Новые сородичи
Шло время, а Рус с товарищами все не возвращался от Чигиря. Родовичи стали поговаривать, что остался князь там или вовсе погиб, не всякий же раз из болота чудом выбираться? Когда однажды такой разговор зашел вечером у очага, Порусь, не выдержав, крикнула:
– Неправда, живой он!
Инеж сокрушенно покачал головой вслед метнувшейся прочь девушке. Как поможешь? Ни для кого не секрет, что у Поруси сердце давным-давно легло к красавцу князю, но тут любые советы бессильны.
А сама Порусь шла и шла, глотая горькие слезы. Хотелось скрыться от всех, никого не видеть. Как они могут думать, что Рус не вернется?! О том, что князь погиб, она даже не помышляла. И вдруг сердце обожгла мысль: а вдруг там его соблазнила какая другая? Может, потому и не торопится обратно?
Родовичи зря говорили, что его держит там Мста, Порусь сразу увидела, что самой Мсты сердце потянулось к Волхову, как и у него к девушке тоже. Но разве без Мсты красавиц мало? Стало горько-горько. Пусть уж был бы с другой, но только рядом, чтоб всякий день видеть синеву его глаз, слышать родной голос, украдкой следить за крепкой фигурой, понимать, что он лучше всех…
Вдоволь наплакавшись, Порусь вернулась обратно. Никто не должен видеть ее слез, мало ли кому еще князь нравится, что ж теперь?
Тихонько пробралась на свое место и сразу услышала, что жена Радока Иля тоже не спит. И для нее такие разговоры точно острый нож по сердцу, муж-то вместе с князем в дальнем пути.
– Порусь, не верь, они вернутся.
– Я знаю…
– Ты подошла бы к князю, да сама сказала, что ли, если он не решается…
– О чем сказала? – ужаснулась Порусь.
– Да что сердечко он твое себе забрал.
– Вот еще!
– Порусь, так ведь и он с тебя глаз не сводит.
Девушка замерла. Не может быть! А Иля тихо рассмеялась:
– Вы точно два щенка друг перед дружкой… глупые…
Порусь не могла заснуть до самого рассвета. Неужели Иля права?!
Но князь не спешил домой, это значило, что его сюда вовсе не тянуло, так ли бывает, если человек любит? И Порусь снова засомневалась.
Пришла весна. И хотя лед на озерах и озерках еще не сошел, там уже стоял немолчный птичий гвалт. Такого родовичи не видели нигде. Птицы, словно зная, что лето будет недолгим, старались поскорее вывести птенцов и поставить их на крыло. На каждом свободном клочке берега, на каждой кочке кипела жизнь. Несметное количество гусей, уток, лебедей торопилось продолжить свой род.
Родовичи уже не брали утиную мелочь, ни к чему, лебедей тоже жалели, вполне достаточно крупных гусей. Их били и били, снося добычу в оговоренные места, откуда мальчишки стаскивали валившимся с ног от усталости женщинам. Руки женщин болели от немыслимого количества выщипанных перьев. Зато полнились пухом кожаные мешки, на них будет очень мягко спать ночами, а выпотрошенные тушки подвешивались над дымящими кострами – коптиться.
У костров тоже возились мальчишки, распоряжался ими Славута. На следующий год парнишке проходить посвящение в охотники, а пока он старший над маленькими, руководит ими с толком. Коптить гусей не такая легкая работа, как могло показаться. Костры должны гореть ровно и при этом желательно сильно дымить. Именно дым прокоптит мясо.
Но не всякие ветки подойдут для такого костра, в него нельзя кинуть сосновый или еловый лапник – вкус будет безнадежно испорчен запахом хвои. Вот и следит Славута, чтобы мальчишки таскали не что попало, а только нужное, сам подкладывает валежник, подгоняет ленивых, придерживает торопыг. Хотя ленивых нет, слишком дорого время, когда можно запастись едой на следующую зиму. Всем надоело перебиваться чем придется, каждый старается внести свой вклад в общее дело.
Не успели набить гусей, как пришло время рыбы. И снова с утра до вечера горели коптильные костры, а женские руки разделывали и разделывали теперь уже рыбьи тушки.
Родовичи поняли, что если не лениться, то голод не грозит, лес и вода не прокормят только самого ленивого, а среди них таких не было.
Еще не сошел снег, а на пригорках, что посуше, из-под земли уже выглянули снежно-белые звездочки седмичника. Радовали глаз и зеленые побеги плывуна, густая зелень брусники… Вот-вот зацветет кислица, тогда ее листочки женщины будут добавлять в варево, и оно приобретет приятную кислинку.
Конечно, не все в этом лесу такое, как дома в Треполе, но уже подросли дети, и не ведавшие другой жизни, кроме как походной лесной. Они раньше взрослых освоили съедобные ягоды и растения, научились отыскивать то, что можно без опаски сунуть в рот. Не всегда это проходило безболезненно. Еще до Дивногорья Славута проглядел, и две овцы наелись зверобоя, пришлось их срочно прирезать, пока не подохли. Не раз кто-то из ребятни совал в рот даже волчьи ягоды, и сначала Илмере, а потом Поруси приходилось вызывать у них рвоту и подолгу отпаивать разными отварами. Однажды не справилась, и маленький Елень не выжил. Но такое случалось и дома.
Но постепенно слово «дом» у них все больше связывалось с каким-то будущим жильем, а не с Треполем. Словно до дома еще нужно дойти.
Небо с утра высокое, чистое, без облачка. Проснувшийся лес дышал туманом, значит, быть хорошему, погожему деньку.
Лес, он добрый: и накормит, и напоит, только не ленись брать, да не хватай лишнего. Этот закон люди знают хорошо – брать столько, сколько нужно, чтобы не пропадало зря. Тогда в следующий раз еще дастся. А начнешь зря зверя или птицу бить, зря рыбу сетями таскать, а потом оставлять тухнуть на берегу, вот и отвернется от тебя лес, закроется. Тогда страшно, тогда погибель.
Делают, конечно, запасы ягод, грибов, шишек, сушат травы, копают корни. Но это для студеной зимы, чтобы было из чего взвар сделать, чем хворь лечить, что в варево добавить. Умные хозяйки много разных отваров и секретов знают, много трав в купальскую ночь, да и в остальное время берут.
Когда-то такой была Илмера, казалось, каждую травинку, каждый листок ведала, не было для княжьей сестры секретов. Илмера погибла, но многое успела передать Поруси. Еще девочкой, когда только вышли в дальний путь, Илмера каждую минуточку рассказывала и показывала смышленой Поруси разные растения, старалась, чтоб запомнила, когда какое рвать, как применять. Словно чувствовала свою раннюю погибель.
Теперь уже Порусь собирала травы пучками, развешивала сушиться, в свою очередь, показывала родовичам, чтоб тоже учились, не все же одной ей ведать. Многие травы еще в Треполе хорошо знали, но много было и незнакомых, все же далеко от родных мест ушли. Иногда помогал Тимар, подсказывал, что чем лечить, как лучше смешивать.
Потому Порусь каждый погожий день в лесу, даже зимой, не все же собирают летом. Порусь сирота, ее взяла с собой в дальний путь тетка, но сама померла в первый же год, а девочка осталась с семьей Радока. Мягкая, ласковая жена Радока Иля смотрела за ней, как за своей собственной. Пока была жива Илмера, Порусь много времени проводила с ней, потом жила как все – трудилась, мечтала и шла, шла, шла…
За те девять лет, что прошли после ухода из Треполя, Порусь из тоненькой маленькой девочки превратилась в рослую красивую девушку с нежным румянцем на щеках, толстой косой ниже пояса, большими синими глазами, опушенными густыми ресницами. На нее заглядывались парни, кое-кто даже пытался прижиматься. Но сердце девушки давно и навсегда было отдано младшему князю.
Еще когда совсем девчонкой собирала травы вместе с его сестрой, густо краснела от одного нечаянного взгляда Руса. Но кто же замечал девчушку? Даже разумная Илмера не разглядела этот интерес Поруси к князю.
Только что для него Порусь? Рус не просто князь, он действительно лучший в Роду. Рослый, сильный, красивый, всегда веселый и готовый помочь, его обожали мальчишки, в него влюблялись девушки, его ценили старшие. За ласковый взгляд синих глаз Руса готовы были отдать все многие, и кто знает, что было бы, не будь Рус однолюбом. Ни для кого не секрет, что его сердце всегда принадлежало Полисти. Но даже после гибели женщины Рус не стал ни к кому ближе. Князю давно пора жениться, при одной мысли об этом у девушек замирали сердечки, а тот все тянул и тянул.
О том, что пора думать о семье, поговаривала со своей питомицей и Иля. Девушка старалась уходить от таких разговоров. Сердцу не прикажешь, пустить в него кого-то другого вместо Руса она не могла, но сам князь казался недостижим. Оставалось только вздыхать и собирать травы, чтобы быть полезной Роду.
Она рвала кислицу для варева, собирая ее в небольшой туесок, сделанный из березовой коры. Вдруг по стволу мелькнули два беличьих хвоста. Видно, подружки играли, радуясь весне, солнцу, жизни. Одна из белочек замерла, любопытно уставившись глазками-бусинками на Порусь, но девушка не делала резких движений, чтобы не спугнуть малышку. Та чуть посидела, потом решила, что опасности нет, и продолжила игру. Вокруг ствола снова замелькали пушистые хвостики, а мысли девушки снова занял… князь, никуда от него не деться!
Порусь так задумалась о синих очах Руса, что забыла и о времени, и обо всем на свете. Она стояла, прикрыв рукой глаза от солнца, и смотрела наверх, где бельчата уже почти скрылись в ветвях. Вдруг сбоку послышался шум, но это был не зверь, шел человек. Порусь повернулась и увидела… того, о ком только что думала. На полянку спорым шагом (он вообще не умел двигаться медленно и лениво) вышел Рус. От неожиданности Порусь вздрогнула, собранное рассыпалось.
Они вернулись неожиданно для Рода. Вынырнули из леса и остановились, оглядываясь. Вроде ничего не изменилось, но как же хорошо показалось в своей веси! Дома у Первака лучше, жить куда удобней, но тут было все свое, а главное – родовичи, которые после крика Славуты «Рус!» высыпали отовсюду, побросав свои дела.
Видя, как радуются им родовичи, князь и его товарищи едва не прослезились. Их оглядывали, хлопали по плечам, еще не веря, что вернулись живыми и невредимыми. Рус понял, что дом может быть где угодно, главное, чтобы там жили родные тебе люди и были рады твоему возвращению.
Заметив, что он ищет глазами кого-то, Иля тихонько произнесла:
– Порусь пошла кислицу рвать…
Вроде как кому-то сказала, но князь услышал. Чуть поговорив со Словеном, Тимаром и остальными, он, словно устав сидеть, поднялся, распрямил плечи:
– Пройдусь по округе, а то забывать стал…
Его проводили понимающими взглядами. Пусть идет, давно пора…
Князь не знал, где женщины собирают кислицу, он просто шел, снова задумавшись о Поруси. После того случая девушка не выходила у него из головы. Даже события последних недель не смогли заставить ее забыть. Стоило вспомнить стройную фигурку, упругую высокую грудь, толстую косу, липнущую к спине, как сердцу становилось одновременно горячо и тоскливо. Кто он для нее? Младший князь? Почему-то казалось, что таких не любят, ведь не сложилась же любовь у Словена, да и у Хазара тоже. Без семьи Тимар, Нубус, все, кого он знал. Неужели необходимость думать и заботиться о многих не позволяет делать это об одной любимой женщине? Неужели и ему суждено быть одиноким?
Если бы кто-нибудь спросил Руса, почему он просто не подойдет к Поруси и не спросит саму девушку, князь бы не ответил. Он помнил совет Тимара поговорить, но почему-то не относил его слова к себе.
Обогнув осинник, Рус углубился в лес и у полянки невольно приостановился. Чуть подальше стояла Порусь, задрав голову и наблюдая за кем-то вверху. Девушку освещало солнце, она словно парила в лучах. Сердце молодого князя забилось, живо вспомнилось то ее купание, когда невольно подглядел и потом два дня ходил шальной. Порусь, почувствовав на себе взгляд Руса, обернулась. Оба почему-то густо покраснели.
Рус быстрыми шагами приблизился к девушке, сам не зная, что будет говорить и вообще зачем идет.
Девушка невольно прошептала:
– Вернулся…
Видимо, было в его взгляде что-то такое, что Полисть от неожиданности чуть дернулась, рассыпав немного собранных листьев. Князь бросился поднимать, невольно задел руку девушки, и… вся остальная добыча Поруси оказалась в траве!
– Экой ты, князь…
Они присели, каждый стараясь спрятать свое смущение и пунцовое лицо, столкнулись лбами и вдруг расхохотались!
Находясь так близко, Рус почувствовал волнующий запах ее волос, заметил нежную голубую жилку, бьющуюся на шее, пухлые губы… а еще… совсем рядом выпуклости девичьих грудей, выпиравших сквозь одежду. Вспомнилось, как они выглядят без рубахи. Стало жарко…
Поднявшись, они оказались почти вплотную, князь рывком притянул девушку к себе. Порусь уперлась в его грудь руками:
– Какой ты… быстрый!
Рус растерянно замер:
– Какой же быстрый, если я по тебе сколько уж сохну?
– Сохнешь? – недоверчиво переспросила Порусь.
Князь вздохнул:
– Сохну.
Теперь Порусь уже сама прижалась к груди Руса, спрятала полыхавшее жаром лицо:
– И я по тебе…
– Ясынька моя!
Руса захлестнула волна нежности и желания, он подхватил Порусь на руки, та не противилась.
Даже если бы весна и не пришла в эти края, то ради двух влюбленных поторопилась непременно. И небо было синее-синее, и птицы пели свои весенние песни, и лес тоже приободрился, словно людская любовь слилась со всеобщей весенней…
– Что ж ты раньше не сказала, что люб тебе?
– А ты?
И они смеялись весело и радостно.
Когда вернулись в стан, девушка смущенно спряталась за широкую спину своего любимого. Рус, хотя и сам смущался, гордо объявил:
– Порусь отныне моя жена!
Противных не нашлось, это только они не замечали влюбленности друг дружки, остальным давным-давно все было ясно. Что ж, у молодого князя хорошая жена! И самой Поруси повезло с мужем. А если всем хорошо, то что же тут плохого? Конечно, не одно девичье сердечко всплакнуло, Рус многим по душе, но все видели, что ему самому люба Порусь, только князь, испытав однажды боль, словно боялся обжечься еще раз…
Обрадовались и Тимар со Славутой. Волхв растроганно проворчал:
– Давно бы так, а то все глазел и глазел…
– Кто глазел?
– Кто? Да ты глазел! Таращился на девку, а себе взять не решался! Я уж думал, надо ее к нам за руку привести, чтоб ты решился.
Рус ахнул:
– Ты давно все понял?!
– Да разве я один? Весь Род не мог дождаться, пока вы слюбитесь наконец.
Рус и Порусь стали пунцовыми, а Славута довольно рассмеялся. Теперь Порусь будет жить с ними!
Порусь хозяйка хорошая, но хозяйство ей досталось тяжелое – трое мужчин, давно не видевших женской заботы. Едят что попало и из чего попало, одежда залатана неряшливо, в жилье беспорядок…
Немного погодя гора сора и обглоданных костей была вынесена изнутри наружу, шкуры сушились на солнце, а из горшка, стоявшего в углях остывающего костра, умопомрачительно пахло варевом. Мужчины вздыхали: такого они не помнили со дня гибели Илмеры…
Но долго хозяйничать у этого очага Поруси не пришлось. Князь с товарищами столько рассказали о Роде Первака, что не оставалось сомнений – надо идти туда. Тем более тот Род не против принять у себя новых друзей.
Обсуждая как быть, родовичи твердили, что вместе садиться не стоит, но можно же найти хорошую поляну неподалеку? Здесь лес пустой, места много, никто никому мешать не будет, зверя, дичи и рыбы на всех хватит. А быть рядом с давно живущими в этих краях опытными соседями всегда хорошо.
Была еще одна задумка. Уже подросла молодежь из тех, кто вышел когда-то в путь совсем мальчишками и девчонками. Им нужно создавать семьи, а где брать невест и женихов? Среди своих все если не родные братья и сестры, то совсем недалекие родичи. Для семей это плохо, дети будут слабыми. Вот и воспрянули духом родовичи: может, найдутся любушки там? Рус, смеясь, соглашался:
– И любушки найдутся, и добрых молодцев немало! Много новых семей будет.
Он вспоминал разговор с Перваком о том, что Родам нужно меняться молодыми, чтобы не вымереть, и радовался не меньше самих парней и девок.
Выходить решили сразу, потому что до зимы нужно поставить дома, обжить округу. Теперь родовичи и не вспоминали Рипейские горы и далекие Земли, куда так и не смогли добраться. Жизнь брала свое, не позволяя долго горевать о том, чего не случилось.
И снова они шли, но только теперь точно знали куда, и знали, что там их ждут. Рассказы Руса и остальных убедили родовичей, что лучше уйти к месту жизни Рода Первака, даже если те сами решат сняться с места.
Жилища бросали с жалостью, все же впервые за много лет у них было хорошее жилье, но привычка весной сниматься с места и уходить оказалась сильна, собрались быстро. Затесы, сделанные еще зимой, когда их вели Чигирь с Мстой, были видны издалека, поэтому дорогу искать не пришлось.
Рус видел, как волнуются родовичи и прежде всего Словен. Поэтому у первого же костра принялся рассказывать, как много умеют их будущие соседи, как они прижились в этом лесу…
Князь шел впереди. И хотя он по-прежнему считал старшим Словена, кому, как не Русу, вести сейчас за собой, часть пути проходил дважды, помнил все затесы и места ночевок. Уже совсем скоро за этим соснячком поляна, где живет Род Первака. Но что-то смутно беспокоило князя…
И вдруг он понял, что именно, – не было ни запахов, ни звуков близкого жилья. Сделав знак остановиться, Рус подозвал к себе Радока:
– Мы ведь не ошиблись, за этим бором поляна?
Тот кивнул:
– Да, князь.
– Почему тихо?
– И сам не пойму.
Подошел Словен:
– Что встали, Рус?
– Словен, за этим бором большая поляна, где жилье Первака, но оттуда ни звука, ни дыма…
– Может, просто далеко?
Рус помотал головой:
– Бор невелик, а мне тревожно второй день. Останьтесь, мы сходим вперед, посмотрим, что там.
Теперь тревожно стало не одному князю.
Они осторожно скользили от дерева к дереву, с каждым шагом беспокойство росло. Уже между соснами видно дома, но дымом по-прежнему не пахло.
И вот Рус замер на самом краю поляны – та действительно была пуста! Не горели костры, не бегали дети, не вился дым очагов из домов… Род Первака ушел?! Дыхание у князя перехватило. Они ушли, не дождавшись родовичей?! Неужели испугались, что Роды Словена и Руса помешают? Но ведь так хорошо все начиналось… Так хотелось жить рядом… Стало безумно горько и тоскливо.
С сокрушенным видом Рус вышел на поляну, огляделся и замер. А сзади из кустов за ним наблюдали родовичи. Отчего князь вдруг встал? Что-то не так?
Было действительно не так: Род Первака ушел как-то странно, словно сорвавшись с места вдруг. Спешно затоптанные костры, брошенные вещи, сорванные с входов шкуры… Рус уловил это мгновенно, чувство тревоги сменилось ощущением близкой опасности. Он уже сделал осторожный шаг обратно к кустам, где прятались Инеж с Радоком, как вдруг услышал голос Чигиря:
– Рус…
Князь огляделся:
– Чигирь, ты где?
– Рус, это ты?
– Я, я! Что случилось?!
– Не кричи, тише! – Из зарослей на другом конце поляны выбрался Чигирь и, без конца оглядываясь и припадая на одну ногу, поспешил к князю. По пути он знаками показывал, чтобы Рус молчал. Перебежав поляну, Чигирь потянул Руса за собой в кусты:
– Ты один?
– Нет, мы всем Родом, как и договаривались. Что у вас тут творится?!
Подбежали Радок и Инеж. Чигирь лишь кивнул им и затараторил:
– Злые люди… Они пришли и разорили весь. Рус, они захватили Елицу, Тигоду и… Мсту!
– А Первак где?!
– Охотники все на большом озере, туда много дней пути.
– Когда это случилось?
– Вчера. Девушки копали корешки у озера, когда на них напали. Маленькую Таю не заметили, она прибежала и сказала.
Вернулись к родовичам, Чигирь снова рассказал о случившемся. Оказалось, что Первак увел охотников на большое озеро бить рыбу, идущую на нерест. Туда седмица пути. А вчера невесть откуда взялись чужаки, их много. Напали сначала на девушек, уведя их с собой, а потом разыскали весь. Хорошо, что Тая сумела предупредить, а Чигирь, недавно повредивший ногу и хромавший, не ушел с мужчинами. Он успел увести оставшихся женщин и детей в укромное место. Когда чужаки пришли в весь и никого не нашли, то не стали утруждать себя поисками, люди им ни к чему. Зато забрали все, что смогли унести! К озеру за Перваком убежал гонец, но пока охотники вернутся…
– Куда ушли чужие?
Чигирь только развел руками:
– Берег каменистый, и у них лодки…
– Они могли далеко уйти?
– Нет, слишком много награбили. Они вернутся – унесли не все.
– Как их найти? – вмешался Словен. – Время не ждет.
– Не знаю, я ходил по следам, но там камни. – Тихо, чтобы не услышали другие, Чигирь вдруг прошептал Русу: – Знаешь, были те, кто говорил, что это ты привел чужих…
– Ты что?! – вытаращил на него глаза князь.
– Я твердил, что нет, ты не мог, ты хороший.
– А кто говорил?
– Старая Ибица. Что взять с глупой старухи?
Вдруг Рус заметил, что шкура с входа в дом Одула тоже сорвана.
– А Одул где?
– Со всеми ушел. Давно не ходил, а тут вдруг пошел.
В голосе Чигиря было столько горя! Ведь он не смог ни предотвратить беду, ни выручить соплеменниц. А среди них была его собственная дочь Мста!
Услышав имя Мсты, поближе подошел Волхов:
– Мста с ними? Я попробую понять, где она.
Волхов шагнул ближе к поляне и остановился, вытянув вперед ладони. Все затихли. Некоторое время парень стоял с закрытыми глазами, потом повел правой рукой в сторону и заявил:
– Они ушли туда.
– А точнее можешь?
– Они за мысом на берегу. Три девушки связаны, много награбленного.
– Да уж…
– Хитрые, – откликнулся Чигирь, – там следов не найдешь, каменисто.
– Ты знаешь, где это?
– Да.
– Далеко?
– Не очень.
– Надо идти, пока не уплыли.
– Их много, – каким-то безжизненным голосом вдруг протянул Волхов.
– Сколько?
Парень чуть подумал и трижды показал растопыренные пальцы обеих рук.
– Ого! – Словен вздохнул. – Но идти все равно надо.
Они отобрали десять сильных охотников, которых возглавил Рус. Порывался идти Вукол, но его не пустили: кто будет делать хорошие орудия, если с ним вдруг что-то случится? И вдруг Волхов заявил, что тоже идет.
– Зачем, Волхов? Мы сами справимся.
Русу возразил Тимар:
– Пусть идет. Пригодится.
Парень только зыкнул на него, но промолчал.
Как ни хромал Чигирь, а двигался по лесу быстро и тихо, родовичи едва поспевали за ним. Наконец он сделал знак остановиться.
– Там, за ольшаником, берег.
– Волхов, они там?
Тот кивнул.
– Нужно решить, как будем нападать.
– Сначала посмотреть…
Рус не узнавал Волхова, тот был одновременно и безжизненным, и твердым. Но все почему-то подчинились, хотя чего же возражать, разумно говорит.
К обрыву, нависавшему над берегом, скользнули Чигирь и Рус с Волховом. Они притаились, разглядывая в щели между камнями людей, возившихся на берегу. Тех было действительно много, даже больше, чем сказал Волхов. У берега стояли четыре большие доки, в каждую из которых легко поместится столько человек, сколько пальцев на двух руках, да еще и грузу место останется. Чужаки все рослые, сильные, таких одолеть даже при внезапном нападении очень и очень трудно. Рус с тоской подумал, что если и удастся победить, то слишком большой ценой, мало кто из сильных охотников вернется к родовичам. О себе не думалось совсем.
Но и не пытаться тоже нельзя. Дело не в награбленном, в стороне сидели связанные девушки. Кроме того, уйдя с добычей, чужаки обязательно вернутся вновь, а это значит, что спокойной жизни больше не будет. Роды найдут и уничтожат либо подчинят себе, превратив в рабов. Поэтому перебить врагов нужно любой ценой, чтобы хоть дети смогли жить без страха.
Да и девушек тоже жалко, что их ждет с такими хозяевами? Рус заметил, что, увидев Мсту, Волхов побледнел сильнее обычного. Видно, не зря Порусь приметила что-то между ними. И как эти женщины все видят?
А Волхов вдруг сделал знак молчать и вперился взглядом в двоих чужаков, что тащили к лодкам мешки. Рус был готов поклясться, что в глазах парня словно что-то полыхнуло, и свет этот не был добрым! Волхов чуть вытянул вперед ладонь правой руки, а потом медленно повернул ее. И словно повинуясь этому движению, сначала один, а потом и второй чужак… улегся на землю! На них изумленно уставился третий, что-то прокричал, но это не помогло, те двое лежали, словно вокруг был не берег и копошащиеся товарищи, а мягкая подстилка у очага!
Товарищ еще раз крикнул, потом даже пнул одного из них ногой, но ничего не изменилось. А ладонь Волхова уже оказалась направлена на него. Вытаращив глаза, Рус и Чигирь смотрели, как и этот послушно пристраивает свою голову на животе у спящего друга, укладываясь поудобней.
В душе Руса восторг боролся с ужасом, он вдруг осознал, какая сила в руках у Волхова!
Теперь переполошились на берегу многие. Они топтались, пытаясь разбудить спящих мертвецким сном товарищей, галдели, пинали их…
Волхов сделал Русу знак, чтобы быстро уходили к лесу. Скрываясь в зарослях, Рус краем глаза успел заметить, как парень с усилием толкнул большой камень, едва державшийся на самом краю, и мысленно похвалил: молодец, валун обязательно покалечит хотя бы кого-то! И действительно, снизу раздались крики ужаса и боли.
Но чужаков так просто не взять: едва сам Волхов успел скользнуть к прятавшимся сородичам, как наверх уже выскочили трое. Они оглядывались, пытаясь понять, откуда опасность. Но ничего не заметили. Только чуть покачивался куст, видно задетый вспорхнувшей птицей, и слышны были голоса лесных обитателей.
Один из чужаков остановился спиной к обрыву, всматриваясь в заросли. И тут у Волхова снова зло блеснули глаза. Рус понял, что сейчас что-то будет. Так и есть, парень вытянул вперед руку, а чужак вдруг сделал назад один шаг, потом другой… Он упорно сопротивлялся неведомой силе, толкавшей к обрыву, но эта сила была больше. Что-то в ужасе кричал второй, не имея возможности помочь товарищу. Глаза Волхова чуть сузились, и чужак с воплем отчаянья полетел вниз на камни! Двое других бросились прочь.
Русу стало страшно:
– Волхов, хватит! С остальными справятся наши стрелы и копья. Они уже достаточно напуганы.
– Не мешай!
Слова доносились из уст Волхова, но это был не его голос! Низкий голос показался Русу знакомым, но где слышал, вспомнить не смог.
Волхов снова скользнул к выступу, жестом остановив Руса и Чигиря. У Чигиря от ужаса не попадал зуб на зуб.
Спрятавшись за другим камнем, Волхов окинул взглядом берег. И сразу увидел того, кто ему нужен, – перепуганные чужаки скрывались кто за щитом, кто за лодками, и только один стоял, крепко расставив ноги и всматриваясь в край обрыва. Было ясно, что это вожак, если подчинить его, остальные пойдут, как овцы за пастухом, несмотря на всю их мощь и силу. Этот человек явно презирал опасность и даже саму смерть и был готов сразиться с неведомым. От фигуры веяло несокрушимой мощью.
Рослый, крупный, даже крупнее Словена, человек попирал ногами землю, зная себе цену и понимая свою силу. Широкие плечи переходили в затылок так, словно шея вырастала из спины, на руках и ногах буграми вздувались привыкшие к напряжению мышцы. Но не это делало вожака таким страшным, весь его облик говорил о жестокости и готовности уничтожить каждого, кто пойдет поперек его воли! Напротив Волхова стоял достойный противник!
Сначала нужно поймать его взгляд. Это оказалось несложно, человек словно сам искал глаза Волхова, нет, он не видел парня за камнем, но упорно смотрел в расщелину. Зацепившись за его взгляд, Волхов стал осторожно гнуть свое, подчиняя волю чужака. Это оказалось трудно, тот не был ни колдуном, ни волхвом, но был очень волевым и жестоким, сам подчинившим очень многих. Тем интересней с ним справиться.
Казалось, прошло очень много времени, прежде чем Волхов почувствовал, что перебарывает! Стержень противника не должен сломаться, кому нужен побежденный вожак, которого никто не будет слушать? Нет, Волхову было необходимо его послушание, а не гибель!
Еще чуть, и вожак приказал бы своим людям садиться в лодки и уплывать, бросив награбленное и девушек. Волхова совершенно не интересовало ни то, ни другое, для него существовал только вот этот человек и его сопротивление.
И тут… все испортил Инеж! Это Волхову казалось, что прошла целая вечность, в действительности все было очень быстро. Родовичи услышали грохот падающего камня, крики и метнулись на помощь. Остальных успели перехватить Рус с Чигирем, а Инеж выскочил прямо к лежавшему на краю Волхову и тут же упал, сбитый стрелой. Рана оказалась не смертельной, пробило плечо, но вожак отвел глаза, и связь с Волховом была потеряна!
Берег мгновенно закрылся щитами, ощерился копьями и стрелами. Теперь их не взять совсем.
Волхов сообразил также мгновенно. Он больше не владел волей вожака и, увидев его звериный оскал, словно вызывающий на бой, понял, что второй попытки не получится. Парень собрал все силы, и… Инеж потом клялся, что из глаз Волхова полыхнуло настоящее пламя. Вряд ли его увидели чужаки, но их вдруг охватила паника. Сильные, много повидавшие мужчины никогда не испытывали такого дикого, всепоглощающего ужаса!
Единый жуткий вопль-рев разнесся по берегу, поднимая на крыло всех птиц в округе. Чужаки бросали щиты, копья, топоры и мчались к воде, но не прыгали в лодки, а пускались вплавь, одержимые каким-то невообразимым стремлением оказаться как можно дальше от этого места!
Только вожак не поддался всеобщей панике, пытаясь остановить безумие, он что-то кричал, размахивал оружием. Его сбили с ног, а когда поднялся, какой-то огромный, как медведь, сородич ударил вожака своим топором в висок, угомонив навсегда.
Прошло немного времени, и берег был пуст, только мертвый вожак, трое мирно спавших набежника да связанные девушки. Можно быть уверенными, что если кто-то и выплыл, то навсегда закажет дорогу к страшному месту своим сородичам.
Родовичи спустились к воде в смятении. Сильный, жестокий враг был изгнан без единой выпущенной стрелы, единого удара копьем, для этого хватило только умения Волхова. Но от этого умения становилось так страшно, как не было перед врагом.
Сам Волхов лежал ничком там же, за камнем. Рус наклонился, осторожно спросил:
– Как ты?
– Уйди! – И снова Рус не узнавал голос. В хриплом рыке слышалось что-то звериное.
Девушки были связаны по рукам и ногам, а в рот Мсты даже набит мох, видно, чтобы не кричала. Они с трудом пришли в себя, напуганные не только похищением, но и непонятным бегством своих мучителей.
Не забирая ничего с берега (вернутся потом), родовичи отправились обратно. Немного погодя, когда на большой поляне собрались вперемешку хозяева и родовичи Руса и Словена, чуть пришедшие в себя девушки рассказали, как было дело.
Мста не собирала травы вместе с Елицей, Тигодой и Таей, она ходила сама по себе, а возвращаясь, услышала шум. Тихонько подкравшись, девушка увидела, что подруг схватили какие-то здоровенные мужики. Не раздумывая, кто это и почему, Мста с криком набросилась на них и успела поранить двоих из трех, пока ее саму все же не скрутили. Она так кричала и кусалась, что ей действительно набили рот мхом.
Связанные девушки уже не чаяли, что будут спасены, когда вдруг на берегу стало происходить что-то непонятное. Сначала ни с того ни с сего прямо посреди снующих сородичей улеглись спать двое чужаков, потом к ним присоединился третий, а потом… Елица с содроганием вспоминала, какой ужас был на лицах у бежавших чужаков! Казалось, люди увидели перед собой разверзшуюся бездну… Девушки испугались этого дикого ужаса, если бы не были связаны, то, пожалуй, побежали бы вместе со всеми.
Слушая рассказ о чародействе Волхова, остальные перепуганно жались друг к дружке, а вот Мста смотрела широко раскрытыми глазами, словно впитывая каждое слово Инежа. Это заметили Рус и Чигирь, но они не успели углядеть, когда девушка вдруг исчезла с поляны. Рус понял, что между Мстой и Волховом не просто тоненькая ниточка, а крепкая нить.
Понял он и другое – теперь Волхов стал колдуном, и его будут бояться и избегать. Подошел к Тимару:
– Что делать?
– Теперь уже ничего, думать нужно было тогда, когда он ходил к Чаргу.
– Неужто Волхов и впрямь знается с темными силами?
– А ты думаешь, светлые могут внушить такой ужас?
Рус помотал головой.
Чуть помолчав, Тимар с надеждой добавил:
– Может, Мста удержит его?
– Они любят друг дружку?
– Рус, ты вспомнил, что в жизни есть любовь?
– Я что, бревно осиновое? – почти обиделся князь.
Мста действительно искала Волхова. Парень не остался лежать у обрыва, он ушел глубоко в лес и сидел, прижавшись спиной к дереву, обессиленный, опустошенный. Ради победы над врагом Волхов отдал себя во власть Чарга, и, хотя его душу отпустили, он понимал, что это пока. Теперь он чужой в обоих Родах, ему нет места среди людей, его удел жить отдельно и ловить на себе боязливые взгляды. Тимар был прав – темные силы берут страшную плату за свою помощь.
Но Волхов не обманывал сам себя, он уже понял, что, доведись еще раз, он снова проделал бы то же самое. Слишком заманчивой оказалась эта власть над людьми, жалел только о том, что не удалось подчинить вожака.
Мста остановилась на обрыве, где недавно лежал Волхов, но никак не могла почувствовать, куда тот делся. Следов на камнях не оставалось, да и все вокруг так истоптано множеством ног…
– Волхов, ты где? – Безмолвный клич понесся по лесу. Ответа не было. – Ты где?! – Мста выставила перед собой ладони и принялась медленно поворачиваться, словно к чему-то прислушиваясь.
Волхов услышал этот зов, но отвечать не торопился. И все же его естество помимо воли откликнулось на призыв девушки. Она поняла, где парень, двинулась в ту сторону. Но самому Волхову никого не хотелось видеть, даже спасенную им Мсту, слишком тяжелым был день.
Поняв, что парень бежит от нее, Мста вздохнула и отправилась обратно в весь.
– Отец, – голос у Волхова чуть хриплый, незнакомый, – мне жилище поодаль нужно.
– Что ты, Волхов, все забудется.
Тот помотал головой:
– И сам чую, что нет. Помоги поставить, колдуны испокон века чуть в стороне жили.
– Пути обратно нет?
И снова сын помотал головой:
– Теперь нет. Но я не жалею, то моя Доля. Не бойся, вредить не стану и Тимара не трону.
Волхов и сам не мог понять, что изменилось в нем. Совсем недавно хотелось уничтожить Тимара и Руса, подчинить себе отца, а вот после поединка с вожаком такое желание пропало. Словен силен, но он не жесток, а теперь Волхову был интересен только такой противник, как погибший вожак! Это спасло и Словена, и Тимара, и даже Руса от злой силы, поселившейся в Волхове. Пройдет немало лет, прежде чем эта сила снова вырвется наружу.
Молодому колдуну действительно поставили жилище чуть в стороне. Каждый день Порусь относила к большому пню ближе к его полянке еду, оставляла там и поспешно уходила. Первые два дня Волхов даже ничего не забирал, Порусь пожаловалась Тимару, и волхв пришел к бывшему ученику сам.
Но волхву нельзя входить к колдуну, позвал издали:
– Волхов, выйди.
Тот показался из-за ели, подошел, усмехнулся:
– Что, пришел посмотреть, каким я стал, превратившись в колдуна? – Голос у Волхова чужой, чуть хрипловатый.
– Ты им и был давным-давно, только силы своей не знал, а ныне знаешь.
– То не моя сила…
– Я не об этом, Волхов. Людей не чурайся, в одиночку погибнешь.
– Это они меня чураются.
– А как ты думал, такое увидеть? Но почему еду не берешь?
Колдун помолчал, усмехнулся:
– Не хочется ничего…
Они долго сидели, глядя на двух синичек, деловито сновавших туда-сюда. Лес звенел тысячами голосов, всюду что-то пищало, ползало, свистело, перекликалось… Жизни не было дела до них и их забот, она текла своим чередом.
– Мста сама не своя ходит. Чего от нее бегаешь?
– Жаловалась?
– Нет, из нее слова не вытянешь. Сам вижу.
– Ни к чему ей с колдуном знаться! – Волхов поднялся с пня, на котором сидел. – Скажи, чтоб не подходила и меня не искала!
Тимар тоже встал.
– Ничего я говорить не стану! Мста не телок, чтоб ее куда на веревке тащить или за ногу привязывать. – И уже уходя, вдруг бросил: – Она не дочь Чигиря, у Мсты отец колдуном был.
– Стой! – Волхов бросился следом за Тимаром. – Откуда знаешь?
– Сама сказала. Видно же, что и в ней ведьмино есть…
– А… где отец?
– Не ведаю. Погиб, что ли…
– Все одно, скажи, чтоб держалась подальше.
Топая к веси, Тимар ворчал:
– Ничего я говорить не буду…
Первак с охотниками вернулся быстро, словно они бежали всю дорогу. Принесли далеко не всю рыбу, что добыли, много бросили недокопченной, не до нее. А выбравшись на свою поляну, замерли – ее население словно удвоилось! И только увидев рослую фигуру Руса, Первак понял, что пришли их Роды.
Рус пошел навстречу, радостно улыбаясь:
– Низкий поклон хозяевам. У вас гости нежданные, но мы недолго, уже свои дома ставим спешно.
Первак крутил головой, не совсем понимая. Если страшными чужаками, испугавшись которых отправил гонца Чигирь, были сородичи Руса, то их зря сорвали с хорошей ловли?
Подошел сам Чигирь, кивнул на Руса:
– Они нас от смерти спасли, Первак. – Помотал головой, словно что-то вспоминая: – Если б не они…
– Что тут было?
– Да уж все быльем поросло. Потом расскажем. Ты прости, что распоряжаюсь, точно ты гость, а я хозяин, но вы с дальней дороги, разреши попотчевать сначала, – Рус повел рукой, приглашая к костру.
К охотникам уже бросились их родные, галдя, принялись рассказывать, видно, что-то страшное.
А к князьям с другой стороны поляны спешил Словен. Перваку и объяснять не нужно, кто это, одного взгляда достаточно, чтобы понять – брат Руса.
И снова стояли три князя – сильные, рослые, лучшие в своих Родах. Родах, два из которых уже поневоле слились за время долгого пути, а теперь предстояло объединиться и с третьим. И от мудрости этих троих во многом зависело, будет ли крепким новый Род, сможет ли выжить и противостоять нападкам врагов. Станут тянуть каждый на себя – пропадет Род, сумеют править мудро – окрепнет. Смотревшим на своих князей родовичам так хотелось, чтобы все получилось.
Жизнь потекла своим чередом. Перетаскали с берега и из лодок все награбленное, оказалось с прибылью, у чужаков нашлось немало и своего – хорошие сети, гарпуны, ножи, много шкур, но главное – оружие! Такого у родовичей не было…
Задумчиво глядя на него, Первак покачал головой:
– Они вернутся, пройдет время, и они вернутся…
– Они так перепугались, что надолго забудут дорогу сюда, если вообще остались живы!
– Если хоть один выжил, то запомнил, что здесь богатая весь, найдутся те, кто не поверит рассказам, а эти люди привыкли грабить и убивать.
– С чего ты взял? – Рус спросил, просто чтобы что-то сказать.
– Ты на их оружие посмотри. С таким топором на медведя или лося не ходят и деревья им не рубят. Таким только убивать…
Рус и сам обратил внимание на страшные топоры врагов. Они вызывали ужас и восхищение одновременно. Прекрасно отполированный камень выточен умелой рукой, отверстие, в которое вставляют рукоять, гладкое, от всего оружия веяло такой же мощью, какая была в самих людях, его державших. Тяжелым топором не всякая рука не то что ударит, даже замахнется, силища нужна огромная. Да, таким оружием только убивать, причем не зверя – человека.
А это значило, что путь к их веси нашли убийцы, которые обязательно вернутся, пусть не сейчас, не в следующем году, но Первак прав – пройдет время, оставшиеся в живых забудут пережитый ужас и поведут следующих за добычей и рабами.
И выхода было всего два – либо самим браться за такое же грозное оружие, окапываться рвами, защищаться тынами и жить в страхе перед нападением, либо… уходить из этих мест.
Но пока беда не пришла, нужно продолжать жить. Снова спешно ставились дома, теперь уже с помощью родовичей Первака. Тем странно обзаводиться жильем наспех, пытались показывать, как ставить на века. Но рубить огромные лиственницы некогда, лето коротко, можно не успеть обзавестись крышей над головой.
Снова запасались и запасались, стараясь не думать о будущей опасности, не терять ни одного погожего денька… Коптилось мясо, птица, сушились травы, стучали топоры, весь жила общей жизнью всех трех Родов. Хозяева поляны решили, что пришлым ни к чему селиться отдельно, да и выживать легче сообща. Произошло то, о чем загадывали родовичи еще у себя в веси: молодежь быстро слюбилась меж собой, как рвать по живому, если видно, что дочь готова уйти к пришельцам, а сын привести к себе любушку оттуда же? Не лучше ли поселиться вместе?
Пар действительно образовалось много, парни и девушки словно ждали этой встречи. Вот и приходилось сразу учитывать будущие семьи, ставя жилища и для них. Князья смеялись: как же вырастет Род на следующий год?
Но заботы были радостные, если бы не воспоминания о нападении, жить да жить…
Ливень, не слишком частый для этих мест, начался, как всегда, неожиданно. Сначала зашуршало где-то вверху, потом капли застучали и по нижним листьям, и, наконец, полилось рекой. Звери укрылись в норах, кустах, уползли в траву, люди спрятались под крыши, и только одинокая фигура пробиралась через мокрые заросли. Кому это не сиделось в доме?
Волхов сидел в своем жилище, чиркая костяным ножом по шлифовальному камню, – даже колдун должен иметь хорошее оружие. Он ни с кем не собирался биться, но резать мясо тоже чем-то нужно. Одиночество – вот отныне его судьба. В Треполе от колдунов шарахались, не подпуская близко к жилью. Волхова никто не гнал, но он сам решил уйти. Постепенно закрадывалось сомнение: а может, не стоило уходить? Но вернуться он уже не мог, разве когда-нибудь позже… Скоро закончится теплое лето, наступят ненастные осенние дни, потом все заметет снегом, а он будет один. Страшную цену предстояло платить Волхову за помощь Чарга. Успокаивало только сознание, что не для своего ублажения попросил эту помощь, помогал родовичам.
Только легче от этого не становилось.
И вдруг Волхов напрягся, снаружи, кроме хлеставшего ливня, ничего не было слышно, но он нутром почуял, что у входа кто-то есть. Медленно поднялся, тревожно глядя на вход и перекладывая нож в руке. Шкура, загораживающая дверь, отодвинулась, и в жилище шагнула… женская фигура.
С Мсты ручьями текла вода, волосы прилипли к лицу, она дрожала неизвестно от чего – холода или возбуждения.
– Ты?!
– Волхов, я пришла… Не гони меня…
– Мста…
Ее мокрые пальцы закрыли его рот:
– Не гони меня, я все равно не уйду.
Она не стала ждать, пока Волхвов ответит, обвила руками его шею, губы прижались к губам. Волхов обхватил послушное горячее тело, гладил мокрые волосы, плечи…
Когда они опомнились, ливень уже прекратился, только с листьев все еще звонко падали отдельные капли. Девушка встала и подошла ко входу как была – нагая, все еще мокрая. Откинув шкуру, она остановилась в полосе света и вдруг радостно объявила:
– Радуга!
Волхов прикрылся набедренной повязкой, подошел тоже. После ливня в небе сияла яркая цветная полоса.
Мста глянула в глаза любимого и еще раз повторила:
– Я не уйду!
Волхов счастливо засмеялся впервые за несколько лет:
– А я тебя и не отпущу.
Его руки снова обвились вокруг ее тела, а губы слились с губами. Горячая рука нашла грудь, она не сопротивлялась, напротив, сама взялась за его повязку.
Радугу увидели не только Мста с Волховом, дети, которым невмоготу усидеть под крышей, когда можно шлепать по лужам, выскочили на поляну, как только сильный ливень закончился, отдельные капли никому не страшны, и счастливо закричали:
– Радуга! Радуга!
Взрослые тоже поспешили увидеть это небесное чудо. Но радуга оказалась не одна, в небе одна под другой сияли целых две!
Это сулило счастье. Теперь наружу выбрались уже все, стояли, любуясь, пока сначала вторая, меньшая, а потом и большая радуга постепенно не погасла…
Но какое счастье бы ни сулила небесная краса, думать о будущем приходилось. На зиму сделали хорошие запасы, поставили достаточно теплые жилища, принялись за заготовку лыж, чтобы не остаться без такой полезной вещи, когда все завалит снегом.
В повседневных заботах шли день за днем, теплые весенние денечки сменились летними, но таежное лето недолго, наступила и осенняя пора. Роды уже совсем перемешались, князья правили слаженно, люди меж собой не чинились, пришедшие слушали бывалых местных и многому учили сами. Дома строить пришлось не для всех, многие хозяева попросту потеснились, приняв к себе новых сородичей.
Особенно подружились два коваля – Вукол и Одул, даже поселившись вместе. Рус с Порусью жили в доме Чигиря, где после ухода к Волхову Мсты не было хозяйки. Сначала неприкаянным остался Словен, уступив свое жилье двум молодым парам, но потом и он нашел пристанище у младшего брата. В доме Первака жили Инеж с Далей, у некогда сердитой на Руса Ибицы поселился… Тимар! Всем нашлось место и тепло у новых сородичей.
Быстро не только образовались новые семьи, но и наметились будущие дети – к зиме утицей ходила Порусь, счастливо блестели глаза у Елицы, радовалась будущему дитю от сына Радока Летослава Тигода… Еще несколько молодух горделиво поглядывали на незамужних, вызывая у тех зависть. Великая Богиня-Мать одобряла объединение Родов, столько детей никогда не ожидалось ни у тех, ни у других.
Но одобрила она не только живущих в веси, дите ждала и Мста. Когда молодая женщина поняла, что тяжела, долго не решалась сказать Волхову. Но радость, плещущую в глазах, не скроешь, сам заметил.
– Чему ты радуешься?
– А чего мне не радоваться, коли все у нас хорошо?
Было и впрямь хорошо, Волхов все еще держался в стороне от веси, но любовь Мсты словно отогрела его, стал нормальным голос, отпустил вяжущий по рукам и ногам страх, что власть Чарга вернется, появился блеск в глазах. Они оба не ленились, потому запасов хватало и в этом доме. Но главное – Мста ни на мгновение не оставляла любимого наедине с собой, словно чувствуя, что только так сможет уберечь его. Вместе ходили на охоту, вместе ловили рыбу, валили деревья, собирали травы, горячо обнимались по ночам, каждую минуту Мста была рядом.
И Волхов успокаивался, не зная, что ему еще многое предстоит.
Но пока они были счастливы!
Когда еще завывали ночами злые метели, занося дома снегом по самые крыши, у Поруси родилась дочь! Старая Ибица придирчиво осмотрела девочку и объявила, что все в порядке, у новорожденной есть все, что нужно для жизни. Когда счастливая мать впервые вынесла малышку к очагу, Тимар, как положено, поинтересовался, как родители хотят назвать дитя, чтобы узнать, согласны ли боги с таким именем.
Рус не успел ответить, первой воскликнула Порусь:
– Полистью!
По тому, как обернулся к ней муж, стало ясно, что Порусь так решила сама. Верно, это право матери выбирать имя девочке.
Родовичи замерли, хотя о Полисти давно не вспоминали, но и забыть не забыли. Люди Рода Первака с удивлением смотрели на новых сородичей, но вопросов не задавали, понятно, что с этим именем было связано что-то необычное…
– А если еще будет, назову Илмерой!
– Пусть будет Полисть, – согласился Тимар.
Так в Роду появилась новая маленькая Полисть, как напоминание о той, погибшей…
Чуть позже Рус смущенно спросил жену:
– С чего ты так?
– Рус, ты любил Полисть, пусть это будет память о ней.
– Но это будет и тебе напоминание.
– Я не забывала Полисть и не ревную тебя к прошлому. Знаешь, Рус, я и тогда любила тебя, только ты меня не замечал.
– И тогда? – с сомнением покосился на жену князь.
Порусь рассмеялась:
– Ты, Рус, слепой и глухой! Я с тебя глаз не спускала от самого Треполя. И теперь не спущу! Ты мой и только мой!
Князь обнял любимую так крепко, как только мог, чтобы не причинить ей боли.
– А ты моя! А дочерей и сыновей у нас еще будет много-много!
Весной родила и Мста. Своего живулечку они с Волховом назвали Желотугом. Всю зиму Волхов упорно держался подальше от родовичей, а Мста постепенно стала приходить все чаще. Но весной они вдруг пришли вдвоем. Сверток в руках у Мсты все объяснил, родовичи собрались вокруг, стали обрадованно интересоваться: кого родили? Но счастливые родители молчали. И только подойдя к Тимару и князьям, Волхов вдруг взял из рук жены малыша, протянул волхву и, блестя глазами, произнес:
– Сын родился. Примите в Род.
Тимар важно кивнул:
– Как назвали?
– Желотугом.
Все три князя поднялись, шестеро рук приняли от Волхова его драгоценность, чуть подержали и вернули обратно:
– Род принимает Желотуга!
Ни от кого не укрылось, как смотрела на все эти действия Мста, готовая в любой миг броситься на защиту сына, да и сам Волхов глядел не на отца, Руса или Первака, а на спеленатого сына.
Немного позже Словен попросил:
– Внука-то покажите.
Вокруг вдруг сообразили, что Словен стал дедом! Рус глянул на брата и заметил седину в его волосах. Словен заметно сдал за эти годы, пережив крушение своей мечты, но за ним опыт и мудрость лет.
Хотя если бы спросили родовичей, то те бы ответили, что у самого Руса опыта уже не меньше. И все же Словен, как и Первак, был старшим князем, а Рус младшим. Хорошо, что его это не беспокоило, иначе не миновать беды. Правда, и брат с Перваком прислушивались к младшему. Его слово иногда бывало главным.
И снова пришла весна, а за ней лето и осень. Постепенно забывалось страшное происшествие прошлого года, иногда казалось, что это был просто сон.
В новом Роду теперь было много детей, а потому прибавилось забот. Но это приятные заботы, для чего человек живет на этой Земле, если не для заботы о детях? А еще о стариках.
Произошло много радостных событий, но были и грустные. Один за другим умерло несколько стариков, видно, пока шли, это и держало их на свете. Среди умерших был Тимар, который пережил подругу своих последних дней Ибицу всего на полгода.
Тимар, понимая, что ему уже недолго топтать Землю-матушку, исподволь, незаметно готовил Руса к мысли, что взять на себя большинство его обязанностей придется именно князю. Сначала Рус и слышать не хотел, он слишком хорошо помнил, что бывает иногда с волхвами.
– Рус, я не хочу, чтобы ты становился волхвом, это не обязательно. Но ты должен многое запомнить и передать следующим. Подумай, что было бы, не обучи Илмера Порусь? То, что узнали отцы и деды, не должно пропасть, иначе каждое поколение будет начинать все сначала. Ты должен учиться, Рус!
Видя, что князь задумался, Тимар настаивал:
– Я однажды уже говорил тебе, что издревле с богами говорили самые достойные в Роду – князья.
Рус помнил такой разговор. Он тогда был еще совсем молодым и главное, что понял, – князь должен быть достоин!
– Сейчас ты не мальчик, Рус, многое вынес и многому научился, ты должен стать настоящим князем!
– Но у нас два князя, их учи.
Тонкая, словно иссушенная временем рука Тимара легла на запястье князя:
– Я знаю, что наступит день и князем, старшим в своем Роду, станешь ты! Твой Род будет славен в веках, по твоему имени назовут новых людей. Будь достоин этого, князь Рус!
Рус смотрел на старого волхва, вытаращив глаза. Тимар уже не раз твердил ему, что именно его Род оставит множество потомков и будет славен, но молодой князь думал, что это все просто чтобы он не забывал своих обязанностей. Но теперь, незадолго до своего ухода в Ирий, Тимару не должно говорить впустую, значит, он действительно в этом уверен?
– Уверен, Рус. И в тебе, и в будущем твоего Рода тоже.
После того разговора Рус с Полистью забрали к себе двоих стариков и все вечера слушали и слушали их наставления. Услышав приглашение перебраться к ним, Ибица сморщилась от нахлынувших слез:
– Рус, а ведь я о тебе плохо думала…
Тот рассмеялся:
– Я знаю. Хорошо хоть не прокляла!
Старуха засмущалась:
– Ты чужой был, а еще… я боялась, что ты погонишь всех старых, чтобы освободить дома для молодых.
Раскатистый хохот был ей ответом. Не выдержав, рассмеялась и Порусь, потом Тимар и, наконец, сама Ибица.
И вот не стало сначала Ибицы, а потом и Тимара. Рус чувствовал себя осиротевшим, Порусь тоже. Вредная старуха оказалась на поверку вовсе не такой уж вредной, просто она желала, чтобы молодые жили по заветам старых, а многое делалось не так!
И снова все накрыло снежным покрывалом… Шла одиннадцатая зима с тех пор, как родовичи покинули берега Непры и вторая после прихода их к Роду Первака. Роды слились тесно, не разберешь, кто чей, но этого и не требовалось.
Славута с такими же, как он, молодыми парнями, едва получившими допуск к охотничьим секретам, отправился к дальнему кряжу, там видели берлогу с большой медведицей. Настоящим охотник может считаться только тогда, когда убьет либо медведя, либо лося. Это не обязательно, зверей не берут просто так, но каждый желал иметь на шее медвежий зуб, либо укрываться лосиной шкурой.
Снег, солнце, легкий морозец, хорошие лыжи и, главное, надежные товарищи – что еще человеку нужно, чтобы чувствовать себя счастливым? Славута был счастлив. Парню шел семнадцатый год, его еще не коснулось молодое томление, когда сердце тянется к сердцу, не накрыла собой волна влюбленности, все было впереди, пока хватало и повседневных забот. Они шли вдоль берега реки, но по верху, чтобы не ломать лыжи на камнях и не снимать их то и дело.
И вдруг Гудок впереди замер. Остальные встали тоже: если остановился ведущий, значит, увидел кого-то, кого нельзя спугнуть. Но парень сделал знак, чтобы спрятались. Свернув в лес, они едва дождались появления самого виновника задержки. Гудок был взволнован:
– Там люди!.. Идут по реке в нашу сторону!
Только тут парни вспомнили, что как раз в этих местах когда-то Волхов напугал чужаков!
– Много?
– Я увидел только двоих.
Решили разделиться, двоим бежать в весь, а троим наблюдать, но в драку не ввязываться.
Славута с Гудком залегли у камней, где когда-то лежал Волхов, а третий, Рядик, пристроился подальше. Если с этими двумя что случится, он тоже метнется в весь сообщить.
Напряженно вглядываясь в даль, парни затихли, стараясь дышать в рукавицы, чтобы пар от дыхания не заметили с реки. Солнце слепило глаза, но они терпеливо наблюдали. Время тянулось невыносимо медленно, Славута уже открыл рот спросить, не померещилось ли Гудку, как на речном льду действительно появились трое. Они шли явно с опаской, оглядываясь на обрыв.
Парни замерли совсем, слившись с камнями. Чужаки остановились, один из них принялся показывать на обрыв и на берег, видно рассказывая о событиях полуторалетней давности. Ясно, значит, привел к богатой веси тех, кто решил рискнуть. Сколько их? Пока трое, а позади?
И вдруг Славута вспомнил рассказ Руса о том, как Волхов столкнул камень с обрыва. С этого начался весь ужас для чужаков тогда. Вернее, начался с улегшихся спать, но такое Славуте и Гудку не по силам. А вот столкнуть камень вполне можно, пара хороших валунов совсем рядом с обрывом. Парень показал на камень Гудку, тот, видно, подумал похоже, кивнул.
А чужаки все стояли, разглядывая берег, и, казалось, подходить не собирались. Сбить бы стрелами, да далеко, не убьешь, только попятнаешь. Тот, что показывал, шагнул ближе, потом еще ближе… За ним товарищи. Славута с Гудком налегли на камень. Тот оказался тяжелым, понадобилось немало усилий, чтобы сдвинуть его с места. Зато и летел хорошо!
Все трое чужаков метнулись обратно на реку, в испуге остановились. Только теперь парни пожалели, что не побили их стрелами, уже не достать, а ближе больше не подойдут. Незваные гости долго глазели на обрыв и… вдруг двинулись дальше по реке. Пришлось спешить по берегу, но бесшумно делать это было трудно. И все же они успели добраться до Рядика и изготовить луки.
Сказалась юношеская горячность, им бы выждать и захватить этих троих, а парни решили побить, чтоб больше не совались. Но чужаки не промах, видно тоже охотники бывалые, издалека учуяли опасность, подходить на полет стрелы не стали, снова остановились. Гудку надоело, и он все же метнул стрелу. Попятнал одного, но не убил, все трое бросились обратно.
Бежали споро, пока парни выбрались на лед и бросились за ними, тех уже и след простыл. По оставленным следам от лыж шли не очень долго, чужаки, видно, выбрались на камни и ушли берегом. Сколько ни искали, не нашли. Вся их добыча – брошенный раненым чужаком каменный топор, снова такой же, какие тогда нашли на берегу!
А от веси к ним уже спешили охотники. Выслушав объяснения, принялись обследовать все вокруг, но поземка быстро перемела следы. Сколько ни искали, никого и ничего не обнаружили. Было ясно, что те трое приходили на разведку.
Снова наступили дни тяжелых раздумий. Если вернулись, значит, придут еще. Не зимой, когда двигаться без лодок трудно, а весной, когда откроется вода. Придут большим числом, нападут, и защищаться от них будет трудно.
Рус размышлял. В Треполе было мало земли, пришлось уйти, чтобы не бороться со своими же сородичами за каждый клочок травы. Они ушли. Но, пройдя столько верст, забравшись, казалось, в самую далекую даль, где дальше только снега и льды, снова вынуждены уходить. Здесь достаточно места, богатые леса прокормят всех, только трудись, не жалея себя. Но нашлись те, кто трудиться не желает, а норовит отобрать у других, лишив их крова, а то и самой жизни.
Есть ли такие земли, где живут мирные, не знающие оружия люди? К чему биться, если можно, как они с Перваком, жить дружно?
Конечно, можно быть всегда настороже, выделив родовичей, которые больше не будут ходить на охоту, а станут только следить за рекой, ждать нападения, будут готовы защитить Род. И это должны быть самые сильные, других просто перебьют люди с топорами, Первак прав, такое оружие создано только для убийства.
Но если самые сильные будут только стеречь покой, то кто же будет кормить самих охотников? Кто убьет зверя, наловит рыбы, построит жилища для остальных? Род быстро разделится на тех, кто воюет и кто охотится. Что будет тогда с самим Родом?
Рус не подозревал, что это будущее всех его потомков – одним защищать своих сородичей, землю, дом, а другим кормить этих защитников. Что и спустя тысячелетия люди будут задаваться тем же вопросом: неужели нельзя жить мирно и дружно, и во все века будут находиться те, кто лучше пойдет с боевым топором на соседей, чем станет вместе с ними растить хлеб, охотиться, трудиться, чтобы прокормить своих детей.
Но откуда Русу знать столь далекое будущее? Он просто пытался понять, стоит ли бросать уже почти обжитые места и снова уходить в поисках лучшей Доли. И вдруг ему пришло в голову, что это то, чем должны отличаться благословенные Земли предков! Не дармовым изобилием, когда ничего не нужно делать, а тем, что там никто никому не враг, всем достаточно места и пищи! Сразу стало страшно – если нет Рипейских гор, значит, таких Земель нет вообще? И нигде не будет покоя? Нигде нельзя жить, не боясь за своих будущих детей и внуков?!
Рус уже давно не бегал с каждым вопросом к Тимару, как было в юности, он попробовал понять сам. Снова и снова искать такие Земли нельзя, иначе у них вырастут дети, не ведающие жизни на одном месте, это тоже плохо. Род и так уже растерял много обычаев, их невозможно соблюдать в пути. Но Род без обычаев обречен, как и без детей тоже. Значит, надо где-то оседать насовсем.
И все же он задал этот вопрос Перваку и Словену. Князья долго засиделись в тот вечер за трудным разговором. Но как ни размышляли, получалось, что нужно уходить, и лучше в те места, откуда когда-то ушел Род Первака. Там теплее, а лес такой же богатый, и люди живут мирные. Словен не слишком верил в незлобливость кого-то, но с необходимостью ухода согласился.
Родовичам не привыкать, столько прошагали за долгие годы, готовы каждую весну сниматься с места и уходить, а вот родовичи Первака от дальних походов отвыкли. А уходить пришлось гораздо раньше, чем ожидали. И снова подхлестнула беда…
Парни ошиблись: чужаков было не трое, а десяток, и на пятерых из них вскоре наткнулись Первак с Таланом. Бой был тяжелым и коротким, двое против пятерых – слишком мало, и хотя уложили четверых, пятый смог уйти. Но погиб и Талан, а сам Первак был тяжело ранен.
Он замерз бы ночью или стал добычей волков, не приди вдруг Словену в голову чуть ни к ночи отправиться проверять дальние силки. И силки не его, а Первака, и солнце уже клонилось к закату, а зимний день короток, но князь почему-то пошел. Своего нового друга Словен увидел уже беспамятным, лежащим на окровавленном снегу, и притащил в весь. Только к утру Первак смог рассказать, как все было…
Он твердил одно:
– Они вернутся весной!
Даже в горячечном бреду повторял и повторял это же.
Одул долго смотрел на впавшего в беспамятство Первака, потом крякнул:
– Он прав, уходить до весны нужно.
– Как идти зимой-то?! – ахнула прикладывавшая мокрую тряпицу ко лбу князя Порусь.
– Весной растают болота, и вовсе не пройти… А зимой по снегу быстро бежать можно. И следы переметет.
Как ни ломали голову, получалось, что так. Если не уйти по снегу, то потом деться будет некуда. Чужаки со страшными топорами уже поняли, что в веси есть что брать, и не остановятся, пока не порушат здесь все. Конечно, можно было бы уйти туда, где в последний раз вставали Роды Словена и Руса, но что-то подсказывало, что надо уходить уже навсегда.
Рус вздохнул: Тимар бы спросил богов, а теперь некому. Плохо, когда у Рода нет человека, разговаривающего с богами. Придется думать самим.
После двух дней раздумий все же приняли решение выходить, причем немедленно. Позже можно не успеть добраться до хороших мест, застрять в болотах на год. Начались невеселые сборы в дорогу.
Очнувшийся на третий день Первак с трудом сообразил, где он и что произошло. Сначала полыхнула мысль, что не предупредил об опасности сородичей! Потом понял, что лежит дома и в тепле, значит, все в порядке.
У очага сидела с какой-то работой Порусь, тихо потрескивали поленья в огне, было тихо и спокойно. Сколько же он пролежал и где остальные?
Порусь, заметив, что князь зашевелился, отложила в сторону шитье и подошла:
– Лежи, не шевелись, сейчас попить дам.
Питье было приятным, но Перваку не до того.
– Позови князей.
– Они далеко в лесу. Готовятся. Мы уходим, Первак.
Первак почти с горечью усмехнулся: все верно, к чему Родам Словена и Руса пропадать вместе с ними? Но, оставшись одни, сородичи самого Первака пропадут. Им не справиться с громилами с каменными топорами. Что ж, новые друзья имеют право покинуть эти места, жизнь дороже.
А Порусь, заботливо поправляя шкуру, которой укрыт князь, что-то рассказывала. Прислушавшись, Первак обомлел. Уходить собрались все вместе, причем немедленно, чтобы не застрять в растаявших болотах. Перваку стало тоскливо: он идти не сможет, значит, обречен? Отвернулся к стене, делая вид, что спит, лежал и вспоминал молодые годы, когда был силен как бык, мог в одиночку ходить на медведя, не знал усталости…
Князь повспоминал, а потом и не заметил, как снова уснул. Проснулся, услышав чьи-то голоса. К Словену и Русу пришли трое – Чигирь, Одул и Ворчун. Потоптались у входа, дали себя уговорить пройти и сесть, долго не могли решиться начать разговор. Потом Одул вдруг рубанул рукой воздух, словно отсекая все сомнения:
– Мы… остаемся!
– Чего?!
– Остаемся мы. – Это уже Чигирь. – Ты, Рус, не смотри так, мы же понимаем, что старые, хромые, не дойти, а быть обузой не хотим.
– Нам по снегам не пройти ни на лыжах, ни без. Лучше детей сберегите, мы свое отжили, – встрял и Ворчун.
– Все сказали? – расхохотался Рус. – А теперь слушайте меня. Повозок видели сколько сделали, на большие лыжи поставили? Вот в них и поедете вместе с детьми! Укроем вас шкурами, укутаем, чтоб не померзли, и поедете.
Старики заметно смутились:
– Да к чему мы вам… тяжко тащить-то будет…
– Не на себе же, по снегу потащим.
У Ворчуна слезы навернулись на глаза, стал растирать тыльной стороной ладони:
– Ты… князь… – а что, сказать так и не смог. Видно, старики уже примирились с тем, что останутся помирать в брошенной веси.
Первак понял, что и он не пропадет. Глаза тоже вдруг непривычно защипало. Никогда в жизни Первак не плакал и теперь не мог понять, почему щиплет.
Снова дальний путь, правда, никогда родовичи не ходили зимой, но жизнь все заставит делать.
Собравшись идти, весь разорили сами, чтоб вражинам по весне ничего не досталось. Скарб, что не увезли, сложили в один большой костер, дым поднялся до небес, унося с собой многое любовно сделанное человеческими руками.
Наконец пришло время отправляться, еще раз оглядели весь, посмотрели друг на дружку, обговорили, как станут идти, и Словен махнул рукой, чтоб двигались. Как и раньше, впереди шли самые сильные, пробивая снежный путь, и замыкали тоже сильные – если кто обессилеет или отстанет, чтобы поддержать.
Рус шел одним из последних, вместе с Вуколом таща большую повозку с медными и серыми камнями. Кто знает, придется ли такие найти? Порусь в середине обоза везла Полисть, как и остальные женщины своих ребятишек. На первом же привале князья просили об одном: передним не торопиться, остальным стараться не отставать, длинный обоз тяжело охранять, и ему тяжело помогать.
Они пробирались глухоманью, где если и ступала нога человека, то так давно, что лес позабыл об этом. Непуганые звери и птицы, нетронутые места. Иногда лес так городился буреломом, что у людей холодело на сердце от мысли о том, какие великаны накидали огромные деревья. Иногда подлесок стоял сплошной стеной, пролезть сквозь которую можно едва ли юркому собольку. Тогда приходилось делать большие обходы.
Уже после первого привала порядок изменили: теперь Рус ушел вперед, пробивая путь не своими лыжами, а широкой повозкой, которую потом бросал и возвращался помогать отставшим. Для родовичей привычно, князь двигался так все эти годы, а новым сородичам диво. Родовичи довольно смеялись:
– Это же наш князь!
В самых разных повозках – больших и совсем маленьких – ехали укутанные, так что видны одни носы, дети.
Двигались не столько медленно, сколько недолго, на ночевку остановились рано, пока готовили шалаши, нодьи, стемнело, уставшие люди засыпали с кусками во рту.
Рус подошел к Словену:
– Нужно не так. Мы с первым светом выйдем вперед, пробьем путь, но не чуть, а много дальше, подготовим все для ночевки.
Теперь самые сильные были распределены иначе: трое вместе с Русом ушли далеко вперед, таща за собой широкие повозки, по их следу двинулся остальной обоз. Порусь почти не видела мужа, тревожно билось сердце: куда это он ушел? Но князю не до своей семьи, на его плечи снова ложилась ответственность за слишком многих, чтобы он мог думать только о Поруси и Полисти.
Четверых, ушедших вперед, действительно не видно, только широкая полоса утоптанного снега под ногами. Смотрели на нарисованное на бересте охотниками, сравнивали с тем, что видели, и пробивались к реке, по льду идти будет легче. Пусть получалось не прямо, зато не нужно рубить лес и перетаскивать повозки через пеньки или обходить лесные завалы.
Выбравшись на лед, пошли быстро. Конечно, ременные лямки от повозок набили плечи, но как без них? На себе много не утащишь, а уж детей тем более. Рус шел и думал, что, сколько будет жить, столько придется постигать новое. Они много лет шли, только когда тепло, приходилось ждать, пока все подсохнет, потом тащиться через болота и продираться сквозь густой лес, потому что плыть против течения невозможно. А нужно было идти зимой по льду! Пришла мысль, что в повозки вот так же можно запрячь лошадей! Но у родовичей не было теплой одежды, они не умели ставить нодьи, а без этого никак. Верно: век живи – век учись.
Широкая полоса вывела родовичей на лед небольшой речки, крепкий мороз сковал ее воду, бежалось легко и даже весело. Повозки перестало трясти, и убаюканные дети быстро заснули. Легче пошли повозки, легче стало людям. Правда, не обошлось и без падений, и без слез тоже.
Порусь все тревожно вглядывалась в даль: где там Рус? Не выдержала, догнала Словена, спросила.
– Он ушел вперед, как всегда, Порусь, ты что, князя забыла?
Солнышко уже почти коснулось верхушек деревьев, а Словен все не объявлял остановку для ночлега. Передние убежали далеко, их не было видно, что ж теперь, всю ночь за ними гнаться? Этот вопрос возник у многих, помнили, сколько провозились, готовясь к первой ночевке.
Но за поворотом речки вдруг услышали… стук топоров и увидели Руса с товарищами, ставящих шалаши! Вот почему они так торопились…
На ночевке Рус подошел к жене:
– Как вы, Порусь? Полисть не замерзла?
Порусь смотрела на мужа, о котором услышала за день столько слов благодарности, и думала, что ей достался самый лучший мужчина на свете!
После первого дня пути Порусь с тоской смотрела на свою повозку: еще несколько дней пути, и та не выдержит. Придется нести маленькую Полисть на закорках, а там дитю замерзнуть запросто, как бы мать ни старалась ее согреть.
Поутру к ней вдруг подошла Мста:
– Порусь, моя повозка крепче, дети у нас малы, положим их в мою повозку, а скарб в твою и привяжем позади. А тащить станем вместе.
Попробовали, получилось, теперь Полисть и Желотуг лежали, укрытые множеством мехов в повозке Мсты. Налегая на постромки, Порусь радостно улыбалась. У Мсты повозка хоть и потяжелее, да сделана не из корья, а из лиственницы, передок хорошо выгнут, тащить удобно. Увидев такую придумку, Словен кивнул женщинам:
– Может, еще кто так сделает?
Сделали не только женщины, теперь дети ехали вместе со стариками и недужными в крепких возках новых сородичей, а скарб тащился позади. На льду получалось хорошо, а выберутся снова в лес, там будут думать.
Постепенно двигаться стало если не легче, то привычней, привыкли к постромкам плечи, к лыжам и снегу ноги, к однообразному движению люди. Уже не так уставали, приходя к готовым стоянкам, не засыпали, едва присев, а подолгу сидели у нодий, слушая побасенки Ворчуна. Старик, вдоволь высыпавшийся и намолчавшийся за день в своем возке, готов был развлекать сородичей хоть до утра. Но Словен запретил такие посиделки: все же Ворчуну с утра спать да спать, а остальным топать.
Но сердце радовалось, когда слышались у костров детские голоса, веселый смех. Жизнь продолжалась, хотя и снова неприкаянная, бездомная.
Найдут ли они когда-нибудь свое место на этой Земле, где можно будет поставить дома, не боясь, вспахать и засеять поле, рожать детей, зная, что это и их дом на многие годы, что не придется снова и снова топать, уходя то от колдунов, то от врагов?.. И каждому верилось, что найдут.
Когда-то родовичи искали Рипейские горы и Земли предков, теперь о таких было забыто. Людей больше не интересовали благословенные Земли, где всего вдоволь без труда, им были нужны такие, чтобы, политые потом, они щедро отплатили за труд. Вот и налегали плечи на постромки, упирались в снег лыжи, таща и таща самое дорогое – детей и стариков – к новой мечте.
На одной из стоянок утром Чигирь вдруг позвал князя:
– Рус, посмотри.
Ворчун лежал, не желая просыпаться. Он не замерз, просто окончился земной срок Ворчуна, старик заснул и не проснулся. Его лицо было спокойным, как у человека, достойно прожившего свою жизнь и ушедшего в Ирий с чистой совестью. Всем бы такую смерть…
Были и тяжелые потери. Как ни замерз лед на реке, а полыньи бывают даже на самом крепком льду. В одну такую угодил со своим возком Могута. Пытаясь вытащить закутанную в шкуры жену, он погиб и сам.
Словен распорядился внимательно осматривать лед. Рус и идущие с ним впереди при малейшем подозрении ставили большие ветки, обозначающие опасные места. Лучше перестраховаться, чем еще кому угодить в полынью.
Но как бы ни было трудно, обоз упорно полз и полз вперед.
Останавливались не только на дневки. Когда вдруг с полудня потянуло теплом, как бывает в самой середине зимы, князья, посовещавшись с лучшими охотниками, решили встать и устроить облавную охоту. Пора пополнять запасы еды.
На следующий день прошли всего ничего, как вдруг на берегу показалась подготовленная Русом и товарищами стоянка. С чего бы? Хотя уставшие люди радовались возможности передохнуть. Повеяло теплом, снег стал волглым, идти по нему тяжело, а уж тащить возки тем более. И все же удивительно, ведь широкий след от лыж Руса тянулся дальше. Все разъяснилось сразу: назавтра облавная охота. Хотя говорить об этом вслух громко не стали, чтобы ветер не разнес по всему лесу и звери не услышали о беде.
У зверя лучше слух, лучше нюх, он издалека услышит и почует человека, потому строго соблюдались давние правила – молчать и постараться не пахнуть. Для второго люди наломали еловых ветвей, растерли хвою между ладонями и старательно вымазали ею свою одежду. Если человеческого запаха звери здесь пока не боялись, то запах дыма им хорошо знаком, его надо перебить.
Наутро в стане остались только женщины, старики, дети и несколько человек для охраны. Мста ушла вместе с мужчинами, никто и слова не сказал против, все хорошо знали охотничье умение этой женщины. Первак, который уже мог ходить, но пока в облаве только помешал бы, сидел возле огня, мысленно представляя, что там происходит. К князю подсел Чигирь, чуть помолчал, потянул носом, словно мог что-то понять по запаху, и вздохнул. Его хромота тоже не позволила пойти с охотниками. Сидели на крепкой привязи и собаки, они при облаве не помощь, как на охоте, а помеха, лаем спугнут зверя раньше времени.
Не выдержав напряженного молчания, Чигирь поинтересовался:
– Дошли?
Словно Первак мог видеть, что творится у охотников. А он действительно видел, вернее, понимал каждый шаг и ждал. Вот они подошли к месту начала облавы, вот оставили засаду, на нее и погонят зверя. Разделились на две руки: левую повел опытный Охоч, он и прозван так за свою неуемную тягу к лесной забаве, правую – Радок. Рус и Словен как простые охотники, князья на облаве не главные. Даже своевольная Мста смирилась, тоже следит за каждым знаком Охоча. Иначе нельзя: если хоть дрогнет или сделает по-своему один, то зверь уйдет именно в этом месте и весь труд многих будет зряшным.
Время выбрали для облавы удачное: просевший снег не скрипел, в лесу тихо, эта тишина словно прятала звуки, укрывала. Из-за оттепели на иголках сосен и пихт повисли росинки, с огромных еловых лап время от времени ухали большие пласты слежавшегося снега, кажется, крикнешь – и лес заберет голос без возврата. Но никто не кричал.
Руки облавы расходились, оставляя на местах охотников – сторожить. Как только они сомкнутся где-то там, в глубине леса, облава начнет сжиматься, осторожно гоня зверей на засаду. Вот мелькнули идущие первыми, Охоч увидел Радока, сделал знак, что видит. Чуть послушали тишину, и Охоч как главный махнул рукой: пора! Никогда далекий безлюдный лес такого не слышал! По нему вдруг пошли тихий свист и постукивание. Насторожились звери, высунулась из дупла любопытная белочка, беспокойно прянули ушами кормившиеся на полянке лоси, дрогнуло пугливое заячье сердечко.
Но свист не только не проходил, он становился громче, а топоры застучали обухами по деревьям еще сильнее. Дерево отзывалось где-то звонко, где-то глухо. Мужики мысленно отмечали: это пора на сруб, но сейчас не до деревьев и рубки, животные начали пугаться, теперь не упусти. Следующий знак Охоча уже свистом сообщил облавникам, что пора, еще чуть, и звери рванутся через облавную нить прочь.
Охотники засвистели и заулюлюкали в полный голос. Смутился глухой лес, заметались, как безумные, звери, бросились прочь те, кто не смог спрятаться в глухие норы или забиться в дупла. А куда бежать, если этот свист вокруг? Вот теперь бей, не пропусти, сколько успеешь удачно выпустить стрел, бросить копий, столько и получишь добычи! Пока она в облавном круге, она твоя, бери, если сможешь.
Услышав свист и крики, Первак с Чигирем напряглись, даже привстали, точно хищники на охоте. Глядя на них, испугавшиеся было женщины успокоились. Это облава.
Взяли много, среди добычи были и лоси, и волки, и лисы, и большой секач, и пара поменьше, попались и кунички, и два соболька, пять оленей… Всего и не счесть. Теперь женщинам была работа выделывать шкуры и коптить мясо.
Пришлось оставаться еще на несколько дней, но никто не жаловался, удачной охоте всегда рады, а труда руки не боялись.
Чигирь завистливо расспрашивал дочь об облаве, та скупо рассказывала. Отец даже обиделся:
– Экая ты!
Рус позвал бедолагу к себе:
– Чигирь, иди расскажу, как чуть под лосиные копыта не попал…
– Ты что?! – ахнул старик.
Рус рассказывал, не замечая, как побелела Порусь, сидевшая рядом со скребком в руках. Зато это увидел Радок, подошел, почти оборвал князя:
– Ты, Рус, сказки рассказывай, да не заговаривайся. Не ты там был, а Отрад, не тебя бык чуть не затоптал, а его.
Князь явно смутился, крякнул:
– Да какая разница.
– А такая, что твоя женка ни жива ни мертва, а тебе и дела нет!
Рус обернулся и, увидев действительно обмершую от страшного рассказа Порусь, смутился окончательно. Обхватил жену руками, прижал к себе:
– Что ты, любушка, то и впрямь не я был!
– Зачем же наговаривал на себя?
– Не хотелось про Отрада такое рассказывать.
Порусь почувствовала, что у нее совсем ослабли ноги и не держат скребок руки.
Все добытое поделили по справедливости: шкуры тем, у кого свои похуже, мясо – общее…
Так и двигались дальше, останавливаясь, охотясь, правда, облав больше не устраивали, пробивая дорогу и пережидая сильную непогоду. Дважды метели загоняли их в лес под защиту шалашей и заставляли сидеть, пока не стихнут.
Были обмороженные, некоторым удальцам казалось, что если в движении жарко, то можно и вовсе не беречься. В основном это были молодые парни, похваляющиеся перед любушками, за бахвальство поплатились, побелевшие места долго болели, хорошо, что с собой был кожаный мешок, набитый медвежьим жиром, другой с барсучьим и третий – с гусиным. Порадовались своей запасливости родовичи.
Долго бежали по льду, но всему хорошему приходит конец. Река превратилась в ручей, пришлось выходить на берег. Двигаться по лесу трудно, но не только из-за чащоб, но и потому, что дала о себе знать весна. Промучившись несколько дней, князья снова собрали родовичей.
Глядя на сидевших и стоявших сильных мужчин, Рус удивился: пока жили в Треполе, главное слово было у женщин, они распоряжались у очагов, у них была еда, их решение и было последним. А в трудном пути основная тяжесть легла на мужские плечи, еду по-прежнему готовили женщины, но добывали ее мужчины, они охотились, они утаптывали снег впереди, тащили самые тяжелые возки, они решали, куда и как идти. За прошедшие годы власть женщин как-то сама собой ограничилась стоянками, да и то не во всем. Во главе Рода уверенно стояли князья, и никому в голову не приходило, что облавой может командовать Мста…
Вот и теперь женщины сидели в стороне и слушали, как мужчины обсуждали, каким путем двигаться дальше.
Обсуждение завело в тупик, выход виделся один – вставать и ждать следующего снега. Как ни крутили, а иначе не получалось. До следующей реки в оттепель по болотам не пробиться.
– А там? – спрашивал Рус.
Откликнулась неожиданно Мста:
– А там речка, по которой после перекатов плыть можно.
– Что за перекаты?
– Точно порожки скалистые. Их посуху пройти, дальше поплывем.
– Далеко?
– Поплывем? До самого озера.
– А до речки?
Рус спросил не просто так: рисунок на бересте у Первака обрывался, не доходя до речки с перекатами. Как ее искать? Это Тимар вставал к солнышку руками и слушал, что боги подскажут, а им что делать?
Но Мста закрутила головой:
– Найдем! За лето сбегаю, поищу.
– Чего?! – возмутился Волхов. Конечно, его жена не простая женщина, но не ходить же одной по лесам, когда рядом столько сильных мужчин.
Но Мсту просто так не возьмешь, рассмеялась:
– А ты со мной!
Волхов, отвыкший жить среди множества людей и тосковавший по их с Мстой одиночеству в дальней избушке, вдруг обрадовался:
– Пойду!
Пришлось и впрямь искать подходящую поляну и устраивать новое жилье. На сей раз непривычно было всем – родовичей всегда беспокоило то, что жилье холодное, а новые сородичи и вовсе много лет таким не баловались, разве что охотничьи шалаши ставили. Но Словен согласился:
– А шалаши и нужны. Нам бы только от непогоды укрыться, не в зиму же встаем.
И снова, в который уже раз, все закрутилось. Ставили тын для защиты от непрошеных гостей, только теперь это были лесные обитатели, осваивали окрестности, ища места рыбной ловли, охотясь, примечая хорошие ягодники…
Семьи ставили отдельные шалаши, все же истосковались друг по дружке за дорогу. Молодежь тоже время не теряла, сговорился с Тиной Славута, нашла себе любого дочка Радока Велка. Не остался в стороне и… Словен! Князь, давно с тоской посматривающий на брата, которого всякий вечер с любовью обихаживала Порусь, стал все чаще поглядывать в сторону вдовой Надеи. Рослая, крупная, под стать самому Словену, Надея тоже косила глазом на князя, но никаких знаков не давала, себя блюла гордо. Словен подошел первым. Присел на большой камень возле ее шалашика, помолчал, а потом крякнул:
– Надея… пойдешь за меня?
Женщина подняла светлые серые глаза и вдруг улыбнулась, точно солнышком осветила:
– Пойду, Словен.
– И добре…
В тот же день шалашик был перестроен, вернее, рядом поставлен больший, потому как у самой Надеи дочка уже скоро заневестится. Родовичи сделали вид, что ничего не заметили, вернее, приняли как должно. Всякому человеку семья надобна, и Словену тоже, сколько лет уже один живет…
Рус радовался за брата:
– Словен, давно уж пора бы! Все ходил вокруг да ходил. Думали, вовек не решишься.
Тот проворчал:
– Кто бы говорил.
Братья посмотрели друг на дружку и расхохотались!
Без женки жил Первак, но тот уж стар семьей обзаводиться, да и привык один. Вдовым так и остался Чигирь. А в остальном жизнь брала свое.
Снова рождались дети, зачатые еще там, в прежней счастливой жизни на большой поляне. Но и здесь, в лесу, далеко от людей, без жилья, не зная, что их ждет в будущем, люди были вопреки всему счастливы! Видно, счастье не зависит от достатка и покоя, оно может быть беспокойным и трудным, но от этого не перестает быть счастьем.
Как только сошел снег и чуть подсохло, Мста напомнила, что они с Волховом собирались идти искать речку с порогами. Ее попытались отговорить, но женщина стояла на своем.
– А дите с кем оставишь? – Чигирь хитро прищурился может: хоть Желотуг заставит сумасшедшую мать бросить свою затею?
Мста усмехнулась:
– А у него вон какая заботница есть! И князья своего внука не оставят.
Мста была права: на стоянках с Желотугом больше возилась Порусь, пока сама мать охотилась вместе с мужем и другими.
Сначала Порусь не могла понять, почему Мста не может хотя бы на время оставить своих охотничьих замашек, но когда собирались охотиться облавой, женщина вдруг стала горячо просить:
– Порусь, посмотри завтра за Желотугом, я со всеми пойду.
– К чему тебе, Мста? Живулечка же кроха совсем, ты ему нужнее.
Мста сжала руку Поруси:
– Не могу я Волхова и на минуту одного оставлять, понимаешь, а на охоте тем более, все время неподалеку быть должна.
Глядя в чуть диковатые глаза подруги, Порусь вдруг поняла, что Мста попросту держит Волхова, не позволяя ему скатываться во мрак, и быстро кивнула:
– Иди.
– Только никому ничего не говори, о чем догадалась, слышишь?
Стало чуть страшно, но Порусь снова согласилась.
И вот теперь Мста и вовсе оставляла на нее малыша. Потянуло весной, и с Волховом происходило что-то неладное, он стал мрачным, подолгу недобро смотрел на возившихся у огня родовичей, вот жена, видно, и решила увести его от людей на опасное время.
Но Порусь ошибалась: это не Мста захотела сынишку бросить, это Волхова вдруг повело куда-то. Впервые после долгого времени услышав странные звериные нотки в голосе любимого, женщина поняла, что борьба за Волхова не закончена, темные силы не собираются оставлять его в покое. Пока жили в избушке, Мста, даже родив дитя, ни на минуту не оставляла Волхова одного, понимая, что только так может удержать его по эту сторону добра. А за время пути ни быть постоянно рядом, ни уединяться почаще не удавалось, кроме того, сказывался холод, и Волхов стал снова погружаться во мрак. Боясь, чтобы муж не натворил чего с сородичами, Мста и предложила уйти искать реку. Почему этому обрадовался Волхов – непонятно.
Глядя вслед уходившему в заросли сыну, Словен вдруг почувствовал, что это последний раз, когда он видит Волхова нормальным. Стало тяжело и страшно, но посоветоваться не с кем, Тимара уже не было в живых. Не раз Словен проклинал себя за то, что не послушал тогда волхва и сестру, но ничего изменить уже было нельзя.
Сзади подошел Рус, вздохнул:
– Словен, он не вернется?
– Вернется, только лучше бы погиб!
Руса ужаснуло это заявление брата: как же можно так о собственном сыне?!
– Он давно стал колдуном, а у колдунов нет земных отцов, Рус.
Некому помочь, некому подсказать… Раньше всегда можно было спросить Тимара, а тот спрашивал богов, что делать, ему подсказывали духи, а теперь? Даже Волхов и тот ушел.
Род не остался без покровительства, иначе давно бы уже сгинул, но как говорить с богами, не знал никто. И князей это сильно беспокоило.
Волхов уверенно пробирался вперед, даже не оборачиваясь к Мсте. Женщине стало немного не по себе, хотя шел он в правильном направлении.
– Волхов, куда ты спешишь? До зимы еще далеко, мы успеем.
Муж не ответил.
– Волхов, я не могу так быстро.
Даже привычная к движению по лесу Мста едва поспевала. Какое-то время она боролась, пытаясь догнать мужа, но потом вдруг разозлилась и остановилась. Пусть идет! Если он снова во власти темных сил, то ей не справиться.
Однажды, после того как Волхов стал жить отдельно, Мста ходила к Тимару и расспрашивала его о Волхове. Тот сначала долго упирался, но потом, видно осознав, что девушка спрашивает не просто из любопытства, подробно рассказал и о Чарге с Марой, и о гибели Илмеры. Мста усмехнулась:
– Мара?.. Это мне знакомо.
– Откуда?
– У меня отец был колдуном. Стал случайно, когда пытался спасти от смерти мою мать, пообещал Маре, если та выпустит жену, помогать колдунье во всем. И мать все равно померла, и отец пропал.
– Как, Мста?
– Когда понял, что не совладает с Марой и от нее не избавится, бросился с обрыва вниз. Нашли с переломанной шеей.
– Потому держись от Волхова подальше.
В ответ Мста как-то странно посмотрела на Тимара и фыркнула:
– Вот еще! Не всем же Маре доставаться!
Тогда она сумела вырвать Волхова из лап Чарга с Марой, взяла любовью, рождением сына, ежеминутным вниманием. Волхов вернулся к людям. И вот теперь все надо начинать сначала. Но у нее нет тех сил, да и как это делать?
Стоило остановиться Мсте, встал и Волхов. Оглянулся:
– Пойдем.
Голос низкий, чужой.
Мста помотала головой:
– Нет.
– Пойдем…
Глаза загорелись нехорошим желтым огнем. Мста по-настоящему испугалась, еще мгновение, и она бросилась бы бежать, как когда-то чужаки на берегу под взглядом Волхова. Но ей вдруг стало жаль мужа, быстро подошла, провела рукой по лицу, словно снимая маску злости и жестокости, коснулась губ:
– Волхов, любимый, что с тобой?
У него дрогнуло в глазах. Мста, как когда-то в избушке, обвила его шею руками, прижалась губами к холодным губам. В первые мгновения показалось, что целует мертвеца, настолько безжизненными и ледяными были его уста, потом они дрогнули и потеплели. И его руки в ответ обнимали все горячей и горячей. Мста знала чем брать, горячее тело прижималось к телу Волхова, пробуждая в нем мужское желание. Наконец, волна захлестнула его, понесла, заполнила чем-то светлым и радостным.
Целуя ожившего после смертельного холода мужа, Мста клялась, что, если понадобится, она будет жить с Волховом в лесу безо всяких сородичей, только чтобы он каждую минуту был рядом, чтобы снова не попал под власть Мары.
Сам Волхов долго лежал обессиленный, глядя в голубое весеннее небо с плывущими пушистыми облачками, потом вдруг тихо посоветовал:
– Возвращайся.
Голос нормальный, свой, только такой, словно человек после тяжелой болезни.
– Нет, я с тобой.
– Возвращайся, и меня не спасешь, и сама пропадешь.
– Ну это мы еще посмотрим! – Мста не собиралась отдавать любимого Маре!
Дальше шли молча, Волхов все так же впереди, правда уже не спешил, но шел уверенно. Мста поняла, что где-то там его и правда ждет Мара.
Они вышли к речке с порогами в середине дня. Шум перекатывающейся по камням воды был слышен издалека. Мста вдруг почувствовала, как ее сердце зашлось ужасом – на высоком берегу стояла женщина. Не нужно было объяснять, что это Мара. Она спокойно следила, как подходят Волхов с Мстой. Женщине очень хотелось взять мужа за руку, но тот не позволил.
Только оказавшись рядом с Марой, Мста вдруг поняла, что проиграет, что у нее не хватит сил противостоять колдунье!
– Пришел? Не забыл? – Голос почти сладкий, приветливый. Не знать, что за ним стоит звериный оскал, так и обрадуешься. – Зачем ее привел?
– Сама пошла.
Мста наконец опомнилась:
– Мара, отпусти моего мужа. Совсем отпусти. Ты уже забрала мать и отца, достаточно.
– Я сама знаю, кто мне нужен, не тебе решать! – С Мары слетела вся ее ласковость, в глазах появился желтый огонек, а в голосе звериная хрипотца, как бывало у Волхова. – За тобой должок твоего отца, придет время, спрошу…
Волхов заслонил Мсту собой:
– Оставь ее. Чего ты от меня хочешь?
– Чего хочу?! – расхохоталась Мара грубым мужским голосом. – Душу твою в полное владение. Забыл, как чужаков одолеть помогли? Плати, Волхов, время пришло.
– Ты и так мной правишь.
– Не-ет… ты женился, дите родил… Так те, кто со мной знается, не живут. А могу не твою, а ее душу взять, – она показала на Мсту. – Выбирай, ты или она?
Мсту обуял ужас, она хотела крикнуть «нет!», но только беззвучно открывала рот, кажется, из него не вылетало ни звука.
– Выбирай, Волхов, ты или она?
Повинуясь какой-то неведомой силе, Мста сделала шаг спиной к обрыву. Она изо всех сил пыталась сопротивляться, но что-то невидимое толкало ее к краю, где внизу каменные перекаты реки.
– Ты или она?!
Волхов сжал невыносимо болевшую голову руками. Голос Мары грохотал сильнее воды на скалах. Еще чуть, и женщина полетит вниз, ломая кости. Мста уже была на самом краю, когда Волхов крикнул:
– Я!
И невидимая сила сразу отпустила, Мста сумела отпрянуть от края обрыва. В ужасе оглянувшись, она увидела, что Волхов сидит, обхватив голову руками, а Мара куда-то исчезла, только огромная черная птица на камне чуть подальше не сводила с них глаз.
– Волхов…
– Не подходи.
Снова голос был низким и страшным. Мста разрыдалась, она упала на землю и плакала от пережитого ужаса и от бессилья. Птица тяжело взлетела, сделала небольшой круг над обрывом и исчезла с глаз. На камне осталось только большое черное перо.
Они долго молча сидели на берегу, потом Мста вдруг робко предложила:
– Волхов, давай уйдем от людей? Они сами найдут эти перекаты…
– Нет. Раньше надо было, теперь поздно.
– Не сдавайся, Волхов, ты сможешь вернуть.
– Что вернуть, душу? – вдруг расхохотался тот. – Мста, это моя черная душа улетела вслед за Марой! – он показал на перо на камне.
Немного погодя он вдруг уставился в глаза Мсты долгим неотрывным взглядом. Женщина сначала чуть испугалась, но потом подчинилась, стала смотреть также, не мигая. Как долго это продолжалось – неизвестно, но когда Волхов наконец отвел глаза, его лоб был мокрым, а Мста спокойно поднялась и потянулась:
– Нам пора, Волхов, люди заждались.
– Пора, – вздохнул тот.
Волхов с Мстой вернулись достаточно быстро, толково нарисовали на куске бересты, как пройти к речке с перекатами, получалось, что и летом проходимо. Родовичи немного подумали и решили идти. На сей раз вел всех Волхов, он был молчалив, отвечал только «да» или «нет», и то кивками. Словен забеспокоился, все же он знал о сыне то, чего не знали остальные. Что произошло там, в лесу? Но попытки расспросить о чем-то Мсту не удавались, женщина только пожимала плечами:
– Там речка, камни…
И смотрела так, словно была во сне.
Порусь бросилась к мужу:
– Рус, с Мстой происходит что-то странное! К Желотугу не подходит, сама словно неживая…
– Может, с Волховом поссорились?
– Да нет, он с нее глаз не сводит. Поговори с Волховом.
Разговора не вышло, племянник как-то странно посмотрел на князя и отмахнулся:
– В тяжести баба!
И снова Руса удивил голос Волхова.
– А ты чего хрипишь так?
– В воду упал ледяную.
Какую ледяную, если весна и вода не такая уж холодная? Но больше Волхов ничего объяснять не стал.
Объяснения про беременность Мсты Поруси понравились:
– Вот и хорошо, им с Волховом деток много нужно, а то какие-то странные оба.
А вот Русу не понравилось, не верилось, что у Волхова и Мсты все в порядке, только попросил Порусь получше смотреть за Желотугом и к матери лучше не подпускать. Та ахнула:
– Да как ты можешь, она же мать?!
Но малыш и сам не шел ни к Волхову, ни к Мсте.
Чигирь тоже забеспокоился:
– Рус, с ней что-то не так!
– Отстаньте от бабы.
– Мста никогда такой вялой не была, ходит, точно спит.
Но раздумывать оказалось некогда, снова снялись с места и пошли, продираясь через лес.
Наконец и родовичи вышли к речке, но Волхов повел их не прямо к ней, а чуть в сторону, обходя пороги по суше. Дальше река текла уже ровно и плавно, по такой сплавляться – одно удовольствие.
– Первак, эта река?
– Она…
Застучали топоры, готовя плоты, на берегу горели костры, на всю округу вкусно пахло мясом и рыбой, звенели голоса, суетились люди…
В тот день Мста долго смотрела на обрыв над порогами, словно что-то вспоминая, а потом вдруг исчезла. Волхов, который молча махал топором рядом с Радоком, заметил это не скоро. Беспокойно закрутил головой:
– Где Мста?
Елица удивленно покосилась на мужа Мсты: странные они какие-то, то она с него глаз не спускала, то теперь он. Махнула рукой:
– Вон с Порусью рыбу чистят…
Волхов на время успокоился, потом снова принялся оглядываться. Но работа не терпела, большое подрубленное дерево легло чуть не так, как хотели, пришлось срочно обрубать крупные ветки и перетаскивать. У мужиков хребтины трещали от усилий, пока сумели справиться с гигантом. Словен ругался:
– К чему такое большое брать, поменьше не нашлось? Как мальчишки!
Управились, когда уже почти стемнело, весенний день хоть и не зимний, а тоже короток. Приладив бревно, чтобы не унесло течением, Волхов отправился искать Мсту. Но на берегу, где женщины уже пекли в горячих углях начищенную рыбу, щедро обмазав глиной, ее не было.
– Куда Мста ушла?
Порусь пожала плечами:
– Не знаю, я ее давно не видела.
– Она с вами рыбу чистила.
– Только чуть, а потом вдруг встала и куда-то пошла. Ты же ее знаешь, Волхов, Мста никогда не скажет, куда идет.
– В какую сторону пошла?
– Туда… – махнули руками женщины на обрыв и пороги.
Внутри у Волхова все похолодело. Но сделать он ничего не успел, на берег вдруг вышли люди! Мгновенно мужчины Рода встали впереди, загораживая женщин и детей от чужаков. Но в руках у тех не было оружия, они несли… Мсту!
К жене метнулся Волхов, остановился, в ужасе глядя на изуродованное от падения на камни тело, так же как когда-то Рус на Полисть, спросил:
– Зачем?..
Человек, положивший на землю погибшую Мсту, что-то сказал, видно спросил. Рус развел руками:
– Не понимаем. Кто вы?
Внимательно прислушавшись, незнакомец кивнул и, с трудом подбирая слова, произнес:
– Упала сверху… Плохо. Разбилась…
Потом оказалось, что Мста выбралась наверх, долго стояла, словно что-то вспоминая, а потом вдруг шагнула с обрыва.
Волхов поднял на руки тело жены и пошел прочь, никто не стал его останавливать, только сокрушенно смотрели вслед. Слишком странными были оба после возвращения из леса, родовичи нутром чуяли, что будет какая-то беда.
Принеся Мсту наверх обрыва, Волхов вдруг заметил, что в кулаке жены что-то зажато. С трудом раскрыв холодные пальцы, он увидел… большое черное перо. Из горла Волхова вырвался рык:
– Мара! Мара, ты же взяла меня вместо нее! Почему она погибла?!
Тут же на обрыве невесть откуда появилась женская фигура, насмешливый голос произнес:
– Она сама… Видно, вспомнила что-то?
Голова Волхова упала на грудь погибшей жены, он заскрипел зубами, в бессильной ярости сжимая кулаки. А женщина рассмеялась и снова исчезла, только захлопали черные крылья.
А внизу незнакомцы пытались объяснить, откуда взяли Мсту, мол, упала с обрыва. Родовичей дивило другое: люди снова говорили на их языке! А вот самих незнакомцев не удивило. Один из них показал пальцем на Руса и стоявших за ним людей:
– Криви?
Князь пожал плечами:
– Родовичи. А вы кто?
Последовало незнакомое слово.
– А речь нашу откуда знаете?
Теперь пожал плечами чужак:
– Криви так говорят.
– Криви – это кто?
– Соседи.
– Ваши?
– Да.
– Где живут?
Рука обвела круг:
– Везде.
– Та-ак…
Снова пришли на занятые земли?
От дальнего костра к ним, прихрамывая, спешил Первак. Услышав говор чужаков, вдруг закивал:
– Нерти?
Те согласились:
– Нерти, нерти…
– Первак, ты откуда их знаешь?
– Да не знаю я, просто по говору слышу, что это люди, которые привозят солнечные камни.
– Что за камни?
Сами чужаки закивали, мол, все верно.
Но узнать про камни не успели, Порусь вдруг показала наверх обрыва. Подняв глаза, все увидели, как с края взлетает огромная черная птица.
Чужаки сокрушенно покачали головами:
– Мара…
Это имя заставило вздрогнуть многих, прежде всего Словена. Значит, Волхов все же не смог избавиться от власти Чарга и Мары?
Сам Волхв виднелся на круче, он сидел, прижимая к себе погибшую жену, точно баюкая ее. Давняя беда повторялась, только теперь вместо Илмеры и Полисти была Мста. Женщины в ужасе бросились разбирать детей и уносить их в наспех построенные шалаши.
Чужаки смотрели, все так же сокрушенно качая головами, а вот Первак и его сородичи не могли ничего понять, хотя чувствовали, что случилась не просто беда, а что-то непоправимое.
Наконец Рус вспомнил о людях, что принесли Мсту. Жестом пригласил к костру, но те возразили:
– Лодки забрать… потом придем.
Глядя им вслед, Рус осторожно поинтересовался у Первака:
– Они не могут быть связаны с Марой?
– Они нет, а вот?..
– А мы – да, – вздохнул Рус. – Волхов еще мальчишкой угодил к ней в сети, теперь не выпутается никак. И Мсту погубил.
– А еще раньше Полисть и Илмеру, – добавил Словен.
Рус в ужасе оглянулся на брата. Тот кивнул:
– Да, Рус. Илмера погибла, платя собой за него, да и Полисть, я мыслю, топиться пошла не просто так.
– Что же делать?
На берег опускались сумерки, и так тоскливо, так неприкаянно стало на душе, что хоть волком вой! Очень хотелось одного – уйти отсюда поскорее, но как пойдешь ночью?
Немного погодя по берегу послышались шаги и тихий говор: это их новые знакомые тащили мимо перекатов свои лодки. Рус, привыкший всем и во всем помогать, поспешил навстречу. Остальные тоже, работа отвлекала от тяжелых мыслей.
Но лодка оказалась одна, и самих чужаков всего четверо, троих из которых родовичи уже видели. Они присели у костров, снова покачали головами, глядя на темный силуэт Волхова на скале, потом стали объяснять, что они зимой были у криви, носили солнечные камни, теперь возвращаются.
– Что за солнечные камни?
Один из чужаков протянул Русу на ладони какой-то желтый камень. Князь покрутил в пальцах. Камень был немного странный, вроде даже теплый, и почти прозрачный. Действительно солнечный… Приглядевшись, Рус увидел внутри… вроде мушка или комар? Но как она попала внутрь камня?!
Чужаки рассмеялись:
– Иногда внутри бывают мушки… Эти камни выбрасывает на берег море. После бури их можно найти, если поискать.
Родовичи обратили внимание на украшения чужаков, многие были из такого камня.
– Привозим криви, они нам дают другое…
– Вы часто плаваете по этой реке?
Чужаки скорее догадались, чем поняли, что спросил князь, закивали:
– Часто.
– Она куда течет?
– В озеро. Большое озеро, только мелкое.
– Жить можно?
– Да, да!
– Вы там живете?
– Нет, мы ближе к морю.
– А у озера кто?
Немного подумали, пожали плечами:
– Никто.
– Никто не живет?
– Никто.
– А земли хорошие?
– Наши лучше! – горделиво вскинул голову старший. Рус усмехнулся: свои всегда лучше.
– А вы откуда?
Как объяснить, что они от Непры, если и сами не помнят, когда оттуда ушли? Скоро четырнадцатое лето, как покинули родные земли. Неопределенно махнул рукой:
– Оттуда.
Постепенно выяснилось многое: впереди у озера и правда хорошие земли, болот немного, зато много зверя, птицы, рыбы, хорошие леса, но никто не живет. Рус вдруг нутром почувствовал, что это его будущие земли!
– Словен, нам нужно туда!
– Завтра и поплывем.
Впереди плыла лодка новых знакомых, а за ней вереница плотов родовичей. Река петляла, но не так как та, первая, перед Дивногорьем, болотистые берега густо заросли лесом. Глядя по сторонам, родовичи чуть ежились: от берега до берега на полет стрелы, если захотят побить, то не спасешься. Но на берег выходили только лесные обитатели, лоси поднимали увешанные огромными рогами головы, с изумлением и тревогой глядя на проплывавших людей, в нескольких местах спугнули бобров, долго наблюдала за невидалью лисица, то и дело всплескивала под плотами рыба… Видно, и правда места обильные и богатые.
Люди с янтарными камнями двигались уверенно, хорошо знали путь, они же показали и удобную стоянку, где лес отступал от берега, освобождая песчаную косу. Встали на ночевку, снова у костров вели долгие разговоры о землях, о жизни, обо всем. Говорили медленно, не всегда понимая друг дружку, но чувствовалось, что это мирные люди. Говор у них мягкий, мягче, чем у родовичей.
Но утром новые знакомые вдруг сообщили Русу:
– Дальше сами плывите. Мы вперед быстрее пойдем. С вами долго.
Как возразить? На плотах, конечно, медленно, только куда они торопятся? Глядя вслед уплывавшей лодке, Рус вдруг забеспокоился:
– Первак, они соберут своих и подождут нас за первым поворотом.
Тот рассмеялся:
– Рус, это люди без оружия.
– Все мы без оружия.
– Ты не понял, их прозвали людьми без оружия, они его просто не знают и не желают иметь. А живут действительно далеко, своих звать – много времени нужно, мы до озера доплыть успеем.
Князь вдруг уставился ему в лицо:
– А теперь скажи честно, почему вы ушли из этих земель, если там так хорошо?
Первак взгляд выдержал.
– Мы ушли из-за криви.
– Но ведь криви люди твоей речи?
– У них оружие.
Князь глубоко задумался, потом все же покачал головой:
– Знаешь, Первак, я мыслю, оружие иметь нужно, не то так и будем от любого жадного бегать. Сколько можно, я уже устал.
Вечером, обхватив руками Порусь и прижавшись подбородком к ее затылку, он размечтался:
– Найдем хорошее место, поставим град, обнесем крепким тыном, чтобы не всякий напасть решился, поставим большие дома, станем жито сеять, охотиться, рыбу ловить, у этих камни солнечные брать, когда привозить станут.
– Детей растить, – откликнулась жена.
– А как же? Ради них все и будет. И ради их детей, и ради детей тех детей… Самим нам и шалашика в лесу хватит.
– Шалашика? Ну нет! Меньше как на шалаш я не согласна!
Рус, сначала напрягшийся из-за возмущения жены, рассмеялся.
– Тебе отдельный шалаш поставлю.
– Отдельный? А сам где жить станешь?
Они еще долго веселились, уже представляя счастливую жизнь на новом месте. И вдруг Порусь вспомнила про Волхова:
– А он как же? Ему и раньше рядом с людьми трудно было, а нынче невыносимо. Сидит на плоту, съежившись, точно стужа вокруг.
– Ты только Желотуга ему не давай. Пусть с нами живет.
– Ага. Рус, – вдруг зашептала на ухо мужу Порусь, – мне эти чужие солнечный камешек для Желотуга дали, сказали, чтоб на шею повесила, только никому не говорила. Это вроде как от темных сил оберег.
– Ты сделала?
– Ага.
– Вот и молчи.
– Я и молчу.
– И молчи!
– И молчу!
– Нет, не молчишь! – Рус хорошо знал, что жена очень боится щекотки, и принялся ее щекотать. Порусь завертелась ужом, изо всех сил стараясь сдержать смех. – Ты хохочешь.
– А ты не щекочи!
Дальше пошло барахтанье, которое так любила Порусь, Рус руками пробегал по всему ее телу, вызывая одновременно смех и сильное желание. Но на сей раз он, стянув с нее рубаху, вдруг замер.
– Что?
– Знаешь, а ведь я тебя видел голой…
– А как же? – удивилась Порусь. Всякую ночь, считай, видит.
– Нет, я тебя в девках видел… Ты в озере купалась, а я подглядел…
Порусь ахнула:
– Когда у бобрового озерца стояли?!
– Ага.
– Вот чуяла я, что кто-то смотрит!
– Глядел, – князь принялся с удовольствием гладить ее тело. – И эту грудь видел, и ноги…
– Как ты мог одновременно и грудь и ноги видеть?
– А ты повернулась. И зад видел, – руки ласково поглаживали округлые ягодицы. Русу явно понравилось вгонять в краску жену, даже в темноте было понятно, что та покраснела, как вареный рак. – И то, что между ног, тоже видел… Ты за рубашкой наклонилась, а я увидел…
Через десять лун, в положенный срок, у Поруси родился мальчик, названный Тимаром…
Не один Волхов был мрачен и молчалив, похоже вел себя и Словен. Сначала он еще как-то разговаривал с чужаками, но постепенно тоже замкнулся и равнодушно соглашался со всем, что предлагал Рус. Русу снова приходилось принимать решение за всех, тем более снова крепко занедужил Первак. Но задумываться особо не приходилось, они плыли туда, куда влекла река.
Не выдержав, Рус ушел на первый плот: если что и случится, то он не может прятаться за спины родовичей. Вдруг впереди, насколько хватало взгляда, раскинулась водная гладь! Озеро…
Князь подал знак, чтоб встали. С трудом нашли сухое место, чтобы сойти на берег. Теперь нужно решать, в какую сторону поворачивать. По обоим берегам стеной стоял лес, тянуло легким ветерком, озерную гладь заметно рябило. Скоро закат, и в камыши неподалеку одна за другой опускались стаи уток, гусей, пролетели лебеди… В реке и озере вовсю плескалась рыба. И тишина вокруг стояла такая, что единственными нарушителями ее были они сами.
Первак лежал в горячке, ему ни до чего, значит, решать двум братьям. Словен хмуро разглядывал незнакомые берега. Рядом встал Рус:
– Словен, это наши места, я чую.
– Завтра будем думать. Утро вечера умнее.
Старший брат ушел к своему костру, постепенно стан затихал, а Рус все смотрел и смотрел, сначала как садится солнце, потом на алую полосу заката над лесом за озером, потом просто на темное небо с первыми звездами. Неужели пришли?
Этот вопрос задала и подошедшая сзади Порусь. Князь обнял жену, зарылся носом в ее густые волосы, счастливо пробормотал:
– Пришли, Порусь… Надо только решить, куда по берегу поворачивать.
– А ты как мнишь?
– Меня тянет по левому, но еще надо посмотреть, где лучше, вдруг там болота.
Большую часть ночи не спал никто, уверенность князя, что пришли, сразу передалась людям. Взволнованные родовичи говорили обо всем и ни о чем, не было речей только о здешних местах, словно кто-то мог подслушать и все испортить.
Рус вспомнил, как Тимар всегда выходил на рассвете, протягивал руки к солнцу и о чем-то его просил. Не выдержав до конца ночи, Рус осторожно освободил руку из-под головы Поруси и выбрался из шалаша наружу к костру. Порусь проснулась, но останавливать мужа не стала и за ним не пошла. Бывают минуты, когда человеку лучше побыть одному.
У костра Рус долго глядел на пламя, Огонь-Сварожич тоже хороший помощник. Недаром говорят, что, если хочешь понять, говорит ли человек правду, веди беседу у огня, он лжи не терпит, обязательно подскажет. Князь вспоминал пройденные земли и прожитые годы…
Когда вышли из Треполя, был совсем мальчишкой, всего год как получившим доступ к охоте. Бросил всем клич про Рипейские горы и Земли предков и никак не ждал, что самым ярым сторонником станет осторожный, обстоятельный Словен. Именно он до самого конца верил в возможность дойти, он же тяжелее всего переживал, когда поняли, что ни гор, ни Земли больше нет. Дорого дались Родам эти поиски, погибли Илмера, Полисть, еще сколько родовичей не дожили до нынешнего дня.
Рус вдруг принялся считать тех, кто когда-то встал под его руку. Получалось совсем немного, и у Словена чуть больше. Но как отделить тех, кого встретили в веси Первака, кто родился в пути? Большой стал Род, сильный. Если хорошо сядут, построят дома, поставят тын, можно не бояться нападений.
Мысли вернулись к завтрашнему дню. Предстояло решить, где встанут те самые обещанные когда-то брату свои собственные города.
Полоска неба на востоке светлела, вот-вот взойдет солнце. Рус вдруг быстрым шагом направился к ближайшему холму. Пусть невысокий, но с него все равно лучше видно. Взлетев наверх, едва успел перевести дыхание и попросить:
– Солнце светлое, подскажи, куда идти дальше!
Ладони вытянутых рук обратились к восходящему солнышку, как когда-то делал Тимар. Почувствовав, что неведомая светлая сила наполняет его радостью, а ладоням становится тепло, Рус еще раз бросил клич:
– Помоги!
И в этот миг брызнули первые рассветные лучи! Но не во все стороны, как часто бывает, то ли облачко набежало с одной стороны, то ли еще что, лучи осветили сначала ту сторону озера, к которой легла душа у самого Руса.
А с берега на князя, стоявшего с поднятыми к солнцу руками, смотрели сородичи. Мощная фигура Руса на фоне красного солнца запомнилась всем и надолго. Солнечные лучи заиграли на воде, заблестели в каждой капельке росы, солнечными зайчиками проникли в самые темные уголки леса. Нет ничего красивей и радостней первых рассветных лучей.
Обернувшись, Рус увидел сородичей, молча стоявших внизу. На лицах была радость, вот теперь люди поверили, что дошли.
– Словен, солнце подсказало, что нам идти туда, – Рус протянул руку к левому от них берегу озера.
– Волхва из себя кажешь? – почему-то неприязненно спросил Словен.
– Ты что? Я просто солнцу порадовался. А куда ты хочешь идти?
И тут на Словена точно что-то нашло, фыркнул:
– В другую от тебя сторону!
Было слышно, как протянул кто-то из сородичей:
– Да как же это так?
Старший князь и сам не мог бы объяснить, почему вдруг заартачился. Просто стало до боли обидно, что давняя мечта сначала оказалась пустым звуком, а потом обернулась болотистым берегом мелкого озера. Чему Рус радуется?! Возможности поставить свой город на этих топких берегах?
Не выдержав, князь высказал это вслух:
– Как можно жить в болоте?
– Но может, там и нет болота?
– Вот и поищем каждый себе сухое место, ты слева, я справа. Когда найдешь, позови, Рус. А не найдем, придется идти дальше! – Словен со злостью отмахнулся от назойливого комара, впившегося в щеку.
Радость от встречи солнышка и начавшегося дня была безнадежно испорчена, и Рус разозлился:
– Я найду хорошее место, Словен! Мой Род найдет!
Когда-то, когда выяснилось, что Рипейских гор больше нет, Рус своим разумом и спокойствием сумел удержать Роды от развала, почему же теперь он не остановился, не подчинился воле брата? Просто Рус вдруг почувствовал, что все может сам, сам способен быть главным в Роду, сам уже давным-давно князь, как твердил Тимар. И если для этого придется рвать по живому, значит, будет рвать! Пусть родовичи и Первак со своими сородичами выбирают, с кем они!
Как когда-то в Треполе, Рус поднял руку, призывая к вниманию, хотя этого не требовалось, все и так стояли молча.
– Те, кто моего Рода или хотят стать моим Родом, пусть готовятся отправиться со мной. Никого не неволю, но и отказа тоже не будет.
Говорил и не мог понять, почему они не рады? Родовичи тяжело молчали. Они столько лет были единым целым, столько вместе вынесли мук и трудов, столько пережили, как же теперь расставаться?
Не выдержал тяжелого молчания Радок:
– Рус, а надо ли врозь? Мы уже стали единым Родом.
– Мы были вместе, пока была нужда, ныне каждый Род сам по себе.
Порусь тоже стояла, едва не плача: что на Руса нашло, что он говорит? Снова подошел Словен, встал рядом с братом, усмехнулся:
– Мой Род пойдет по правому берегу, Род Руса – по левому. Родовичам Первака выбирать, с кем они или вообще сами по себе.
– Да что на вас нашло, князья?! Полно делиться, столько вместе правили…
Но не было мудрого Тимара, некому остудить горячие головы братьев, уперлись оба хуже тупых баранов. И вдруг раздался веселый голос Чигиря:
– А я так мыслю: пусть делятся и каждый ищет хорошее место для жизни! Чье окажется лучше, там все вместе и жить будем!
Это было так просто, что вокруг довольно рассмеялись. И правда, пусть каждый князь со своим Родом ищет место получше, а какое действительно окажется лучшим, там и жить! Люди согласно галдели.
Словен повернулся к брату:
– Ну что, договорились?
Рус протянул ему руку:
– Мой берег лучше!
– Там увидим…
Теперь делились уже спокойно, казалось, что это на время, потому переживали мало. Скарба особого не было, но кое-кому поплакать все же пришлось. И первой – Поруси. К ней подошел Словен:
– Порусь, отдавай Желотуга, он с отцом пойдет.
– Да ведь у него матери нет, как же?
– Надея справится, обещала.
Возражать было нечего, Порусь со слезами на глазах отдала мальчишечку, к которому за время зимнего перехода так привыкла, что считала своим.
Когда уже расходились каждый в свою сторону, вернее, Словен со своими уплывал, им идти несподручно, больно берег топкий, старший брат вдруг окликнул:
– Рус, а как мы узнаем, кто где сел и чье место лучше?
Рус чуть подумал и прокричал в ответ:
– Как лед крепкий встанет, встретимся здесь или людей пришлем.
– Добро!
