ВЫЗОВ
Дантес был на дежурстве в казарме, а потому письмо вскрыл Геккерн. Барон пришел в ужас, они ожидали от оскорбленного Пушкина бури, думали припугнуть гневом бешеного мужа Жоржа, рассчитывая, что кавалергард отвяжется от красавицы, не рискуя ради Натали класть голову на плаху. Но то, что произошло дальше, казалось кошмаром!
Пушкин очень точно все понял, каким-то внутренним чутьем догадался обо всей подоплеке и совершенно верно нанес удар. Он вызвал Дантеса на дуэль, прислав письмо именно Геккерну. Но дуэль никоим образом не входила в планы ни Геккерна, ни Полетики, ни тем более самого Жоржа. Одно дело волочиться за красоткой и пытаться совратить ее на свидании, и совсем другое – стреляться из-за такой страсти с мужем.
Жорж откровенно испугался. Отношение к дуэлянтам в России суровое, иначе все друг дружку давно перестреляли бы. В лучшем случае ранение и ссылка, в худшем – смерть обоим: одному от пули, другому по приговору через повешение. Это не только провал всякой карьеры, это угроза гибели, в России ссылали под пули на Кавказ. Черт бы побрал этих честных русских красавиц и их сумасшедших ревнивых мужей! Почему Полетика умудряется наставлять мужу рога и при этом жить припеваючи, а эта красотка все рассказывает своему бешеному супругу?
Как бы ни был увлечен Натали Пушкиной Дантес, сейчас он куда сильнее на нее злился, чем любил.
А узнав о дипломе, вообще пришел в ужас: кто придумал отправить этот диплом, да еще не один, а всем друзьям Пушкина?! Ясно – Полетика. Но тогда почему так ведет себя барон, словно тоже все знал? А может, и знал? Вот пусть он это дело и утрясает, если знал и не предотвратил.
Барон утрясал. Первым делом он приехал к Пушкину с просьбой отложить решение о дуэли на сутки, потому что Дантес на дежурстве и, мол, ничего не знает.
Пушкин, прекрасно видевший все выверты Геккерна, был доволен таким отмщением. Они испугались, ох как они испугались! Но ни жене, ни ее сестрам поэт ничего не сказал, не хотелось слез или истерик. На отсрочку согласился.
Стоило уехать Геккеру, как куда-то засобиралась Екатерина. На вопрос, куда это она, улыбнулась через силу:
– К тетке, обещала.
Азя увязывалась с ней, но Екатерина категорически отказалась. Это сестрам не понравилось совсем. В особенно неприятном положении оказывалась Азя, знавшая подоплеку действий и Екатерины тоже.
Потянулись томительные часы ожидания, Наталью Николаевну от бурных слез спасло только то, что заигралась с детьми. Со своими малышами она забывала обо всем, кроме, пожалуй, одного – их завтра надо чем-то кормить, нужно новое платьице Маше, вырос из штанишек Саша (надобно отложить, Гришке пойдут)…
Екатерина вернулась сама не своя, ушла в свою комнату, Азя метнулась следом:
– Что?
Екатерина в гневе швырнула в сторону муфточку, упала в кресло.
– Что, Катя, что? – Азя опустилась перед сестрой на колени.
– Пушкин вызвал Дантеса на дуэль!
– Что?! Откуда ты знаешь?
– Геккерн сказал. Наш бешеный родственник прислал картель по всем правилам, теперь не отказаться. Мотивирует оскорблением своей супруги. Ты понимаешь, что будет, если эта дуэль состоится?!
Азя понимала, она метнулась к Наталье Николаевне:
– Таша, нужно срочно послать к Жуковскому, только он может спасти Пушкина.
Так и сделали, ничего не говоря самому поэту, отправили в Царское Село за Жуковским брата Ивана, умоляя немедля приехать и вмешаться. Екатерина о чем-то написала Геккерну. На расспросы Ази фыркнула:
– Не лезь!
Та возмутилась:
– Но я-то чем виновна в ваших амурных делах?!
– Да, тебе и своих с Пушкиным хватает! Какое счастье, что Таша не может вызвать тебя на дуэль.
Азя, залившись слезами, бросилась вон.
В доме словно траур – все сидели в своих углах, никто никого не хотел видеть и ни с кем говорить.
Поутру 6 декабря снова приехал барон Геккерн – просить у Пушкина еще одной отсрочки «ввиду некоторых открывшихся обстоятельств». Пушкин почему-то на эти «обстоятельства» внимания не обратил, он больше видел испуг, откровенный страх барона за себя и своего приемного сына. Понятно, что Геккерн боялся дуэли, ведь она означала крах.
Но уступил и Пушкин, он согласился на новую отсрочку. Почему? Как бы ни был он зол на жену и Дантеса, немного остыв и хорошенько подумав, Пушкин осознал, что в случае действительной дуэли он вынужден будет объявить всему свету о том самом свидании Натальи Николаевны с Дантесом! Кто же поверит, что красавица не уступила кавалергарду? Даже если найти десяток свидетелей, которые под присягой подтвердят, что ничего не было, сплетня все равно будет пущена, да еще какая. Только сейчас Пушкин осознал, что дуэль непременно опозорит его жену!
Именно на это рассчитывали те, кто посылал диплом, – что Пушкин ни на что не решится, только поскрипит зубами, но проглотит оскорбление, выместив злость на супруге, потому что никому, даже друзьям, не сможет рассказать о свидании в квартире Полетики. Теперь у него была общая тайна, и с кем?! С Геккернами. Хуже положения не придумать.
Сгоряча он отправил вызов, но теперь не знал, как быть. Нет, он с превеликим удовольствием бы застрелил Дантеса, а голову ломал только над тем, как вывести из-под удара Наталью Николаевну. Задала ему женка со своими амурами задачу… Лучше было бы и впрямь уехать в деревню, когда она летом просилась. Да только как уедешь, если из-за «Современника» приходилось быть в городе и заниматься издательскими делами? К тому же со службы из-за долгов не отпустят…
Получался замкнутый круг, причем круг этот с самого начала года стал неуклонно сжиматься, грозя задушить совсем.
Геккерн двухнедельной отсрочке обрадовался, он встретил примчавшегося из Царского Села Жуковского и сразу понял, что это тот, кто может все остановить.
Умный Жуковский предпочел поговорить сначала с Пушкиным, но обещал Геккерну сразу же встретиться и с ним тоже.
А дальше начался десятидневный кошмар. Рыдали каждая в своем углу сестры Гончаровы, был в совершеннейшем бешенстве Пушкин, ругалась на чем свет стоит даже тетка Екатерина Ивановна, метался от одного к другому с уговорами Жуковский… Десять дней ноября превратились в страшный сон для семьи Пушкиных-Гончаровых, для Загряжской, Геккернов, Жуковского и Идалии Полетики, заварившей всю эту кашу… Идалия тряслась у себя дома, прекрасно понимая, что с ней сделает поэт, узнав, чьих рук дело, и молила только об одном – чтобы барон Геккерн не проговорился.
Но барону было не до злой красавицы, открылись такие подробности, что свидание у нее на квартире отошло на задний план.
Екатерина, которой терять уже было нечего, рассказала о своем положении тетке. Загряжская схватилась за сердце:
– Да как ты посмела?! Как ты могла?!
– Про Ташу вы такого не говорите, и про Азю тоже…
– Что Таша?
Екатерина рассказала о странном свидании, но не вполне подробно, осталось неясным, было что-то или нет. Тетке понадобились нюхательные соли… Подержав флакон у носа и немного придя в себя, она строго поинтересовалась:
– А Азя с кем?
– С Пушкиным.
– Что?!
Помимо нюхательных солей, пришлось открыть окно, впустив с улицы холодный ноябрьский воздух. Тетка долго не могла очухаться.
– Всех троих в деревню и под замок! Лучше бы не приезжали.
Екатерина Ивановна прекрасно понимала, что скажут ей родственники, ведь она словно отвечала перед Загряжскими и Гончаровыми за племянниц, пригрев их в Петербурге. Чертовы куклы, одна другой лучше! Неужто кровь Загряжских сказывается? Дед был бешеный, да и мать у сестер тоже хороша, одна ее связь с Охотниковым, из-за которой тот погиб, а саму сослали вон замуж за Гончарова, чего стоила.
Екатерина вдруг твердо возразила:
– Нет.
– Что нет?
– Дантес женится на мне, он пообещал. И дуэль не состоится.
Тетка в изумлении раскрыла рот:
– Это кто придумал, барон?
– Нет, я. Вы, тетенька, должны дать согласие при сватовстве, как родственница, и убедить Пушкина забрать свой вызов, чтобы Жорж мог сделать мне предложение.
Екатерина Ивановна снова нюхала соль и обмахивалась веером.
– Да ты на что рассчитываешь? Он же тебя не любит.
– Зато я его люблю и буду любить всегда. Моей любви хватит на двоих. К тому же ребенок не должен родиться без отца…
Тетка долго сидела молча. Потом вздохнула:
– Вот то-то и оно… иначе и разговаривать бы не стала.
Но она не могла видеть никого из Пушкиных, не было сил смотреть им всем в глаза, таким бездумным, повязанным беспутством меж собой. Неужели Пушкин и… Азя?!
– С чего про Азю и Пушкина-то взяла?
Екатерина почти с видимым удовольствием рассказала историю с потерянным крестиком. Екатерина Ивановна снова качала головой:
– Беспутные, все как есть беспутные… Но ты хуже всех!
Но по ее тону Катя уже поняла, что помощь обеспечена. Не потому, что тетка горит желанием выдать племянницу замуж за Дантеса или сочувствует ей, а потому, что постарается скрыть семейный позор.
По этой же причине принялся помогать и Геккерн. Он увидел возможность спасти ситуацию и предотвратить дуэль. Для самой Екатерины это была единственная возможность выйти замуж за любимого человека, и она ею воспользовалась.
Жуковский метался между домами, улаживая и уговаривая…
Тяжелее всего было с Пушкиным. Услышав, что Дантес давно влюблен в Екатерину и намерен даже просить ее руки, поэт хохотал, как безумный:
– Да он просто трус!
Жуковский, уже знавший от Загряжской, в чем дело, попробовал урезонить друга:
– Да чем же это худо?
– Я подлецам своих своячениц не сватаю.
– Чем он подлец, тем, что волочился за твоей женой? Но ведь он и за свояченицей твоей волочился…
Пушкин помрачнел, даже многолетнему другу он не мог открыть правду, не мог сказать о странном свидании, сам Пушкин Наташе верил, но поверит ли Жуковский? От этого вранья было очень не по себе, брало зло. Рассказать об истинной причине вызова на дуэль значило опозорить собственную жену, а этого он сделать не мог. Не сказать – обмануть друзей.
Между честностью с друзьями и честью жены Пушкин выбрал жену. Друзья его не поняли и осудили, потому что его поведение без знаний подоплеки всего скандала выглядело просто нелепым, почти самодурством. После гибели Пушкина Вяземский найдет в себе силы признать, что они вовремя не поняли Пушкина и вместо протянутой руки осуждали.
Но тогда Жуковскому было не до того, он оказался просто принужден поведать правду.
– А… Загряжская знает?
– От нее и я узнал.
Пушкин был в бешенстве, он то метался по кабинету, то кричал, то рыдал от бессилия… Оказаться связанным с Геккернами вот такой тайной, даже двумя, которые он должен скрывать от всех…
– Позвать Екатерину?
– Нет! Нет, я ее убью! Поубиваю всех трех дур!
Понадобилось немало времени, чтобы Пушкин немного успокоился и смог обсуждать что-то. Но он уперся:
– Пусть делает предложение, тогда заберу свой вызов.
В ответ уперся Дантес: сначала отмена дуэли, потом предложение. Он не желал, чтобы само сватовство выглядело, как трусливое бегство от поединка. Жорж твердил, что готов драться, но, даже если останется жив, все равно женится на Катрин.
Пушкин снова хохотал:
– Так в чем же дело? Деремся, я его оставлю инвалидом, отстрелив то, что между ног, и пусть женится.
Но Жуковскому было не до смеха, он снова и снова убеждал Пушкина, ездил к Загряжской, к Геккернам, привлек Вяземского и даже Виельгорского. Но объяснить всем и все было невозможно, и без того уж весь Петербург волновался, забыв обо всех остальных событиях и сплетнях. Никто не мог понять, почему так упорствует Пушкин, разве не достаточно того, что Дантес женится на Катрин, которая вовсе не так хороша, как Натали, к тому же ей 28 лет и нет приданого.
Пушкин был в ужасе: Дантес в одночасье стал героем-рыцарем, который ради спасения чести своей Прекрасной дамы принес в жертву себя самого, согласившись жениться на некрасивой, почти нищей старой деве! И все в угоду ужасному ревнивцу-мужу. Не мог же Пушкин в салонах кричать, что рыцарь сначала обесчестил эту самую старую деву и пытался обесчестить его жену? Даже друзьям снова ничего сказать не мог. Жуковский, связанный словом, данным Загряжской, тоже молчал. А без знания подоплеки все выглядело просто самодурством.
Откровенно показать всем присланный диплом Пушкин тоже не мог – это унижение самого себя, к тому же письма анонимные, а стреляться из-за анонимных пасквилей значит признавать их справедливость. Куда ни кинь, всюду клин!
Пушкин скрипел зубами, искал повода снова сцепиться с Дантесом, это вывело из себя Жуковского, тот пригрозил прекратить свое участие в этом деле.
Прошли две недели, оговоренные между Пушкиным и Геккерном, Дантес был готов драться, Пушкин тоже. Уже даже назначены секунданты – Владимир Соллогуб и д’Аршиак…
Барон Геккерн снова заметался…
Вообще, для барона это было очень нелегкое время, он уже сотню раз пожалел, что согласился на каверзу, придуманную Полетикой. Сначала все казалось логичным: получив диплом и узнав от супруги о свидании (а если не скажет она сама, можно найти другой способ извести ревнивого поэта), Пушкин должен бы увезти свою красавицу в деревню или запереть дома надолго. Геккерн рассчитывал, что время лечит, и Дантес попросту забудет Натали, но он никак не ожидал ни ее полной откровенности, ни такого же полного доверия к ней мужа (какой же муж поверит, что, оказавшись наедине с таким красавцем, женщина устоит и не отдастся ему?), а главное – точного попадания со стороны Пушкина и его решимости драться.
У Дантеса в голове пусто: как бы тот ни любил карьеру и не испугался сначала, немного погодя он все же был готов стреляться. Но в планы Геккерна это не входило никак. И тут… узнав от Екатерины Гончаровой, что их близость с Жоржем дала свои плоды, барон сначала пришел в ужас. Еще одна Гончарова?! Черт бы побрал этих сестер! А уж глядя на некрасивую немолодую Катрин, он и вовсе не мог понять своего Жоржа, от этой-то ему что было нужно? Хотя, что нужно – понятно.
И вдруг барона осенило: это выход! Женитьба на Катрин – выход для Жоржа. Однако сам Жорж уперся: ни за что! На него пришлось не просто надавить, его пришлось принудить обещаниями всякой кары в случае отказа и всяческих благ (например, постоянно видеть предмет своей страсти на семейных вечерах). Геккерн привлек к убеждениям Екатерину. Можно только догадываться, какие чувства испытывала бедная влюбленная женщина, когда обещала:
– Я ни в чем не стану ограничивать вас, Жорж. Я не буду ревновать, вы вольны в своих поступках…
Конечно, она безумно ревновала, потому что не бывает любви без ревности, а Екатерина любила, но действительно терпела все выходки мужа и ради него пожертвовала всем: остальной семьей, уважением родных, знакомых, терпела насмешки и унижение, но никогда не жаловалась. Она принесла в жертву своей любви все, в том числе самое себя.
Дантес согласился, но теперь воспротивился Пушкин. По всеобщему мнению, поведение ревнивого мужа было просто самодурством. Жорж пожертвовал собой, пожизненно связав себя с некрасивой нищей старой девой, а Пушкин не желает поступиться малым, всего-навсего протянуть ему руку. И вдруг он позволил себя уговорить… Никто не понял почему.
Пушкин сидел за письменным столом, но писать ничего не мог, даже не читалось. Какое творчество, если голова шла кругом. Писать невозможно уже которую неделю, но и не писать нельзя – жить будет совсем не на что. Хотя и так не на что…
Тихий стук в дверь заставил его поморщиться. Несомненно, это Наташа, но видеть никого не хотелось. Странно, он же видел, как она ушла спать.
Но в приоткрытую дверь проскользнула не она, а старшая из сестер – Екатерина. Вот уж кого видеть вообще хотелось меньше всех.
Плотно прикрыв дверь, Екатерина вдруг скользнула на колени перед Пушкиным:
– Александр, умоляю, не стреляйтесь с Жоржем! Вы погубите не только его и свою жизнь, но и много других.
Пушкин поморщился:
– Встаньте, Катрин, не стоит стоять перед мужчиной на коленях.
– Я готова на коленях вымаливать у вас отказ от дуэли! Я люблю Жоржа, понимаете, люблю.
– Охотно верю, его многие любят. Более того, знаю о плоде этой страсти.
Екатерина вскинула голову:
– Да, и от этого не отказываюсь. Вы погубите меня с моим ребенком и Ташу с вашими детьми. Как будущая мать, я умоляю вас как отца, знающего, что такое дети. Жорж достаточно наказан, он никак не ожидал за свой глупый флирт с Ташей получить столько переживаний. Поверьте, я постараюсь держать его в руках, он остепенится. Только дайте ему эту возможность.
Пушкин со вздохом поднялся:
– Встаньте, Катрин. Я отзову свой вызов, пусть Дантес женится на вас. Постарайтесь быть с ним счастливы, хотя, боюсь, это невозможно…
– Благодарю вас!
Екатерина выскользнула из кабинета Пушкина и почти сразу натолкнулась на Наташу, та приложила палец к губам, призывая к тишине. Пробрались в будуар Наташи.
– Ну что?
– Он согласился забрать вызов.
Пушкина перекрестилась:
– Слава богу!
«Графу В. А. Соллогубу.
Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерна на дуэль, и он принял вызов. Не входя ни в какие объяснения. Я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли! У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека.
Прошу вас, граф, воспользоваться этим письмом так, как сочтете уместным. Примите уверения в моем совершенном почтении.
А. Пушкин».
Пушкин со вздохом перечел письмо, сложил, запечатал и отправил Владимиру Соллогубу. Это – отказ от дуэли, отказ всем в угоду – Жуковскому, друзьям, семье, Екатерине, вчера лившей слезы у его ног, даже государю.
Интересно, а Наташа поняла, какая каша заварилась из-за ее глупости? Едва ли. Перепугана, но себя считает невиновной, все время твердит одно и то же: «Я не сделала ничего дурного!» – словно замужней женщине пристало принимать ухаживания красавца-кавалергарда. Если Наташа не поняла – плохо, это значит, что неприятности еще будут. Но сейчас у Пушкина просто не было сил вести с женой задушевные беседы, пусть себе… Пока она перепугана, будет тиха, а потом как-то объяснятся.
В женитьбу Дантеса он не верил, поморочит Екатерине голову и найдет повод не ходить на собственное венчание. В этом Пушкин был готов биться об заклад, что он немного погодя и сделал.
В совершенно дурацком положении он окажется, если вызов отозван, а Дантес промедлит. Но думать об этом тоже не хотелось.
Секунданты были очень рады, немедленно были приняты соответствующие действия…
В ноябре дуэль не состоялась, она произошла в январе. А тогда смогли договориться секунданты. Осторожно, умно ведя переговоры, д’Аршиак доделал то, что не смог Жуковский и остальные.
Хотя сам Василий Андреевич внес еще один вклад в уговоры оскорбленного поэта – он пожаловался на Пушкина царю. Не сказать было невозможно, все же двухнедельное отсутствие наставника цесаревича незамеченным быть не могло, пришлось Жуковскому держать ответ, где это пропадал столько времени и чем занимался, тем более Петербург полнился слухами… Государь лично захотел поговорить с Пушкиным.
В доме княгини Волконской на Мойке в квартире Пушкиных сумрачно уже который день. Хозяин мрачен, сестры притихли, даже дети, словно чувствуя настроение взрослых, не шумели, как обычно.
17 ноября обед проходил молча и напряженно, Пушкин не глядел на свояченицу, словно и не было вчерашней мольбы на коленях, а та в ужасе гадала, помогло ли.
И вдруг слуга объявил о приходе д’Аршиака. Наталья Николаевна и сестры замерли, вытянувшись, Пушкин спокойно встал и вышел. Те полминуты, что Пушкин говорил с секундантом Дантеса в прихожей, показались всем вечностью. Неужели дуэль?! Как еще предотвратить? Теперь уже она готова сама идти к Дантесу и стоять перед ним на коленях, умоляя не стрелять в мужа, но хорошо понимала, что сделает Александр с ней самой даже за одно такое намерение, если узнает о нем.
Пушкин вернулся к обеденному столу с письмом в руке. Спокойно сел, распечатал конверт… Пробежал глазами послание, с насмешкой поднял глаза на свояченицу:
– Поздравляю вас, вы – невеста.
Екатерина нервно вздохнула, моргнула, стараясь сдержать брызнувшие из глаз слезы, и бросилась прочь из столовой. Натали, растерянно оглянувшись на мужа, метнулась следом… Азя не стала выбегать за сестрами, они остались с Пушкиным вдвоем.
– Вы тоже думаете, что на квартире Полетики ничего не было?
Азя даже вздрогнула от такого вопроса, но тут же заверила:
– Нет, нет! Таша приехала такой перепуганной. Когда изменяют мужу, так не волнуются.
Пушкин расхохотался:
– Откуда вам знать, как изменяют мужу?
– Вера Федоровна Вяземская сказала, что Таша примчалась к ней прямо с квартиры в таком состоянии, что за нее было страшно. Она действительно сильно испугалась Дантеса…
Лицо Пушкина вытянулось:
– Вяземская? Наташа поехала от Полетики к Вяземской и все ей рассказала?!
Александра поняла, что сказала лишнее, но деваться некуда:
– Их квартира всех ближе….
– Дал господь дуру в жены!
Пушкин тоже вышел из-за стола, заперся в кабинете. Он скрывал от друзей, он от всех скрывал, молча скрипел зубами, чтобы только не подумали о ней ничего дурного, а она сама заявилась прямо со свидания к Вяземской и все выложила! Хорошо, что та не болтушка, но наверняка же сказала мужу… Святая простота иногда граничит с глупостью, а та дорого обходится в свете.
Дантес после получения известия от Соллогуба действительно спешно отправился к Екатерине Ивановне Загряжской, как к старшей из родственников Гончаровой.
Буквально за четверть часа до этого примчался из Москвы Дмитрий Николаевич и, как был в дорожной одежде, зашел к тетке, не рискуя появляться сразу у Пушкиных. Загряжской удалось перекинуться с ним несколькими словами, коротко объяснив ситуацию: мол, Дантес, который ухаживал за Натали, ныне сватается к Екатерине. Жених завидный: молод, красив, богат, одной ренты годовой на 70 000 рублей, Катрин его обожает, все счастливы, один Пушкин зол, как черт, но он всегда таков.
Дмитрий Николаевич, хоть и чувствовал, что что-то не так, объявил согласие от родителей и себя лично.
– Ну вот и славно, а то вон, гляди, Геккерны и приехали.
– Нет уж, тетушка. Принимайте их сами, я свое слово сказал и родительское передал. В дорожном платье да уставший… Сами уж, сами…
Геккернов Екатерина Ивановна приняла строго, почти сурово. Не то положение, чтобы такому сватовству радоваться. Когда барон заметил это, Загряжская фыркнула:
– Кабы сначала сватали, а после дела амурные делали, я бы радовалась…
Но дело было сделано, сватовство прошло, согласие получено, дуэль отменена, все шито-крыто…
Жуковскому, который сидел в неведении как на иголках, отправлена записка:
«Слава богу, кажется, все кончено. Жених и почтенный его Батюшка были у меня с предложением. К большому счастию, за четверть часа пред ними приехал из Москвы старшой Гончаров, объявил Родительское согласие, и так все концы в воду».
Государь действительно поговорил с Пушкиным. О чем? Бог весть, конечно, о несостоявшейся дуэли, об отношениях с Дантесом, о том, чтобы получше смотрел за женой… Но главное – император взял с Пушкина слово не стреляться никогда, ни при каких обстоятельствах. Почему Пушкин такое слово дал? Наверное, было что-то, чем смог убедить его Николай Павлович. А еще государь обещал не оставить его семью… в случае чего… Об этом Пушкин сказал Жуковскому вскользь.
Странное обещание после требований избегать дуэли. Может, Пушкин спросил, что было бы с семьей, погибни он на дуэли?
До поэзии ли ему было, до прозы ли литературной, когда творилось такое…
В одном Пушкин оказался тверже гранита: он категорически отказался посещать Геккернов и принимать их в своем доме. Но встречаться приходилось, потому что остальные вовсе не были намерены отказывать Дантесу. Свет хоть и велик, но тесен, почти каждый день, выезжая, Пушкины сталкивались с Дантесом, Екатерина спешила к жениху, хотя виделась с ним и без того то у тетки Загряжской, то дома у самого Дантеса. Вынуждена была беседовать с женихом своей сестры и Наталья Николаевна.
Внешние приличия соблюдены, Екатерина получала желанного мужа, началась подготовка к свадьбе.
Поскольку совсем недавно ни Екатерина, ни Александра замуж не собирались, ни приданого, ничего подобного готово не было, как и платья для невесты. Квартира Пушкиных поневоле превратилась в подобие модной или бельевой лавки, как писал сам поэт отцу. Сестры даже радовались, Пушкин бесился.
Он всегда недолюбливал именно Екатерину, но по мере возможности заботился о ней, а теперь Кока, как звали Екатерину дети, представлялась ему только шпионкой Геккернов в собственном доме. Такого не придумаешь в страшном сне – породниться с Дантесом, которого неимоверно хотелось пристрелить! Если бы не положение Екатерины, с которым приходилось считаться, Пушкин никогда бы не позволил уговорить себя забрать вызов.
Но из-за этой свояченицы испортились отношения и с теткой, с которой у Пушкина всегда было понимание. Тетка к ним больше не ездила, а он не ездил к Екатерине Ивановне, не в силах простить, что та принимает Дантеса и даже позволяет ему встречаться с Екатериной у себя дома.
Свадьба назначена на январь, но Пушкин в нее не верил, он заключил несколько пари о том, что Дантес сумеет избежать нежелательного брака.
– За границу сбежит или удавится. Но если не женится, я его пристрелю!
Пытаясь свести к шутке, Азя смеялась:
– Как можно пристрелить того, кто удавился?
Шутка выходила невеселой, но Пушкин подхватывал:
– Из петли вытащу, чтобы пристрелить.
Такие разговоры шли только в отсутствие Екатерины, которая то ли делала вид, то ли действительно была счастлива. Наташа осторожно улыбалась, она боялась сказать лишнее слово в присутствии мужа.
Но шли дни, росла гора всякой сшитой и вышитой всячины, которую приносили портнихи и продавцы, квартира действительно заполнилась тряпками и шумом. Пушкин старался как можно меньше бывать дома, но к кому-то идти тоже не хотелось. Слушать расспросы, поздравления, делать вид, что доволен… Как надоело притворяться!
Поневоле стал больше сидеть в архивах, выписывать необходимое для работы…
Но приближались рождественские праздники, а с ними веселье, визиты, балы, рауты, на которых поневоле предстояло бывать и улыбаться.
Женщины занимались предсвадебными хлопотами, а он поневоле вернулся к повседневным делам и заботам. Занимаясь делами чести, Пушкин какое-то время не мог заниматься никакими другими. Он давно не писал, но не мог уделить время журналу, а дела не терпят небрежения.
Первые два номера «Современника» были раскуплены менее чем наполовину, второй немилосердно обруган критикой, в том числе Белинским, третий, хотя и получился весьма хорош, только-только окупил расходы на себя, имей Пушкин возможность заняться всерьез четвертым, он, может, и стал бы успешным. Но Пушкину некогда, он собрался стреляться, и остальные заботы отошли на второй план. Результат оказался более чем плачевным. Четвертый номер журнала принес 7500 рублей прямых убытков.
Семь с половиной тысяч, при том что твердого дохода всего 5000 рублей за место в Коллегии, да и те полностью высчитывали в казну за взятый долг.
Не так давно он писал жене, что им для жизни нужны 60 000, а то и все 80 000 рублей в год, которые он непременно будет зарабатывать! Тогда надежды были на «Современник», теперь надеяться не на что…
Жене-то что, не у нее долги, не ей этим заниматься. Живет, как пташка божия, порхает по салонам да балам, чирикает, слушая комплименты. А он? Стало не то чтобы себя жаль, но несколько обидно, что все заботы на нем, и даже с друзьями ныне непонимание.
В прихожей шум, кто-то пришел. Пушкину хотелось крикнуть, чтобы не мешали, знают ведь, что по утрам его трогать нельзя, если всю ночь работал, то спит, а если, наоборот, ночью спал, то работает. Он и ночью не спал, и сейчас не работал.
Наталья Николаевна поспешно вышла, пыталась кого-то успокоить. Обычно Пушкин просто злился, но сам не показывался, распорядившись гнать всех в шею. Это жена любезничает с каждым, словно больше заняться нечем! Брала злость, в последнее время его раздражало все: шум, голоса, музыка, даже дети.
Вскочил из-за стола, за которым просто пытался рисовать на листе, бесцельно водя карандашом по бумаге: ему не только не писалось, но и не рисовалось тоже. Взялся уже за ручку двери, чтобы резко отворить, накричать, и вдруг услышал:
– Дмитрий Николаевич, я вас прошу, не шумите… Пойдемте поговорим в мой будуар, чтобы не мешать Александру Сергеевичу. Он работает…
Что это? Дмитрий Николаевич – это брат Наташи. Неужели он вернулся в Петербург?! Всколыхнулась надежда, что привез денег! Пушкин уже почти рот открыл, чтобы закричать, зовя к себе, но вовремя сообразил, что голос вовсе незнакомый, да и звать брата по имени-отчеству и так официально Наталья Николаевна не стала бы.
Теперь полыхнуло совсем другое чувство: поклонники решили приходить прямо на дом?! Ревнивая кровь ударила в голову. Но он тут же осадил сам себя: с ума, что ли, сошел, какие поклонники? Какой бы ни была у него жена кокеткой, до такого не додумается. Тогда кто же это?
На цыпочках подкрался ко второй двери, прислушался, приложившись ухом. От услышанного стало совсем худо.
– Я, барыня, к вам со всем уважением.
– Я тоже, Дмитрий Николаевич, поверьте.
– С долгом потерпеть могу, конечно, но хочу, чтобы вы помнили о нем.
– Мы помним.
– И потому с вас не требую срочно, что уважаю вашего супруга Александра Сергеевича как первейшего поэта. И хочу, чтобы он тоже помнил, кто ему одолжение делает всякий раз.
– Дмитрий Николаевич, уверяю вас, и Александр Сергеевич помнит. Он тут вам книжку свою подписал… Видите: от автора. Возьмите подарок. И подождите с долгом еще немного, брат только до имения доедет, сами знаете, у нас свадьба была, потратились сильно, но он доедет и мне деньги вышлет, обещал. Как только привезут деньги, я вам первому долг отдам.
– Весьма вами, барыня, доволен и за подарочек благодарствую, но вы все ж самому господину Пушкину про должок напомните, чтоб он тоже понимал, кто ему одолжение делает всякий раз…
– Ну, конечно, напомню. Сегодня же напомню. Он работает с утра, потому беспокоить не велит, на цыпочках ходим…
Жене, видно, удалось выпроводить какого-то заимодавца. Кого? Пушкин не мог такого вспомнить. Обожгла мысль, что Наташа заняла у кого-то, о чем он не знает, и попала в денежную кабалу, как и он сам. Стало очень горько, что жена не доверила такое. Сам он далеко не во все ее посвящал, но он муж, глава семьи, это совсем другое.
Проводив нежеланного визитера, Наталья Николаевна вернулась в гостиную и увидела мужа. Явно смутилась:
– Что, Саша, мы тебе помешали? Извини, как ни старалась, тихо не вышло…
– Кто это и сколько ты ему должна?
– Почему я? Мы. Это зеленщик, дает все в долг, за деньгами ходит не столько чтобы их получить, сколько чтобы господа Пушкины знали, кто их благодетель. Я думала, тебе ни к чему с ним встречаться, сама справлюсь. Дмитрий денег из Завода пришлет, отдам.
Пушкин заскрипел зубами.
– Часто ты так?
– Все ходят, Саша. Но с этими я справлюсь. Мы портному много должны, Рождество скоро, Новый год… даже подарки детям купить не на что… И заложить больше нечего.
Он помрачнел совсем:
– Мне даже в рост не дадут….
– А мне?
Вскинул голову:
– Юрьев разве что?
У известного ростовщика Юрьева процент немалый, надолго не дает, но когда взять совсем негде, так и к нему пойдешь. А чем возвращать?
– После Нового года «Капитанская дочка» выйдет, да маленького формата «Евгений Онегин» – выкрутимся, а там, глядишь, и еще что-то пойдет…
Наталья Николаевна хотела сказать, что на чердаке полно нераспроданных книг, но поддержала мужа:
– Все образуется, Саша. Так, ты думаешь, взять у Юрьева?
На мгновение он задумался, но всего на мгновение, возможность хоть на месяц отсрочить полный крах обрадовала:
– Возьми, пожалуй.
30 декабря отставной прапорщик Василий Гаврилович Юрьев денег жене Пушкина дал – 3000 рублей, как просила, до конца февраля, дольше не мог.
– А вы знаете, что Александр Сергеевич у меня до первого февраля десять тысяч занял?
Хорошо, что она в это время стояла, почти отвернувшись и держась за стул, не то непременно упала бы. Не в силах вымолвить слова, кивнула – мол, знаю…
Юрьев только головой покачал:
– Вы уж постарайтесь, госпожа Пушкина, чтоб все вернули вовремя, у меня деньги тоже не лишние. Я процентами живу, сами знаете.
И снова пришлось лгать про деньги из Завода от брата, которые вот-вот придут… Поверил.
Наталья Николаевна не стала говорить мужу, что знает о его долге ростовщику. Взял 10 000 рублей, значит, вернуть должен 13 000. И она теперь почти 4000. Итого 17 000 рублей срочного долга. А поступлений не будет.
Петля затянулась еще…
