подойти боится.
Любившая Ибрагима Хатидже была готова простить и такую измену, она даже родила еще одного сына, но Джешти Бали Великий визирь так и не бросил.
Хатидже Султан не была опасна Роксолане, она слишком занята собственными делами и неверным мужем. Жаль, что не удалось утопить Ибрагима с этой Мухсине, Роксолана даже злилась на Хатидже, что та не довела дело до конца. Стало понятно, что уничтожить визиря одними изменами жене не удастся, оставалось копить факты об изменах другого рода…
Это тоже оказалось непросто, у Роксоланы все росла гора бумаг о взятках или злоупотреблениях, Ибрагим исправно грешил, а Масад исправно поставлял свидетельства этого. Но когда однажды она завела беседу с Повелителем о наказании зарвавшихся чиновников, ведь казнил же он Ферхад-пашу, Сулейман только рассмеялся:
– Ферхад-паша клал деньги только в свой карман, обирая бедных. Если взятки берут у богатых или иностранцев, то пусть берут, от этого народу хуже не будет, а казне прибыль.
– Какая казне может быть прибыль от чиновничьих взяток?
– Они все мои рабы, а потому после смерти любого я волен отдать родственникам только часть, что и делаю. Куда больше уходит в казну. Пусть берут взятки у иностранцев.
– Но никто же просто так давать не станет, значит, что-то ждут взамен?
– Да, но пока ни Ибрагим, ни кто-то другой из близких к трону не действует вразрез с моими намерениями.
– А если будет действовать?
– Хасеки, что у тебя за вопросы? Почему тебя интересует взяточничество чиновников?
– Просто, когда я вижу новый богатый перстень на пальце у Ибрагим-паши, я пытаюсь понять, за что он его получил, не предал ли вас, Повелитель.
– Ибрагим-паша меня? Такое невозможно.
– Почему? Предал же он Хатидже Султан.
Сулейман нахмурился:
– Измена жене – это одно, а Повелителю – совсем иное.
Но в тоне было что-то такое, что Роксолана поняла: зернышко в почву брошено, теперь нужно ждать, когда оно прорастет, и не стоит торопить, всему свое время. Поспешила перевести разговор на себя:
– Я тоже вас предам…
– Что?! Ты предашь?
– В тот час, когда умру. И в вашей воле поторопить это событие.
– Что ты еще придумала?
– Да, умру, если вы меня разлюбите.
– Ах ты хитрая лиса! Я не разлюблю, ты же знаешь.
Совсем недавно Роксолана принялась бы в ответ на такие слова укорять в прошлых изменах, припомнила бы и ложную Перихан в том числе, но теперь она умней, что укорять, если дело сделано? Начала ластиться:
– Никогда-никогда?
– Никогда.
Заглянула в глаза:
– И когда я стану старой и некрасивой?
– И тогда.
В глазах Роксоланы заблестели вполне искренние слезы:
– И я буду любить вас до своей смерти, Повелитель.
– А если я умру раньше?
Она серьезно посмотрела в глаза:
– И тогда буду.
Так же тихо, исподволь она внушила Сулейману мысль допустить в комнату за решеткой, чтобы послушать, как проходят заседания Дивана. Сначала султан смотрел на Роксолану с изумлением:
– Зачем тебе?
– Интересно.
Провели тайно, кизляр-ага, которому при этом досталось, потому что пришлось убрать с дороги всех, но сделать это так, чтобы никто не догадался в чем дело, злился. Эта сумасшедшая женщина готова перевернуть ради своей прихоти всю империю, а Повелитель идет у нее на поводу! Ведьма, не иначе!
Роксолане понравилось, не все, но было действительно интересно слушать, как обсуждают вопросы важные паши.
– Что же тебе больше всего понравилось?
– Когда говорили о торговле. Но они не правы.
– В чем?!
– Нельзя полагаться только на одну страну, Повелитель. Синьор Франжипани привез из Франции то, чего нет в Венеции, а в Австрии есть то, чего нет во Франции.
– К чему нам французские моды на платье?
– Разве в платье дело? Они умеют делать стекло и кареты, удобную мебель и даже короны.
– Ты хочешь корону?
Он даже сам не сразу понял, что вырвалось спонтанно, сказав, замер. Замерла на мгновение и Роксолана, потом быстро перевела разговор на другое. Корона… какая корона, если она рабыня?
Но сказанное слово означает мысль, а если она возникла однажды, то наверняка вернется.
– Пойдем со мной…
Вид у Сулеймана почти таинственный, что он задумал?
Роксолана глубоко вздохнула, кажется, Повелитель хочет показать что-то хорошее, глаза блестят. Но она не очень стремилась получить богатый подарок, куда важней его хорошее отношение, для нее даже возможность сидеть за решеткой, слушая нудные речи в Диване, важней богатого браслета.
Пошли во дворец, но отправились не в кабинет Повелителя, где он занимался своими ювелирными делами или сидел над картами (тоже любопытное занятие для Роксоланы), и даже не в комнату, где проходили заседания Дивана (какое заседание ночью?), а в… тронный зал.
– Смотри, здесь я принимаю послов. Это мой трон.
Она осторожно оглядывалась, было любопытно и почему-то страшно, казалось, сейчас откуда-то вынырнут рослые евнухи, схватят и утащат. Но рядом был Повелитель, значит, можно не бояться. Властитель всего этого, всей империи, Тень Бога на Земле позволил ей войти в тронный зал и посмотреть, где он вершит судьбы мира.
– Садись…
– Я?!
– Ты же хочешь быть на троне?
Она хотела другое – закричать, что не ночью и тайно, а днем и при всех! Промолчала, осторожно устроившись на краешке. Но он и без крика понял, о чем Роксолана думает.
– Придет время, и ты сядешь на трон рядом со мной. Придет время.
Сдержала рвущийся вопрос: когда? Он прав: всему свое время.
Десять лет назад она была никем, рабыней, которую привели в гарем для услады всемогущего Повелителя. Возможной услады. За десять лет родила пятерых детей, стала любимой женой и вот приведена в тронный зал, пусть и тайно, посажена на престол пока ночью, и получила обещание, что все будет и открыто, и днем.
Стараясь, чтобы Сулейман не услышал, прошептала:
– Ты прав, я буду сидеть на троне рядом с тобой! Обязательно буду! Дай срок.