Полисть
У Руса силушка играла, какой баловаться можно только с умом. Но это не всегда удавалось, за Словеном он пока не чувствовал себя князем. Был таким же, как остальные родовичи, так же махал топором, таскал лесины, рыл землю или ходил на охоту. Как все, спал на земле и ел что дадут. Только считал себя должным брать на себя самую тяжелую работу, меньше отдыхать, чаще подставлять плечо при необходимости и помогать каждому.
И все же удаль молодецкая заставляла делать глупости. На спор выдергивал с корнем деревья, валил наземь волов, сидел под водой без дыхания дольше других… Тимар только головой со смехом качал, а вот Словен попробовал пенять:
– Рус, ты же князь, а ведешь себя как мальчишка!
Посмотрел на мокрого после долгого сидения в холодной воде реки брата и подумал, что тот и впрямь мальчишка, хотя плечи шире некуда, ручищи буграми мышц вздуваются – мало у кого сыщешь такие, ноги крепкие…
Рус смущенно крякнул:
– Да мы… Словен, там раки во какие крупные! Надо половить.
Ну какой из него князь? Раки на уме… Словен снова подумал о своей ответственности и сам не понял, чего было в этой мысли больше – сочувствия к себе или все же гордости, что никто, кроме него, не способен править Родом.
А Рус долго ломать голову над такими вопросами был просто не в состоянии. Немного погодя его голос уже раздавался от реки, где он руководил ловлей раков. Когда чуть попозже этих самых раков с удовольствием уплетали вареными, все слова благодарности достались Русу, а его разумного старшего брата вроде и забыли. Словен смотрел на сородичей взглядом мудрого старца и с усмешкой думал о человеческой неблагодарности. Он толково распоряжается многим, но за это никогда не благодарят, а Рус просто наловил раков – ему спасибо!
И вообще, Словен стал замечать, что сородичи больше любят младшего брата. Неудивительно, веселый, отзывчивый Рус, готовый любому прийти на помощь, никогда не ругается, а если и кричит, так только от восторга, он первым берется за работу и последним ее оставляет, готов посмеяться над шуткой и остер на язык сам. Князя слегка кольнула зависть. На Руса заглядываются все девки Рода, да и замужние женщины не прочь поболтать и даже слегка поприжиматься к молодому красавцу князю. Первое время Рус краснел, как эти вареные раки, потом научился отшучиваться. Выходило не обидно, но твердо.
Наевшись, Рус лежал на спине, а вокруг него скакали мальчишки, ревниво отодвигаемые Славутой, который только себя считал вправе задевать молодого князя. Тот смеялся, видно затеяв какую-то игру. Сам как мальчишка, фыркнул Словен. Женить его пора!
И вдруг увидел, что вместе со всеми над дурачеством Руса смеется Полисть! Причем так смеется, как давно не бывало – весело, заливисто, почти с обожанием глядя на молодого князя. Внезапно обожгло воспоминание о словах Тимара про его жену. Неужели?! Перед глазами сразу встало видение Руса, о чем-то беседующего с княгиней. Полисть стояла рядом с князем слегка смущенная, даже щеки порозовели… «Если она тебе не нужна, отпусти к Русу…» Так, кажется, сказал Тимар. Рус давно на Полисть заглядывается…
Душа не вынесла таких раздумий, резко поднялся, позвал:
– Рус!
Многие заметили почти злой тон князя, но Рус, выбираясь из-под навалившихся мальчишек, отозвался с хохотом:
– А?..
– Поговорить надо!
Молодой князь раскидал своих игроков, чуть отряхнулся и направился вслед за старшим братом к его шатру. Что это вдруг нашло на Словена? Днем выговаривал, что непохож на князя, теперь вот всю игру испортил. Ну и пусть не князь, на их Род одного хватит. Русу интересней жить как все, вместе тяжело трудиться, вместе потом с удовольствием сидеть у костра и слушать умные речи Тимара или даже глупости Ворчуна. Или играть с мальчишками. Нет, он, конечно, тоже думает о Роде, но не с утра же до вечера.
Так и есть, недовольный Словен собрался снова что-то выговаривать. Русу было жаль брата, тот сильно изменился за месяцы, что родовичи в пути. Раньше ведь был другой, пусть серьезный, не то что он сам, но людей не чурался, мог веселиться со всеми. Неужели все князья такие? У Руса появлялась мысль, что ему не хочется быть князем.
А еще было жалко Полисть. Та таяла, грустила, стараясь скрыть свои печальные глаза. Неудивительно, Словену и до жены дела нет, мысли вечно другим заняты. Красавица Полисть попросту тосковала, хотя и у нее дел, как у всех женщин, полно. Но им кроме забот о детях и еде нужна мужская ласка. У Словена с Полистью детей нет, может, потому грустны глаза княгини?
Рус снова разозлился сам на себя, даже мысли у него неровные, то о Словене и князьях думает, то о Полисти и детях… Нет, не быть ему таким, как старший брат!
Ожидал от Словена выговора за несерьезность, но то, что услышал, заставило замереть.
– Тебе Полисть нравится?
– Полисть? Да.
– Если бы я не женился, ты бы ее взял?
Рус чуть смутился: да, конечно, он давно заглядывался на день ото дня хорошевшую Полисть, но сам же подсказал брату взять ее в жены…
– К чему такие речи, Словен? Она твоя жена.
– Я тебя спросил: если бы не я, ты бы женился?
Рус вдруг разозлился:
– Про то и Полисть спросить надо! Она не за всякого пошла бы. Ты ей был люб, ты и в жены взял.
Словен вдруг запыхтел прямо в лицо младшему брату:
– Знаю, что давно на нее пялишься. Увижу рядом со своей женой, не посмотрю, что брат!
Рус даже отступил:
– Ты что, Словен, белены объелся?! Как можешь такое про Полисть думать?! Да и про меня тоже.
Дольше он разговаривать не стал, повернулся и ушел, не оглядываясь. Словен остался стоять столбом, мысли были одна другой хуже. И стыдно за несдержанность перед братом, и горько из-за ненужной ревности, и зло брало от сознания, что изменился, стал резким и даже жестоким. А еще было горькое понимание того, что никогда он уже не будет прежним Словеном, которого так любили люди.
Ну и пусть, не его дело забавлять сородичей, как Рус, он должен привести их в благословенные Земли предков, а там как хотят! И чтобы дойти туда, он готов быть жестким и нелюбимым всеми! Там, за Рипейскими горами, на Земле предков, они поймут, почему Словен был таким, оценят его усилия. И Полисть тоже поймет…
Мелькнула робкая мысль, что может быть поздно, но Словен затоптал ее другими мыслями о своем долге перед сородичами, который выше их сиюминутной любви. Но все равно было горько, что остался один… Вот они там веселятся, и никому в голову не приходит, что князю тошно, даже Полисти.
Только подумал, как увидел ее рядом.
– Словен, ты не занедужил? – Прохладная рука жены легла на лоб, ласково отодвинув волосы.
Ему бы прижать эту руку, а потом и саму Полисть к себе, но всколыхнулась обида невесть на что, фыркнул, отстраняясь:
– С чего я должен быть недужен? Я в холодную воду за раками не лазаю!
И, злясь сам на себя, отправился внутрь шатра спать. Полисть стояла, кусая губы от досады. Недавно они с Русом говорили о том, что Словену трудно, а потому он стал таким дерганым и даже злым. Неожиданно Рус заявил, что им со Словеном нужно дите, тогда брат помягчеет. Полисть покраснела, а за ней и сам молодой князь. Хуже всего, что, повернув голову, она увидела мужа, внимательно наблюдавшего за разговором. Неужели услышал, что жена ведет такие речи с его братом? Стало совсем стыдно, негоже даже с Русом об этом говорить…
Полисть хорошая хозяйка, умелица, не ленива, подружилась с Илмерой, с Русом, но только не с собственным мужем. Со Словеном ей было труднее всего, любая попытка приласкать князя вызывала у него раздражение. Какие уж тут дети… Временами становилось горько: зачем тогда взял в жены? Только чтобы спасти от смерти? Хотелось даже попросить, чтобы отпустил, не к кому-то, просто отпустил, как птицу на волю, уж если нелюба, то лучше отдельно. Но представляла, как взъярится Словен, и молчала.
Пожелтела степь, подсохли травы, увяли последние цветы. Стаи птиц уже пролетели к югу, все чаще хмурилось небо, тучи на нем стали тяжелее, приобрели темно-серый цвет. Скоро, очень скоро из таких туч посыплются белые снежинки, они укроют все вокруг, изменят очертания берегов и камней до неузнаваемости, спрячут овраги и ямы, но сделают видимыми звериные следы. Люди тянутся к огню, в тепло, даже детишки меньше времени проводят снаружи, чем внутри жилищ. Огонь согреет, позволит приготовить пищу, даст покой усталым телам.
Началась их первая зимовка. Занятые с рассвета до заката во время пути и потом, пока ставили жилища, люди вдруг оказались без дела. А когда у человека нет работы, в его голову начинают приходить ненужные мысли, часто глупые и тоскливые. Чтобы этого не происходило, Словен старался придумывать много разной работы. Выделывали шкуры забитых волов, из костей резали наконечники для стрел, крючки для рыбной ловли, плели сети, женщины устроились прясть шерсть…
Тимар хвалил такую заботу князя, все верно, нельзя позволять людям тосковать, особенно пока они не привыкли к мысли, что обратной дороги нет.
И все же у них убыль – как встали у Дивногорья, попросился обратно Огула, а с ним еще двое молодых. Огула бочком подошел к Тимару, немного потоптался и вдруг заявил, точно боясь, что сам передумает:
– Я… вернусь! Дорогу найду, не по реке, а пешим ходом.
Волхв внимательно посмотрел на бывалого ходока, он не сомневался, что Огула сможет добраться до Треполя, хитрого в том нет, надо только идти на закат, но боялся, как бы и другие не потянулись.
– Иди, только с собой не сманивай.
– Еще двое хотят.
Родовичам Словен объяснил, что ни в начале пути, ни теперь никого не держит, но это последние дни, когда можно уйти, потом будет поздно, наступят холода, все засыплет снегом. Сказал и увидел, что кое у кого глаза блеснули мыслью, а не пойти ли вместе с Огулом? Но, кроме тех двоих, никто больше не надумал.
Рус предложил дать им трех коней, все одно их пускать под нож. Родовичи согласились, выделили также вдоволь вяленого мяса, стрел и даже, расщедрившись, немного крупы, запасы которой и у самих были невелики. Рус отдал своего коня, и без объяснений было ясно, что у молодого князя просто не поднимется рука его прирезать, пусть лучше возвращается в Треполь. Тимар посоветовал спуститься по течению большой реки и идти на заход солнца, оттуда по уже знакомым Огуле местам, чтобы не огибать снова каждый лесок.
Провожали уплывавших все, каждый норовил передать привет родичам, особенно старались молодые девушки и женщины, все наказывали и наказывали сказать матерям, что все в порядке, что счастливы и сыты. Так и было, недостатка ни в еде, ни в чем другом пока не предвиделось. А что трудно, так знали, на что шли…
Привыкшие ко всему кони спокойно взошли на плоты, и родовичи долго махали руками Огуле с товарищами, пока плоты не скрылись за поворотом.
Огула не добрался до Треполя и не передал приветов. Он сложил голову в стычке со степняками, встречи с которыми так счастливо избежали родовичи по пути к Дивногорью. Может, их и видели, да не рискнули нападать на большой обоз? А вот с тремя всадниками справились легко. Огула и Тарань погибли, а третьего, Завишу, ждала совсем незавидная участь – он стал рабом.
Но родовичи об этом никогда не узнали. У них были свои заботы, наступила зима.
Пока не наступили сильные холода, они пытались жить той же жизнью, какая была и дома. Однажды Рус спросил у Тимара: если они так далеко от дома, то по каким заветам им жить?
Волхв ответил громко, чтобы слышали многие:
– Мы с вами родовичи и жить должны по обычаям своего Рода, где бы это ни было. Разве от того, что мы не дома, ты перестал помогать всем в твоей помощи нуждающимся? Разве теперь разрешено красть или совершать подлости? Разве меньше ценится дружба и верность? Разве мы перестали любить своих детей, а женщины их рожать? Все будет, как было, Рус. Род живет по обычаям Рода, а не той земли, куда пришел.
– А если… если мы придем в земли, где другие обычаи?
Вокруг напряженно затихли. Что скажет Тимар? Страшно понимать, что завтра весь мир может перевернуться, и не будешь знать, где добро, а где зло, где правда, а где кривда.
– Пусть те, кто там живет, не принимают наших, для нас обычаи останутся прежними. Их завещали предки, которые смотрят на нас из Ирия и замечают не только наши поступки, но и мысли. И если нужно, обязательно придут на помощь.
У Руса язык чесался поинтересоваться, как же они смогут это сделать, но молодой князь благоразумно промолчал. Наверное, если человеку нужно, предки и впрямь приходят на помощь, только ему самому никогда. Может, это пока? Просто не наступил такой час, когда помощь очень нужна?
Хорошенько поразмыслив, Рус решил, что так и есть. Он жил, со всем справляясь сам, и не привык рассчитывать на чью-то помощь, даже далеких предков, наблюдавших за его поступками из Ирия. Что, им больше делать нечего, как без конца поддерживать своего потомка? Было даже совестно обращаться к ним с просьбой о помощи.
Жизнь текла неспешно, хотя быстро оказалось, что поставленные наспех мазанки мало годятся для холодов Дивногорья. В них все время горели очаги, люди жались к огню, никуда выходить просто не хотелось.
Зима преподнесла родовичам первый урок – они в чужих местах, теперь многое будет иначе, рассчитывать на привычные вещи нельзя. От холодного ветра глина мазанок начала трескаться и отваливаться, ее приходилось то и дело подмазывать снова, но на морозе глина не схватывалась, а руки у женщин покрылись болячками. В образовавшиеся в стенах щели немилосердно дуло, выстуживая и без того не слишком теплое жилье.
По ночам в лесу от холода скрипели и трещали деревья. Тишину нарушал и треск льда на реке. Кроме этого, только стук дятлов, далекий волчий вой да хохот неясыти над замерзшим лесом. Приходила мысль, что в одиночку тут не выжить. От тоски спасали только сородичи рядом. Долгими зимними вечерами то один, то другой начинали вспоминать смешные случаи из прежней жизни.
Тимар заметил, что постепенно людям начинало казаться, что в Треполе ничего плохого и вовсе не было. Получалось, ушли от хорошей жизни непонятно куда. Волхв снова принялся рассказывать о благословенных Землях за Рипейскими горами, где всегда тепло, сытно и не нужно тяжелого труда, чтобы жить.
Когда снаружи доносился только вой ветра в верхушках деревьев и волчьи голоса, а по жилищам гуляли ледяные сквозняки, о тепле думалось особенно охотно. Голод им не грозил, все же забили волов и коней, всех овец, добавили добычу охотников, а вот тепла не хватало. Словен предложил укрыть стены снаружи воловьими шкурами, которых было много. Это не добавило тепла, но хотя бы прекратило сквозняки.
У родовичей была и радость – родились первые дети, правда, из троих малышей выжил только один, зато его крик служил обещанием, что Род продолжится на новом месте!
Рус всегда жил как все. Мальчишкой плавал наперегонки, на спор сидел под водой, разорял птичьи гнезда ради вкусных яиц, не стеснялся отнимать у девчонок их лесную добычу – ягоды и сладкие корешки… Вот и теперь он носил валежник из леса, рубил на речке лунки, чтобы наловить рыбы, разгребал снег, выделывал воловьи шкуры…
Между Полистью и Русом протянулась невидимая ниточка, она крепла с каждым прожитым днем. Никому эту ниточку не разорвать, и им самим тоже. Сознание, что она есть, страшно и сладко одновременно. Рус холост, а вот Полисть Словенова жена, и тот ее отпускать не собирался.
В Роду не неволили и не осуждали за любовь, только все делать надо по-хорошему. Не любы друг дружке – разбегитесь смолоду, чтобы в старости не клясть дурно прожитые годы. Но если один не хочет жить, а другой отпускать? Тогда только полюбовно.
Как быть Полисти, если люб младший брат, а мужем старший? Решилась все же попросить, чтоб пустил.
Словен долго молчал, потом вдруг спросил:
– Почему у нас детей нет? Столько живем вместе.
– Не знаю… – чуть растерялась Полисть.
– У меня сын и еще двое были, умерли в младенчестве. В тебе дело?
– Может.
– Спроси у Илмеры, она подскажет.
– Словен, ты думаешь, если родятся дети, то слюбимся?
Князь строго посоветовал:
– Спроси у Илмеры, что она ответит, передашь мне, потом решу.
И вдруг Полисть поняла: он хочет знать, не бесплодна ли она? А если да, то отпустит? Женщина уже знала, что скажет Илмере…
Закат алел, точно край неба вымазали охрой.
– К ветру, – вздохнула Илмера.
Они стояли на берегу реки и глядели на другой берег, едва заметный в холодной туманной дымке. Полисть никак не могла начать разговор, хотя понимала, что нужно, и так уже дважды откладывала.
– Илмера… Словен хочет знать, почему у нас нет детей. Не во мне ли дело, ведь у него Волхов и еще были.
Княжья сестра чуть помолчала, потом усмехнулась:
– Полисть, ты хочешь уйти к Русу, но не хочешь обидеть Словена? Ты не бесплодна, быстро дети рождаются только у любящих друг дружку. Мне и Словена жаль, и Руса тоже. Но если ты сама выбираешь между ними Руса, так тому и быть. Я скажу Словену, что дело в тебе, чтобы он отпустил.
– Спасибо! – сжала руку Илмеры Полисть.
Та покачала головой:
– Это не принесет счастья ни тебе, ни им.
– Почему?..
– Откуда я знаю… Счастье вещь капризная. У тебя Доля такая, у них своя Доля. Как и у меня, – вдруг горько вздохнула Илмера. – Я скажу Словену, что ты желаешь. Это ничего не изменит.
– Он не отпустит меня?
– Отпустит. Только счастья тебе это не добавит. Тебе нельзя было уходить из Треполя, Полисть.
Разговор оставил гнетущий осадок, но через день Словен вдруг объявил Полисти, что отпускает ее, если желает, то может не считать себя его женой.
– Сказать об этом родовичам?
Полисть с трудом спрятала довольный блеск глаз. Знать бы ей, что произошло несколько часов назад, не радовалась бы…
– Рус, нам нужно поговорить наедине.
– Слушаю.
– Ты не понял, мы уйдем подальше в лес и останемся совсем одни, чтобы никто не слышал.
Словен был серьезен как никогда. Рус понял, что разговор будет необычным. Мелькнула мысль: не хочет ли брат отделить Роды? Вот этого самому Русу не хотелось совсем, он готов был признать князем брата, а самому пойти под его руку.
Ушли действительно подальше, в соснячке Словен, наконец, остановился, некоторое время внимательно смотрел в лицо брату и вдруг заявил:
– Рус, я хочу взять с тебя клятву.
– Клятву? Я верен тебе, Словен, и всегда буду верен и без клятвы.
– И все же поклянись.
– В чем?
– Поклянись, что никогда Полисть не станет твоей женой!
– По… Полисть?.. Зачем тебе это?! – ужаснулся Рус.
– Я не хочу, чтобы между нами когда-нибудь встала женщина. Это самая большая беда для братьев. Пока мы едины, нас не одолеть никому. Если нас поссорит женщина, пропадем.
– Но почему нас должна поссорить Полисть?
– Тебе она люба?
– Да, – честно ответил младший.
– И ты ей тоже. Стоит тебе сделать знак, и она пойдет к тебе в жены. Я этого не допущу, не смогу допустить.
– Почему?! И… Полисть твоя жена.
– Она просит отпустить. Я отпущу, только если буду знать, что она не уйдет к тебе.
– Словен, – почти простонал Рус, – но я не волен над душой Полисти!
– Понимаю, но прошу об одном: она не должна стать твоей женой!
– А если мы слюбимся просто так, ты не будешь против? – Усмешка вышла горькой.
– Не буду. Не называй ее своей женой перед Родом!
– Странная просьба, Словен.
Договорить не успел, брат фыркнул, как рассерженный конь:
– Не просьба, это условие. Если ты хочешь и дальше зваться моим братом, ты поклянешься, что не назовешь Полисть своей женой!
Рус отступил, он стоял, прижавшись спиной к сосне, и чуть задиристо смотрел на Словена. Почему-то очень хотелось сказать что-то резкое, чтобы задеть брата. Нашелся:
– Даже если она родит мне сына?
Словен усмехнулся:
– Полисть бесплодна, она никого не родит ни тебе, ни мне.
– Неправда!
– Рус, у меня есть сын, я хочу, чтобы был и у тебя. Ты найдешь себе другую жену, слышишь?! А Полисть можешь любить сколько угодно…
Русу показалось, что его ударили чем-то очень тяжелым. Неужели то, что сказал Словен, правда?! Но ведь Полисть в этом не виновата!
Словен не стал ждать, пока брат придет в себя, окликнул:
– Рус, клянись.
– Что будет, если я этого не сделаю?
– Я не отпущу Полисть, она все равно не сможет стать твоей женой.
– Но зачем тебе это?
– Я хочу, чтобы у тебя были дети, Рус. Сын, дочь, много детей. Род не должен пресечься, и у самых сильных должны быть дети обязательно.
– Я… не могу…
– Я не прошу тебя забыть ее или перестать любить, я прошу не брать за себя. Любовь к женщине пройдет, поверь, даже самая крепкая, а бесплодную жену ты бросить не сможешь никогда, не таков. И наследников не увидишь.
Умом Рус понимал, что Словен прав, но сердце кричало другое. Оно обливалось кровью от мысли, что любимая будет свободна и не сможет стать его женой. Что тогда? Прятаться от людей по кустам и не иметь возможности открыто сказать всем, что любит Полисть? Вдруг родилась шальная мысль:
– Словен, а если она все же будет в тяжести, ты снимешь с меня эту клятву?
Глядя в блестящие синие глаза брата, Словен вздохнул:
– Если так – сниму. Клянешься?
– Клянусь.
– Скажи полным словом.
– Клянусь Солнышком, Вечным Небом, Землей не называть перед всем Родом Полисть своей женой, пока Словен не снимет с меня клятвы. Словен, клянись и ты.
Брат усмехнулся:
– Клянусь, если Полисть окажется не бесплодна, снять клятву с брата.
Они обменялись крепкими рукопожатиями, обнялись, похлопав друг дружку по спине. И вдруг Рус… расхохотался!
– Ну и дурни мы с тобой! Скажи кому про такую клятву – засмеют.
– А ты не говори. Рус, ты думаешь, мне не жаль тебя и Полисть? Но я забочусь о продолжении Рода. Ты еще молод, чуть позже поймешь, как я прав.
– Ты отпустишь ее от себя?
– Отпущу. Я знаю, что ты сдержишь клятву.
Рус только вздохнул. Но он не слишком расстроился, просто верил, что Полисть не бесплодна, и значит, придет время, когда он сможет назвать ее женой перед Родом.
Что-то странное произошло между братьями после того, как Словен вдруг отпустил Полисть. Никто не сомневался, что она тут же уйдет к Русу, но сам молодой князь не звал за себя свою любовь. А в том, что любовь, никто не сомневался. Что он, брата боится, что ли? Но не таков Словен, чтобы с кулаками на Руса из-за бывшей жены кидаться. Меньше всего понимала, что происходит, сама Полисть.
Она ушла жить в семью Инежа, помогая Дале, туда же чуть раньше прибился и Ворчун. Вообще, ушедшие от семей молодежь и одиночки быстро разбрелись по новым семьям, словно боясь оставаться отдельно. Все же привычка быть не просто вместе всем Родом, но и внутри небольшой семьи не отпускала.
Даже князья после ухода Полисти стали жить одним очагом. Заправляла всем Илмера, все мужчины – Словен, Рус, маленький Славута и его отец Ратмир – подчинялись безоговорочно. У очага хозяйка женщина, там ее воля.
К жилищу Тимара пришла измученная болезнью ребенка мать. Ей бы подойти к Илмере, но женщина почему-то побаивалась резкую, требовательную сестру князей.
Мальчишечка недужил с самого рожденья, криком исходил каждую ночь, не давая спать не только матери, но и окружающим. Отец ребенка погиб давно, придавило срубленным деревом, тогда Аннея еще не знала о том, что в тяжести, и хотя никто не усомнился в отцовстве, женщина и ходила, и рожала тяжело. Да и дите слабое, не думали, что выживет. Малец выжил, словно всем опасениям назло, но крикуном был страшным.
Волхв вышел навстречу:
– Что привело тебя ко мне?
– Сын недужен. – Женщина протянула Тимару дитя, завернутое в материнскую рубаху. Тот принял, но разворачивать почему-то не стал, передал стоявшему сзади Русу.
В стане ничего ни от кого не скрыть, потому вокруг быстро собрались любопытные.
– Знаю. И ты знаешь почему.
У Аннеи лицо пошло красными пятнами, она затрясла головой:
– Нет, не знаю.
– Ты не хотела это дитя, потому пила снадобья… – От слов Тимара женщина побледнела, потом снова покраснела, глаза ее забегали из стороны в сторону, но от земли не поднимались. А волхв продолжал: – Но сила Рода оказалась выше, это дитя нужно Роду, потому мальчик и выжил.
– Я… я выхожу его!.. Я… все сделаю для него… – залепетала мать. – Он будет жить!
– Будет, но не твоими стараниями. Другие позаботятся, не то ты завтра же сведешь его в могилу.
Аннея обвела стоящих молча сородичей потерянным взглядом:
– Я просто боялась, чтобы сын не стал обузой Роду. Не хотела, чтобы отнимал хлеб у тех, кто сильнее и крепче… Я не хотела плохого сыну…
Люди отводили глаза, не в силах ничего вымолвить. Только Рус напряженно слушал, готовый что-то крикнуть, только сам не знал что. А волхв кивнул:
– Твоего сына Род прокормит. А ты поможешь. И не только сыну, но и другим детям. Ведь тебе боги дали умение собирать травы, почему не делаешь этого?
– Я не могу. Здесь другие травы, боюсь ошибиться…
– Я помогу тебе, подскажу.
– Да-да, – обрадованно закивала бедолага. Вокруг облегченно заулыбались.
– А сын будет жить у меня. Пока у меня, потом сам выберет.
Совет закончился ко всеобщему удовольствию. Вообще-то женщине грозило изгнание из Рода, потому как она посягнула на самое ценное – человеческую жизнь. Но родовичи понимали и женщину, не решившуюся рожать дите далеко от дома в тяжелом пути, да и куда изгонять-то, если вокруг лес? Понимали, но не прощали, дети у многих, трудно всем.
Мальчишка остался в жилище Тимара, но мать любую минуточку старалась быть с ним рядом. Было видно, что Аннея раскаивается, что попыталась нарушить волю Великой Богини-Матери и убить неродившегося ребенка. Давно можно было отдать малыша обратно, но Тимар все противился. На вопрос Руса почему, усмехнулся:
– Да ей и одной пока тяжело. Пусть найдет себе мужа, тогда и отдам.
– А если не найдет?! – ахнул князь.
– А если не найдет, так ей и дитя ни к чему! Зачем одинокой женщине дети? У человека должны быть мать и отец, Рус. Худо тому, кто остался лишь с одним родителем. А у Аннеи совсем скоро появится муж…
Так и случилось: еще до весны Аннея пришла к Тимару не одна, рядом с ней топтался огромный, как медведь, Нереж.
– Чего хотите?
– Ты, Тимар, того… отдай мальчонку-то… а? Мы его вырастим…
– Сыном назовешь?
– А как же!
– Ну смотри, на тебя вся надежда.
Рус едва сумел скрыть улыбку, увидев, как схватила своего живулечку обрадованная мать. Нереж потоптался, потоптался, потом пробасил: «Благодарствуй…» – и вышел вон. Но почти тут же вернулся и чуть смущенно добавил:
– Ты не сомневайся, Аннея все давно поняла…
– А я и не сомневаюсь.
Когда наконец с сосулек стало капать, это восприняли как настоящий праздник. И хотя Тимар напоминал, что капель не весна, а только ее обещание, еще вернутся морозы и злые метели, людям казалось, что уж теперь тепло придет насовсем. Метели действительно вернулись, но за ними наступило и время весны.
Мартовские утренники холодны. Снег лежал так, словно зима отступать и не собиралась, только по капели и птичьим голосам люди догадывались о том, что придет долгожданная, принесет с собой ручьи с талой водой, почки на деревьях, траву зеленую… Да еще лед потемнел, стал рыхлым, потом подтаяли проталинки, а там и до дружной весны недалеко.
Снег сошел сначала на пригорках повыше, потом стал таять на ровных местах, всюду побежала вода, весело журча и размывая не успевший растаять снежный покров.
Но радость тоже оказалась… подмоченной. Жилища поставили не слишком удобно, не подумав, как станет течь весенняя вода, а потому часть их оказалась попросту подтоплена, и сколько ни делали канавок, весенняя вода упорно пробивала себе дорожку именно через дом Инежа! Пришлось ему и еще троим семьям перебираться к другим.
Но даже при этом они радовались бегущим ручьям, означавшим скорое тепло!
Девушки выходили закликать весенних птиц, подносили им дары, приманивая. Они да дети подолгу глядели в небо, ведь тот, кто первым увидит журавлей или услышит журавлиный клик, будет весь год словно заговорен от любой напасти!
Первой на сей раз услышала Даля! Она даже замерла, боясь ошибиться, потом закричала, созывая родовичей:
– Летят!
Из жилищ выскочили все, задирали головы вверх, замерли, прислушиваясь. Женщина не ошиблась, высоко в небе и правда подавал клик журавлиный клин. Убедившись, что летят действительно журавли, родовичи разгалделись так, что не только птиц, но и рева упавшего ребенка не было слышно. Весна! Ей рады все – и люди, и звери.
Рус присел рядом с Полистью и тихо проговорил:
– Пойдем завтра в лес до света, что покажу.
– Что?
– Птиц таких чудных видел, вроде как пляшут друг перед дружкой…
Полисть тихо рассмеялась, выдумщик этот Рус. Где это видано, чтобы птицы плясали? Тот почти обиделся:
– Правда-правда! Хвост распустит и клокочет, топочет. Смешно…
– Далеко?
– За болотом на полянке.
– Рус, на болото до света ходить страшно. Там вся нечисть.
– А мы слово заветное скажем, нас и не тронут.
Сманил, пошла ведь. Долго пробирались непролазным орешником, хотя и по краю, но все же поцарапались, потом едва не ползком к полянке среди сосен. Когда приблизились, Рус прижал палец к губам, показывая куда-то вперед и призывая послушать. Полисть прислушалась: со стороны поляны доносилось странное бормотание.
Спрятавшись за кустом, они наблюдали, как друг перед дружкой и впрямь выхаживали, словно в дивном танце, две крупные птицы. Их хвосты странного вида – длинные по краям с торчащими белыми перьями посередине – то распускались в разные стороны, то снова складывались. Поначалу Полисть подумала, что это крылья, но потом одна из птиц принялась хлопать и небольшими крыльями тоже. Но самым интересным были ярко-красные шишки над глазами – словно птица хмурила такие раскрашенные брови.
Самцы, видно, сорились из-за самочки, они раздували шеи, топорщили перья, смешно топтались, показывая свою удаль. При этом глухо бормотали и чуфыркали. Немного покрасовавшись, самцы перешли к действиям, они наскакивали друг на дружку грудью, толкались, сердито бормотали… Самочку Полисть не сразу и заметила: среди прошлогодней травы, внимательно наблюдая за самцами, сидела невзрачная курочка, едва различимая своим рыжевато-серым оперением.
– Перед лапушкой своей красуется! – прошептал прямо в ухо Полисти Рус.
Та оглянулась, глаза у князя блестели, как капли росы на солнце. Но смотрел он не на Полисть, а на необычную птицу, восхищаясь красотой. Почему-то молодой женщине стало досадно. Полисть пыталась урезонить сама себя: чего она ждала, чтобы Рус прямо вот тут повалил ее на землю? И поняла, что, если бы повалил, вырываться бы не стала.
Но для Руса она сестра, жена брата, хотя и бывшая. Что за наказание? Иногда казалось, что лучше бы ей сгореть в жертвенном костре! А так несчастны все – и Словен, жизнь с которым не сложилась, и она, и Рус тоже. Ведь видно же, что глядит временами, как побитая собака, а сделать ничего не может.
Но это Рус такой, любой другой на его месте давно взял бы Полисть за себя и гнева брата не побоялся. Полисти хотелось спросить, почему он так боится Словена? Не убьет же их князь!
Промаявшись несколько дней после похода на лесную полянку, Полисть решилась на разговор с бывшим мужем.
– Словен, что ты сказал Русу?!
Тот пожал плечами:
– То, что услышал от тебя: ты бесплодна.
– Это мешает ему назвать меня женой?
– Чего ты хочешь, Полисть? Ты любишь Руса, он тебя. Неужели обязательно называться княгиней?
– Я хочу не прятаться от людей, не таиться, а жить с ним вместе под одной крышей.
– Этого не будет.
– Будет, Словен!
– Нет, я взял с Руса клятву, что своей женой он тебя не назовет.
– Что?.. – растерялась Полисть. – Зачем?
– Можешь думать обо мне что хочешь, но я желаю брату добра. Ты хорошая женщина, Полисть, красивая, достойная, но у Руса должны быть дети.
– Ты… поэтому…
Полисть вдруг осознала, что наделала! Неужели Словен заставил Руса дать клятву из-за ее якобы бесплодности?!
– Да, поэтому. Рус силен, и у него сильное семя. У Руса должны быть дети!
Некоторое время Полисть, придавленная пониманием того, что сама разрушила свое счастье, молчала, потом вдруг вскинула голову:
– Словен, а если… у нас с ним будет дите?..
– Ты спрашиваешь то же, что и он. Я сниму эту клятву с брата.
– Ты снимешь клятву, Словен, я не бесплодна.
– Ты обманула Илмеру?
– Да.
– Зачем?
– Хотела стать свободной снова.
Словен нахмурился:
– Твоя воля.
Между дружившими раньше женщинами – Илмерой и Полистью – словно пробежал ветерок отчуждения. Полисть поняла, что брат попенял сестре на ее ложь, но она решила бороться за свое счастье и не видела в этом обмане ничего плохого, разве только необходимость прятаться с Русом от людей, чтобы не судили строго.
Волхов смотрел на бывшую мачеху взглядом, полным ненависти. Парнишку брало зло: отец спас ее от гибели на костре, а неблагодарная слюбилась с Русом! Полисть ему была не нужна, скорее наоборот, отвлекала отца от него самого, но за князя становилось обидно. Волхову не понять, как можно менять умного сильного Словена на кого-то другого, пусть даже Руса?! Когда он понял, что Полисть и Илмера тоже поссорились, только порадовался. Разумная тетка не станет зря на человека коситься, значит, тоже недовольна поведением женщины.
Но выведать ничего не удалось, Илмера была непреклонна:
– Наши с Полистью дела – это наши дела! Не суй свой любопытный нос в то, что тебе не нужно.
Пока жили в Треполе, каждый ребенок умел определять по солнцу не только время дня и дорогу до дома, но и то, когда наступали самые короткие дни в году. В разное время года солнышко всходило и заходило немного в разных местах. И по тому, как оно это делало, было ясно, что скоро день начнет увеличиваться. Теперь люди стали сомневаться, а так ли здесь? Кто знает, когда в Дивногорье приходит весна, когда полетят птицы и наступят теплые дни?
Но оказалось, что все не слишком отличается от Треполя, весна если и пришла позже, то лишь чуть, и курлычущие косяки в небе появились вовремя. Это придало людям уверенности в том, что жизнь наладится, несмотря на то что от дома ушли далеко.
Знать бы им, что это даже не малая толика, а совсем крошечная. Может, ведая, сколько предстоит пережить и намучиться, повернули бы обратно домой?
Всю ночь на реке трещал лед. Сначала люди вздрагивали от этого грохота, но постепенно поняли, что на высоком берегу им плохого ждать не стоит, зато, как только проплывут колотые льдины, река станет свободной для плаванья. Наутро все собрались на берегу, смотреть на реку. Смотреть было на что: ледоход и на Непре зрелище незабываемое, и здесь тоже. Широкая вольная река несла большущие льдины, словно мелочь, они наползали друг на дружку, толкались, вставали на ребро, снова опускались. Какая льдина и пяти шагов не могла проплыть ровно, все ее то крутило, то поворачивало, а то и вовсе тащило в обратную сторону!
Родовичам бы радоваться, что весна освобождает реку, а они полезли чесать затылки. Задуматься было над чем – течение сильное, плыть надо навстречу, а за прошедшее время поняли, что глубина у большой реки тоже большая, шестами дно не достанешь, как тогда гнать плоты?
Сколько ни ломали головы, выходило одно – плыть не получится, оставалось пробиваться лесом, не теряя реку из вида.
Ворчун вдруг попросил Тимара:
– А ты со своим Молибогом посоветуйся, чего он скажет? Он же все про нас знает…
Тот усмехнулся:
– Да советовался уж не раз. Он одно твердит: мол, идите вперед к Рипейским горам, а там увидите.
– Долго лесами идти-то?
– Долго. Потом немного можно будет плыть, а потом снова лесами.
– Ну лесами так лесами, – вздохнули родовичи и стали готовиться к дальнему походу…
Пробираться лесами оказалось не в пример тяжелее, чем тащиться по степи, подгоняя медлительных волов. И хотя легкого пути никто не ждал и люди не унывали, до осени пройти успели совсем немного. Встали на вторую зимовку. Теперь уже мазанки не делали, понимая, что все равно глина облетит. Стены домов поставили точно глухой тын – бревно к бревну, еще утыкали ветками и укрыли изнутри шкурами, правда уже не воловьими, те пришлось оставить у Дивногорья, тащить слишком тяжело. Но все равно мерзли всю зиму. Предстояло придумать какое-то новое жилище.
Ворчун рассказал, что родовичи в лесах роют большие норы и накрывают их крышей.
– А залезать туда как?!
– Вход наклонный есть. И дыра для выхода дыма… Только норы не на ровном, а в холмах.
Подумали, получилось подходяще, но стоило сообразить, сколько нужно труда, чтобы вырыть такие норы для всех, как от этой мысли отказались. Было решено, что еще одну зиму можно и потерпеть, зато потом…
Терпеть пришлось не одну зиму, а много. Двигались родовичи только летом, когда хорошо просыхала земля, с каждым годом вставали на зимовку все раньше, чтобы хоть чуть подготовиться к холодам, а поэтому приближались к заветной цели медленно.
Рус, верный клятве, не назвал Полисть своей женой, но любить от этого не перестал. Родовичи не понимали, что происходит, а потому уже недовольно косились на молодого князя: где это видано, чтоб любиться с женщиной втайне от всех?! Неужто нельзя создать семью и жить вместе? Чем Полисть Русу плоха?
Это было очень тяжелое время для двоих, князь, поняв, что ни нарушить клятву, ни забыть Полисть не сможет, маялся душой, он даже поскучнел, чем сильно расстроил прежде всего мальчишек. А Полисть ломала голову, как сказать лю€бому, что сама же все и испортила. Однажды решилась. Весной под соловьиные трели призналась в своей хитрости и глупости.
Рус обомлел: получалось, что обманула и Словена, и Илмеру, и его тоже? На душе остался нехороший осадок. Но любовь к Полисти победила, обнял, прижал к себе:
– У нас с тобой, любушка, один выход. Сама знаешь какой…
Но, как ни старались, не получалось. Ни соловьиные трели не помогали, ни жаркие объятья. Когда Полисть уже совсем отчаялась, ее вдруг позвала с собой Илмера. Вроде травы собирать, а на деле поговорить.
– Я на тебя в обиде, ты ведаешь за что. И не стала бы помогать, да брат попросил.
– Который?
– Не Рус, тот виноватым себя перед всеми чувствует. Словен. – Илмера усмехнулась: – Хотя и он виноватится тоже. Но клятву просто так не дают и не снимают.
Она некоторое время шагала молча, потом уже тише добавила:
– Дам я тебе травку одну… попей отвар, поможет.
Но ни Илмерина травка, ни щедрые дары Великой Богине-Матери не помогли: видно, Полисть и впрямь была бесплодной.
Словен мучился не меньше младшего брата: пока жена была рядом, он ее вроде и не замечал, но стоило уйти, как потянуло со страшной силой. Ночами вспоминал ласковые руки Полисти, ее смех, ее заботу… Все же она нравилась Словену еще девушкой, не зря так легко согласился на совет Руса взять ее женой.
Теперь оба брата снова страдали из-за одной женщины, один потому, что не мог взять ее в жены, а второй – забыть или вернуть. Трудную задачу задала жизнь братьям, словно испытывая на прочность их родство и дружбу. Оба с ревностью следили, на кого Полисть чаще посмотрит, кому улыбнется, и обоим казалось, что на другого. Но Рус мог ей выговорить, если замечал, что глядит на Словена, а старший и выговорить не мог, только смотрел, сцепив зубы.
Илмера уже решила вмешаться, ей совсем не нравилось это дурное соперничество братьев, так и до беды недолго. Полисть княжьей сестре нравилась, девушка даже решила, что станет именно ей, а не маленькой Поруси, сначала передавать свои знания и умения. Но шли дни, и делать это Илмере хотелось все меньше. Да и женщина, занятая своими мыслями, мало подходила для волхования. Только вчера ей объясняла, чем хороша сныть, а сегодня хоть начинай заново!
Илмера вернула к себе Порусь, оставив попытки обучить бывшую жену брата, чему Порусь была очень рада. Занятая с Порусью, Илмера на время почти забыла о сердечных страданиях братьев, а те решили все сами.
Словен и Рус редко уходили на охоту вместе, все же в Роду всегда должен оставаться один из князей. Но на сей раз почему-то пошли, видно, назрело время остаться один на один. Глядя им вслед, ни один родович не двинулся с места, все чувствовали напряженность между братьями, и все хотели, чтоб она исчезла.
Когда Инеж все же сделал движение, его остановила рука Тимара:
– Не мешай!
Сначала братья действительно охотились, но когда дичи уже набито было достаточно, перед возвращением присели передохнуть у костра, Словен начал разговор, которого так боялся Рус:
– Рус, я снимаю с тебя ту клятву.
Младший князь горестно прошептал:
– Полисть и впрямь бесплодна…
– Знаю, Илмера давала ей травы, не помогло. Но я не хочу видеть, как вы маетесь. Бери ее в жены, что будет, то и будет!
– Словен, а как же ты?
– Сердцу не прикажешь, Рус, если уж не легло сразу, то и не ляжет. Пусть хоть у тебя будет хорошо. Возьму себе другую… – усмехнулся Словен.
На сердце и у того, и у другого стало легче. Словен очень боялся, чтобы между ними действительно не встала женщина, разорвав братские узы. Большей беды, чем ссора между братьями-князьями так далеко от дома, нет. Это ссора между Родами, которые сейчас единое целое, таковыми и должны оставаться.
Но все оказалось не так просто, для себя решить можно что угодно, только сердцу ведь не прикажешь. Сердце Словена продолжало ныть, особенно когда Рус назвал Полисть своей женой перед Родом. Забыть бывшую жену старший князь не смог, подолгу с завистью и горечью смотрел на миловавшихся Руса и Полисть, все чаще уходил прочь, если видел их рядом. Но помочь княжьей беде не мог никто, даже сама женщина.
Оставалось ждать, когда пройдет сердечная мука.
Словену бы взять женщину снова, такую, чтоб была хорошей и ласковой женой и помогла забыть прежнюю любовь, но он ни на кого и не смотрел.
Родовичи не вмешивались, а вот Волхов ел Полисть злыми глазами, точно волчонок, готовый вцепиться в горло в любой миг. Это очень не нравилось Тимару, он попробовал поговорить с учеником:
– Волхов, над сердцем человек не волен. Полисть жила с твоим отцом и не была ему нужна, а когда ушла, вдруг понял, что дороже никого нет. Так бывает, не всегда люди любят друг дружку взаимно. Иногда любовь одного вдруг начинается, когда у второго уже прошла.
По взгляду парнишки, который тот бросил в ответ, волхв понял, о чем хочет спросить, но не решается. Усмехнулся:
– Хочешь сказать, откуда я про это знаю? Я не всегда был волхвом, Волхов. И на моем теле есть раны от меча и когтей диких зверей, и мое сердце болело и таяло от любви к женщине, и я маялся, видя, что она с другим.
– Расскажи!
Ответом был долгий взгляд. Потом Тимар вздохнул:
– Расскажу, но ты не должен этого говорить родовичам. Для них волхв – это волхв.
Оказалось, что таким же юным, как Рус, Тимар влюбился в чужую жену, да так, что хоть в омут головой, и дня прожить не мог, чтобы на нее не любоваться. Ему строго выговаривали все, Тимар маялся, стыдясь смотреть родовичам в глаза, но ничего не помогало. Поняв, что сам справиться не сможет, Тимар пошел к волхву в дальней веси, чтоб избавил от этого мучения.
Тимар долго смотрел на речную гладь, словно забыв о присутствии Волхова. Тот молчал, понимая, что старик вспоминает свою молодость и мешать ему не стоит. Наконец волхв вздохнул и продолжил:
– Тот, к кому я пришел за помощью, оставил жить у себя. Но не стал поить снадобьем, чтобы изгнать страсть к чужой жене, а принялся учить своему знанию.
Это оказалось так интересно, что некоторое время спустя Тимар и сам позабыл роковую любовь. Он надолго задержался у волхва, даже навестить родителей решил через несколько месяцев. Дома ему были рады, но сообщили тяжелую весть: та самая роковая любовь Тимара, оказывается, тоже любила его и бегства любого не вынесла – утопилась! А ведь ее муж уже был готов отпустить юную жену к другому, чего же неволить, если сердце не к тебе лежит?
– Вот так я потерял свою любовь и стал волхвом… Вернее, волхвом стал не сразу, у такого душа болеть не должна. Еще несколько лет маялся, пока не понял, что любовь свою не забуду, но она меня больше не держит. Так что, Волхов, отец твой принял правильное решение – если женщину тянет к другому, лучше отпустить. Держать ни к чему, счастья это не принесет, зато отнимет его у других.
Пока разговаривали, казалось, что Волхов все понял, но стоило снова увидеть счастливо смеющуюся Полисть и молчаливого отца, как внутри всколыхнулось что-то дурное. Иногда Волхов боялся сам себя… Ему бы признаться в дурных мыслях Тимару, но парнишка и этого побаивался. И чем больше этого дурного оседало в душе, тем реже он глядел в глаза учителя.
Уже давно закончилась зима, быстрые ручьи унесли воду в реки и озера, прилетели из теплых земель птицы, а родовичи все не снимались с места. Просто было решено встать еще на один год. Слишком многое нужно было подновить и обдумать. Как ни рвался Словен вперед, но и он понимал, что бесконечного пути родовичи не вынесут, время от времени придется не только зимовать, но и проводить где-то лето и осень. Нужны травы, нужны коренья, ягоды, но собранные не наспех, а любовно и вовремя. Потому князь согласился с советом Тимара задержаться на год. Кто их гонит? Никто, кроме них самих.
Богатые дары, принесенные духам леса и воды, должны были задобрить их, и хотя Илмере почему-то не нравилось, родовичи остались до следующей весны.
Многие были довольны решением прожить на месте не только зиму, но и лето. Радовались женщины, им наконец удастся что-то вырастить на огороде. Радовался и Вукол. Для коваля дальняя дорога хуже тяжелой болезни, руки мастера просили работы, а чем работать, если они всякий день в пути? Тут не только металл плавить перестанешь, но и с камнем работать тоже.
А еще женщины радовались, что смогут вылепить и обжечь новые горшки, от старых остались только черепки, все же посуда не та вещь, что любит дальнюю дорогу…
Вот и пристроились заниматься каждый своим делом – Вукол набрал камней и теперь с рассвета до заката и даже у костра вечерами раздавался стук его отбойника. Тащить с собой просто камни тяжело и не нужно, Вукол спешил сделать из них топоры и наконечники для копий и стрел, скребки для выделывания шкур, тесла… да много что.
К нему присоединялись все, у кого руки лежали к работе с камнем. Часто рядом стучал отбойником Рус. У молодого князя руки хорошие, умелые, легко схватывают всякое движение и точно повторяют. И голова тоже хорошая, потому его наконечники не хуже, чем у самого Вукола, тот частенько хвалил Руса.
Но молодого князя тянуло и посмотреть, как работают женщины. Словен дивился: к чему? Младший брат на все отвечал:
– Интересно же…
Женщины у реки чуть в стороне натаскали большую кучу глины и теперь перемешивали ее еще с чем-то. Рус сунул свой любопытный нос:
– Это зачем?
Илмера, насмешливо покосившись на брата, объяснила:
– Одну глину обжигать нельзя, потрескается и развалится сразу. Добавляем немного песка, птичий пух, ракушки покрошили… – И вдруг озорно добавила: – А вставай-ка, князь, с нами глину месить!
Вокруг засмеялись, это работа только для женщин, хотя и требует много сил. Если глину плохо вымесить, горшки не выдержат даже обжига, не то что дальней дороги. Ожидали, что Рус фыркнет и уйдет прочь, а тот вдруг стал снимать обувь:
– Давай!
Молоденькие девушки хихикали, никогда такого не видывали, чтоб мужчина, да еще и князь, месил глину вместе с женщинами! А Русу все нипочем, принялся старательно топтаться. Конечно, ноги у мужчины сильнее и больше женских, работа пошла споро, женщины не могли нарадоваться такому помощнику.
Порусь, рядом с которой князь пристроился месить, стала пунцовой, ее смущала близость Руса, особенно когда князь невольно задевал ее рукой или плечом, но тот ничего не замечал, топтал и топтал податливое глиняное тесто, пока оно не стало блестеть, словно жирное. Все согласились, что с княжьей помощью все куда быстрее.
– А лепить с нами станешь?
– И лепить, если научите.
– Научим, научим! – загалдели женщины. Перед ними снова был тот озорной Рус, которого так любили. Его Полисть ушла с другими рвать одолень-траву, чтобы из ее стебля делать сначала пряжу, а потом ткань, поэтому женщины чувствовали себя свободней. Никто не хотел завлекать молодого князя, уважали его чувства, но уж поболтать и пошутить-то можно? Да и Рус заметно повеселел, словно скинул с души тяжелый груз.
Вымыв перемазанные глиной ноги, Рус уселся рядом с сестрой, которая показывала Поруси, как лепить горшок. Илмера только чуть покосилась на брата, как ни в чем не бывало кинула ему небольшой комок:
– Делай как я.
Легко сказать: делай! Рус внимательно пригляделся к тому, как ловкие руки Илмеры делают донышко горшка. Из скатанного шара она принялась лепить словно половинку яйца, то нажимая в середине кулаком, то выглаживая пальцами. То же делали и остальные женщины. Чтобы глина не приставала к рукам, их то и дело смачивали водой.
Руки у Руса сильные и ловкие, донышко вышло не хуже, чем у Илмеры или Поруси. Критически оглядев первую пробу Руса, сестра похвалила. Князь чуть усмехнулся: и они твердят, что лепить горшки трудно, этому нужно учиться! Попробовали бы работать отбойником или отжимать тонкие пластины камня, чтобы сделать тот же скребок! Илмера лукаво посмотрела на брата: погоди, Рус, это только начало. Руса распирало от ощущения собственного превосходства.
Но оно быстро исчезло, потому что дальше началось сущее мучение. Вроде и работа не тяжела, но сделать ее так легко и красиво, как Илмера или совсем юная Порусь, никак не удавалось!
Теперь надо было скатать из глины жгут и прилепить его к краю донышка, старательно прижимая. И так один за другим, наращивая стенки горшка. Илмера снова и снова смачивала руки водой, крутила между ладонями жгуты, стараясь, чтобы те выходили одинаковой толщины, прикладывала к предыдущим, соединяла меж собой и выглаживала, выглаживала…
Рус быстро скрутил жгут, пристроил, вроде прижал, но стоило взяться за следующий, как первый вдруг отвалился! Порусь чуть хихикнула. Глупая девчонка, сейчас он ей покажет, что значит Рус в работе! Князь вернул жгут на место, выгладил и взялся за следующий, кося на первый глазом: а ну как снова упадет? Тот выдержал, и следующий тоже. Это добавило Русу уверенности в своих силах, стал работать быстрее, явно опережая даже Илмеру, и снова поплатился – будущий горшок вдруг резво поехал в сторону теперь весь. Мало того, он был пузырчатый, а у той же Поруси гладкий.
Илмера покачала головой:
– Рус, каждый жгут нужно старательно выглаживать, чтобы он прилип к предыдущему, иначе все будет съезжать. Снимай жгуты и лепи снова.
Работать быстро не получалось, Руса снова подвела его торопливость. Но упорства молодому князю не занимать, под насмешливыми взглядами женщин он разобрал свое кособокое сооружение и, уже не оглядываясь на остальных, принялся лепить горшок снова. Через некоторое время Рус просто забыл, что сидит с женщинами, что за ним исподтишка наблюдают, его куда больше занимало то, чтобы полосы ложились ровно и прилипали друг к дружке крепко. Теперь его горшок не отличался от Илмериных.
Вдруг его остановила рука сестры:
– Рус, ты собираешься лепить горшок с себя ростом? Он уже достаточно высокий.
Князь оглянулся: его изделие действительно было не меньше остальных и не хуже, это точно. Чуть горделиво покосившись на Порусь, у которой сосуд был немного ниже, вот, мол, каков я, он поинтересовался:
– И это все?
– Нет, сделай еще бортик. Вот так.
Отогнутый верхний край чуть уменьшил горшок по высоте, выровняв его с Порусиным. Рус поморщился, но переделывать не стал.
Теперь слепленное принялись украшать. К влажным бортам осторожно прижимали ракушки, рисовали палочками полоски и делали вмятинки. Порусь не выдержала и тихонько посоветовала Русу:
– Осторожней, не то снова съедет. – Не успел тот фыркнуть, как девочка добавила: – Я первый раз даже продырявила…
Князь с благодарностью посмотрел на юную Порусь, почему-то подумав, что когда-нибудь та станет красивой девушкой. Хорошая жена кому-то достанется…
Пока горшки оставались в песке сохнуть на ветерке и солнышке. Тем временем женщины старательно убрали все лишнее, натаскали валежника и уложили вокруг своих изделий. Рус работал вместе со всеми. Илмера напомнила, что хворост должен лежать равномерно, чтобы и огонь был таким же. Наконец, решив, что запасов валежника достаточно, а сами горшки уже хорошо обветрились и готовы к обжигу, Илмера поднесла горящую ветку к валежнику в кострах. Рус подумал о том, что женщинам трудно, обычно всему учили самые старые и пожилые, они знали все хитрости, помнили все неудачи, а здесь ни пожилых женщин, ни тем более старых не было, всем заправляла Илмера, которая сама молода. Хорошо, что она волховица, ведает обо всем, иначе как учиться остальным?
Сама Илмера точно что-то чувствовала, она торопилась передать знания сразу многим, но особенно Поруси, теперь девочка не отходила от сестры князей ни на шаг; после того как Рус и Полисть стали жить отдельно, Илмера даже забрала Порусь в свое жилище.
Когда огонь занялся, Илмера принялась говорить какие-то заклинания, видно, просила горшки выдержать обжиг, не развалиться и стать крепкими-крепкими. Порусь рядом внимательно прислушивалась.
Рус, поняв, что ему больше делать здесь нечего, вымыл руки и ноги и отправился в стан. Навстречу шел Словен:
– Ты где был? Мне сказали, что лепишь горшки с женщинами!
– Ага! Знаешь, как это интересно и… нелегко.
Старший князь расхохотался:
– Трудно лепить горшки? Ты что, Рус?
– А ты попробуй. Это только кажется, что просто. А он разъезжается под руками, точно живой!
Словен чуть задумался:
– Наверное, всякая работа умения требует, и горшки лепить тоже. Но тебя там Вукол искал. Он хороший кремень нашел.
– Вукол?! – Горшки были немедля забыты, теперь все мысли Руса уже заняли камни.
До поздней ночи вокруг слепленных женщинами и Русом горшков горели костры, а потом их оставили остывать до рассвета. Рядом устроились на ночь Илмера, Порусь и еще две женщины – когда перед рассветом станет слишком прохладно, остывающие горшки надо будет прикрыть, чтобы не растрескались.
А Рус допоздна стучал отбойником вместе с Вуколом, которому действительно притащили хорошие кремневые камни.
– Завтра пойдем туда, надо принести еще.
– Не жадничай, Рус, все равно придется оставлять все, когда пойдем дальше.
– Но хоть пока здесь живем, пусть люди пользуются.
Вукол только головой покачал: ну до чего же Рус жаден до работы! И любопытен тоже. Вот зачем полез лепить с женщинами горшки? Другого бы на смех подняли, но Русу и слова не сказали, когда он, явившись от реки, объявил, что лепить горшки не такой простой труд!
Родовичи понимали, что ничего нет плохого в том, что князь норовит попробовать сделать все своими руками. Умение за плечами не носить, оно всякому пригодится, и никто не знает когда и какое. Как и знание. Потому, чем больше человек знает и умеет, тем лучше.
Вечером у костра Рус попытался рассказать, как это непросто – сделать так, чтобы жгуты удержались, легли ровно и хорошо слепились меж собой. Женщины только хихикали – наконец появился мужчина, оценивший и их труд! А родовичи посмотрели на последние два пока не разбитых горшка с некоторым уважением.
Надо ли говорить, насколько прибавилось Русу женской любви? Теперь все они, от малой до старшей, были готовы молиться на молодого князя. Полисть ревниво слушала рассказ мужа и жалела, что отправилась за одолень-травой, а не к реке лепить горшки. У нее-то получалось куда лучше, чем у этой девчонки Поруси!
– Думаешь, ткать проще? Или пряжу делать?
Рус с изумлением уставился на жену:
– Не думаю. Всякий труд по-своему сложен и ловкости требует. Ложку для варева вырезать и то умение нужно.
Тимару очень понравился этот разговор. Понимание, что любой труд нужен и важен и требует умения, сильно сплачивало Род, они больше ценили друг дружку и относились теплее. Теперь, глядя на треснувший горшок, мужчины будут так же жалеть вложенный в него труд, как и женщины. Своим любопытством Рус, сам того не ведая, помогал Роду стать единым целым. Кроме того, глядя на князя, и остальные считали незазорным выполнять женскую работу. Это тоже хорошо.
А Полисть явно ревновала мужа. Не только ко всеобщему обожанию, но и к самой работе. Вот чего он сидит с Вуколом, выдалбливая очередной скребок? Небось не завтра женщинам выделывать шкуры? А если и выделывать, то не так много, пока скребков достаточно. Бедная женщина так и заснула в одиночестве, пока ее любопытный муж трудился.
Полисти становилось все труднее. Сначала на нее посматривали настороженно, это не слишком хорошо, когда женщина уходит от одного мужчины к другому, даже к такому, как Рус. Потом родовичи успокоились, любовь дело неподневольное, коли сердце не легло, лучше разбежаться сразу. И то, что к брату ушла, тоже не беда, в жизни всякое бывает.
Задолго до света Полисть в одной рубахе скользнула из своего жилища, тихонько пробралась к зарослям и исчезла, точно ее и не было. Первые лучи солнца застали жену Руса уже возле небольшого звонкого ручья, не пересыхающего в любую жару.
Женщина принялась растирать что-то принесенное с собой, смачивая водой из ручейка.
– Как рождается ручеек в земле, так пусть родится во мне новая жизнь! Как вырастает из нее травинка, так пусть растет и во мне дитя! Дай мне силы, Мать-Земля, помоги созреть плоду в чреве моем! Великая Богиня-Мать, помоги своей дочери!
Долго бормотала Полисть, пила снадобье, пускала остаток по воде… Женщина молилась горячо, казалось, ее просьбу услышали и Небо, и Земля, и Вода.
Но услышали не только они. Из-за большой ели за Полистью внимательно наблюдала другая женщина.
– О дите просишь, Полисть? Проси, проси, глупая. Я помогу тебе, я!
Глаза недобро сверкнули.
Но шли месяц за месяцем, а у Полисти и Руса детей все не было. Великая Богиня-Мать не желала помогать. То и дело убеждаясь, что снова не тяжела, женщина мрачнела с каждым днем. Она понимала, что пройдет время, и Рус будет с тоской глядеть на чужих ребятишек. Пока же с тоской глядела она сама. А еще на других женщин: вот эта, и вон та, и даже эта смогла бы родить Русу сына или дочку, а она не может! Иногда приходили дурные мысли, что Рус уже жалеет, что взял ее в жены, тогда Полисть вдруг принималась изводить самого Руса.
Однажды она разрыдалась, признавшись мужу, что страшно ревнует его из-за того, что другие женщины могли бы родить детей, а она не может. Рус долго гладил Полисть по светлым волосам, уговаривая, что любит ее от этого ничуть не меньше. Он не знал, как помочь любимой, если уж не могли Илмера и Тимар, то что ему… Оставалось только любить жену и прощать ей нелепую ревность.
– Рус, а ты не бросишь меня?
– Брошу? Что пришло тебе в голову?
– Если полюбишь другую, ты скажи, я отпущу с миром…
– Полисть, любая, не изводи себя.
Но не изводить никак не получалось. И чем веселее и общительней становился муж, тем больше мрачнела жена. Временами она попросту ходила за ним следом, следя за каждым шагом. Рус смеялся:
– Бери и себе отбойник! У меня же получились горшки, получатся и у тебя скребки!
Полисть фыркала и уходила, кляня сама себя.
Наконец она решилась поговорить, но не с Илмерой, как могла бы, а с Тимаром.
Волхв без лишних слов понял, что так мучает женщину.
– Ты зря беспокоишься, Рус все понимает и не судит тебя.
– Скажи, что мне делать?
– Живи так, как жила раньше. Рус полюбил тебя веселой, жизнерадостной девушкой, не становись злой старухой раньше времени. Не изводи себя и мужа ревностью. Ты можешь потерять его любовь.
Легко сказать, но как же трудно сделать! Не получалось: Полисть по-прежнему ревниво следила за каждым шагом Руса. Тот поневоле стал чураться женщин и девушек, все больше проводил времени с Вуколом и все больше мрачнел.
Однажды коваль не выдержал:
– Чего Полисть тебя ревнует, разве есть за что?
– Нет.
– Объясни.
– Объяснял, – мрачно хмыкнул Рус. – Не понимает.
– Она же хорошая…
– Хорошая, только глупая. Ладно бы только меня изводила, так ведь себя поедом ест!
– Почему, Рус? Что не так?
Они уже много дней работали рядом, о многом переговорили, князь хорошо знал, что Вукол не болтун и лишнего никому не скажет, потому вздохнул:
– Бесплодна она, потому и корит себя. И боится, что я из-за того ее брошу. А еще боится, чтобы кто из родовичей не догадался…
– Чего скрывать-то? Это давно все поняли. Беда, конечно, Рус, но что ж поделаешь? – И вдруг заглянул в лицо: – Неужто и впрямь бросишь?
Рус фыркнул, точно рассерженная лошадь:
– Как мог такое подумать?!
Вукол с удовлетворением хмыкнул, он и не ждал от князя иного слова. Некоторое время работали молча, и вдруг коваль снова что-то сообразил, осторожно поинтересовался:
– А… ты знал, когда от Словена брал?
– Знал.
– И взял?!
– Не вина ее в том, а беда. Худо, что поедом себя ест и мне покоя не дает.
– Рус, а ты лаской бери.
– Да беру, – чуть раздраженно огрызнулся тот. – Только не поддается. Все ей кажется, что другая могла бы дите родить, а потому я на этих других заглядываюсь.
– Трудно тебе.
– Трудно, – со вздохом согласился князь, – только, думаю, и ей не легче.
Облетели последние листья, наступала еще одна зима. Теперь наученные горьким опытом родовичи вплотную к первому ряду бревен тына снаружи поставили еще один – бревно к щели между предыдущими. И крышу накрыли тоже не ветками, а располовиненными бревнами. Только вверху оставили дыры для выхода дыма. Правда, оттуда немилосердно сыпалась сажа от очагов, но зато было куда теплее, чем в первый год.
И запасов у них набралось немало, тутошняя землица оказалась вполне щедрой, отплатила за заботу хорошим урожаем и репы, и моркови, и капустные кочаны лежали, как огромные головы… И трав запасли много, и камней для выделки, и кости, и одолень-травы женщины набрали вовремя, чтобы снова заняться тканьем.
Жизнь потекла привычным руслом. Не у одного мелькнула мысль: не остаться ли здесь?
Вот этого больше всего боялся Словен. А ну как привыкнут к оседлой жизни в здешних лесах, еще год, и с места не сдвинешь! Здесь было все – река и озера с рыбой и птицей, щедрый лес, много земли. А там, дальше, – неизвестность…
И остались бы, да случилась беда. Сначала с Полистью.
Лед еще не встал толком, что заставило женщину пойти к большой полынье? Воды можно набрать и у берега… Но она упорно топала туда.
Что-то вдруг точно толкнуло Руса: остановился на берегу и оглянулся на реку. Тревожно забилось сердце. Женщины набирали воду у самой кромки льда, а одна из них двинулась к водяному просвету, который до сих пор не замерз. Князю не надо присматриваться, чтобы душой угадать, что это его жена.
– Полисть!.. – Его крик заставил женщину обернуться. Но она только махнула рукой и пошла дальше.
Остальные замерли, лед уже трещал под ногами Полисти. Куда она?! Рус кубарем покатился вниз, ломая по пути ветки и мелкие кусты, метнулся на лед, не обращая внимания на треск.
Поняв, что муж догоняет, Полисть поспешила, она уже бежала, скользя и едва не падая.
– Полисть, стой!
Это было последним, что мог крикнуть Рус. Лед под ним самим проломился, а Полисть исчезла в полынье. Оказавшись в ледяной воде, женщина вдруг ужаснулась содеянному и попробовала выбраться. Но не тут-то было, в ледяной воде свело не только ноги, но и дыхание. Чуть побарахтавшись, Полисть пошла ко дну.
Рус бежал, на ходу сбрасывая верхнюю одежду, провалился, нырнул следом и только успел углядеть темное пятно опускавшегося вниз тела. Течение поволокло Полисть в сторону от полыньи. Выныривать и вдыхать было некогда, Рус вспомнил свое долгое сидение под водой, напрягся и, оттолкнувшись, все же добрался до жены. Но они оказались довольно далеко от свободной воды, потому потребовались отчаянные усилия, чтобы вернуться до нее и вынырнуть. Рус с усилием приподнял Полисть над водой, чтобы хоть чуть глотнула воздуха, и почувствовал, что все зря, жена мертвым грузом повисла в руках. Но бороться он не перестал: вытолкнул Полисть на лед, сам оставаясь в воде. Ему выбираться нельзя, тонкий лед не выдержал бы обоих.
А навстречу уже осторожно продвигались Даля с Порусью, распластавшись и толкая перед собой большие ветки.
– Держись, Полисть, тебя вытащат.
Но призыв был ненужным, женщина не шевелилась. К ней подползла Порусь, потому как была самой легкой из всех, находившихся на берегу, как клещ вцепилась в одежду Полисти и потащила к берегу, с трудом отталкиваясь от скользкого льда. И все же лед проломился и под ней. Тогда Порусь, уже по грудь в воде, принялась толкать женщину перед собой. Ноги и руки сводило от холода, но Порусь не замечала ничего. Чуть ближе к берегу девочке бросились помогать и остальные. Конечно, лед проломился окончательно, и последние шаги добирались уже по колено в воде.
От жилья, услышав крики, к ним бежали мужчины. Рус выбрался из воды сам, но в тепло, как требовали, не ушел. Он склонился над бездыханной женой:
– Зачем, Полисть?..
Если честно, то ни для кого не было секретом зачем – чтобы освободить мужа. Но тот не рвался на свободу, Полисть зря выдумывала себе разные глупости.
Кончилось все тем, что Полисть похоронили, но Рус этого не видел. Барахтанье в ледяной воде не прошло даром, и он слег в горячке. В бреду уговаривал Полисть не ревновать, не уходить, оставляя его одного…
Немного пришедшая в себя после купания в ледяной воде Порусь поила его отваром, вытирала горячечный пот с чела и с тоской слушала бормотание. Ну почему она так мала и нехороша собой? Князь полюбил красавицу Полисть и даже глазом не вел на нее саму, больше похожую на тонконогого недавно рожденного олененка, чем на девушку. Порусь вспоминала, как они рядом лепили горшки и у Руса не сразу получалось, как собирали вместе с Илмерой травы еще два года назад, а Рус совал свой любопытный нос, смеша сестру, как однажды вместе плели большой жгут из кожаных полосок, держа за разные концы. Порусь не удержала, и жгут скрутился кольцами, пришлось долго распутывать. Рус смеялся над корявыми руками девочки. Небось над Полистью не смеялся… Даже тогда, когда у той совсем не получалось или выходило плохо, не смеялся. Родовичи это видели и понимали, что князь любит, потому готов простить жене даже ее бесплодие.
Он-то готов, да оказалась не готова сама Полисть, утопилась, чтоб не мешать.
Порусь вздыхала: что теперь будет с Русом?
Гибель жены действительно сильно повлияла на Руса, до самой весны он почти не выходил из жилища. Только жил теперь у Вукола, день и ночь стуча рядом с ним по камням и шлифуя свои поделки. Молчаливый Вукол ни о чем не спрашивал князя, да и что говорить, все ясно. Русу не напоминали о Полисти, сам он тоже ничего не говорил. Но родовичам очень не хватало его задорного смеха, его любопытства, его уверенности в том, что все будет хорошо.
Не раз приходил к Вуколу Словен, садился рядом, подолгу молчал. Иногда и себе брал какое дело, но чаще просто сидел, уставившись на огонь очага.
И все же Вуколу надоело тяжелое молчание, день за днем висевшее в доме. Одно дело не болтать, когда работаешь, и совсем другое вот так – мрачно и безысходно. Искоса посмотрев на князей, каждый из которых елозил наконечником по шлифовальному камню, он вдруг спросил:
– Рус, ты умер?
– Чего?! – вскинул голову тот.
– Я спрашиваю: кто из вас утонул, Полисть или ты?
– Ты что, Вукол? – вытаращился на коваля Словен.
– А лучше б утонул! – тот вдруг швырнул в сторону незаконченный наконечник. – Чем сидеть вот так живым мертвецом день за днем!
Он встал, поворошил в очаге, снова сел напротив младшего князя.
– Рус, у меня женка и трое деток в огне погибли, ты должен помнить. Думал, с ума сойду и жизнь кончилась. А вот не кончилась она! До сих пор продолжается, и я для людей много полезного сделал.
Что-то в лице Руса изменилось, он словно очнулся ото сна, слушал Вукола уже чуть виновато. А тот продолжал:
– Рус, ты людям нужен! Все уж забыли, как князь смеется.
– Не могу я смеяться!
– А ты и не смейся, только не хорони себя вслед за Полистью, твой срок не пришел, князь.
Нельзя сказать, чтоб после того Рус стал веселее или принимал участие в общем разговоре, но людей не чурался. Поговорил с ним и Тимар:
– Чего ты боишься, Рус?
– Виню себя.
– В чем?
– Полисть не уберег.
– Дурное она сделала, очень дурное, но в чем твоя вина?
– Знаешь, почему сделала?
– Что деток у вас не было? Так ведь ты ее в том не виноватил?
– Нет, она сама себя.
– Старался сказать, что любишь и без деток?
– Говорил, да, видно, плохо, не верила, все ревновала.
Тимар долго молчал, потом вздохнул:
– Рус, всякое наше слово может кого-то обидеть, даже если мы о том не думаем. Не верю, что ты обдуманно когда-то Полисть укорил…
– Да не укорял я! Ни обдуманно, никак не корил! Наоборот, твердил, что люблю, что дорожу ею. А она ревновала без дела…
– Знаю, видел. Вот потому и не вынесла.
– Но не мог же я сиднем сидеть подле нее только?
– Не мог. А теперь чего сидишь?
Рус вытаращил глаза на волхва:
– Сижу…
– Вот я и спрашиваю: чего сидишь-то? Жизнь не закончилась, Рус, выходи к людям.