Нимфа Сенарского леса
Господин Вольтер был прав, у короля появилась новая фаворитка, да еще какая! Казалось, совсем недавно в парижских салонах обсуждали отношения Его величества с мадам де Вентимир, ее требования и смерть от послеродовой горячки. И Жанна, находясь в Париже, несомненно была в курсе изменений в личной жизни короля.
После смерти мадам де Вентимир и ненадолго возобновленной связи с де Майи Его величество обратил взор на следующую из сестер – герцогиню Лорагэ. Вот тут уж для придворных было раздолье для сплетен. Ни скрывать связь, как де Майи, ни селиться отдельно, как сделала де Вентимир, третья из дочерей герцога де Нейль не стала, для этой сестры главной оказалась сама связь с неугомонным королем.
Дамы в салоне госпожи Жоффрен были в ужасе.
– Ах, об этом неудобно говорить… хорошо, что мужчины заняты своим разговором, мы можем чуть посплетничать… Госпожа де Тансен утверждала, что король любил герцогиню… – Головки дам, словно по команде, склонились друг к дружке, потому что следующее сообщалось хорошо слышным всем театральным шепотом: – Прямо на лестнице!
Веера мгновенно прикрыли зардевшиеся лица. Конечно, любовные сцены в Версале не редкость, и даже на лестнице, но не с королем же!
– О боже!
– Да, я тоже слышала, говорила госпожа де Бриж… сладострастные стоны герцогини разносились по всему крылу дворца!
– Ах!
– Все верно, ими уже опробованы все диваны, кресла, лестницы и даже садовые скамьи Версаля.
Казалось, каждая из дам знала больше остальных, создавалось впечатление, что все общество только и делает, что таскается следом за Людовиком и герцогиней Лорагэ и, прячась за портьерами, гобеленами или кустами, следит за любовными сценами его величества и фаворитки. Хотя фавориткой ее назвать тоже нельзя, дама не пользовалась ни своим положением, ни возможностью предаваться любви хотя бы скрытно.
Но на сей раз новость была еще интересней:
– Его величеству попросту надоела столь доступная любовь, он предпочел удалить от себя герцогиню Лорагэ, правда, не слишком далеко, чтобы иметь ее под рукой, если заскучает. Теперь она стала фрейлиной дофины.
– Удобно, и не надоедает, и всегда на глазах.
Дамы не знали, что мужчины обсуждают эти же сплетни, только со своей точки зрения. Каждый пытался припомнить, какова эта герцогиня Лорагэ. Сошлись во мнении, что ничего хорошего, можно бы и получше, а какова она в любви, не ведал никто. Может, и знали, но не рискнули об этом сообщать, слишком уж одиозной оказалась репутация у третьей дочери де Нейля.
Жанна Антуанетта слушала сплетни о короле так, словно они ее вообще не касались, было ощущение, что это все не про НЕГО, что это не Людовик позорит себя и своих дам, доводит до слез королеву и бросает семена надежды в умы претенденток.
Если его величество может так легко менять свои пристрастия, то нужно только завлечь его в свои сети хотя бы на ночь и позволить все. Дамы в ужасе перешептывались, делали круглые глаза, якобы пугались столь откровенного беспутства его величества, но очень многие, кто мог считать себя опытной в любви и не был уродлив, принялись строить далеко идущие планы. Вокруг короля зароились красавицы, его соблазняли и соблазняли…
Тем удивительней оказался следующий выбор Людовика. Теперь он обратил свой взор на четвертую из дочерей де Нейля – маркизу де Флавакур.
Несколько дней двор и салоны Парижа гудели от очередной новости: супруг маркизы вовсе не желал быть рогоносцем даже по милости короля и обещал размозжить жене голову, если та станет вести себя, как ее шлюхи сестры.
Веера снова и снова ходили в руках дам ходуном, такая новость могла озадачить кого угодно. Ай да маркиз! Воспротивиться самому королю и обозвать дочерей герцога де Нейля шлюхами! Что теперь будет?! Не миновать большущего скандала между маркизом и герцогом.
– Я полагаю, герцог вызовет зятя на дуэль и проткнет его шпагой!
Предположение было просто дурацким, потому что и маркиз, и герцог немолоды, толсты, неуклюжи и дуэль между ними была бы сущей пародией, но все согласились. Должен же кто-то призвать маркиза к ответу за такие слова о дочерях де Нейля? Два дня двор и салоны гадали, кто заменит дуэлянтов, пока не выяснилось, что сам герцог де Нейль о своих дочерях того же мнения! Он тоже обещал свернуть дочери шею, если та окажется в постели его величества.
Общество разделилось на две части. Одна отстаивала свободу женщин самим выбирать, с кем им спать, невзирая на замужество, другая считала, что позорить честь семьи не стоит даже в спальне короля. А если уж и делать это, то так, как делала вначале де Майи, – тайно.
В одном были единодушны: хуже всех все равно вела себя де Майи! Как бы ни скрывала старшая из сестер, все равно в общество просочились рассказы слуг о развратных оргиях с королем, в результате и те, кто участвовал в них помимо Людовика и самой де Майи, были серьезно дискредитированы. От старшей сестры де Нейль отвернулись все, словно одна она виновата во всеобщем безумии, творившемся вокруг его величества.
Безутешная де Майи, в одночасье потерявшая и любовника, и честь, всеми покинутая и презираемая, неожиданно нашла утешение в религии. С той же страстью, с какой она чуть раньше развращала короля, дама теперь каялась. Она надела власяницу и целых десять лет до самого конца жизни не снимала.
Как-то герцогиня де Бранка поинтересовалась у своей юной приятельницы мадам Ле Норман, осуждает ли та мадам де Майи. Жанна задумчиво покачала головой:
– Она, конечно, развратна, но если удержать рядом с собой любимого человека другим образом не могла… Если мадам де Майи делала это из любви…
Герцогиня внимательно вгляделась в лицо Жанны:
– Вы полагаете, что ради любви нужно идти на все?
– Нет, я так не думаю, просто не могу ее осуждать за безволие.
Пожилая уже и довольно опытная герцогиня с сомнением покачала головой:
– Будьте осторожны, дитя мое, вы слишком много значения придаете чувствам. Хорошо, что у вас любящий и внимательный супруг, иначе, боюсь, ваше сердечко завело бы вас в опасные кущи…
Знать бы герцогине де Бранка, что заведет, да еще как!
Не сумев заполучить в свою постель Лорагэ и самому попасть в ее, Людовик не отчаялся. У Нейля была еще одна дочь, на сей раз красавица Мари-Анна. Помимо красоты и ума у нее имелось еще одно неоспоримое преимущество перед остальными сестрами: Мари-Анна была вдовой маркиза де ля Турнеля, то есть желчного мужа, не желавшего быть рогоносцем, в данном случае не наблюдалось. Людовик влюбился быстро и бесповоротно.
И снова шушукались и обсуждали в голос поведение короля и его фаворитки в парижских салонах. О… эта дочь де Нейля была достойна своей старшей сестры де Вентимир, она тоже пожелала особого положения.
– Да-да! Именно так: прекрасные апартаменты, достойные ее нового положения… – Пока госпожа де Вильмюр еще была на стороне новой фаворитки, она, как и большинство, осуждала непритязательных де Майи и де Лорагэ. Если уж отдаваться мужчине, то с толком, а от его величества можно получить куда больше, чем от любого другого мужчины.
Дамы, согласно кивая, одна за другой добавляли все новые и новые требования, которые выдвинула новая фаворитка:
– Свой двор и чтобы король открыто приходил к ней ужинать!
– А деньги получать прямо из казны с правом собственной подписи!
– И признать детей, если те будут, законными!
– А корона ей не нужна?
– О да! С такими аппетитами вскоре будет нужна.
Корона не корона, а герцогство де Шатору мадам де ля Турнель было передано.
Ну и, конечно, замок Шуазель тоже. Мари-Анну не смутило то, что в замке умерла после родов ее сестра. Сам Людовик быстро забыл недавнюю любовь и увлекся нынешней настолько, что тоже не вспоминал о де Вентемиль. Не одни женские сердца забывчивы, короли также страдают короткой памятью.
В замок снова потянулись обозы со всякой всячиной, знаменуя скорый приезд его величества с фавориткой на охотничий сезон. Везли особенно дорогую душе мадам де Шатору мебель, гобелены, занавеси, посуду… Все, без чего фаворитка не мыслила обойтись и несколько дней, упаковывалось, перевязывалось, укладывалось и отправлялось в пусть и недальний, но весьма трудный путь. В дороге неизменно какие-то возы переворачивались, что-то билось, ломалось и портилось, вызывая страшный гнев новой властительницы души и ложа короля.
Именно такой обоз помешал быстро добраться до своего замка Шарлю Ле Норману.
Он настолько устал и был так потрясен известием, полученным от супруги, что не заметил ее странной задумчивости, зато на нее обратил пристальное внимание Вольтер. Нельзя сказать, что философу она понравилась. Слышавший об обещании Жанны Антуанетты наставить рога супругу только с королем, Вольтер понял, что такая угроза может воплотиться в реальность.
С другой стороны, он прекрасно понимал, что у Жанны нет шансов занять место фаворитки, тем более выпихнуть с него Шатору. Хотелось по-приятельски посоветовать Жанне Антуанетте не ввязываться в этакое «сражение» – оно могло дорого стоить всей семье. Мадам де Шатору отнюдь не была мягкой и пушистой, но как скажешь об этом женщине? И Шарлю Гийому тоже говорить нельзя, муж не поймет ни поведения жены, ни заботы постороннего. Немного поломав голову над данным вопросом, Вольтер решил, что пока лучшее – просто выжидать.
Шарля Гийома позвали в Париж дела, он пробыл всего один день и уехал, окрыленный радостной новостью о будущем ребенке. Но его путь обратно тоже оказался затруднен: теперь навстречу ехал двор во главе с королем и фавориткой.
Снова промучившийся несколько часов в бездействии на пыльной дороге, Шарль все же решил, что непременно должен навещать беременную супругу как можно чаще. Но не удалось, ведь дела были не только в Париже, но и по всей Франции.
Жанна Антуанетта не слишком расстроилась из-за отсутствия поддержки супруга, тем более в замок пожаловала ее мать мадам Пуассон.
– Ах, дорогая, какую новость сообщил мне Шарль! Его величество приехал в замок Шуази на охотничий сезон!
Жанна подозрительно покосилась на мать:
– А Шарль сообщил тебе только эту новость? Ты поэтому приехала?
– Если ты имеешь в виду свою беременность, то эта новость меня расстроила. Надеюсь, ты ее хорошо переносишь?
– Почему расстроила? У меня будет ребенок, разве это плохо?
– Нет, – поморщилась мадам, – только уж очень не вовремя. Король в Шуази, а ты беременна!
– Мама, король в Шуази со своей фавориткой!
– И все равно, где ты еще можешь попасться на глаза его величеству, кроме Сенарского леса? Это же самое удобное место!
Глаза матери блестели, ей очень хотелось, чтобы так и случилось. Жанна так похорошела, она умна, прекрасно образована, способна очаровать беседой не только короля, но и любого другого, наконец, она настойчива. Ну, должна быть настойчива, как и ее мать.
Жанна отрицательно покачала головой:
– Мама, напоминаю: король в Шуази со своей фавориткой, а я ношу под сердцем ребенка своего мужа Шарля.
– Не ты ли всем твердишь, что сможешь изменить супругу только с королем?
– Но это не значит, что я так и сделаю. – Глаза Жанны наполнились слезами, она долго молча смотрела в окно, мать не мешала, понимая, что в дочери борются два противоположных чувства. Ей очень хотелось родить ребенка и стать хорошей матерью, но Жанна столько лет жила с мыслью о том, что будет фавориткой короля… И надо же случиться, чтобы две взаимоисключающие возможности появились одновременно!
– Жанна, но потом может быть поздно. Если Шатору захватит власть над королем так же, как это сделала ее сестра де Вентимиль, то к нему и не подойдешь. А годы идут.
Жанна Антуанетта и сама прекрасно понимала, что попала в ловушку. И правда, если Шатору окажется столь же хваткой, а судя по всему, все так и складывается, то она не допустит до короля никого способного составить конкуренцию.
– Может, моя беременность как раз свидетельство того, что ничего не нужно делать?
– Что за пораженческие настроения? Ты не можешь себе позволить так думать! Не для того столько лет тебя учили, воспитывали, не для того вводили в свет, чтобы ты рожала детей своему глупому Шарлю Гийому!
У мадам даже щеки пылали от возмущения, она почти брызгала слюной, задыхалась и нервно теребила в руках платочек. Если дочь родит ребенка, а потом еще и еще, то ей будет вовсе не до короля и роли фаворитки при нем. И правда, к чему тогда столько стараний? Замуж за Ле Нормана можно было выйти и не учась у Желиота или Кребийона, как бы ни был приятен Шарль Гийом, в Версале ему не бывать, а значит, и супруге тоже. Всю жизнь оставаться там, где родилась?
Сама мадам Пуассон общалась с принцами и герцогами, но совершенно определенным образом и вовсе не желала такой же судьбы дочери. Ей очень хотелось, чтобы Жанна и впрямь блистала не только в салонах Парижа, но и при дворе. Умение Ренет общаться с людьми, очаровывать, прекрасное образование и очень неплохие внешние данные (мадам Пуассон твердо знала, что дочь куда красивей всех сестер Нейль вместе взятых!) должны позволить Жанне быть если не первой (пусть таковой будет королева), то уж второй дамой в королевстве.
Не использовать такую возможность только из-за того, что нужно родить ребенка для Шарля Гийома?! Мадам Пуассон хорошо относилась к зятю и поддерживала Жанну в ее благодарности мужу за предоставленную возможность быть принятой во многих блестящих салонах Парижа, но не до такой же степени! Существуют разумные границы благодарности, если предстоит выбирать между верностью мужу и возможностью стать фавориткой короля (мать почему-то не сомневалась, что Ренет обязательно таковой станет, как только попадется на глаза Людовику), то, несомненно, нужно выбирать короля. И о чем здесь вообще размышлять?
Но дочь была непреклонна: нет, она родит Шарлю здорового ребенка, а потом будет видно.
Снова и снова мадам Пуассон доказывала, что рождение ребенка – это много месяцев, выброшенных из жизни:
– Поверь, я это знаю. Полгода тебя просто не будет видно, ты станешь скромно сидеть в своем замке, всеми забытая и заброшенная. А что будет через полгода? Да эта Шатору при ее аппетитах захватит не только его величество, но и все во Франции!
– Что ты предлагаешь, ребенок уже есть, он во мне и никуда деть его я не могу.
– Ну хотя бы не думать об этом ты можешь?
– Как? Как, мама?!
– Ренет, дорогая, – мать взяла ее руки в свои, – мы столько лет звали тебя именно так, ты столько лет верила в свою счастливую судьбу, и теперь все потерять только из-за Шарля?
Рано утром карета увозила мадам Пуассон обратно в Париж. Убедить дочь ей не удалось, а сидеть в замке, видя, как рушатся ее многолетние надежды, мать не могла. Внутренне она понимала, что Жанна права, что близость короля к Этиолю еще ни о чем не говорит, даже попав на глаза его величеству, Жанна может ничего не добиться, но как же не хотелось отказываться от мечты!…
Крупные слезы катились по щекам дамы, она даже забывала промокать их. Судьба оказалась так жестока к ее дочери! Ну почему беременность именно сейчас, ведь они не первый год женаты? Мадам Пуассон казалось, что если Жанна не попадется на глаза королю именно в ближайшие недели, то больше шансов у нее уже не будет. Да, если серьезно рассудить, то так и было.
Карета уже загрохотала колесами по камням Парижа, когда мадам вдруг приказала кучеру ехать… в имение Парисов Брюна. Нет, она не собиралась сдаваться! Когда в окна экипажа стали видны крыши замка Брюна, мадам Пуассон принялась энергично похлопывать себя по щекам, запрокинув голову назад. Никто не должен подозревать о ее слезах, она приехала к Парисам по делу и не покажет минутной слабости. Если самой не удалось убедить неожиданно охваченную материнским инстинктом дочь, пусть на строптивицу повлияют другие.
Финансист был немало удивлен этим визитом, но когда мадам сказала, что она по делу, жестом пригласил в кабинет.
Не будь Пуассон столь занята своими мыслями, она была бы потрясена всем, что увидела. Недаром мадам де Тансен даже в Версале говорила, что денег у Парисов по горло, замок был отделан роскошно. Но мадам не до замка, во всяком случае пока, ее куда больше заботила строптивость собственной дочери и возникшие в связи с этим проблемы, такие, как возможность потерять все будущие дивиденды от стольких лет усилий, вложенных в Жанну Антуанетту. Пуассон прекрасно понимала, что не один де Турнеэм и даже не столько он, сколько всемогущие Парисы создавали для ее дочери возможности появления в салонах Парижа и будущего покорения Версаля – без содействия финансистов в Версаль не попасть. Потому и приехала сюда.
Кабинет был великолепен, огромные размеры подавляли, словно подчеркивая могущество хозяев. Изготовленная лучшими мастерами Франции мебель, множество дорогих предметов интерьера, позолота повсюду, даже на корешках многочисленных книг, стоявших за стеклом в шкафах… золото словно налетом осело на всем, показывая богатство семьи. Да, Парисы – самые могущественные финансисты Франции…
– Мадам… – Хозяин также жестом пригласил Пуассон в кресло подле камина. Было тепло, и огонь не горел, но сам камин вполне достоин, чтобы подле него вести разговоры, любуясь великолепной отделкой.
Слуга тут же поставил на столик подле них поднос с красивым графином, бокалами и двумя вазами с фруктами и сладостями. Но мадам было явно не до угощения. Она следила за перемещениями слуги, явно не намереваясь говорить при нем. Прекрасно вышколенный, тот поставил поднос на стол и исчез, словно его и не было. Парис смотрел на свою бывшую любовницу молча, он не вспоминал их бурные утехи, это было давно и прелести мадам Пуассон, тогда еще не бывшей мадам, давно затмили другие, а потом и вовсе забылись. Нет, Парис думал сейчас о ее дочери, которую столь старательно готовил к будущему фавору в Версале де Турнеэм. Пока малышка д’Этиоль не была нужна, но это сегодня, а ведь жизнь так изменчива… Как и королевские пристрастия.
Хотя… Парис впервые за все это время задумался, сколько лет дочери мадам Пуассон, кажется, немало. Хм… Как бы не оказалось, что все старания прошли втуне. Сейчас у короля фаворитка Шатору – ставленница самих Парисов, финансовые дела которой они вели, дама немыслимо цепкая и решительная, но кто знает, сколько времени она может владеть сердцем капризного Людовика?
– Я вас слушаю, мадам.
И тут мадам Пуассон словно очнулась, ее вдруг потрясло понимание, что и Шатору тоже ставленница Парисов, им совсем ни к чему менять одну фаворитку на другую. Парисы на стороне Шатору? К кому тогда она пришла за помощью?!
Но отступать было поздно, и, набрав в легкие побольше воздуху, мадам Пуассон словно бросилась в холодную воду – принялась рассказывать о Жанне и нынешнем положении дел.
Парис слушал, не перебивая, и смотрел на мадам Пуассон не сводя глаз. Он никак не выразил своего отношения к ее словам, женщина высказала все, что считала нужным, и замолчала. На некоторое время установилось странное молчание. В голове у мадам Пуассон тоскливо забилась мысль, что она не просто зря потратила время, а сделала только хуже, потому что теперь Парис может предупредить Шатору и путь не только в спальню короля, но и вообще в Версаль ее дочери будет закрыт навсегда. Несколько секунд молчания показались мадам вечностью, но, оказалось, и вечность имеет пределы.
Мадам не подозревала, что совсем недавно у Парисов с мадам Шатору была почти стычка. Фаворитка слишком вознеслась, она посчитала, что может диктовать свою волю тем, кто подсунул ее в постель Людовика. Пока стычка ни к чему не привела, все обошлось, но Парисы не привыкли ждать возможных неприятностей, они предпочитали пресекать их загодя. Лучше заранее предпринять какие-то шаги, чем потом расхлебывать последствия. Нет, Шатору никуда не денется, она будет послушной, но урок братья-финансисты усвоили – всегда нужно иметь запасной вариант, чтобы кто-то другой не смог подсунуть королю свою кандидатуру на место фаворитки.
Конечно, Парис вовсе не был намерен выкладывать все эти соображения матери Жанны д’Этиоль, как и то, что ждет Шатору в случае непослушания. Он просто кивнул:
– Я поговорю с вашей дочерью, мадам. Не думаю, что сейчас она может завоевать внимание его величества, но попасться ему на глаза непременно надо.
Парис протянул мадам Пуассон руку, словно помогая встать, одновременно поднимаясь сам. Это недвусмысленно показывало окончание приема, пришлось откланяться.
Сев в карету, мадам едва не зарыдала от отчаяния. Парис ясно дал понять, что Жанне сейчас нечего делать рядом с королем. Шатору никого не подпустит близко, но ведь годы идут! Когда же, как не сейчас, кто знает, приедет ли король в Шуази в следующий сезон и не родит ли ненавистная Шатору ему за это время сына?
Обнадеживало только то, что Парис обещал посетить Этиоль и поговорить с Жанной.
Мадам Пуассон поняла, что остается только ждать. Бывают дни, когда ничего другого делать невозможно. Она почти горестно вздохнула и скомандовала кучеру ехать домой. Давал о себе знать голод. Парис не счел нужным пригласить странную гостью к обеду, не тот полет, а с утра во рту не было ни крошки.
– И побыстрее, Жан!
Кучер только кивнул, погоняя лошадей, ему тоже хотелось домой, хотелось есть, и его совершенно не интересовали ни замок Парисов, ни хозяйские дела.
В Этиоль зачастили гости, причем именитые. Они оказались рядом с Шуази, приехав вместе с его величеством, и поспешили нанести визит очаровательной мадам Ле Норман.
– Ах, как у вас уютно!
– Ах, какой прекрасный парк! Неужели это вы сами придумали столь прелестные лужайки?
– Ах, жила бы и жила в таком очаровательном месте!
Мадам только улыбалась, она вообще не была болтлива, потому ей часто поверяли небольшие секреты и шептали на ушко сплетни, выболтать которые очень хотелось, но было неимоверно опасно. А мадам Ле Норман не понесет сплетню дальше, можно не опасаться. Получалось, что и с языка все же слетало, и опасаться не стоило. Очаровательная эта мадам Ле Норман, повезло же глупому неуклюжему Шарлю Гийому Ле Норману!
Не глупому? Ну, хорошо, пусть умному, но ведь совершенному увальню по сравнению со своей прелестной супругой.
Для женщин мадам Ле Норман была ценна еще и тем, что всем волочившимся за ней мужчинам отвечала, что изменит мужу только с королем. Дамы посчитали это удачной шуткой и сделали вывод о безопасности со стороны Ле Норман. Лучше всего дружится с женщиной, не претендующей на твоего собственного любовника (ну, и мужа тоже). С Жанной Антуанеттой дружили, она была мила и не опасна, свой ум не демонстрировала, разговор поддержать умела, даже если не всегда задавала тон. К тому же дамы помнили, что она не просто новенькая, а пришла из более низкого слоя, значит, не могла претендовать на лидирующее положение. Это тоже было очень важно.
И каждый день Жанна Антуанетта теперь слышала: «Его величество… фаворитка… король… мадам Шатору…». Слушала и понимала, что могла бы быть на ее месте и о ней также говорили бы.
Наступил момент, когда Жанна дрогнула, ей так захотелось хоть одним глазком увидеть короля, о котором столько лет мечталось. Нет, она видела его величество во время парадных выходов, но, во-первых, король был окружен столькими людьми и вокруг столько желающих оказаться поближе, что даже рослый Людовик терялся среди разряженной и разукрашенной толпы. Через несколько дней после приезда матери она не выдержала и поехала в сторону замка Шуази.
Жанна Антуанетта много раз ездила по окружающим лесам, все вокруг и дороги тоже знала прекрасно. В тот день не было гостей, и ей удалось ускользнуть украдкой.
Шум охоты женщина услышала издалека, она прекрасно понимала, что подъезжать ближе опасно, но не потому что боялась показаться на глаза королю, а потому что в пылу охоты можно запросто получить стрелу в бок: никто не будет разбираться, олень за кустами или лошадь со всадником.
Самого короля она увидела довольно близко, он ехал впереди кавалькады всадников. Увидела и пропала. Рослый, прекрасно державшийся в седле, с живым румянцем на щеках, большеглазый и очень веселый… Это был ОН из ее давних мечтаний. Только таким мог быть тот, ради которого не жалко пожертвовать своей судьбой, даже жизнью! Сердце Жанны Антуанетты не просто дрогнуло, оно замерло, словно не собиралось биться дальше до тех пор, пока рослый красавец не бросит на хозяйку благосклонного взора, но тут же облилось кровью – рядом с королем ехала мадам Шатору.
Красива? Да, но не настолько, чтобы быть первой красавицей Франции. Хотя сама Жанна тоже не была красавицей в прямом понимании этого слова, она брала скорее обаянием, умением развлечь умной беседой, очаровать улыбкой, взглядом… Жанна вдруг отчетливо поняла: она не хуже! Она могла бы поспорить с Шатору. Могла бы…
Но какие у нее шансы по сравнению с фавориткой? Приходилось честно признать, что никаких! Отчаяние буквально захлестнуло женщину, из глаз невольно брызнули слезы. Лучше бы король вовсе не приезжал в замок Шуази! Мечтать о нем издали, никогда не видеть вот так близко и жить спокойно. В глубине души Жанна уже понимала, что никакого спокойствия теперь уже не будет. Даже отказавшись от возможности попасть ко двору и тем более к самому королю, она уже не сможет жить по-прежнему, ее мечта вдруг приобрела совершенно реальные очертания. Одно дело твердить, что изменишь мужу только с королем, не имея на это никаких шансов, и совсем другое действительно увидеть его величество неподалеку и понять, что могла бы соперничать с той, которая рядом с ним.
Она постаралась не тереть глаза, чтобы не покраснели веки, она несколько раз не удержалась и все же смахнула слезинки. Однако поездка верхом не прошла даром, когда Жанна Антуанетта уже въезжала в ворота замка, то почувствовала дурноту и боль внизу живота. Не хватало только пережить выкидыш! Очень хотелось отправиться к себе и лечь лицом к стене, чтобы никого не видеть и не слышать. Жанна только что пережила крушение своих надежд и вовсе не желала никого видеть и ни с кем разговаривать.
Однако пришлось, и не просто с кем-то, а с Парисом-старшим.
Ясно, мать пожаловалась на беременную дочь своим покровителям, и Парис приехал отчитывать строптивицу за желание родить ребенка. Нет уж, она родит, чего бы это ни стоило! И ездить верхом перестанет, пусть король резвится со своей Шатору, ее главная задача – выносить и родить наследника Шарлю Гийому. А там видно будет…
В глубине души она прекрасно понимала, что такое решение вызвано не столько желанием действительно родить ребенка от Шарля, сколько пониманием, что никто ее в тот блестящий мир попросту не пустит. Дочери бывшего лакея, выбившегося в люди, но осужденного даже на смертную казнь, нашлось место в парижских салонах, но не при дворе же! Недаром все те, кто бывал при дворе и восхищался Жанной, например у госпожи Жоффрен, никогда не показывались ни в замке Этиоль, ни в особняке де Турнеэма. Одно дело встречаться с приятной, даже очень приятной дамой в парижском салоне, ухаживать за ней, и совсем другое – наносить визиты в ее дом. Большинство морщило носы: нет, нет, увольте, эта мадам Этиоль очаровательна, но она же буржуа, таким не место при дворе подле короля, а значит, совсем ни к чему показывать всем, что ты дружишь с этой дамой. Можно покровительствовать, но только не посещать ее дом.
Неглупая Жанна Антуанетта прекрасно понимала пропасть, разделявшую ее с теми, кто представлен ко двору. Иметь возможность посещать балы и уж тем паче вечера в более узком кругу… это ли не мечта? Она много лет мечтала, подхлестываемая наставлениями и стараниями матери, силу этой мечте добавляли постоянные восторги окружающих, похвалы, расточаемые ей как со стороны мужчин, так и со стороны довольно скептически настроенных дам.
Но в тот день она воочию убедилась, что между мечтой и реальностью, если мечта касается двора и короля, особенно непреодолимая пропасть. И от сознания, что перепрыгнуть эту пропасть просто не дано, становилось так горько и больно, что жить не хотелось вовсе. Какие уж тут гости, даже если это Парис. Крушение всех надежд вовсе не способствовало хорошему настроению.
Но сам финансист так не считал, он бесцеремонно объявил, что приехал ненадолго, чтобы побеседовать с мадам Ле Норман.
– Я плохо себя чувствую, полагаю, вам известно, почему…
Не хотелось даже быть вежливой, не хотелось вообще ничего.
И снова Парис продемонстрировал, что вовсе не собирается считаться с капризами своей протеже.
– Вы правы, я все знаю, даже больше, чем вам кажется. И все же прошу меня выслушать. Постараюсь быть краток.
Парис-старший просто прошел за Жанной Антуанеттой в кабинет и намеревался проследовать даже в спальню. Пришлось жестом отпустить горничную и предложить нежданному гостю присесть.
– Я не буду говорить комплименты, тем более что выглядите вы отвратительно. Меня не интересует причина ваших слез. Сейчас имеет значение только одно: у вас есть возможность привлечь внимание короля, и вы это сделаете.
– Нет.
– Что нет?
– Я ничего не буду делать. Понимаю, что вам все рассказала моя мать, но дело не в моем нынешнем состоянии.
– Тогда в чем?
– Сегодня я воочию увидела разницу между моим и его положением. Для двора я никто. И чтобы стать кем-то, нужно выйти замуж за принца, но у меня есть муж и будет ребенок. Двор меня просто не примет и даже не допустит к себе. – Жанна Антуанетта вскинула свои непонятного цвета глаза на Париса. Слез в них уже не было, но была такая боль, что даже жесткому финансисту на мгновение стало жаль женщину.
Но Парис не был бы Парисом, если бы это длилось дольше мгновения.
– Вас должен заметить король, о дворе будете думать потом.
– Как?! Как он может меня заметить, если вокруг него столько придворных и прекрасных дам в том числе?! Разве только броситься под копыта его лошади, разбившись насмерть? Что же, в этом тоже можно найти утешение, ведь из чувства вины король может прийти на мои похороны…
В голосе несчастной женщины было столько горечи, что Парис вздохнул. И снова его сожаление длилось только мгновение:
– Ну, бросаться под копыта коня не стоит, а вот привлечь к себе внимание можно. Вы можете эффектно проскакать мимо. Вы же хорошо держитесь в седле, вам идет костюм для верховой езды…
Жанна вспомнила о боли внизу живота, которая не отпускала уже больше получаса, и грустно покачала головой:
– Из-за своего положения я вряд ли смогу ездить верхом в ближайшие месяцы.
Парис тихо выругался, но он привык принимать решения очень быстро, потому сразу посоветовал:
– Езжайте в коляске. Но только правьте сами, это тоже будет выглядеть недурно. Его величество не отличается постоянством, кроме того, мы найдем способ удалить от него эту фаворитку, когда придет время. Нужно, чтобы король вас запомнил.
– Удалите? Вы можете удалить фаворитку от короля?
– Почему вас это волнует сейчас? Ваше дело – попасться на глаза королю и заинтересовать его собственной персоной. Чем лучше и быстрее вы это сделаете, тем больше мы сможем помочь вам. Вас, мадам, обучали, воспитывали и выводили в свет вовсе не для того, чтобы вы плодили потомство Шарлю Ле Норману.
Финансист не стал долго беседовать с потрясенной Жанной Антуанеттой, только обещал, что завтра, в крайнем случае послезавтра, изящная коляска будет в Этиоле.
– Ваш любимый цвет, мадам? Красный, зеленый, синий, золотой?
Она ответила совершенно бездумно:
– Голубой и не яркий, пожалуйста.
– Хорошо, надеюсь, за эти дни вы приведете себя в порядок и осознаете важность момента. Кстати, ваш супруг отбыл по делам надолго и не будет досаждать вам своим присутствием. Отвечать на его письма тоже не обязательно, можете сделать вид, что просто не получали таковых, мы найдем оправдание.
Парис уехал, а женщина все не могла прийти в себя. Она действительно ушла в спальню, сказавшись больной, и долго лежала на кровати, раскинув руки и глядя в потолок.
Сначала не было даже мыслей, была только неимоверная усталость и опустошенность. Постепенно они поползли – вялые, но злые. Мать пожаловалась на нее Парисам, и старший из финансистов прибыл собственной персоной воспитывать непослушную протеже.
Жанну коробил деловой подход Парисов к ее персоне, слишком откровенно было сказано, что пора начать отрабатывать вложенные в нее деньги и усилия. Интересно, мать изначально понимала, что дочери придется платить, или осознала это только сейчас? Если первое, то жестоко, значит, все старания внушить, что она станет фавориткой короля, делались нарочно, чтобы приучить ее к этой мысли? Получалось, что ее с детства готовили именно к этой роли?
Все существо бунтовало против такого подхода, сознавать себя просто игрушкой, куклой в руках могущественных финансистов Парисов было нелегко. Мелькнула мысль разрушить все их планы, попросту отказавшись выполнять требования. Но Жанна тут же поняла, что не сделает этого, ведь тогда и Шарлю тоже будет плохо, а это означает весьма скромную жизнь не только для них с мужем, но и для будущих детей. Парисы умели наказывать, так оказался далеко от семьи и даже в опале Пуассон. Нет, ни для себя, ни для своих близких Жанна такого не желала, она уже привыкла к красивому замку, к достатку и почитанию.
Да, она постарается выполнить требования Парисов, ведь пока это ее ни к чему не обязывает. Привлечь внимание его величества и стать его фавориткой совсем не одно и то же.
Заглянув глубоко в душу, Жанна поняла, что обманывает самою себя. Совсем не по велению Парисов она постарается сделать шаг, приближающий к королю, просто перед глазами так и стоял красивый всадник, и сердце по-прежнему обливалось кровью от понимания, что рядом с ним другая, и замирало при мысли, что можно оказаться на ее месте.
Если несколько часов назад, возвращаясь из леса в замок, она готова была рыдать в голос из-за невозможности сделать этот шаг и от безнадежности, то теперь, почувствовав поддержку почти всесильных Парисов, поверила в успех дела. Она не просто поедет в Сенарский лес, она покажется его величеству во всей красе, даже если для этого придется перетерпеть сильную боль.
Жанна принялась мысленно перебирать наряды, в которых это можно было бы сделать. К утру решение созрело окончательно, горничная и еще две девушки с ловкими руками спешно посажены за некоторые переделки гардероба, а сама хозяйка замка Этиоль отсыпалась после бессонной ночи.
Людовик был в восторге, в этот год охотничий сезон удался. Сенарский лес одарил немалым количеством дичи, его самого окружали прекрасные дамы, мадам де Шатору была очаровательна, окрестности Шуази как всегда прекрасны, вечера проводились весело, а ночи бурно. Где-то там шла война, в которую Франция ввязалась согласно своему союзническому с Испанией долгу, но это не беспокоило ни его величество, ни саму Францию, ни тем более Париж и Шуази это никак не затрагивало, здесь царило веселье и темы бесед были только приятными.
Но в тот день появилась еще одна тема, и тоже приятная, правда не для всех. Мадам де Шатору она просто разъярила. Дело в том, что уже в третий раз королевский кортеж на охоте встречал изысканный экипаж хозяйки одного из соседних замков – мадам д’Этиоль. Выглядело это действительно эффектно: навстречу его величеству мчалась элегантная коляска изумительного голубого цвета, которой правила еще более изумительная женщина. Стройная красавица, одетая в нежно-розовый наряд с развевающейся пелериной, умело правившая лошадью, произвела впечатление на всех. Настоящая лесная нимфа.
Вечером герцогиня де Шеврез осмелилась восхититься грацией мадам Ле Норман и тут же получила такой пинок ногой под столом от фаворитки, что едва не потеряла сознание от страха. Мадам де Шатору не имела намерения ни хвалить кого-то из присутствующих либо просто представших пред взором короля дам, ни позволять делать это другим. Какие еще могут быть восторги по поводу грации какой-то Ле Норман?!
Фаворитка и без подсказки заметила, что Людовик заинтересовался дамой в розовом, разъезжавшей в голубой коляске. Похоже, его величество даже ждал появления очаровательной незнакомки. Так недолго и влюбиться. Вот еще!
Но Людовик поддержал разговор о нимфе Сенарского леса, он живо интересовался красавицей, рассказал, что отправил ей большое количество убитой в ее же лесах дичи:
– Невежливо же охотиться в чужих владениях и все забирать себе!
Дамы, смеясь, поддержали заверения короля, что охотиться в чужих угодьях без согласия на то хозяйки не слишком вежливо. Особенно если они принадлежат очаровательной женщине. Шутка получилась весьма фривольной, что и говорить…
Мадам де Шатору едва дотерпела до конца ужина. В замке Шуази оказалось даже опасней, чем в Версале! Нужно срочно принимать меры.
Мари-Анна шла в свой кабинет, едва сдерживаясь от гнева. Ей удалось не подать вида во время ужина, если не считать пинка под столом, но перед собственными слугами и секретарем она сдерживаться не собиралась. Ноздри красавицы раздувались, веер то раскрывался, то с треском захлопывался.
– Кто она? – почти сломанный веер полетел в кресло.
Секретарь уже знал все, что нужно, и прекрасно понял, о ком задан вопрос:
– Мадам Ле Норман, хозяйка соседнего замка д’Этиоль, дочь господина Пуассона.
Шатору с изумлением уставилась на услужливого молодого человека:
– Вы полагаете, я знаю всех господ в Париже и хозяев мелких замков в окрестностях? Точнее.
И снова секретарь понял, что от него требуется:
– Господин Пуассон служил у Парисов, был осужден, бежал в Гамбург, но потом возвратился и был оправдан. Мать состояла на содержании у Парисов и де Турнеэма…
– Это еще кто?
– Главный откупщик долгов. Сейчас интересующая вас особа замужем за племянником де Турнеэма Ле Норманом. Замок д’Этиоль принадлежит самому де Турнеэму, но хозяевами считаются молодые супруги. Есть предположения, что сама дама дочь именно де Турнеэма, а не Пуассона.
– Ах, у матери рыльце в пушку… Что ж, тогда с нее и начнем. Пишите, я буду диктовать. – Маркиза сердито прошлась по кабинету, насколько позволяли его размеры, и остановилась, задумчиво глядя на пламя свечи. – Только таких соперниц мне не хватало. Бороться с сестрами – это одно, а с мещанкой… фи! Пишите!
С утра накрапывал мелкий дождик, грозивший перейти в куда более сильный.
Жанна Антуанетта лежала в постели, борясь с тошнотой и болью, и пыталась понять, рада непогоде или нет. Конечно, если дождь усилится, его величество охотиться не поедет, а если и поедет, то ей-то выезжать нельзя. Промокнув, можно не только заболеть, но и потерять весь привлекательный вид. Вряд ли королю будет приятно видеть женщину, выглядящую как мокрая курица.
Вообще-то дождь шел уже третий день, и она никуда не выезжала. Дорога была мокрой, ездить в открытой коляске нелепо, а в закрытой карете бессмысленно. Да и куда, если веселая компания его величества сидит в замке Шуази, куда ей самой хода нет. Жанна вздохнула, она могла сколько угодно красоваться по совету Париса перед королем на дороге в Сенарский лес, но и только. Чего стоят ее положение и ее надежды, если обыкновенный дождь смог лишить ее возможности появляться перед Людовиком хотя бы вдали! Она никто, была мещанкой, таковой и осталась, пусть ее принимают в салонах Парижа, но не больше. В волшебный мир Версаля дочери бывшего лакея путь закрыт, и никакие Парисы тут не помогут…
Нет, лучше постараться сберечь свое дитя. После смерти первенца и двух лет отсутствия беременности они с Шарлем так надеялись на эту новую, но Жанна чувствовала себя все хуже. Неужели в этот раз вообще не доносит? Если каждый день трястись в коляске, то явно так и будет. Мелькнула мысль: хорошо, что Шарль не знает о том, что творит его супруга в Этиоле.
И снова Жанна прекрасно понимала, что лукавит сама с собой. Не из-за дождя и даже не из-за своего положения она была готова прекратить атаки на короля. Просто поняла, что никто ее к Людовику не подпустит, а ежедневные выезды навстречу его величеству травили душу хуже раскаленного железа. Видеть рядом с красавцем-королем другую куда тяжелее, чем не видеть его вообще.
И снова по лицу текли слезы, горькие, тоскливые. Ну почему она должна влюбиться в того, кто совершенно недосягаем?! Зачем матери было нужно вести ее тогда к гадалке и потом много лет убеждать в правоте предсказания? Какой фавориткой она может стать, если король на троне, а она даже не у подножия?
Парис говорил, что они смогут убрать фаворитку, когда придет время… Да какая разница? Если не будет Шатору, будет другая, но все равно из круга придворных дам. Король может провести ночь с пастушкой, находясь, например, в походе, но надеяться на то, что пастушку приведут в Версаль, никому не придет в голову. Сама она мещанка, какое бы образование и воспитание ни имела, какой бы красивой, разумной, умелой ни была. И этим все сказано. К чему было обольщать свое нежное сердечко глупой надеждой?
Жанна Антуанетта невесело усмехнулась, вспомнив россказни о том, как сумела соблазнить герцога Орлеанского госпожа де Тансен. Говорили, что она приказала убрать в галерее Пале-Рояль одну из статуй и, зная, что вот-вот появится принц, заняла ее место… совершенно обнаженной. Герцог остановился, оценивающе оглядел стройную фигуру де Тансен и протянул ей руку со словами:
– Прошу спуститься с пьедестала, в моих объятьях вам будет куда уютней.
Может, тоже следовало улечься нагой прямо в пыли под копытами лошади его величества? Смешно, пыльная и грязная соперница прекрасной Шатору…
Такие размышления если не развеселили, то хотя бы отвлекли, и Жанна невольно стала думать об Александрин де Тансен.
Удивительная женщина, достойная и восхищения, и осуждения в равной степени. Фонтенель ее превозносил, а Дидро ругал на чем свет стоит, называя мерзавкой. Мадам Ле Норман восхищалась – честно говоря, было чем.
Клодин-Александрин Герен де Тансен по воле родителей должна была провести жизнь в обители, но добилась разрешения папы Климента покинуть монастырские стены и отправилась жить к своей сестре мадам де Ферриоль. Красавица не вышла замуж, но имела любовников среди придворных: герцога Орлеанского, аббата Дюбуа, Рене д’Аржансона… и родила сына от шевалье Детуша, но, не пожелав связать с ним судьбу, отдала ребенка кормилице и больше им не интересовалась. Это было основным, что отталкивало в блестящей де Тансен Жанну Антуанетту. Ребенок стал знаменитым философом Даламбером, но мать свою признать отказался. Незаметно, чтобы мадам де Тансен сильно переживала.
Жанну в ней привлекало то, что провинциалка из Гренобля, проведшая юность в монастыре, сумела завоевать не просто Париж, а Версаль. Она сумела и своего брата аббата де Тансена сделать премьер-министром, пусть ненадолго, но все же… Мадам удавалось все: она писала блестящие романы, старательно скрывая свое авторство, интриговала, играла на бирже. Под руководством шотландского авантюриста Джона Лоу, о котором говорили разное, она успешно спекулировала акциями и сумела разбогатеть…
И даже в Бастилии мадам тоже побывала. Застрелившийся в ее доме на улице Сент-Оноре банкир де Френе в своем завещании открыто утверждал, что Тансен желала его убить. Возможно и желала, но даже продержав мадам в тюрьме, доказать этого не смогли и отпустили.
Вот тогда, решив, что денег на безбедную жизнь у нее достаточно, хотя их много не бывает никогда, мадам несколько угомонилась и занялась литературой.
Когда Жанна впервые встретила де Тансен в салоне госпожи Жоффрен, та была уже в возрасте, но былой привлекательности не потеряла. Умнейшая, прекрасно образованная женщина могла поддержать разговор на любую тему, слыла авторитетом в самых разных областях и любить жизнь не перестала, несмотря на то, что вплотную приблизилась к седьмому десятку. Она тщательно скрывала свое авторство романов, но Париж прекрасно знал, из-под чьего пера они вышли – в «Записках графа де Коммежа», очень популярных и любимых многими, легко угадывалась манера разговора и общения самой де Тансен. После этого романа была еще «Осада Кале», и шел слух, что мадам пишет новый роман о любви, конечно…
От размышлений о прекрасной де Тансен Жанну отвлек шум внизу.
В замок явно кто-то приехал, слышно, как распоряжаются по поводу лошадей и кареты. Только бы не Парисы и не Шарль. Первых видеть не хотелось совсем, а перед мужем Жанна чувствовала себя просто виноватой, и не потому, что ездила красоваться перед королем, а потому, что, возможно, не уберегла их ребенка. Боль внизу живота не отпускала уже целыми сутками…
Приехавшей оказалась мать. Мадам Пуассон была мрачнее тучи.
Жанна приподнялась на постели:
– Что случилось? Что-то с отцом или Абелем?
– Нет.
– С кем? С Шарлем?
Вместо ответа мать вытащила из рукава небольшой лист бумаги и протянула дочери. Жанна Антуанетта взяла его почти с содроганием, явно, что там нечто важное.
Мадам Пуассон принялась почти скорбно сморкаться в платочек, искоса наблюдая за дочерью. Чем дальше Жанна читала послание, тем больше вытягивалось ее лицо.
Маркиза де Шатору, не рассыпаясь в приветствиях или комплиментах, требовала от мадам Пуассон посоветовать дочери больше не появляться перед королем, обещая в случае непонятливости крупные неприятности! Фаворитка не церемонилась с какой-то там мещанкой, она просто приказала даже не ей самой, а ее матери и не сомневалась, что приказ будет выполнен.
Жанна Антуанетта усмехнулась:
– Парисы видели?
– Да.
– И что?
– Советуют пока подождать.
– Чего подождать, они собираются удалить фаворитку? Но через несколько месяцев я буду такой круглой, что никакому королю не смогу приглянуться.
Мадам довольно усмехнулась:
– Я полагаю, что ты уже приглянулась, если сама Шатору удостоила тебя таким гневом. Парисы и де Турнеэм тоже так считают.
Жанна Антуанетта чуть задумчиво поинтересовалась:
– Ты можешь объяснить, что именно не устраивает Парисов в Шатору? Ведь они поверенные маркизы, как же они могут что-то делать за ее спиной и против нее?
– Против Шатору герцог Ришелье… и еще много кто.
– А почему вы решили, что герцог был бы счастлив видеть в качестве фаворитки меня?
– Так решили Парисы…
– Парисы делают ставку на меня? Но почему?
– Ты умна, красива, умеешь очаровывать… К тому же ты с детства готовилась к этой роли.
– Какой роли, мама?
– Той, что тебе предсказала Лебон.
– Парисы готовы поддержать меня?
– Да.
– Тогда почему у тебя такой мрачный вид?
Мадам Пуассон вздохнула:
– Боялась, что ты придешь в ужас и будешь плакать.
– Нет, плакать я не буду, хотя все очень плохо. Но сейчас мне нужно доносить и родить ребенка, об остальном будем думать потом. Видишь, даже погода против моих поездок.
– Я очень рада, дорогая, что ты не слишком расстроилась.
– Ты не права, я расстроилась и очень-очень сильно, но понимаю, что пока выбора нет.
– Ты много лет мечтала быть фавориткой короля, я помню. И я поддерживала в тебе эту мечту, а теперь она рушится?
Жанна вдруг уставилась на мать долгим взглядом и ответила неожиданно даже для себя:
– Нет, всего лишь отодвигается. Всему свое время, я еще буду фавориткой короля.
Мать осторожно поинтересовалась:
– Потому что это предсказала Лебон?
– Нет, потому что я влюбилась в Людовика.
– О боже! Разве можно влюбляться в королей? И уж тем более в того, с кем собираешься спать?
– Только не говори Парисам, они ничего не смыслят в любви, а потому не поймут. Я не обману ваших надежд, но только по-своему. Чтобы завладеть королем, надо завладеть его сердцем, отдав взамен свое.
– Зря ты так думаешь, у Людовика весьма капризное сердце, ему нельзя дарить свое, растопчет.
– Поздно предупредила, я уже подарила.
– У тебя… у тебя что-то было с его величеством?! – ахнула мать.
– Нет, подарить сердце вовсе не значит отдаться в постели, я просто влюбилась в короля, как бы глупо это ни было. Ты знаешь, что такое влюбиться?
– Знаю. Я знаю, что такое любить многие годы, но держать это при себе, никому не показывая.
– Мама, – Жанна вдруг уткнулась в колени присевшей на край постели матери, – я буду любовницей короля, но не потому, что это выгодно, а потому, что он самый красивый мужчина Франции. И всего мира. И не забуду вас всех. Но только сейчас я должна родить ребенка, иначе не прощу себе гибели малыша из-за своих амбиций.
– Да, конечно, дорогая…
Если честно, то мадам Пуассон надеялась только на то, что любовь к королю у дочери просто пройдет за то время, пока она будет ходить беременной и рожать второго ребенка. Может, так и лучше? Жанна сильно похорошела после первенца, хотя и тяжело переживала его гибель. Но надо сказать, чтобы больше никаких детей, это сильно портит фигуру и грудь женщины. И еще, чтобы не смела даже думать о вскармливании грудью, как порывалась делать с первым ребенком.
Заботы мадам Пуассон и мадам Ле Норман на несколько месяцев оказались далеки от его величества и придворных интриг. Но о них не забыли Парисы.
Жанна прекратила поездки в коляске, перестала нервничать, тем более король со свитой покинули Шуази (не без настояний маркизы Шатору), состояние хозяйки замка Этиоль заметно улучшилось, и в положенный срок она родила дочку. Девочка в отличие от умершего сразу после рождения брата оказалась крепенькой, выжила и радовала родителей самим своим существованием.
Жанне некоторое время были просто противопоказаны следующие роды, что заставило Шарля Гийома держаться от спальни супруги в стороне. Но дочь и саму Жанну Антуанетту он очень любил.
А немного погодя начались события, сильно повлиявшие на дальнейшую судьбу всех Ле Норманов…
