Канитель
— Подсудимый Шишкин! За что вы ударили палкой по темени потерпевшего Мирона Заявкина?
— За то, что он, господин судья, непочтительно отозвался о моей жене.
— Как же он о ней отозвался?
— Он назвал ее «женственной».
— Да позвольте! Разве же это обида для женщины, если назвать ее женственной?!
— А что ж, по-вашему, комплимент, что ли?
— По-моему, комплимент.
— Мерси вас за такое юридическое постановление. А я нахожу, что это обида — назвать человека женственной…
— Почему же?
— Потому что женственная, это я понимаю, что на самом деле значит… это значит: дура.
* * *
Это жестокое определение могло бы быть использовано даже как эпиграф к моему рассказу, но я не хочу делать этого, потому что не в моих правилах обижать женщин.
Лучше и справедливее будет, если я искренне, просто и без утайки расскажу все, что знаю об отношениях Софьи Григорьевны к Матильде Леонидовне…
Первое мое знакомство произошло у Перевозовых. Меня подвели к живописной группе, состоявшей из двух женщин, причем брюнетка положила голову на плечо светловолосой, а светловолосая нежно держала узкую красивую руку брюнетки в своих пухлых ручках.
В них было много женственности, в этих двух очаровательных куколках.
— Очень приятно, — ласково признался я. — Я вижу, что вы обе очень дружны.
— О-о! — засмеялась блондинка, — если я узнаю, что вы обидели Софью Григорьевну, я вам нос откушу.
— Если бы вы осмелились хоть взглядом оскорбить при мне Матильду Леонидовну, — поддержала брюнетка, целуя подругу в щеку, — я бы вам выколола оба глаза своей шляпной булавкой.
— Да, я вижу, ссориться мне с вами не расчет. Давайте лучше дружить!
Обе залились жемчужным смехом:
— Давайте. Мы любим таких простых ребят, как вы. Я ответил не менее приветливо:
— Девицы, подобные вам, всегда были близки моему измученному сердцу.
— Мы не девицы. Мы дамы.
— Успели уже?! — удивился я. — И кто вас так гонит, не понимаю? Мужья-то, по крайней мере, хорошие, или как?
— У Сонечки муж хороший, — сказала Матильда Леонидовна, — а мой так себе.
— Тилли! И тебе не стыдно так говорить о своем муже? Не верьте ей, у нее муж тоже хороший.
— Нет, уж я лучше буду верить. Так как Матильда Леонидовна говорит, что ее муж «так себе», то я с этого момента начинаю за ней ухаживать, хи-хи!
— Соня, — обернула к подруге Матильда Леонидовна свое розовое как весенний закат личико, — можно, чтобы он за мной ухаживал?
— Можно, — милостиво согласилась Софья Григорьевна.
Мы все трое сплели наши руки, и с того времени я всем сердцем прилепился к этим милым добросердечным безделушкам.
Через неделю я был уже у Матильды Леонидовны своим человеком: возился с крохотной дочкой, доставал билеты в театр и если не виделся с ней каждый день, то по телефону мы разговаривали утром, в обед и вечером.
Однажды звоню:
— Алло! Это вы, Матильда Леонидовна?
— Я?! Кто говорит?
— Заведующий воспитательным домом. У нас освободилась вакансия… Не отадите ли свою дочку?
— А, чтоб вас дождем намочило! Не можете без глупостей. Здравствуйте. Послушайте! У меня плохое настроение, и мне скучно.
— Ваша скука нынче же будет истерзана, разорвана в клочки и развеяна по ветру. У меня есть ложа в цирк — хотите?
— Вот это мысль, — обрадовалась Матильда Леонидовна. — А кто будет?
— Кроме нас? Софью Григорьевну сманю и брата Перевозовой.
Маленькая пауза.
— Ах так?.. Да-а… Но там, вероятно, в ложе вчетвером тесно. Нет, уж поезжайте лучше без меня.
— Да ведь ложа на четыре персоны!!..
— Да-а… На четыре. Ну, возьмите кого-нибудь четвертого. Мадам Перевозову, что ли…
— Однако ведь вы хотели поехать.
— Хотела, а теперь раздумала.
— В чем дело?!
— Отстаньте. Если бы вы знали, как вы мне все надоели…
Треск. Отбой.
Странно.
Вызываю другой номер:
— Это Софья Григорьевна?
— Да. Кто говорит?
— Агент сыскного отделения. Послушайте, Софья Григорьевна… Что побудило вас срезать ридикюль у купеческой вдовы Талдыкиной? Вы сознаетесь в этом?
— Что-о-о?!.. Фу ты, как вы ловко меняете голос. Здравствуйте. Что поделываете?..
— Сижу дома, пью чай. Сейчас только беседовал с вашим другом.
— С кем?
— Да с Матильдой же Леонидовной!!
— А-а… А вы все еще ее верный рыцарь? Удивляюсь, как это она позволяет вам звонить ко мне.
— Тетенька, что с вами?! Откуда такие слова?! Ведь Матильда Леонидовна так вас любит…
— Ах, слушайте, не будьте ребенком! «Любит, любит». Я была такая же глупая, как вы, верила всему этому свято, но…
— Но?!
— Как я могу хорошо относиться к человеку, который готов меня в ложке воды утопить…
— Софья Григорьевна! Милый друг! Я ушам своим не верю. Матильда Леонидовна такой добрый, мягкий парень…
— Ну, вот и целуйтесь с этим мягким парнем, а я… Трубка звякает. Мертвое молчание. Зеркала напротив нет, но я и так чувствую, что лицо у меня глупое.
Вечером узнал доподлинно: только вчера произошла тяжкая ссора из-за того, кому продавать на благотворительном вечере цветы и кому — программы. То ли, кажется, Матильда хотела «сидеть на программах», а Софья «на цветах», то ли наоборот, — точно мне не удалось выяснить.
Ну, поссорились и поссорились. Жаль, но мало ли кто ссорится. Во всяком случае, они и порознь настолько милы, что я могу продолжать свою дружбу с каждой отдельно.
* * *
А как, спрашивается, наилучше продолжать с женщиной дружбу?
Очень просто: ругать ее врага.
Немного это, как будто, нечестно, но отчего не сделать хорошему человеку приятное. Я добрый.
Был у Софьи Григорьевны на обеде. Встретила она меня так радостно, что я был тронут.
Усадила в кресло, и первый вопрос ее был:
— Встречаете ли Матильду Леонидовну?
— Вы спрашиваете об этой розовой невыпеченной булке? Нет, признаться, я этой размазни не видел два дня.
На лице Софьи Григорьевны мелькнуло выражение ужаса:
— Вы с ней поссорились?!
— Нет, — слегка удивился я. — Это вы с ней поссорились.
— А вы, значит, по-прежнему в хороших отношениях?
— Д… ддда… А что?
— И вам не стыдно так отзываться о бедной Тилли?! Вот, говорят, женщины злоязычны. Куда нам до вас! Обождите, — Тилли сейчас приедет, я ей расскажу, как вы…
— Куда приедет?!
— На обед. Ко мне. Чего это вы так всполохнулись?
— А ваша… взаимная… ненависть?!
— Ну, вы тоже скажете — ненависть! Тилли, в сущности, очень хороший человек, только вспыльчива свыше меры. Порох! Да вот и она…
Они стояли передо мной ласково, любовно обнявшись: головка блондинки тихо покоилась на плече брюнетки, а рука брюнетки нежно обняла полную талию блондинки.
— Ах, господа! — радостно говорил я. — Сегодня для меня Пасха. Я так рад!.. Давно бы так, мои милые чудесные девушки. Если бы я был другого пола, — я расцеловал бы вас обеих прямо в мордочки.
Обе лучезарно засмеялись.
— Черт с вами, целуйте.
Сколько было в этой грубой фразе мило-интимного, вечно женственного.
На картинной выставке встретился с Софьей Григорьевной.
— Здравствуйте, Софья, что по-гречески значит Мудрость! Целую вечность не виделись. Я, чай, дня три не целовал вашего носика.
— Полно врать. Вы его раньше не целовали.
— Все равно — хотел.
Она поглядела в сторону и спросила:
— Матильду Леонидовну встречаете?
— Вчера. Вскользь. Просила передать вам тысячу приветов.
— Она мне передала привет?! — странным дрогнувшим голосом спросила Софья Григорьевна.
— М… да, — не совсем уверенно подтвердил я. Сказал я о привете на всякий случай. Виделись мы с Матильдой буквально на лету, и я даже не расслышал, что она мне крикнула с экипажа.
— Да, она… Этого. Кланялась вам.
— Ну, это уж, знаете, наглость, — закипела вдруг Софья Григорьевна. — После того, что она позволила в отношении меня, — передавать поклоны — это я считаю форменным издевательством!!!
— Поссорились?! — простонал я.
— Ах, вы и не знаете. Только нынче на свет родились?! Весь город возмущен ее подлым поступком со мной на аукционе… Неужели вы ее еще не раскусили?!
— Да, — вяло поддержал я. — Она, действительно, тяжелый человек. В ней есть что-то, как бы это сказать: змеиное!
— Ага, и вы заметили?!
— Да, да, — уныло пополз я дальше. — У нее темперамент заменяется всегда резким, рвущим барабанные перепонки визгом. Визжит, визжит, а что толку?
* * *
Заехал к Матильде Леонидовне выпить стакан чаю и для укрепления дружбы ругнуть Софью Григорьевну. Это, по моему мнению, должно было очень освежить застоявшуюся атмосферу.
Еще в передней радостно закричал:
— Здравствуйте, цветочек! Все хорошеете? А я недавно видел эту выдру, Соньку… Боже, как она подурнела! Черная, страшная.
— По-вашему, она выдра?! — звонко расхохоталась Матильда Леонидовна. — А вот мы ее сейчас сами спросим… Сонечка! Разве ты похожа на выдру? Давай булавку, мы ему сейчас язык наколем… Ей-Богу, он нахал. Тебя называет выдрой, меня — змеей, у которой темперамент заменяется визгом, рвущим барабанные перепонки. Хорош!!
Вышедшая из другой комнаты «Сонечка» обвила рукой талию хозяйки, а та положила ей золотистую головку на плечо, и они слились в такую прелестную женственную группу, что всякий другой на моем месте пришел бы в восторг.
Я опустился бессильно в кресло и тихо сказал:
— Сколько в вас женственности… Вы так напиханы этой женственностью, что она лезет у вас из глаз, изо рта, из ушей… Поменьше бы женственности, а? Хорошо бы было, роскошно было бы! Но если уж вы настолько женственны, то оставьте хоть меня в покое, или устройте меня так, чтобы я был вне всего этого… Поймите, что я настолько неповоротлив, что не могу угнаться за всеми вашими прихотливыми изгибами, поворотами и бросаниями из одной крайности в другую. Я прошу, я, наконец, требую, чтобы периоды ссор отмечались какими-нибудь внешними признаками: ленточку черную на шею себе нацепляйте или флаг на крыше вашего дома выбрасывайте, чтобы я мог безошибочно руководствоваться. Нельзя же так — поймите вы меня!!!
Они стояли передо мной, сияющие молодостью, красотой и женственностью, любовно прильнув друг к другу, и смотрели на меня с любопытством и удивлением.
— Какой смешной! — сказала белокурая.
— Да… Неужели он думает, — подхватила черная, — что мы теперь еще когда-нибудь поссоримся?!
— За то, что вы такой нехороший, достаньте нам два билета на «Дон-Кихота».
— Слушаю-с! Прикажете рядом или в разных сторонах?
— Почему в разных? Вот глупый!
— Ничего не глупый. Не забывайте, что спектакль еще через четыре дня…
