ВОЙНА ГЕРЦОГИНЬ
Утром Альфонсо, несмотря на то, что это была их первая брачная ночь, куда-то умчался, едва рассвело. Когда Лукреция открыла глаза, его уже не было в постели. Лукреции рассказывали о его всепоглощающей страсти – пушках. Альфонсо наверняка отправился в литейную мастерскую. Что ж, у мужчин могут быть свои занятия, как и у женщин. Тратит же она много времени на уход за своими роскошными волосами, пусть муж занимается пушками.
Сначала Лукреция улыбнулась, но потом ее губки с досадой сжались. Понятно, Альфонсо удрал, не желая слушать всякие скабрезности, которые сейчас явятся говорить все, кому не лень. Нечего сказать, прекрасный поступок молодого мужа – оставить ее под насмешками одну.
Не успела подумать, как служанка сообщила, что к ней идут донна Изабелла с целой толпой. О, нет! Выслушивать гадости от этой змеи…
– Быстро закройте двери и не открывайте ни за что!
– Почему?!
– Скажите, что я еще сплю. И спать буду долго.
– Но, донна, закрыть двери перед донной Изабеллой, донной Елизаветой и братьями вашего супруга?
– Вот именно перед доннами и закрыть.
Адриана со служанками была вынуждена подчиниться, но Лукреция, поманив ее пальчиком, что-то сказала на ухо. Та хихикнула, кивнув:
– Обязательно.
Оказавшись перед закрытой дверью, Изабелла с Елизаветой действительно взъярились:
– Что это?!
– Донна Лукреция еще спит и спать будет долго. – Адриана почти смущенно опустила глаза. – Ночь была слишком бурной…
Несколько мгновений в Изабелле боролись желания: фыркнув, отправиться прочь и сказать какую-нибудь гадость в ответ. Победило второе.
– Три раза за ночь – это бурно? Неужели в Риме считают так?
Адриана терпеливо выждала, пока компания перестанет хохотать, и все так же держа глаза опущенными, почти сокрушенно вздохнула:
– Это при свидетелях три, а что было, когда все ушли… О, дон Альфонсо очень сильный мужчина. – Она дала время осознать сказанное и добавила: – А донна Лукреция сильная женщина. Заснула только под утро, пусть поспит.
Ноздри Изабеллы раздувались, но что она могла возразить? Возмутиться тем, что ее брата назвали сильным мужчиной? Но по Ферраре ходят столько похожих на Альфонсо детей, что сомневаться в этом никому не придет в голову. И все равно она не могла уйти просто так. Чуть придя в себя, Изабелла прошипела:
– Передайте донне Лукреции, что это некрасиво. В приличных семьях принято хотя бы пускать гостей в спальню.
Адриана кивнула:
– Когда проснется, передам. Прошу прощения, я не буду будить ее сейчас.
Строгая испанка, привычно в черном, стояла на страже двери так, что было понятно – войти туда удастся только через ее труп. А по другую сторону двери, прижавшись к ней ухом, Лукреция слушала всю эту перепалку, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть от смеха.
Зато когда Изабелла с сочувствующими удалилась и донна Адриана, убедившись, что они не вернутся, тихонько скользнула в спальню, как они хохотали, разыгрывая в лицах смятение маркизы Мантуанской! Несмотря на скромно потупленные глаза, Адриана прекрасно разглядела и возмущение, и гневно раздувающиеся ноздри Изабеллы, и то, как был доволен ее растерянностью Ферранте…
– А братцы сестрицу не слишком любят…
– За что ее любить, за то, что подавляет всех? Что распоряжается в Ферраре, словно она хозяйка? – Лукреция чуть задумалась. – Знаешь, Адриана, Изабелла красивая, умная, образованная, действительно первая дама не только Феррары, но и Италии, но у нее при каждом слове брызжет яд, а при каждом взгляде вылетают разящие стрелы. Теперь я понимаю, что Ипполито говорил правду, когда рассказывал мне о сестре.
– А что он говорил?
– Рассказывал, что Изабелла всегда завидовала своей младшей сестре Беатриче, которую выдали за Лодовико Моро, что пыталась переманить в Феррару даже мастера Леонардо, что считает себя главой семьи д’Эсте и была взбешена, когда узнала, что я стану герцогиней Феррарской. Ее могли бы поставить на место старый герцог или Ипполито, но отец слишком любит свою дочь, а Ипполито кардинал, хотя, как Чезаре, ненавидит свой сан.
– Она не всегда будет жить в Ферраре, у донны Изабеллы есть муж и Мантуя.
– Только это радует. Жаль, я мечтала, что смогу у нее многому научиться, чтобы потом научить наших с Альфонсо детей…
– Только не научись плеваться ядом, двух змей рядом я не вынесу.
– Обещаю, что не стану.
Они долго хохотали, но Лукреция все же задумалась.
Изабелла, несомненно, ее презирает и ненавидит, начала настоящую войну против невестки. Если начать ответную, то будет потеряно главное, что она так долго восстанавливала в Непи и старалась удержать до сих пор – душевное равновесие. Не стоило приезжать в Феррару, чтобы здесь истекать ядом и вести тайные военные действия.
Но что делать? Подумав, Лукреция поняла, что ей остается одно: не замечать выходок золовки. Надоест же ей когда-нибудь или действительно уедет в свою Мантую. О дружбе с Изабеллой и учебе у нее Лукреция уже не думала, какая тут учеба, Адриана права, научиться можно только высокомерию. Но как быть сейчас, просто делая вид, что не замечаешь подстроенных козней, можно прослыть дурочкой, а этого вовсе не хотелось. Лукреция поняла, что вести себя надо очень осторожно и с царственным спокойствием.
– А научусь всему сама, – вдруг заявила Лукреция.
– Чему?
– Я знаю латынь и многое другое, но мало образована в живописи и еще меньше знаю поэзию. Когда Альфонсо читал мне стихи Лоренцо Медичи, мне очень нравилось, только где возьмешь его произведения в Риме?
Адриана, раскрывшая рот, чтобы спросить, когда это Альфонсо д’Эсте успел читать ей стихи во время короткой, но бурной ночи, и неужели этот мужлан знает хоть одну поэтическую строчку, при слове «Рим» рот захлопнула, поняв, о каком Альфонсо идет речь. Но почти сразу заметила:
– Лукреция, тебе не стоит вспоминать прежнего мужа здесь, совсем не стоит.
– Я понимаю, невольно вырвалось.
– Следи за собой, можно также невольно обидеть мужа. Альфонсо Арагонского не вернешь, а с этим отношения испортишь.
– А что мне делать с Изабеллой, вернее, ее ненавистью ко мне?
– Не замечай. Не всю же жизнь она будет сидеть в Ферраре. Закончатся празднества, маркиза уедет в Мантую, Елизавету тоже выпроводим в ее Урбино, полегчает.
– Скорей бы уж.
– Ты же любишь праздники?
– Только не такие. Представляю, сколько еще гадостей они мне приготовили. Ничего, Борджиа умеют не только брать свое, но и ждать. Это умение не раз спасало отца, спасет и меня.
Адриана усмехнулась:
– Тебе понадобится ангельское терпение. У меня часто бывает желание просто придушить этих двух гадюк в женском обличье.
– Говорят, на Востоке змею умеют укрощать. Такой укротитель дует в дудочку, и змея раскачивается по его команде.
– И не кусает?
– Нет.
– Не может быть! Надеешься приучить Изабеллу раскачиваться по твоей команде?
Представив себе Изабеллу, в парадном платье раскачивающуюся по велению руки Лукреции, снова хохотали до слез.
Но Адриана была права, Лукреции понадобилось ангельское терпение, чтобы стерпеть все выходки Изабеллы. Эту необъявленную войну заметили все, в том числе и сам герцог Эрколе. Ему было жалко Лукрецию, потому что отец прекрасно знал, какой едкой может быть его дочь, но герцогу тоже хотелось поставить на место Борджиа, чтобы незаконнорожденная знала свое место в аристократическом семействе д’Эсте.
Большинство родственников и гостей наблюдали за военными действиями двух красивых женщин с любопытством. Вернее, войну вела Изабелла, а Лукреция… она даже не оборонялась, жила своей жизнью, словно и не было этих нападок со стороны золовки.
Отсутствие ответных действий приводило Изабеллу в еще большее бешенство. Эта особа держала себя так, словно она выше любых сплетен и слухов, словно все нападки маркизы Мантуи не больше досадного лая пса за забором, а она сама надоедливое насекомое!
Чего только ни придумывала Изабелла! При каждом удобном случае старалась показать, что Борджиа испанцы, следовательно, не достойны быть итальянскими аристократами. И каждый раз Лукреции удавалось ставить золовку на место так, что та снова и снова стирала себе зубы.
В честь новой герцогини Феррарской давали спектакль по пьесе Плавта. Он был так себе, но гости смотрели со вниманием просто из уважения к Лукреции. Вернее, не все, те, кто сидел рядом с Изабеллой и ждал ее команды, пересмеивались, довольно громко разговаривали, делали замечания… Сама Лукреция сначала молчала, делая вид, что не замечает выходок придворных, а потом, улучив момент, сказала Ферранте не слишком громко, но достаточно, чтобы услышали многие:
– У нас в Риме не принято мешать актерам играть. Это некрасиво…
Смешки прекратились.
На следующий день выбранная пьеса оказалась слишком фривольной, Изабелла громко объявила, что не позволит своим дамам смотреть такую гадость! Теперь Лукреция обратилась прямо к дамам, причем сделала это так, словно самой Изабеллы не было рядом. Обернувшись, она с царственным видом кивнула:
– Если эта пьеса способна испортить вашу нравственность, вы можете удалиться.
В следующий момент Лукреция уже от души смеялась над происходившим на сцене. Конечно, «Казина», которую показывали, была не высокохудожественной и нравственной тоже, но не Лукреция же ее выбрала. Все знали, что это выбор Изабеллы, а потому винить следовало ее саму. Конечно, маркиза хотела показать, что невестке нравится то, что в приличном обществе считаться достойным не может, но получилось все не так. Никто не обратил внимания на фривольное содержание, зато от души посмеялись над гипотетической возможностью испортить нравственность отъявленных распутниц. Некоторое время фразы вроде «я боюсь испортить вашу нравственность» стали любимыми при дворе, естественно, вызывая новый зубовный скрежет у Изабеллы.
Конечно, за Лукрецию мог заступиться Альфонсо, если бы он хоть единожды осадил сестру, его жене было бы куда проще, но Альфонсо не желал ввязываться в войну женщин. Их семейная жизнь вообще была довольно странной, ночью Альфонсо являлся страстным любовником, а днем будто забывал, что женат, занимался своими делами. По вечерам на праздниках сидел так, будто происходившее его не касалось.
Приструнить дочь мог и Эрколе, но и тот смотрел на все спокойно. Пусть Изабелла повоюет с этой Борджиа, тем сговорчивей будет сноха потом, когда узнает, что ей урезали содержание. Конечно, герцог Феррары понимал, что слишком откровенная война с Лукрецией опасна, она может привести к настоящей войне со стороны ее брата Чезаре Борджиа. Но Чезаре пока не до того, он с французами воевал с Неаполем, а потому в Ферраре пользовались свободой.
Эрколе не знал, что Лукреция ничего не пишет отцу о вражде со стороны Изабеллы и о том, как ей тяжело, иначе свои меры принял бы и Папа.
Она действительно ничего не писала, не желая расстраивать отца. Но Александр слишком хорошо знал свою дочь, чтобы не понять, что отсутствие упоминаний о маркизе Мантуанской что-то означает. Кроме того, его постоянно и подробно информировала Адриана. Какое-то время Папа терпел, потом задал откровенный вопрос об отношениях с золовкой.
Лукреция прекрасно понимала, что отца информируют о ее делах и не противилась этому. Но на вопрос об Изабелле ответила честно и твердо заявила, что справится сама:
– Я Борджиа! Не д’Эсте тягаться со мной!
Александр был в восторге от такого ответа. Его девочка, кажется, повзрослела. Она могла бы пожаловаться, и отец нашел бы способ просто уничтожить если не Феррару, то Мантую, чтобы этой змее в обличье прекрасной дамы было неповадно обижать Лукрецию. Но дочь не желала заступничества, она объявила, что способна дать отпор сама. Бедная девочка, как ей тяжело в этом рассаднике ненависти!
Старый Эрколе писал о своей снохе восторженные отзывы, хваля и хваля Лукрецию ее отцу, но теперь Папа не верил герцогу Феррары:
– Этот старый лис не способен защитить «любимую сноху» от ядовитых зубов собственной дочери, зачем же тогда хвалить ее?
Но Лукреция стояла на своем: я справлюсь сама, иначе мне никогда не будет покоя.
А справляться было с чем. Науськанные Изабеллой, придворные дамы старались отработать расположение своей хозяйки вовсю. У Лукреции передразнивали все: походку, манеру одеваться, даже ее знаменитую детсткость. И уж, конечно, то и дело напоминали об испанских корнях и незаконном рождении. Бедная женщина не могла дождаться, когда же закончатся празднества и весь этот выводок рептилий уберется по домам.
Лукреции надоели насмешки, и она просто прогнала придворных дам, приставленных к ней в Ферраре, запретив пускать их в свои покои. Это был уже скандал. Несмотря на действительно ангельское терпение новой герцогини Феррары, обстановка все же накалялась. А нервы самой Лукреции постепенно стали сдавать, невозможно слишком долго делать вид, что тебя не задевают гадости, которые шипят вслед. Когда на устроенные ею со своими придворными дамами испанские танцы с кастаньетами Изабелла фыркнула, мол, это просто испанская цыганщина, Лукреция громко возразила, что, конечно, не всем дано танцевать вот так страстно, у многих характер хоть злой, но бесцветный.
Война была объявлена. Но если Лукреция пыталась действовать сама, то Изабелла прибегла к помощи отца. Дочь легко убедила герцога, что Лукреция слишком много тратит, и вообще, масса гостей, которые только и знают, что есть и пить, давно надоела. Маркиза Мантуанская и не подозревала, что намеком о прекращении праздников только помогает Лукреции, которая не могла дождаться, когда все закончится и толпа разъедется. Она очень любила праздники, обожала танцевать и в Риме готова была делать это ежедневно.
Но в Риме, а не в Ферраре. Там все восхищались ее грацией, ее умением двигаться, страстью, которую эта женщина, все еще выглядевшая тоненькой девочкой, показывала в танце. В Ферраре над этим смеялись, а потому никакой радости от совершенств и праздников не было тоже. Вообще, радости в Ферраре пока не было, не считать же таковой умение давать отпор Изабелле.
Оставшись одна, Лукреция плакала:
– Я не хочу становиться такой же змеей, как Изабелла!
Адриана думала о том, что при всех недостатках семейства Борджиа обвинить Лукрецию в змеином характере нельзя. Конечно, она прежде всего Борджиа, но не все Борджиа одинаковы, почему же этого не желают видеть в Ферраре? Адриане хотелось кричать: очнитесь, перестаньте мучить Лукрецию, и она будет лучшей герцогиней, о какой может только мечтать Феррара, она будет прекрасной матерью, подарит герцогству много сильных, красивых и умных сыновей!
Но кому могла крикнуть эти слова Адриана? Никто не стал бы слушать. Все верили в рассказы о беспутстве дочери Папы, об оргиях, в которых она принимала участие, о ее бесстыдстве. А в том, что Лукреция сейчас выглядела вовсе не так и вела себя тоже, усматривали лишь хитрость и притворство. Разве можно верить этим Борджиа? И никто не желал проводить грань между Лукрецией и ее братом Чезаре.
Конечно, дочь Папы вовсе не была ангелом во плоти, не была ни невинной, ни слабой, но и той распутницей, какой ее считали, тоже не была. Слухи об инцесте распустил обиженный Джованни Сфорца, а Изабелла активно их поддерживала, но почему-то никто не заметил источника гадостей, зато с удовольствием подхватили. Все трое Борджиа были любовниками Лукреции? Конечно! Никого не смущало то, что у Папы была Джулия Орсини, что Джованни вообще жил в Испании, что понтифик оберегал дочь пуще глаза… Сказано блудница, значит, блудница.
Наконец, к явному облегчению Лукреции, торжества закончились, гости принялись разъезжаться. Пришло время отбыть и маркизе Мантуанской. Вот уж от чего Лукреция почувствовала настоящую радость! Но перед отъездом Изабелла смогла окончательно настроить герцога Эрколе против снохи, зато сама попыталась «подружиться» с невесткой.
Изабелла, которой никак не удавалось унизить Лукрецию прилюдно, решила зайти с другой стороны и сделать вид, что хочет стать ее ближайшей подругой. Изабелла заметила, что Лукреция очень хочет наладить с ней отношения, конечно, это надо использовать! Но герцогиню Феррарскую не обманула притворная дружба золовки, она уже давно поняла, что Изабелла вполне достойна Чезаре, ей верить нельзя ни в чем. Однако и отталкивать золовку тоже нельзя.
Маркиза Мантуи, решив, что ей удалось обмануть невестку, принялась вести с ней задушевные беседы, надеясь хотя бы так вывести Лукрецию на чистую воду.
– Почему о тебе говорят, как о распутной женщине?
Она старательно делала вид, что хочет задушевной беседы, вызывая невестку на откровенность, чтобы потом этой же откровенностью воспользоваться. Если удастся вытащить из дочери понтифика хоть одно признание в распутстве, то будет куда легче уничтожить ее растущее влияние в Ферраре.
Но все пошло не так, супруга Альфонсо подняла на Изабеллу свои чуть странноватые глаза:
– Кто говорит, – и после мгновенной паузы, – Джованни Сфорца?
Глаза Лукреции смотрели вполне безмятежно, Изабелла не смогла уловить в них и тени смущения. А вот самой маркизе Мантуи пришлось сделать усилие, чтобы ответить так же беспечно:
– И он в том числе.
– А что еще может сказать человек, который…
И без слов было ясно, что именно имела в виду бывшая супруга бывшего графа Пезаро.
– Но ведь он бывал в твоей спальне, не так ли? Джованни хорош в постели?
Голос у Изабеллы вкрадчивый, мол, расскажи, как все было…
Лукреция поняла, какая ей уготована западня, вовремя заметила и смогла избежать.
– Если хорошим может считаться супруг, заснувший пьяным, едва коснулся подушки, то каков же настоящий муж? У меня был прекрасный супруг – Альфонсо Арагонский, сделавший меня счастливой женщиной…
Глаза смотрели все так же прямо и безмятежно, на мгновение, всего лишь на мгновение Изабелла увидела в них насмешку. Или ей это показалось?
– Ты действительно осталась девственницей после этого брака? – Красиво выщипанные брови мантуанской герцогини приподнялись, выражая крайнюю степень изумления.
– У вас есть основания не верить святым отцам?
Впервые за много лет Изабелла смутилась. Она уже поняла, что Лукреция будет достойной соперницей, но отдавать Феррару этой выскочке не собиралась.
– А мой брат не сделал тебя счастливой женщиной?
И снова вопрос с подвохом. Стоит сказать лишнее слово, и по Ферраре пойдут слухи один другого гаже.
– Альфонсо великолепный мужчина, но женщине для счастья, кроме крепкого мужского тела, нужны ласка и внимание. Возможно, позже я получу и это.
Она не лгала, а потому была сильна. Изабелле не удалось подловить невестку ни на чем, зато сама чуть не попалась. И все же маркиза сделала еще одну попытку:
– Ты мне расскажешь о Джованни Сфорца?
– О Джованни Сфорца? Хочешь сделать его своим любовником? Не стоит, он трус и предатель, который смог избежать виселицы только потому, что был моим мужем, а потом принялся распускать обо мне слухи один другого хуже.
Давненько Изабелла так не смущалась. Эта самоуверенная особа сумела ввести ее в краску!
– Ну, почему же любовником… Нет, конечно, но почему ему грозила виселица?
Лукреция вдруг решила, что если Джованни позволительно рассказывать о ней гадости, то и ей о нем тоже.
– Он продавал секреты неаполитанской армии французам, об этом знаешь? Не думаю, что внучке короля Ферранте стоит принимать у себя того, кто подлостью помогал захватить земли деда. – Предупреждая даже мысли Изабеллы, она вдруг усмехнулась: – Даже Его Святейшество, которого обвиняли в пособничестве королю Карлу, и тот вел себя куда лучше, ты не находишь?
Изабелла поспешила перевести разговор на завтрашний праздник, ей вовсе не хотелось обсуждать бывшего мужа Лукреции. Невестка с удовольствием поддержала новую тему, но перед самым расставанием совершенно безмятежным голоском все же посоветовала:
– Джованни Сфорца лучше держать от себя подальше, кто знает, кого еще он предаст и потом обольет грязью? Стоит ли знаться с таким человеком?
И снова Изабелла д’Эсте скрипела зубами. Эта мерзавка сумела не просто поставить ее на место, но и откровенно показать, с кем дружит маркиза Мантуи – с человеком нечестным в поступках и словах, с предателем, который сумел избежать наказания благодаря супруге и ее же потом ославившего. Кто же будет верить такому? А маркиза поверила…
Если Лукреция и в Ферраре станет рассказывать о подлости Джованни Сфорца, то упадет репутация прежде всего самой Изабеллы.
Когда маркиза высказала эти обвинения самому бывшему графу Пезаро, тот взвился:
– Да как она может меня обвинять, если сама лгала кардиналам?! Она девственница? Ха! Она родила от меня ребенка!
Изабелла оставалась с открытым ртом несколько мгновений, потом осторожно поинтересовалась:
– А где этот ребенок?
Сфорца понял, что выдал себя, смутился:
– Не знаю.
– Как это вы, отец, не знаете, где ваш ребенок. Это сын или дочь?
– Кажется, сын…
– Джованни, я не понимаю… Когда Лукреция родила и почему вы об этом не знали?
Загнанный в угол Сфорца вынужден был сказать правду. Некоторое время Изабелла взволнованно ходила по комнате, покусывая губу и щелкая пальцами, потом вздохнула:
– Если об этом знаю только я, то я сохраню вашу тайну. Но вы сами не должны никогда и никому рассказывать о произошедшем, даже на исповеди до последнего своего часа молчите. Иначе никто не сможет уберечь вас от расплаты за предательство. И, конечно, покинуть Мантую.
Джованни только вздохнул. Кто же мог знать, что эта проклятая Лукреция станет герцогиней Феррары? Бывший граф Пезаро чувствовал себя загнанным в угол, ведь в Милане герцог Лодовико Моро едва ли мог защитить его, потому что сам сидел словно на углях. Куда деваться, бежать в Венецию? Но кому там нужен Сфорца без денег и земель?
Изабелла размышляла о другом, она уже вычеркнула из своей жизни неудачника Джованни Сфорца, не способного ни постоять за себя, ни даже по-настоящему схитрить.
Маркиза Мантуи поняла, что получила в Ферраре куда более сильную соперницу, чем ожидала. Она была готова к борьбе с глупой развратницей, а оказалось, что Лукреция вовсе не развратна, а главное, умна. Но отдавать Феррару новой герцогине Изабелла все же не собиралась. Нужно показать всем, что у этой самозванки, у этой римлянки нет ни художественного вкуса, ни достаточных знаний. На что она способна? Только обвешиваться дорогими украшениями, наряжаться в свои мавританские наряды да кичиться родством с Папой.
А в Ферраре происходили довольно трагичные события, хотя сначала они вовсе не казались таковыми.
Наконец, разъехались гости, и Лукреция решила перебраться в небольшие, как ей сказал герцог Эрколе, «уютные комнатки» под самой крышей, которые хозяин Феррары отвел своей снохе.
– Пойдемте, посмотрим, что там нужно вымыть и переставить, чтобы можно было сегодня же покинуть эти скучные парадные покои, которые мне изрядно надоели, – позвала Лукреция Адриану и Анджелу.
Зря они думали, что придется мыть и переставлять. Переставлять было просто нечего, потому что мебель оказалась откровенной рухлядью, буквально разваливавшейся от одного прикосновения, штукатурка на стенах не лучше, краски выцвели, облупились, позолота почернела… Сначала Лукреция стояла, чуть не плача и не понимая, как мог герцог предложить ей эти комнаты, потом тряхнула своими золотистыми волосами:
– Я отремонтирую и обставлю заново!
– Герцог ни за что не даст на это денег.
– Сделаю на свои.
– Лукреция, ремонтировать чужой дворец на свои деньги?
– Это теперь и мой дворец, здесь должны родиться мои дети, когда-нибудь я стану хозяйкой Феррары.
Она действительно начала ремонт комнат. Их было всего три – ее спальня, гостиная и спальня ее дам. Совсем не шикарно, даже слишком скромно и для дочери Папы, и для герцогини Феррары, но Лукреции так хотелось спрятаться от придворных герцога Эрколе и от него самого, что готова была ютиться и жить там, куда могут входить только ее друзья.
Узнав об этом, герцог возмутился. У Лукреции достаточно денег, чтобы ремонтировать себе комнаты и роскошно обставлять их? Тогда почему он должен ежегодно выделять ей двенадцать тысяч дукатов, как было оговорено в брачном контракте, а не меньше? Подумав, Эрколе решил, что хватит и восьми. Если покажется недостаточно, пусть урежет свои расходы или разгонит свиту, привезенную из Рима.
Услышав о том, что ее содержание будет урезано на треть, Лукреция возмутилась:
– Я не смогу жить на восемь тысяч дукатов! Было оговорено иначе!
– Я не могу себе позволить тратить на твои прихоти слишком много.
Глаза Лукреции твердо глянули в глаза свекра:
– К чему тогда было соглашаться? Я буду жить так, как живу сейчас, и на сокращение своих расходов не согласна!
– Ты живешь в Ферраре, а не в Риме, а я не столь богат, как твой отец, потому ты будешь жить на те деньги, которые я дам.
– Двенадцать тысяч дукатов! – твердо повторила Лукреция и тихонько добавила: – Феррарский лавочник.
Ее беспокоило даже не столько сокращение денежного содержания, в конце концов, Папа мог присылать недостающую сумму дочери, выделяя ее из доходов от принадлежавших ей имений, но она понимала, что стоит уступить один раз, и ее превратят ни во что. Кроме того, огромное приданое, выплаченное Александром своей дочери, позволяло выдавать ей в качестве ренты эти деньги.
Но это был открытый разрыв отношений с герцогом. Эрколе понял, что его сноха не так проста и слаба, что у Лукреции есть характер, с которым ему придется считаться.
К тому же она уже поняла, что беременна. Весть об этом обрадовала прежде всего Альфонсо, который счел свою обязанность выполненной и попросту сократил визиты к супруге. Это был сильный удар для Лукреции, со старым герцогом у нее постоянные унизительные споры из-за денег, друзей отправили из Феррары прочь, придворные относились отвратительно, денежное содержание сильно урезали, казалось, защита может быть только от мужа, но теперь и он отворачивался.
– Альфонсо, я так надеялась, что мы станем друзьями…
– Кем? С каких это пор я стал дружить с теми, с кем сплю?
– Но я твоя супруга.
– Ты всего лишь женщина, которая родит мне законных наследников. Этого достаточно. Ты забеременела, рожай, я мешать не стану.
– Ты мне не мешаешь, напротив, я хотела бы видеть тебя как можно чаще, слушать, как ты поешь, беседовать с тобой…
– Беседовать? О чем? У тебя одни наряды на уме, к тому же все Борджиа развратники и лжецы!
Лукреция сумела сдержать слезы, они лишь выступили на глазах, но не брызнули в стороны.
– Кого из Борджиа ты знаешь, кроме меня?
Альфонсо расхохотался:
– Мне достаточно твоей репутации развратницы.
– Кто ее создал, Джованни Сфорца? Мой бывший муж, торговавший секретами неаполитанцев, презренное существо, о которое никто не стал бы марать руки? Или твоя сестрица, у которой яд капает с зубов при каждом слове?
Альфонсо на мгновение замер, но тут же взял себя в руки.
– Я не собираюсь разговаривать с тобой. Ты моя жена и будешь жить по тем правилам, которые есть в Ферраре. – Словно что-то вспомнив, он добавил: – И на те деньги, которые тебе дадут.
Закрывая за собой дверь, Альфонсо не услышал, как жена прошептала:
– Правила можно и поменять, а деньги заставить дать…
У нее больше не было поддержки в лице мужа. Со свекром они ссорились, а Изабелла Мантуанская ее просто ненавидела. Ничего себе замужество!
Лукреция поступила так же, как обычно поступала, когда нужно было о чем-то серьезно подумать – отправилась в монастырь. Если требовалось просто успокоить нервы, она либо принимала ванну, либо мыла и с удовольствием сушила свои роскошные волосы, а вот когда раздумья требовались более длительные и серьезные, помогал монастырь. В обители Бедной Клары ее приняли хорошо, там никто не вспоминал о репутации развратницы, зато выделили келью, чтобы герцогиня смогла отдохнуть душой. Этому способствовала Пасхальная неделя.
Наблюдая, как подолгу стоит на коленях и истово молится Лукреция, монахини качали головами: что происходит, почему эту милую женщину с кроткими глазами и золотыми волосами так плохо приняли во дворце герцога? Лукреция не жаловалась, но шила в мешке не утаишь, Феррара знала о ее ссорах с Эрколе и о том, что донна Изабелла ненавидит невестку.
В самом городе пока относились к Лукреции настороженно, она Борджиа, а об этом семействе никто ничего хорошего в Италии сказать не мог. Однако о самой Лукреции в Ферраре никто не мог сказать плохого. Напротив, она щедро помогала всем, кому могла, ласково обращалась с просителями, правда, прогнала прочь приставленных к ней в качестве придворных феррарцев, но это ее право, если герцог считает, что она слишком много тратит на свой двор, то ее дело, кого именно удалять.
До Эрколе дошли разговоры о его размолвке со снохой, возмущенный герцог потребовал, чтобы Лукреция вернулась домой. Альфонсо было все равно, где обретается его супруга. В монастыре? Тем лучше. Пусть родит здорового наследника и может хоть постричься. Самой Лукреции немало порассказали об Альфонсо. Когда он перестал посещать спальню своей первой супруги Анны Сфорца, та в отместку стала развлекаться со своей чернокожей рабыней. Лукреция усмехнулась: это в Ферраре не считалось предосудительным, как и многочисленные связи самого Альфонсо с кем попало, зато злые наветы ее первого мужа-неудачника Джованни Сфорца приняли сразу и без сомнений!
Лукреции было так хорошо в обители, так не хотелось возвращаться в Феррару… Но герцог рекомендовал настоятельнице монастыря намекнуть герцогине сделать это как можно скорей.
Жизнь в Ферраре потекла по-прежнему: Лукреция и герцог в присутствии посторонних улыбались друг дружке, не разжимая стиснутых зубов, а наедине либо не разговаривали, либо ссорились. Альфонсо все реже посещал беременную супругу и ни для кого не было секретом, где он проводит ночи – в постелях у простолюдинок. Изабелла присылала из Мантуи полные затаенной злости письма. А двор замер в ожидании.
Конечно, Александр узнал о сокращении содержания дочери, он написал весьма резкое письмо герцогу Эрколе, на что тот не менее резко дал понять, что если всякие там незаконнорожденные желают попасть в приличную семью, то должны за это хорошенько заплатить, такой платой и явилось огромное приданое. А аппетиты супруге Альфонсо д’Эсте необходимо уменьшить соответственно требованиям хозяина Феррары.
Александр долго думать не стал, он попросту отменил все льготы в казну Церкви, которые до того даровал Ферраре, и урезал содержание Ипполито д’Эсте, живущего в Риме. Теперь уже Эрколе скрипел зубами, но от своего не отказался, правда, несколько уступив. Вместо восьми тысяч Лукреции было предложено десять. Что ей оставалось, воевать дальше? Скрепя сердце, Лукреция согласилась, но…
О, эти Борджиа! Разве можно верить их словам, их поступкам, их согласию?
В окружении Лукреции появился удивительный человек – Эрколе Строцци. У этого человека было все: аристократическое происхождение, богатство, прекрасное образование, блестящий художественный и поэтический вкус, не было лишь здоровья. Эрколе Строцци, рожденный с поврежденной стопой, вынужден пользоваться при ходьбе палкой и, конечно, не мог быть хорошим всадником. Это уродство сильно повлияло на его характер, Строцци был отъявленным циником и довольно развращенным человеком. Однако он умел очаровывать женщин, умел поддержать изящную беседу и действительно много знал, а потому легко стал приближенным Лукреции.
Откровенно ненавидя Альфонсо за его грубость и физическую силу, Строцци всячески старался помогать его супруге. Мало того, он быстро обнаружил пробелы в образовании Лукреции, которая прекрасно владела латынью и испанским, великолепно танцевала и хорошо пела, аккомпанируя себе, но была недостаточно знакома с поэзией и философией, особенно современной. К тому же она не слишком хорошо разбиралась в живописи и архитектуре. Для Строцци, дружившего со многими поэтами и художниками, открывалось огромное поле деятельности. Красивая женщина с хорошим вкусом и немалыми возможностями, к тому же герцогиня Феррары и дочь самого Папы жаждала его советов и наставлений. Разве такое можно упустить? Эрколе Строцци развернулся вовсю.
Надо отдать ему должное, советы добровольного наставника были весьма целомудренными, а его общество действительно облагородило Лукрецию. Она получила то, чего так не хватало в Риме – возможность общения с умным, образованным человеком, знания которого выходили за рамки церковных. Ведь даже блестяще образованный Чезаре знал больше каноническое право и военную историю, чем, например, поэзию Петрарки.
Лукреция теперь много читала, но совсем не то, что хранилось в библиотеке понтифика, книги ей поставлял Строцци, и, конечно, это была поэзия. Возможно, расслабившись из-за столь приятного знакомства, Лукреция и позволила себе согласиться на десять тысяч дукатов вместо двенадцати, определенных изначально на ее содержание.
Эрколе Строцци внушил Лукреции, что все, что продается в Ферраре и даже Риме, не идет ни в какое сравнение с товарами Венеции. Таких тканей, как там, нет больше нигде… Настоящие аристократки одеваются в ткани из лавок Венеции…
– Но не могу же я отправиться в Венецию, чтобы ходить там по лавкам? – смеялась Лукреция.
Ответ был удивительно простым и логичным:
– Я могу. Если донна Лукреция позволит, я мог бы отправиться туда и привезти самые роскошные ткани для ее нарядов.
Предложение крайне заманчивое, но если на сами ткани денег еще хватило бы, но на все остальное никак. Строцци просто пожал плечами:
– В кредит.
Лукреция задумалась всего на мгновение. Конечно, в кредит, свекор никуда не денется, оплатит, а если нет, то это всегда сделает отец. Он выплатил огромную сумму в качестве приданого, но Лукреция знала своего отца, тот уже наверняка восстановил утраченное. Она перестала задумываться о деньгах, в конце концов, почему герцогиня Феррары должна считать каждый дукат?! Строцци отправился в Венецию за тканями.
Присланные образцы привели Лукрецию в восторг, она согласилась со всеми предложениями, к тому же заказала дорогущую колыбельку для будущего ребенка, мысленно махнув рукой на возможное недовольство свекра:
– Пусть себе злится!
Эрколе д’Эсте, поняв, каким образом Лукреция смогла обойти его ограничения, буквально за месяц потратив годовой бюджет, пришел в ужас. Эта девчонка с ангельским личиком показала твердость характера, превосходящую даже металл пушек ее мужа. А увидев роскошь стола на вечеринке, устроенной Лукрецией в честь семейства д’Эсте, вообще взъярился. Сноха выставила на стол столовое серебро, подаренное еще во времена, когда она была графиней Пезаро. Однако на всем серебре выгравировано имя понтифика! С таким аргументом не поспоришь, Лукреция явно демонстрировала, чья она дочь.
Взбешенный герцог Феррары сумел выдержать до конца ужина, но утром его уже не было в городе – отбыл в загородное поместье Бельфьоре. Беременной Лукреции казалось невыносимым оставаться в душном городе, но когда она тоже попросилась в этот дворец, свекор отказал под надуманным предлогом, мол, там работают маляры. Взбешенная Лукреция не стала уезжать в монастырь, как сначала вознамерилась, она отбыла в другое имение – Бельригуардо, куда более роскошное и красивое.
– И пусть попробует меня отсюда выставить!
Лукреция больше не желала быть бедной овечкой, она решила по возможности огрызаться и показывать зубы. Ее не защищал никто, даже муж, значит, она будет защищаться сама!
Защищаться пришлось недолго, одно за другим последовали события, сильно встряхнувшие сонную Феррару.
Сначала пришло известие, заставившее Лукрецию запереться в своих комнатах и ни с кем не встречаться. Чезаре Борджиа, продолжая завоевывать города для своего государства, не останавливался ни перед чем. Конечно, до него дошли слухи о том, как обходились с любимой сестрой в Ферраре и какую роль играла Елизавета Гонзага герцогиня Урбино. Может, потому очередной жертвой стал герцог Урбинский Гвидобальдо.
Герцог скучал в своем городе в одиночестве, из-за болезни он стал импотентом, а потому его супруга Елизавета Гонзага предпочитала проводить время у брата в Мантуе, вернее, у своей невестки Изабеллы д’Эсте. Две змеи находили взаимопонимание, тем более, у них был единый объект для плевков ядом – Лукреция Борджиа.
Чезаре Борджиа, следуя со своей армией из Рима в свое новое герцогство Романьо, просил согласия герцога пройти через Урбино. Зачем Чезаре понадобилось разыгрывать эту комедию, неизвестно, потому что оказать сопротивление герцог Урбино был не в состоянии, город захватили настолько быстро, что он едва успел удрать в одном камзоле и без запасной лошади в Мантую, где находилась его жена.
Известие о захвате братом Урбино, где ее принимали пусть и неоднозначно, но неплохо (Лукреция различала доброжелательного герцога Гвидобальдо и его змееподобную супругу), повергло Лукрецию в шок. Она распорядилась отменить все намеченные встречи, никого не принимать и даже не впускать. Уставившись на пламя свечи, она почти стонала:
– Зачем он сделал это?
– Кто?
– Чезаре. Больше никто не поверит слову Борджиа, никто не поверит…
Анджела хотела сказать, что и так не верил, но сочла за лучшее промолчать. Но Лукреция бездумно сидела час за часом, она не впустила в комнату пришедшего Строцци, отказалась выходить сама… В Ферраре не верили страданиям герцогини, считая, что она, как все Борджиа, притворяется. Не могут брат и сестра быть разными, они одного поля ягода, одной матерью и одним отцом рождены, значит, и Лукреция такова же, как ее страшный брат Чезаре Борджиа – коварная предательница!
Именно этого так боялась Лукреция – что ей снова придется отвечать за поступки Чезаре, за его жестокость и обман. Она очень любила брата, даже понимала его поступки, но почему же тень Чезаре должна лечь на сестру? Как теперь смотреть в глаза всем д’Эсте, для которых Елизавета Гонзага родственница? Как оправдываться, что не все Борджиа одинаковы? Лукрецию охватило отчаянье, может, лучше было не покидать Рим и оставаться рядом с отцом и братом, чтобы никто не посмел бросить в лицо обвинения? Ведь завоевать расположение новых родственников все равно не удалось, ее презирали за рождение, боялись и ненавидели из-за принадлежности к Борджиа. Так если она все равно для всех только Борджиа, то стоило ли покидать родных?
Внутри требовательно толкнулся ребенок, ему вовсе не нравилось, что мать плачет. Ребенок… пожалуй, это единственное, что в ту минуту удерживало ее от простого побега обратно в Рим. А ведь рука сама потянулась к бумаге написать отцу, чтобы позволил вернуться. Лукреция прекрасно понимала, что Александр не вечен, что он уже стар, а случись что-то с ним, на Чезаре навалится столько врагов, что отбиться будет трудно. Но все равно они были единственными, кто мог помочь, защитить, дать денег…
Однако немного погодя пришло весьма странное известие, заставившее Лукрецию… хохотать!
В Урбино у герцога Гвидобальдо де Монтефельтре и герцогини Елизаветы была прекрасная коллекция художественных произведений, в том числе несколько скульптур, которыми очень гордилась Елизавета и которые у нее никак не удавалось выманить ее подруге Изабелле маркизе Мантуанской. Особенно нравился Изабелле «Спящий Купидон» Микеланджело. За эту изящную скульптуру она была готова отдать половину герцогства. Но чувствуя свое превосходство хотя бы в этом, Елизавета не поддавалась ни на какие уговоры.
И вот теперь маркиза больше всего жалела не родственников, вдруг оказавшихся нищими, не их разграбленный город и дворец, а этого купидона. Маялась она недолго, уже на следующий день в Урбино отправился гонец с письмом от Изабеллы к… Чезаре Борджиа с просьбой продать ей «Купидона» в знак родственных отношений. «Я так очарована вашей сестрой! Думаю, ей понравилось бы, если бы вы пошли мне навстречу». Изабелла уверяла Чезаре в своей дружбе как по отношению к нему, так и в отношении к его сестре.
Чезаре, получив столь странное послание, приказал найти эту скульптуру, искренне восхитился и сразу понял, что может получить за такой трофей не просто деньги, а нечто большее. У него была возможность отомстить за недоброжелательность по отношению к Лукреции, некоторое время Чезаре об этом и размышлял, даже хотелось в пику Изабелле подарить скульптуру сестре.
Но уже в следующую минуту он вдруг осознал, как воспользуется «Купидоном». Рука Чезаре даже потянулась к мрамору:
– Ах, ты мой драгоценный…
Получив ответное предложение Чезаре, Изабелла отреагировала совсем иначе: она перебила немало подвернувшихся под руку вещей, рвала и метала, решив просто не отвечать! Этот наглец предлагал, во-первых, изгнать из Мантуи герцога и герцогиню Урбино, а во-вторых, и это бесило Изабеллу д’Эсте больше всего, обручить его дочь от Шарлотты Ангулемской и сына Изабеллы и Франческо Гонзага! Породниться с Борджиа еще раз?! Никогда! Ни за что! Пока стоит свет, этого не будет!
Два дня длилась истерика, но вскоре выяснилось, что французский король Людовик XII, явно вознамерившийся все же не только захватить Неаполитанское королевство, как его предшественник, но и удержать, прибыл в Павию, куда и созвал всех итальянских герцогов и тиранов независимых городов. Как и в прошлый раз, правители бросились выслуживаться перед королем в надежде, что французы обойдут их стороной. И чем ближе к предполагаемому пути французской армии находился город, тем сильнее прогибался его правитель. Венеции легче, она в стороне, а что делать Мантуе? Ферраре?
Маркизу Мантуанскому не до переживаний супруги по поводу судьбы «Спящего Купидона», свою бы уберечь. А когда стало ясно, что король весьма благоволит своему почти другу Чезаре Борджиа и готов поддержать его в обмен на помощь в походе, многие почувствовали, что надо заглядывать и в страшные глаза Борджиа тоже. Участь герцога Урбино и его супруги была решена. Что из того, что Елизавета сестра Франческо Гонзага и близкая подруга самой Изабеллы? Дружба дружбой, а шкура у каждого своя…
Герцог и герцогиня Урбино были безжалостно изгнаны из Мантуи. Изабеллу больше не интересовала судьба опальных родственников. Мало того, она начала переговоры с Чезаре Борджиа по поводу… обручения их малолетних детей! Трехлетняя дочь Чезаре и Шарлотты могла стать невестой двухлетнего сына Изабеллы и Франческо. Правда, Изабелла сделала все, чтобы как можно дольше затянуть переговоры, но сам факт, что они начались, приводил всех в ступор.
Первым таковой испытал герцог Эрколе д’Эсте. Его дочь, его надменная Изабелла, так кичившаяся своей принадлежностью к роду д’Эсте и открыто осуждавшая его самого за согласие женить Альфонсо на Лукреции, насмехавшаяся над Лукрецией за принадлежность к семейству Борджиа, согласна отдать своего ангелочка этому самому Борджиа?! Герцог почувствовал, что земля уходит из-под ног.
В то время как Лукреция сидела взаперти и согласно доносам слуг страшно переживала захват Урбино, не смея показаться на глаза родственникам, Изабелла спокойно прогнала Елизавету и Гвидобальдо прочь из Мантуи?! Что творилось в этом мире? Неужели больше не было верности, чести, гордости от принадлежности к достойной фамилии? Он так долго сопротивлялся, приложил столько усилий, чтобы не вводить в свою семью Борджиа, а Изабелла так легко все предала. Как она теперь будет смотреть в глаза Лукреции?
Лукреция тоже не могла поверить своим ушам: Изабелла согласна обручить своего красивого мальчика с очень некрасивой девочкой Чезаре?! Понятно, что дети совсем малы, что за то время, пока они повзрослеют, многое может измениться, но сам факт, что надменная д’Эсте согласна на обручение сына с дочерью Борджиа и в угоду Чезаре даже изгнала свою многолетнюю подругу, был не просто потрясающим, он свидетельствовал, что Чезаре стал одним из самых сильных людей Италии. Лукреция старалась не думать, что, прежде всего, этот факт говорит о продажности самой Изабеллы, а потом уже об остальном.
Но насладиться триумфом Лукреции не удалось. В Феррару пришла беда.