СМЕРТЕЛЬНАЯ ОПАСНОСТЬ
Пока герцоги, дожи, тираны разных городов в Павии с отчаяньем наблюдали, как король Франции Людовик XII чествует их заклятого врага, этого безжалостного захватчика Чезаре Борджиа, как устраивает в его честь приемы, обнимает за плечи, называет «дорогим кузеном» и «другом», явно давая понять, на чьей он стороне, в Ферраре началась эпидемия чумы. Это не была бубонная чума, выкашивавшая целые города и страны, но заболели очень многие.
Прежде всего, в Ферраре испугались за здоровье беременной Лукреции. И, конечно, случилось худшее – она заболела! Папа, узнав, что дочь опасно заболела, обрушил на Феррарского герцога всю свою злость, объявив, что если Лукреция не выздоровеет, то он уничтожит и Ипполито, живущего в Риме, и саму Феррару сотрет с лица Земли. Александр сходил с ума, буквально забрасывая угрозами д’Эсте. Старый герцог понимал, что так и будет, нелепой смерти любимой дочери Папа ему не простит, а прежде всего, не простит находящийся совсем рядом с большущей армией и поддерживаемый французским королем Чезаре.
Альфонсо был в Павии, а Эрколе, осознав, что сноха может умереть, пришел навестить ее, пытаясь успокоить нелепыми обещаниями дать те самые двенадцать тысяч дукатов в год, если она выздоровеет. Но Лукреции было не до его обещаний, женщина находилась между жизнью и смертью и смотрела на свекра отсутствующим взглядом.
Срочно вызванный Альфонсо примчался из Павии так быстро, как смогли нести кони. Но Лукреция не узнала и его, она была готова к свиданию с вечностью и не желала выбираться из забытья, чтобы поговорить с равнодушным к ней мужем и принесшим столько неприятностей свекром. Врачи заявили, что выносить ребенка Лукреция не сможет, но сейчас речь шла уже не о дитя, а о жизни матери.
Был момент, когда руки опустились у всех, врачи объявили, что до утра герцогиня не доживет. Эрколе был готов рвать на себе волосы, прекрасно понимая, что Феррару действительно уничтожат. Ему не столь важна жизнь самой Лукреции, сколько страшно за свою судьбу и судьбу семейства. Герцогиню решили причастить.
Но именно в эту ночь в Феррару вдруг примчался узнавший о смертельной болезни сестры Чезаре. По дворцу пронеслось:
– Иль Валентино…
Так называли Чезаре на французский манер из-за его епископства Валенсии.
Буквально расшвыряв по пути всех, пытавшихся заслонить ему путь в спальню Лукреции, он бросился на колени перед сестрой:
– Лукреция! Ты слышишь меня?! Дорогая моя…
Веки умирающей Лукреции дрогнули и приоткрылись, запекшиеся от жара губы прошептали:
– Чезаре…
– Да, я! И я не дам тебе умереть! Ты не можешь умереть, не можешь оставить нас с отцом. Мы не вынесем этого, Лукреция!
Чувствуя, что она выплывает из небытия, Чезаре вдруг обернулся к находившимся в спальне:
– Оставьте нас.
Герцог Эрколе, который прибежал, услышав о приезде Чезаре, топтался у двери. Голос Борджиа стал подобен звериному рыку:
– Пошли вон!
Теперь ослушаться не посмел никто, всех вынесло из спальни, словно сильным порывом ветра.
Сквозь чуть приоткрытую дверь придворные во главе с герцогом слушали, как брат в чем-то убеждает сестру на непонятном языке. Постепенно к мужскому голосу стал примешиваться слабый женский.
Неужели ожила?! Такого не могло быть, но так было – Чезаре словно вдохнул жизнь в умирающую сестру, поделился своей бешеной силой, передал ее и заставил не просто очнуться, а ожить.
– Как он не боится заразиться, целуя сестру?
Эрколе только покосился на глупого придворного, задавшего этот вопрос.
– Он уничтожит нас всех…
Феррара содрогнулась от одного имени: Чезаре Борджиа. Иль Валентино… Казалось, ничего страшней этого человека быть не может. Нет, внешне он вовсе не был страшен, хотя болезнь оставила на лице неизгладимые следы. Чезаре страшен своей внутренней силой, его властному голосу невозможно не подчиниться, его взгляд невозможно вынести. А уж когда он сумел только что оживить свою сестру, бояться стали еще больше.
Утром, убедившись, что жизни Лукреции уже ничто не угрожает, Чезаре отправился в обратный путь. Он не пожелал ни задержаться у герцога Эрколе, ни вообще с кем-либо разговаривать, попрощался только с сестрой, остальным бросил фразу, чтобы срочно звали «в случае чего».
До самого вечера Лукреция спала, но ее дыхание уже было ровным, а жар спал. Женщина переборола болезнь, хотя, конечно, еще не выздоровела.
Утром следующего дня в ее спальню первым пришел герцог Эрколе, он постарался, чтобы голос звучал как можно ласковей и приятней:
– Ты очнулась, дочь моя…
Лукреция просто не смогла вынести, что человек, еще вчера буквально ненавидевший ее за то, что она Борджиа, теперь зовет так, как звал ее Папа, и закрыла глаза, делая вид, что спит.
Эрколе топтался рядом с кроватью, не зная, что делать дальше. На всякий случай он добавил:
– Мы так рады тому, что ты очнулась…
Ресницы Лукреции дрогнули, выдавая, что она все слышит, но глаза не открылись. Женщина не желала видеть никого из феррарских родственников. Стоило появиться в спальне кому-то из д’Эсте, она упорно закрывала глаза снова.
Но через несколько дней у нее вдруг на седьмом месяце начались схватки. Это снова угрожало жизни; страшно испугавшись, герцог Феррарский спешно отправил гонца за Чезаре.
Альфонсо, понимая, что жена может умереть, опустился на колени перед ее кроватью:
– Что я могу сделать для тебя, Лукреция?
Та слабо улыбнулась:
– Ничего… Врачи говорят, что ребенок вряд ли родится живым… Но когда я умру, ты сможешь жениться снова… взять себе в жены крепкую… женщину… из благородной фамилии…
Слова давались ей очень тяжело, а взгляд уходил куда-то вдаль, она с трудом вырывалась из забытья, чтобы разрешить мужу жениться на другой…
– Лукреция, Лукреция, открой глаза, очнись, дорогая!
Но Лукреция уже не видела мужа и не узнавала его…
Девочка родилась мертвой, а ее мать, открыв глаза, обрадовалась:
– Я умерла? Как хорошо…
И снова впала в забытье. И снова врачи сказали, что до утра не доживет. И снова Лукрецию спас примчавшийся брат. Чезаре сидел рядом с сестрой до тех пор, пока не понял, что та выкарабкалась.
– Пожалуйста, не умирай больше. Не могу же я метаться из одного города в другой, чтобы вытаскивать тебя с того света?
Губы Лукреции дрогнули в слабой улыбке:
– Не буду.
– А еще обещай мне писать обо всем, что с тобой происходит. Я должен знать, как к тебе относятся в Ферраре. Или… может, поедешь со мной? Выздоровеешь, и я тебя заберу от этих?..
Она грустно покачала головой:
– Я останусь здесь… Спасибо, Чезаре.
– Твой муж дал обет пешком пройти к Святой Деве в Лорето.
– Зачем, словно это поможет.
– Пусть сходит, может, поумнеет хоть чуть. Изабелла согласилась женить своего сына на моей дочери. Представляешь, как смешно: надменная д’Эсте, которая замужем за Гонзага, согласна породниться с презираемым ею Борджиа только потому, что я продал ей «Спящего Купидона». Их надо ставить на место на каждом шагу, научись делать это, и тебя будут уважать, а не доводить до смертельных болезней. Я презираю все эти древние фамилии, которые сами по себе ничего не стоят. Знаешь, как они перепугались, когда король Людовик вдруг объявил о моем предстоящем приезде?
Лукреция подняла на брата удивленные глаза, тот расхохотался:
– Да, да! Мне рассказали. Король Людовик никому не сказал, что я тоже приеду в Павию, выжидая, что станут делать эти ничтожества со знатными именами. А убедившись, что они намерены дружно поливать меня грязью, выдерживал эту паузу почти до конца. Зато видела бы ты, как вытянулись их лица, как трусливо забегали по сторонам глаза, как приниженно они меня приветствовали! «Герцог Валентино!» «Как хорошо, что ваша светлость тоже нашли время приехать!» «Как здоровье Его Святейшества?». Лукреция, я их всех ненавижу и поставлю на колени! Смотри, как они боятся меня здесь, просто шарахаются в стороны. И правильно делают; если бы с тобой случилось самое страшное, от Феррары осталось бы одно воспоминание, а о семье д’Эсте и того не осталось. Они это понимают, потому трясутся от страха. И не смей бояться этих ничтожеств, вся доблесть которых заключается в том, что они родились в спальнях дворцов, хотя никто из них не может быть уверен, что именно от тех, кто называет себя их отцами.
И снова сестра удивленно посмотрела на брата.
– Ты не задумывалась, что братья и сестры твоего мужа совершенно не похожи друг на дружку, при том, что их мать донна Элеонора Арагонская считалась образцом добродетели? Даже Изабелла и Беатриче не похожи, как должны быть похожи сестры. А уж об Ипполито и Альфонсо и говорить не стоит…
Наверное, он еще долго мог бы открывать глаза сестре, но Лукреция была слишком слаба, чтобы выслушивать откровения брата. Однако, засыпая, она подумала, что Изабелла действительно не слишком похожа ни на сестру, ни на братьев. Да и Ипполито не похож, а вот Альфонсо с Ферранте между собой схожи, и со старым Эрколе тоже. Может, Ипполито и Беатриче похожи на мать? Кажется, она прошептала этот вопрос, потому что перед тем, как провалиться в сон, услышала ответ Чезаре:
– Ипполито и Беатриче похожи между собой, но на донну Элеонору нет.
– Какая разница…
Когда Чезаре уехал, Лукреция уже не закрывала глаза, видя свекра и мужа, но смотрела как на совершенно чужих людей.
– Я хочу уехать в монастырь.
Противиться никто не рискнул, все ходили перед бледной и совсем слабой Лукрецией на цыпочках, словно она из-за своей болезни стала в тысячу раз сильней. И на жителей Феррары, провожавших ее носилки пожеланиями скорейшего выздоровления, она тоже смотрела отстраненно. Лукреция больше не верила никому, эти же люди совсем недавно повторяли о ней гадкие слухи, легко поверили в ее распутство, хотя она не давала для этого повода, значит, завтра снова смогут называть ее развратницей, не имея на то никакого основания.
В обители она выздоравливала и обретала так нужный ей покой.
Что стоили все ее препирательства с герцогом Эрколе из-за денег? Ничего. Лукреция знала, что в ответ Папа просто перестал выделять Ферраре средства, которые сюда поступали из папской казны, к тому же урезал содержание в Риме Ипполито, отменил несколько своих дарственных булл. И хотя герцог Феррары боялся Александра куда меньше, чем его сына, он бросился заверять Папу, что уже восстановил обещанное содержание Лукреции, правда, часть готов выплачивать товарами. Сама Лукреция, услышав такие заверения свекра, только поморщилась.
Изабелла после того, как показала всем истинное лицо – жадной предательницы, для Лукреции вообще перестала существовать. В любовь Альфонсо она не верила никогда, да тот и не клялся в любви. Муж к ней совершенно равнодушен? Но и она к нему тоже. Восстановит силы, родит сына, может, не одного… Но в душу не допустит больше никого из д’Эсте и переживать по поводу отношений с ними не будет, д’Эсте не стоят этого.
Папа освободил Альфонсо от части его обета, разрешив не идти в Лорето, а съездить туда. Но Лукреции было все равно где муж, куда отправился, есть ли он вообще. Ее интересовали только отец, Чезаре и двое ее мальчиков, а в Ферраре только Эрколе Строцци. Остальных она просто вычеркнула из сердца. Теперь было все равно, злится ли старый герцог, платит ли деньги, приходит ли ночами муж и разговаривает ли с ней или только исполняет супружеский долг… Все казалось таким надуманным, далеким, ненужным…
Из обители вернулась совсем другая Лукреция. После болезни она еще больше похудела и теперь выглядела просто ребенком, но держалась так, что даже герцог склонился перед снохой, чтобы поцеловать ей руку.
Она быстро восстановила силы и красоту, снова золотом отливали роскошные волосы, снова заблестели серые с непонятным оттенком глаза, только выражение этих глаз изменилось. Лукреция словно отодвинула от себя все наносное, взгляд стал не просто более осмысленным, он стал одухотворенным.
Первым ахнул даже не герцог, а Эрколе Строцци:
– Лукреция, вы стали богиней не только красоты, но и разума!
Новая Лукреция приводила Строцци в восторг, а д’Эсте в смятение. Сноха не требовала денег, не настаивала, хотя герцог не рискнул отказаться от своего обещания, высказанного у постели умирающей женщины. Теперь у нее были те самые двенадцать тысяч дукатов, ей попустительствовали во всем, муж не надоедал своим присутствием по ночам, рядом не было зловредной Изабеллы, в отношении которой, как и в отношении Елизаветы, Лукреция могла чувствовать себя отомщенной, но сама Лукреция была столь далека от всего этого, что окружающие только диву давались. Куда-то девалась лукавая испанка, с упоением танцевавшая страстные танцы с кастаньетами и взмахивающая подолом юбок перед носом у потрясенных мужчин. Прежняя Лукреция исчезла, после тяжелой болезни, побывав почти по ту сторону бытия, она родилась заново и совсем другой. И что с этой другой делать, д’Эсте просто не знали.
Эрколе д’Эсте нарезал круги вокруг снохи, пытаясь разгадать ее, однако Лукреция не пожелала переезжать в просторные апартаменты дворца, предложенные ей и даже отделанные в ее вкусе, но и к себе свекра не допускала. Она не насмехалась над Изабеллой, не вспоминала Елизавету, не злорадствовала по поводу их унижения, ничего не просила, не требовала, она жила словно за стеклянной стеной, будучи рядом и отдельно, и пробиться за эту стену не удавалось никому из д’Эсте.
По-прежнему много времени проводила в обществе Эрколе Строцци, а потом и в обществе его друга венецианского поэта Пьетро Бембо, с которым у Лукреции начался бурный платонический роман! Кто мог ожидать от любительницы плотских радостей, той, которую считали выдающейся распутницей своего времени, платонического романа с одним из лучших поэтов Италии?
Бембо был другом Строцци давным-давно; приезжая в Венецию, Эрколе каждый раз расписывал ему свою госпожу как совершенно небесное создание. Зная репутацию Лукреции, Пьетро сначала смеялся, но потом, раззадоренный рассказами Строцци, решил приехать в Феррару и действительно оказался очарован Лукрецией. Строцци радовался от души, не смея сам с головой окунуться в страсть к Лукреции, он, как опытный режиссер, познакомил этих двоих и с удовольствием наблюдал за развитием их романа.
Роман в переписке, страсть, изложенная на бумаге, зашифрованные чувства… как это созвучно Возрождению. Разве Петрарка не любил свою Лауру издали, разве Данте не возносил молитвы Беатриче на расстоянии? Нет, нет, физическая близость могла перечеркнуть все самое лучшее в их отношениях, а потому изгонялась сама мысль о ней!
Такого Лукреция еще не знала. Еще год назад ей и в голову бы не пришло, что человека можно просто любить, но не спать с ним, что кроме физических отношений может быть близость духовная, которая куда ценней и интересней. Бембо тоже забросил своих любовниц и предался любви-мечте. Он стал придворным поэтом Феррары, что привело в бешенство многих, особенно Изабеллу. Каким обманом эта Борджиа сумела заполучить себе знаменитого поэта Пьетро Бембо, очаровать его настолько, что тот не собирался возвращаться в Венецию? Только колдовскими силами, недаром по всей Италии ходили слухи о невиданном исцелении (причем дважды!) уже умиравшей Лукреции.
И снова Лукреция удивляла всех, ей было все равно, что именно говорят о ней, герцогиня Феррары спокойно относилась к любым выпадам в свой адрес. Для Лукреции важнее душевное спокойствие и ее обожаемый Бембо.
Вернувшийся из Рима в Феррару Ипполито был ошеломлен этой новой Лукрецией, как и она им. Во-первых, Ипполито не просто уехал, он сбежал. Сбежал так же, как когда-то сделал Джованни Сфорца – под покровом ночи, только с охраной, не взяв ничего из вещей. На вопрос, почему, как-то странно отводил глаза в сторону. Но Лукреция уже поняла причину – ее деверь умудрился стать любовником Санчи. Любвеобильная неаполитанка ни одной ночи не оставалась в одиночестве, а потому, когда Чезаре не было в Риме, отдавалась кому-нибудь другому. При этом никто не обвинял ее в распутстве, не приписывал немыслимых грехов, не поливал грязью.
Они с Ипполито сразу понравились друг дружке, это Лукреция заметила, еще когда кардинал с братом впервые появились в Риме. Заметил и Чезаре, но лишь посмеялся, Санча была ему уже не слишком нужна, к тому же у Борджиа началось очередное обострение болезни, и ему было не до любовницы. То ли Ипполито воспринял это как разрешение забрать любовницу себе, то ли просто не смог сдержаться, но они с Санчей забыли о Чезаре и отдались страсти. На Джофре внимания привычно не обращали, рогатый муж – это так обычно для Рима и эпохи Возрождения вообще… Напротив, если бы рогов не было, женщину посчитали ущербной и никому не нужной. В таком случае репутацию бедолаги спасали только множество детей, тогда это была достопочтенная донна, занятая вынашиванием потомства для своего супруга, которому притом не возбранялось наставлять рога за двоих.
У Санчи детей не было, и ей полагалось грешить, что красавица делала с превеликим удовольствием, напрочь забыв о существовании никчемного мужа.
Почему потом Ипполито почувствовал угрозу от Чезаре – непонятно, но он испугался и сбежал. Сам кардинал объяснял свое прибытие в Феррару дороговизной жизни в Риме и невозможностью слишком долго там находиться. Конечно, Эрколе откровенно испугался мести Папы и герцога Иль Валентино, но все обошлось. Видно, Александру и Чезаре тоже надоело лицезреть феррарского родственника.
Лукрецию поразило не возвращение Ипполито, а то, насколько он стал похож на Чезаре. Нет, не внешне, даже не внутренней силой (такого она, пожалуй, не перенесла бы), а манерами, ненавистью к своему сану и презрением к людям. Но если у Борджиа это сочеталось с неимоверной харизмой, умением подавить людей одним взглядом, своим присутствием, упоминанием своего имени, то у Ипполито д’Эсте такого не было. А чувствовать себя вторым Иль Валентино очень хотелось, в результате страдали слуги и те, кто имел несчастье подвернуться под руку.
Странная это была дружба: герцогиня Феррарская Лукреция и кардинал Ипполито д’Эсте. Если честно, то Лукреции она вовсе не нравилась и даже тяготила. Прежняя Лукреция была очарована умным, чуть насмешливым кардиналом, красивым и чувственным, новая Лукреция больше обращала внимание на интеллект и духовность. Каждый из них изменился, но эти изменения не сблизили, а, наоборот, развели в разные стороны. Ипполито стал больше похож на рассудочного и неистового Чезаре, а Лукреция заметно потеряла интерес к материальной составляющей.
Строцци по-прежнему возил ей роскошные ткани из Венеции, помогал придумывать немыслимые наряды, подсказывал фасоны и сочетание цветов в отделке, советовал при выборе ювелирных украшений… Но теперь Лукрецию интересовало больше изящество ее одежды и украшений, чем их стоимость. Она и раньше отличалась хорошим вкусом, но ныне больше значения придавала художественному впечатлению, чем способности поразить окружающих роскошью очередного изделия портных или ювелиров.
Эрколе Строцци почуял в ней художественный вкус, необработанный и не достаточно развитый, здесь открылось непаханое поле деятельности. Что могло быть лучше, чем воспитать прекрасную женщину, новую покровительницу поэтов и художников, новую вдохновительницу мыслителей?
О, это оказался прекрасный период для Лукреции, она действительно чувствовала себя обновленной. Все складывалось хорошо, старый герцог больше не досаждал ей, Изабелла делать гадости не рисковала, видимо, опасаясь мести Чезаре, Альфонсо достаточно часто посещал ее спальню, но не мешал в остальное время дня, рядом находились интересные люди, но главное – она была, как девчонка, влюблена в поэта, отвечавшего не просто взаимностью, а сгоравшего от такой же целомудренной и чистой любви! Строцци честно выполнял роль почтового голубя и купидона по совместительству, жизнь была прекрасна.
Конечно, у четы не было наследника, но Альфонсо понимал, что Лукреции надо дать окрепнуть после тяжелой болезни.
Где-то далеко (хотя и не совсем) французы и испанцы придумывали, как им поделить Италию, вернее, просто порвать ее на части, каждый себе отхватив кусок побольше. Несколько ближе Чезаре пытался расширить свое новое герцогство Романьо, опасаясь быть попросту раздавленным двумя великанами: Францией и Испанией в их борьбе за итальянские территории. А еще Чезаре боялся сильной Венеции и того, что найдется немало врагов, которые объединятся против него. Многие ли желали единую Италию в то время? Вовсе нет, герцоги и маркизы, дожи и просто тираны разных городов вовсе не жаждали иметь над собой жестокую руку Чезаре Борджиа. Имя Борджиа становилось уже не просто символом разврата и жестокости, а символом ужаса.
При этом мало кому пришло в голову поинтересоваться, как же живет новое герцогство Романьо, составленное из захваченных Иль Валентино территорий.
А жило оно очень неплохо, Чезаре мало волновали нужды жителей его маленького государства, но он относился к людям, как относится хороший хозяин к своей лошади: чтобы животное хорошо несло всадника и не подвело в бою, за ним надо ухаживать, кормить, чистить, подковывать… Чтобы подданные давали хороший доход, они тоже должны быть спокойны за свои дома, сыты и твердо знали, что в случае чего с них строго взыщут. На дорогах Романьо не осталось места разбойникам, а чтобы не пришло в голову бунтовать, в крепостях расположились сильные гарнизоны.
Герцог Иль Валентино был прекрасным правителем. Нашелся человек, по достоинству оценивший эту сторону личности Чезаре Борджиа. Именно после знакомства с Чезаре и на его примере Макиавелли написал своего «Государя» – книгу, ставшую на века учебником для правителей самых разных стран и народов. Можно спорить о верности суждений Макиавелли, но пример у него был отличный.
При имени Борджиа дрожали не только его враги. Когда Венеции, вовсе не желавшей усиления опасного герцога, удалось подкупом переманить на свою сторону три четверти капитанов его войска, Чезаре не стал ни сдаваться, ни перекупать изменников обратно, он просто набрал новую армию, причем много большую прежней. Иль Валентино поистине становился опасным, это понимали все: и итальянцы, и французы, и испанцы. И каждый по-своему желал использовать эту силу, в то же время строя планы уничтожения Борджиа.
Сознавал ли сам Чезаре, что петля вокруг него затягивается? Наверное, он был слишком умен, чтобы не понимать этого. Одному против столь многих, наступавших со всех сторон, не устоять. И тогда он затеял смертельную игру, ведя переговоры и с французами, и с испанцами. Конечно, когда два колосса дерутся, некто поменьше вполне может спокойно урвать свой кусок, помоги ему Папа, возможно, Чезаре и удалась бы его хитрость, но…
Вмешалось Провидение.
В Ферраре снова чума, и все семейство разъехалось кто куда по загородным дворцам, предпочитая жить отдельно.
На виллу Эсте в Меделане примчался гонец из Рима. По тому, что он приехал прямо к Лукреции, минуя старого герцога и Альфонсо, стало ясно, что весть касается именно ее, а по взъерошенному виду самого гонца и совершенно загнанной лошади, что случилось что-то страшное.
– Донна Лукреция… – у Пьеретты перепуганный вид, – к вам…
– Что?
Ей было достаточно одного взгляда на приехавшего, чтобы понять все, вернее, разум уже понял, осознал раньше, чем гонец успел произнести первое слово, но все существо отказывалось понимать, принимать, осознавать, что именно сейчас произнесет едва живой из-за бешеной скачки человек. Хотелось крикнуть, чтобы его прогнали, казалось, если закрыть двери, то страшной вести не будет…
– Его Святейшество…
Лукреция только прошептала:
– Когда?
– Вечером в пятницу… Герцог Валентино тоже очень болен…
Гонец протянул ей письмо от кардинала Козенца. Лукреция взяла, почти не сознавая, что делает, развернула и уставилась в текст, не понимая, что видит перед собой. Анджела, обратившая внимание, что герцогиня держит письмо вверх ногами, усадила ее в кресло и забрала лист себе.
Кардинал Козенца сообщал, что болезнь Его Святейшества все же привела к смерти, вечером восемнадцатого августа он скончался. Герцог Валентино тоже болен и не встает, симптомы те же – жар, лихорадка, бред…
– Какая болезнь? – Анджела недоуменно уставилась на гонца. Тот пожал плечами:
– Говорят, Его Святейшество и герцог Валентино заболели после ужина у кардинала Адриано де Карнето… Но я толком не знаю, там многие заболели…
– Почему мы не знали?
Потом оказалось, что герцог Эрколе знал о болезни Папы, но не счел нужным сообщить об этом снохе. Посол герцога Феррары Костабили писал о болезни Александра и Чезаре, а вот сам понтифик, не желая беспокоить дочь, запретил сообщать ей о недуге, надеясь выкарабкаться, а когда стало совсем плохо, сделать это уже не успел. Да и до Лукреции ли ему было перед встречей с Господом?
Много десятков лет и даже столетия эта смерть будоражила умы. От чего мог умереть пусть и пожилой, но физически сильный человек, не участвующий в войне? Только от яда! Никто не сомневался, что Александра и его сына Чезаре отравили, но Чезаре пил разбавленное вино и потому выжил, а Папа нет. Была выдумана страшная и нелепая история о буфетчике, перепутавшем кувшины и налившем именно Борджиа вино с ядом, о том, что этот яд предназначался кардиналу Карнето, что Чезаре пил вино разбавленным, а потому остался жив…
Никто не задумался, что пир проходил в доме самого Карнето и «внедрить» туда своего буфетчика было бы подозрительным, что травить своего сторонника, только что вознесенного ими же, при том, что вокруг множество врагов, вообще нелогично, что помимо Папы и герцога заболели многие, что симптомы проявились через несколько дней и были очень похожи на симптомы простой малярии, лечить которую толком не умели…
В Ферраре свирепствовала чума, а в Риме малярия. Город на болотах эта зараза посещала каждый год, и каждый год собирала страшную дань. Август 1503 года в Риме выдался невыносимо жарким, но, несмотря на это, оба Борджиа не уехали из города, потому что Чезаре собирал войско, чтобы выступить в помощь французам на Неаполь. Последний вечер перед выступлением в поход они решили провести в гостях у кардинала Адриано де Карнето, их друга и ставленника. Пир проходил на его загородной вилле в виноградниках. Сидели долго, почти всю ночь.
Вопреки многочисленным измышлениям ни Папа, ни Чезаре замертво от выпитого с вином яда во время самой трапезы не повалились, оба благополучно отправились домой. Почему Чезаре не отбыл на следующее утро, неизвестно, возможно, все-таки почувствовал себя не слишком хорошо (принял противоядие?). А Александру через пару дней стало очень плохо, началась лихорадка, налицо были все признаки малярии, он даже впал в забытье и бредил. Еще через пару дней после обильного кровопускания полегчало, казалось, даже болезнь испугалась железного здоровья Борджиа, но потом снова наступило резкое ухудшение, и восемнадцатого августа 1503 года Папа Александр VI скончался.
И снова по Риму поползли слухи один другого нелепей. Из-за того, что кто-то услышал слова бредившего Папы «Подожди немного… Я иду, иду…», было немедленно решено, что Александр умолял об отсрочке дьявола, мол, он давным-давно заключил кровавый договор с Князем Тьмы, продав свою душу в обмен на возможность стать Папой, а перед смертью все старался оттянуть страшную минуту. Дошло до того, что утверждали, будто этот самый дьявол метался по спальне понтифика в виде большущей обезьяны. Как мог Князь Тьмы оказаться в Ватикане, где на каждом шагу распятия и символы Церкви, никого не заботило. Гадость, пущенная ненавистниками, мгновенно приняла гигантские размеры, но пока был жив Чезаре, никто не рисковал произносить ее громко на улицах, шептались за закрытыми дверями.
Рядом с умирающим Александром не было его любимых детей, Лукреция жила в Ферраре, а Чезаре и сам лежал с лихорадкой. Более молодой и крепкий организм герцога сумел одолеть болезнь; не желая сдаваться, Чезаре сбивал жар поистине мазохистскими методами – окунался в ледяную ванну, что потом привело к повреждению кожи по всему телу. Но Чезаре выжил.
О чем он думал, борясь со смертью? Не нужно ли ему лучше поддаться? Нет, герцог Валентино решил, что даже смерть Папы не сломит его. Придя в сознание и узнав о кончине отца, он вызвал верного себе Микеллотто и приказал закрыть дворец, никого не пуская внутрь, перенести в его покои все ценное, что найдется в покоях понтифика. Вполне своевременное приказание, потому что немного погодя комнаты Папы, еще даже не подготовленного к погребению, попытались разграбить, но оказалось, что брать нечего. Тогда солдаты разграбили дворец везде, где это удалось. Сунуться в покои герцога Валентино, снова лежавшего без сил, никто не рискнул.
Чезаре удалось спасти ценности отца, хотя далеко не все, но не удалось организовать ему нормальное погребение. Тот же Бурхард, написавший столько гадостей о Борджиа, но исправно получавший от них звонкие дукаты, вопреки своим талантам церемониймейстера не приложил ни малейших усилий для проведения достойной церемонии. Образно можно сказать, что Родриго Борджиа, бывшего во главе Церкви под именем Папы Александра VI одиннадцать лет, «зарыли, как собаку». Его и без того крупное тело раздулось настолько, что не вошло в гроб, покойного просто завернули в ковер и с ругательствами кулаками запихали внутрь, нимало не заботясь о соответствии поведения скорбному моменту.
Кто мог возразить? Те, кто вчера получал из его рук должности и средства, спешно искали себе нового покровителя, враги потирали руки. Крысы побежали с тонущего корабля, норовя успеть лизнуть руку новому хозяину, сложность заключалась только в том, что он пока не был известен. Многие дали понять французскому королю Людовику, что относятся к его желанию захватить Неаполь весьма лояльно.
А что же Чезаре? Он пока еще боролся с болезнью. И победил.
Это было весьма неприятным известием для его врагов, но время для Чезаре оказалось упущено. Позже он сознавался Макиавелли, что прекрасно понимал, что отец не вечен, и имел подробный план действий на такой случай. В этом плане было учтено все, кроме одного: собственной болезни одновременно со смертью понтифика. Именно она сыграла трагическую роль в судьбе герцога Валентино.
Тело Папы еще не успели предать земле, а Венеция и Флоренция уже предоставили деньги и солдат Гвидобальдо де Монтефельтро для возвращения Урбино. За несколько дней герцогство Романьо, так старательно и жестоко собираемое Чезаре, оказалось наполовину растащенным.
Но даже в таком состоянии, больной, едва живой, всеми преданный и покинутый, без поддержки и теперь без своего государства, он сдаваться не собирался. Казалось, у герцога осталась только воля, ни сил, ни здоровья уже не было. И все равно его несгибаемая воля заставляла действовать даже в таком состоянии! Снова началась игра с Францией, а еще борьба за выборы угодного ему Папы.
Чезаре удалось, новым понтификом был избран восьмидесятилетний больной раком сиенский кардинал Франческо Пикколомини, принявший имя Пия III. Все прекрасно понимали, что долго он править не сможет, но за это время можно подготовить реальные выборы. Конечно, главным претендентом был Джулиано дела Ровере, столько лет ожидавший этой возможности и так сильно ненавидевший Александра за свой предыдущий проигрыш! Папа Пий III действительно пробыл таковым меньше месяца, но за этот месяц многое решилось.
А в Меделане Лукреция, позволившая переодеть себя в траурное черное платье и спрятавшая роскошные волосы под черную же сетку безо всяких украшений, уже который день лежала на кровати, уставившись в потолок. Она молчала, отказывалась от пищи и не желала никого видеть. Даже известие о том, что герцог Валентино, кажется, выкарабкался из болезни, приняла почти бездумно.
Она осталась в изоляции; конечно, никто из семейства д’Эсте, даже Ипполито, получивший из рук Александра немало, не собирался вместе с ней оплакивать умершего, напротив, все радовались. Свекор не приехал выразить свои соболезнования, правда, прислал Альфонсо, но и тот лишь потоптался, посопел, не выказав никакой поддержки.
Но главным было не это, ей наплевать на д’Эсте, самое страшное – умер ее отец! Лучший отец в мире! Тот, на чью помощь и поддержку она всегда могла рассчитывать, кто был опорой для всех Борджиа. А теперь его нет, и Лукреция по-настоящему почувствовала себя сиротой. В мире стало пусто, совсем пусто, семьи Борджиа больше не существовало. Чезаре тоже Борджиа, однако брат совсем другой, он силен, но жесток, к нему не прислонишься плечом, не поплачешь, целуя теплые, ласковые руки, не замрешь от поцелуя в голову… Больше не было отца, а значит, не было ничего, что могло держать ее в этой жизни.
В Ферраре ненавидят, родить наследника не смогла, мужу не нужна, свекор только и ждет, чтобы она куда-нибудь девалась… Даже маленькому Родриго Борджиа, сыну ее и Альфонсо Арагонского, мать тоже уже не нужна, он привык к кардиналу Козенца. Лукреция пыталась понять, что она получила, став герцогиней Феррарской, а что потеряла. Не получила ничего, каждой крохи внимания приходилось с трудом добиваться, привычной атмосферы любви и обожания здесь не было, мужа, на поддержку и защиту которого можно было бы рассчитывать, тоже не было, ничего не было, кроме разве удивительной любви Пьетро Бембо и дружбы Эрколе Строцци.
Пьетро (легок на помине) явился выразить соболезнование в числе немногих. Он бестолково потоптался, не зная что сказать, но в конце все же дал толковый совет: взять себя в руки и как бы ни было тяжело продемонстрировать самообладание. А еще не обращать внимания на тех, кто станет говорить, что она больше боится за свое собственное пошатнувшееся положение.
Бембо знал, что говорил. Эрколе д’Эсте сообщил французскому королю, что сама смерть Папы не вызвала у него огорчения, что с герцогом Валентино он дружить не собирается, а вот договору с самим королем верен. Север Италии продолжал предавать ее юг – Неаполитанское королевство – в надежде, что их самих не тронут.
Но этим взаимное выражение приязни между герцогом Феррары и Людовиком XII не закончилось, король недвусмысленно напомнил, что д’Эсте всегда были недовольны браком Альфонсо и Лукреции, а сама донна Лукреция дону Альфонсо неверна. Откуда у короля такие сведения, никто не знал, но намек был понят, теперь, когда Александра не было в живых, никто не мог помешать признать развод Лукреции с Джованни Сфорца недействительным, а вслед за ним таковым и брак с обоими Альфонсо – Арагонским и д’Эсте.
Это была совершенно реальная угроза, в пику Борджиа кардиналы могли принять такое решение, тогда получалось, что она до сих пор супруга Джованни Сфорца. Осознав это, Лукреция вдруг расхохоталась! Смех был очень горьким, но положение это не изменило. Смеялась Лукреция не только над двусмысленностью своего нынешнего положения, но и при мысли о том, что в таком случае Эрколе д’Эсте придется вернуть все ее огромное приданое, причем отдать его ничтожному графу Пезаро. На такие траты старого герцога не могло подвигнуть даже желание выдворить вон ненавистную сноху!
– Я знаю, что его удержит от развода со мной – жадность. Хотя сейчас я бы предпочла, чтобы это случилось: получив обратно свои деньги, просто наняла французскую армию и уничтожила эту Феррару!
В ту минуту Лукреция была вполне искренна. Она ненавидела проклятое герцогство и свое неудачное замужество более чем когда-либо, однако герцог, то ли осознав проблемы с приданым, то ли еще почему-то, развода старшего сына с нелюбимой снохой добиваться не стал. Лукреции не оставалось ничего, кроме как последовать совету Бембо и взять себя в руки.
Как истинная Борджиа она утерла слезы и стала искать, как помочь хотя бы Чезаре. Герцог Валентино тоже показал, что его просто так не сломить; едва живой, страшно исхудавший, передвигавшийся на носилках, он сумел выжать из своего незавидного положения все возможное и невозможное. Во-первых, далеко не все города Романьо рвались вернуться к прежним владельцам, многие решили, что под твердой, но толковой рукой Валентино жить лучше. Во-вторых, тот же д’Эсте серьезно боялся амбиций Венеции, от которой неизвестно чего ждать, если падет Романьо. Франция быстро дала понять, что поддерживала Папское государство, но не герцога Валентино лично, однако столь же быстро король Людовик, обнаружив непотопляемость Чезаре, предпочел обозначить свою с ним дружбу.
Чезаре бы насторожиться, а он доверился. Эта доверчивость потом стоила герцогу жизни. Но тогда он снова чувствовал себя на коне и даже сумел договориться с Джулиано дела Ровере о том, что поможет ему… стать следующим понтификом! Ненавидевший и Александра, и его сына, дела Ровере сумел ради выгоды переступить через эту ненависть и найти общий язык с герцогом Валентино, чего не ожидал никто. Конечно, переговоры шли тайно. Договор этот оказался зафиксирован и стал известен через много лет с помощью все того же Бурхарда. За помощь в занятии папского престола Джулиано дела Ровере обещал герцогу Валентино утвердить его власть в Романьо и сохранить за ним пост главнокомандующего войсками Церкви!
Чезаре казалось, что он снова на коне.
Лукреция в Ферраре не сидела сложа руки, она только сменила черный наряд на просто темный, чтобы не действовать остальным на нервы. Но окружающие снова увидели незнакомую Лукрецию – молчаливую, решительную, действующую.
– Ваша светлость, могу ли просить у вас несколько советов?
Герцогу Феррары вовсе не хотелось разговаривать с женой своего старшего сына, он просто не знал, как себя с ней вести. Сочувствовать не хотелось, да и было бы фальшиво, выказывать удовольствие от устранения неприятного человека тоже нехорошо, это ее отец, да и кто знает, как завтра повернет жизнь, похоже, страшный герцог Валентино отправляться вслед за отцом не собирался… Но отказать в такой просьбе он не мог.
К удивлению Эрколе д’Эсте, Лукреция вовсе не стала просить разрешения уехать в Рим или чего-то подобного. Она попросила совет, как поступить со своим сыном от предыдущего брака Родриго, который воспитывался кардиналом Козенца. Кардинал предлагал увезти мальчика в Испанию, где ему будет спокойней, а собственность ребенка в Италии продать, чтобы обеспечить его содержание там.
Герцог Феррарский кивнул:
– Это хорошее предложение. В Риме оставлять ребенка не стоит, он может стать заложником враждебных сил.
Кому враждебных, уточнять не стал, и без того ясно. Но Лукреция вскинула на свекра полные тоски глаза:
– Я и так не вижу Родриго, а если он уедет в Испанию, совсем потеряю с ним связь. Может, лучше отправить его в Неаполь к родным отца? Его отца.
И снова герцог поразился разумности молодой матери. Было решено так и поступить – отправить Родриго в Неаполь. Позже он воспитывался у Санчи, не имевшей собственных детей.
Второй вопрос Лукреции и вовсе потряс д’Эсте. Эти Борджиа непотопляемые! Лукреция решила помочь брату не только письмами поддержки или советами, но и делом. Она просила герцога Феррары на ее деньги вооружить несколько отрядов и отправить их к герцогу Валентино для защиты Романьо, рассудив, что вооруженное подкрепление сейчас будет куда полезней, чем все разговоры и даже деньги.
Это действительно было сделано, из Феррары в Романьо двинулись полсотни кавалеристов и полторы сотни германцев, нанятых Лукрецией. Не невесть какая сила, но все равно поддержка. Лукреция в глазах свекра выросла неимоверно, если после ее болезни и странного выздоровления д’Эсте смотрел на сноху с удивлением, но все равно без особой любви, то теперь стал уважать.
Что касается Чезаре, то Эрколе д’Эсте для себя решил, что правитель Романьо не так опасен, как был при жизни своего всемогущего отца, а вот в качестве щита между Феррарой и Венецией весьма полезен. В этом их мнения с Альфонсо категорически расходились. Наследник герцога Феррары считал иначе, он тяготел к Венеции и ненавидел Чезаре. Именно из-за помощи Лукреции брату у супругов серьезно испортились отношения. Альфонсо и раньше не много разговаривал с женой, а теперь вообще смотрел волком, но его тянуло к Лукреции, д’Эсте очень хотелось, чтобы она родила сына. О разводе речь не шла.
Джулиано дела Ровере, став Папой Юлием II, вовсе не имел намерения поражать всех миролюбием, напротив, это был воинственный, весьма амбициозный Папа. А еще он не собирался отпускать от себя герцога Валентино. Не потому, что любил или столь ценил Чезаре, просто Юлий прекрасно понимал, что Борджиа слишком опасно давать волю. Даже едва живой Чезаре был ему страшен.
Чезаре посадили в башню Борджиа, где когда-то убили Альфонсо Арагонского. Несомненно, она выбрана не случайно. Заключение, пусть и почетное, все равно заключение, тем более, для беспокойного и деятельного Чезаре.
В это время происходило настоящее разграбление имущества герцога Валентино. Ипполито, пытавшийся спасти хоть что-то, не сумел уберечь две очень ценные повозки с тем, что Чезаре спас из комнат Папы после его смерти.
Альфонсо, страшно недовольный помощью семьи д’Эсте опальному герцогу Валентино, нашел себе новое занятие – он уехал в длительное путешествие по Европе. Лукреция только вздыхала: наверное, очень интересно посетить Париж, Брюссель, Лондон, посмотреть, как живут при других дворах. Ей очень хотелось поехать тоже, но стоило лишь заикнуться, муж поморщился:
– Я по делам. Сиди дома.
Да и сама Лукреция не могла бросить сразу столько нуждавшихся в ее поддержке мужчин! Ее помощь оказалась нужна вдруг сразу всем: Эрколе д’Эсте, здоровье которого серьезно пошатнулось, Ипполито, поссорившемуся с новым понтификом и с отцом, не говоря уже о Чезаре.
Старый герцог действительно чувствовал себя все хуже. И тут выяснилось, что он никому, кроме снохи, не нужен! Альфонсо уехал по своим делам, Ипполито не считался ни с его советами, ни даже с приказаниями, откровенно нахамив и избив присланного понтификом посланца, Ферранте о старом герцоге и не вспоминал, впрочем, как и красавчик Джулио, по-прежнему занятый своими любовными похождениями… Вольно или невольно Эрколе стал более внимателен к Лукреции, снова носившей ребенка.
Вообще, это было время разлук и потерь. Ребенка Лукреция не доносила, снова не сумев родить д’Эсте наследника, но на сей раз Эрколе не стал ворчать, только горестно вздохнул:
– Неужели я так и не дождусь от вас с Альфонсо внука?
Второй потерей для нее стал отъезд дорогого Пьетро Бембо. Родственники поэта давно выражали недовольство его привязанностью к Ферраре: что за странная тяга, разве в Венеции менее достойное общество? Им с Лукрецией удалось скрыть от всех свой роман, вокруг не нашлось предателей, способных выдать влюбленных Альфонсо или герцогу Феррарскому. А ведь опасность была нешуточной, измен в своем доме д’Эсте не прощали. Дед Альфонсо Николо д’Эсте приказал казнить свою вторую жену, Паризину Малатеста, и собственного внебрачного сына Уго за любовную связь. И хотя между Лукрецией и Бембо страсть была только платонической, едва ли Альфонсо стал бы в этом разбираться, он не менее деда скор на расправу.
Наверняка ощущение опасности придавало этому роману особую остроту, ходить по лезвию ножа так волнительно… Лукреция была настоящей Борджиа. Жить в опасности ей доставляло настоящее удовольствие. А Пьетро Бембо? Неизвестно. Он сгорал от страсти, писал полные огня произведения, тосковал, но… послушно вернулся в Венецию, потом шесть лет был при дворе Урбино и, наконец, перебрался в Рим, где стал секретарем следующего за дела Ровере Папы Льва Х.
