Глава четвертая

Прошло более полугода после окончания войны с Митридатом, семьи аорсов жили обычной кочевой жизнью, но не у всех она ладилась. Сын Евнона и прежде уделял мало внимания жене, теперь же, после смерти Кауны, Торика вовсе перестала для него существовать. Большую часть времени он проводил с друзьями, на охоте или в Танаисе у Ахиллеса. Котис простил купцу близость с Митридатом, но жить в Пантикапее не позволил. Теперь родным домом Ахиллеса Непоседы стал Танаис. В свою повозку Умабий заходил только для того, чтобы навестить сына. Он любил и жалел малыша Радабанта. Левая нога мальчика от рождения была недоразвита; жрица Зимегана предсказала, что он не сможет ходить. За дело взялась Газная. Мальчик пошел. От недуга осталась только легкая хромота. Это радовало и Умабия, и Торику, но радость женщины омрачало невнимание мужа. Она тайком плакала и терпеливо ждала. Надеялась, придет весна, время, данное всему живому для любви и продолжения рода, и тогда оттает сердце супруга. Весна прошла, наступило лето, но Умабий так и остался холоден к жене, кроме этого пристрастился к вину. Отчаяние заставило Торику обратиться к Донаге. Евнон пытался вразумить сына. Не помогло. Умабий стал еще более раздражительным. Вот и теперь он молча влез в повозку, сурово глянул на Торику, сел рядом с сыном. Радабант поспешил взобраться на руки к отцу. Умабий улыбнулся, пощекотал мальчонку под мышками. Кибитка наполнилась заливистым детским смехом. Лицо Умабия подобрело. Он подхватил сына, посадил на шею, отпустил руки. Чтобы не упасть, маленький Радабант ухватился за волосы отца. Умабий похвалил:

— Молодец. Держись, следующей весной сядешь на коня.

Торика придвинулась, прильнула к спине мужа. Он попытался отстраниться, но слова жены остановили:

— Радабант похож на тебя. Такой же смелый и красивый. Если у нас будет дочь, она тоже будет красивой… Мы назовем ее Кауной…

Эту ночь Умабий провел в своей повозке.

Следующей весной Торика родила дочь, ей дали имя — Кауна. Это сблизило Умабия с женой. В последующие четыре года она подарила мужу двух мальчиков. Прибавление в семье радовало не только Умабия и Торику, но и Евнона, как вождя. Дети умирали часто, а значит, их должно больше рождаться, чтобы племя было многочисленным и сильным. Степь же жила своей, пока мирной жизнью. Сарматские племена нижних аорсов восстанавливали свои силы после многих потерь. Родившийся мальчик — воин. Воин — это сила племени, его защита. Чем больше воинов, тем больше спокойствия и достатка. Аорсы радовались каждому новорожденному, каждому мирному дню, а их, мирных дней, оставалось мало. На пятый год после войны с Митридатом стали приходить озадачившие Евнона новости. В стан наведался Ахиллес. Купец побывал в Риме и привез Евнону привет от заточенного на чужбине Митридата. Сообщил он и о смерти императора Клавдия, старик отравился грибами. По мнению самого Ахиллеса, здесь не обошлось без участия его супруги Агриппины и приемного сына Клавдия — Нерона, ставшего после его смерти императором. Евнона это не радовало. Вождь не знал, как поведет себя новый правитель римского государства по отношению к аорсам. Вести, пришедшие с востока, были еще более неприятными. В конце зимы кровавые тучи войны приблизились к владениям аорсов. Аланы вторглись в пределы верхних аорсов, царь Фарзой попросил помощи у Евнона. Евнон стал спешно собирать войско. Но беда ни приходит одна. Чем-то прогневили нижние аорсы высшие силы. В племя пришел мор, видимо, завезенный одним из иноземных купцов. Невидимая болезнь черной змеей поползла от одной повозки к другой, от человека к человеку, касаясь жертв смертоносным жалом. Газная выбивалась из сил, старалась знахарским умением облегчить участь пораженных хворью людей. Главная жрица Зимегана поставила особняком свой шатер и запретила к нему приближаться. Ежедневно она зажигала у его входа жертвенный огонь, просила для племени милости и избавления от болезни, но оно не приходило. Евнон приказал Умабию уводить здоровых воинов к Фарзою. Избежав одной опасности, они шли навстречу другой. Но для сармата предпочтительнее умереть в бою, чем от невидимого врага, медленно высасывающего жизненные силы и пожирающего тело изнутри. С Умабием ушли Горд, Росмик и Торика с детьми, пожелавшая показать родителям внуков и повидать маленького брата Инисмея. Евнон остался. Болезнь коснулась и его. Остался и Дарган. В войне с Митридатом один из сираков повредил ему кисть правой руки, теперь она не могла держать оружия. Уход войска возродил в нем давнюю надежду обрести власть. Давний разговор с купцом Ахиллесом, его намеки и угрозы надолго отбили у Даргана и Зимеганы охоту замышлять худое против Евнона. Драган всячески пытался убедить верховного вождя в своей преданности, и это ему удавалось, но недружелюбие и подозрительность Горда, а также прохладное отношение Умабия его настораживали. Теперь, когда они отсутствовали, желание стать верховным вождем проснулось вновь. Подогревала в нем это желание и жрица Зимегана. Через два дня после ухода войска она позвала его в свой шатер и предупредила, что разговор будет важный и их никто не должен слышать. Дарган пообещал позаботиться об этом. Он поставил преданных ему воинов вокруг жилища жрицы и приказал никого к нему не подпускать. Для верности оставил неподалеку от входа Сухраспа, верного слугу. Племени объявили, что Зимегана совершит в своем шатре особый обряд, который поможет изгнать болезнь из стана Евнона.

Когда Дарган вошел в шатер, Зимегана одарила его взглядом светло-голубых глаз:

— Ты долго ждал, но теперь время пришло, Дарган. На этот раз высшие силы помогают нам. Евнон уже не встает.

— Судьба изменчива, он может поправиться.

— Я ускорю его путешествие к предкам. Отравленное зелье готово. Вечером я пошлю старуху Пунгру отнести питье вождю и напоить его. Испив зелья, он не подымется со своего ложа.

— Люди могут догадаться.

— Нет. Болезнь заберет жизнь царя, как забрала жизнь многих аорсов. Ты станешь верховным вождем! Но не забудь, кому обязан. И помни, будешь поступать так, как тебе скажу я.

Дарган склонил голову. «Это мы еще посмотрим», — подумал он.

* * *

Утром верховный вождь Евнон умер. На закате не стало Донаги. Дарган и Зимегана были этому рады. Теперь никто не мог им помешать. На следующий день после погребения Евнона и его жены Даргана признали предводителем нижних аорсов. Он получил то, чего ждал долгие годы. Противиться этому было некому. Зимегана, колдуя над жертвенным костром, поведала, что усопший вождь навлек проклятье на их племя. Аорсы поверили, так как после смерти Евнона болезнь постепенно стала покидать стан. Никто не подумал, что случилось это благодаря старанию и дару целительницы Газнаи.

* * *

Десять раз вставало и садилось солнце с того дня, как Даргана провозгласили вождем. Он еще не успел привыкнуть к своему высокому положению и вдоволь насладиться властью, когда о себе напомнила Зимегана. Она потребовала дать ей белого коня из тех, что привел с собой Евнон после войны с Митридатом, поставить себе новый шатер рядом с шатром вождя и заняться набором войска, чтобы противостоять тем, кто мог воспротивиться новому предводителю. Дарган и сам сознавал, что войско ему понадобится, терпеть же приказы и прихоти Зимеганы он не собирался. В открытую противопоставить себя жрице он не мог, а потому задумал поступить иначе.

К исходу следующего дня новый шатер жрицы стоял неподалеку от шатра Даргана. Уже стемнело, когда вождь аорсов взял с собой Сухраспа и направился на окраину стана к прежнему жилищу Зимеганы. Сухрасп вел за повод белого жеребца для жрицы. Оставив Сухраспа у входа, Дарган вошел в шатер. Жрица была одна.

— Твой приказ исполнен, моя госпожа. Завтра ты можешь вселиться в новый шатер. — Дарган сел на кошомную подстилку, поставил перед собой кувшин с вином. — Хочу в честь этого угостить тебя вином из запасов Евнона. Такого ты еще не пила.

Такого вина Зимегана действительно не пробовала, да и если бы это случилось, то жизнь ее продлилась бы недолго. Даргану удалось угрозами заставить Пунгру, помощницу Зимеганы, раздобыть отравленное зелье, отправившее к предкам Евнона. Его-то Дарган и добавил в принесенное вино.

Зимегана поставила чаши, села напротив. Дарган разлил вино:

— Выпей за то, что мы свершили и о чем столь долго мечтали. — Новоявленный вождь взял одну из чаш, протянул Зимегане.

— Только после тебя. Не пристало мне пить прежде предводителя аорсов.

Рука Даргана дрогнула. Вино пролилось на подстилку. Это заметила Зимегана. Ее лицо в скупом свете лучины казалось зловещим.

— Я говорила, мне известны все твои мысли. Известны с той поры, как ты убил на охоте старшего сына вождя Туракарта.

Дарган оглянулся на занавес; за ним стоит Сухрасп, ему слышны слова Зимеганы, а она продолжала. Теперь уже громче:

— Ты, трусливый лис, хотел избавиться от той, которая дала тебе власть над аорсами! Если бы Пунгра не напоила моим ядовитым зельем Евнона, ты…

Жрица не успела закончить речь. Зарычав, Дарган бросился на нее. Зимегана выхватила жертвенный нож, с которым не расставалась, но Дарган выкрутил руку женщины, вырвал оружие, откинул его в сторону. Навалившись всем телом, он прижал ее к ковру. Сильные пальцы здоровой левой руки Даргана обхватили горло жрицы. Чувствуя приближение смерти, она закричала. Крик получился хриплым и негромким, но Сухрасп его услышал, как слышал все, о чем говорила жрица. Он вбежал в шатер и поразился тому, что увидел. То, что делал Дарган, было кощунством. Покушаться на жизнь жрицы значило разгневать высшие силы и наслать на себя и даже на все племя проклятье. Такого себе не мог позволить даже верховный вождь. Сухрасп бросился на помощь Зимегане. Схватил Даргана за плечи, отшвырнул от тела жрицы. Поздно. Зимегана была мертва. Дарган вскочил на ноги, взбешенно закричал:

— Жалкий червь! Как посмел ты оттолкнуть меня, вождя!

Сухрасп ответил спокойно:

— Разве ты вождь? Ты убил Туракарта, не без твоего согласия отравили его отца Евнона, теперь ты лишил жизни жрицу. Они же есть посредники наши между небом и землей, а ты…

— Ах ты, недоумок! — Выхватив меч, Дарган бросился на Сухраспа. Сухрасп тоже вынул из ножен акинак, но воспользоваться им не успел. Левая рука Даргана владела мечом не хуже, чем когда-то правая. Ловким приемом он выбил акинак из руки Сухраспа и ранил его в живот. Спасая жизнь, Сухрасп метнулся к выходу. Дарган ринулся за ним, но споткнулся о распростертое на полу тело Зимеганы.

Когда Дарган выбежал из шатра, Сухрасп исчез. Не было и белого жеребца. Удаляющийся топот копыт подсказал — Сухрасп покинул стан. Он понимал, поверят не ему, а вождю. За Дарганом сила, власть.

«Может, это и к лучшему», — подумал Дарган, вернулся в шатер, взял меч Сухраспа и вонзил его в грудь жрицы.

Ужасная весть облетела стан: «Хромоногий Сухрасп обезумел, убил жрицу Зимегану и скрылся в степи».

Вскоре новые заботы заслонили собой страшные события. Настала пора кочевки. Аорсы разбирали шатры, готовили повозки, спешили покинуть ставшее недобрым место.

* * *

Настало долгожданное для Даргана время. Теперь, когда ушли к предкам Евнон, Донага и Зимегана, когда Умабий и втершийся в доверие к Евнону иноземец Горд находились далеко, он наконец-то смог почувствовать всю полноту добытой им власти. С ней пришли заботы. Чтобы удержать власть, нужна жесткая рука, и она у него была. Пусть одна, зато способная схватить за горло не только человека, но и целый род или племя. До лета эта рука приводила в подчинение племена и роды, кочующие на подвластных ей землях. В начале лета пришли вести — совместное войско аорсов разбито аланами, кочевья верхних аорсов, огибая владения Даргана, потянулись к Дану.

Слухи оказались неверны. В битве с аланами объединенное войско потеряло много славных воинов. Несмотря на потери, аорсы устояли. Они отбили первую волну нападавших, но за ней шла вторая, и они вынуждены были отойти. Захватив часть отвоеванных у Фарзоя земель, аланы остановились. Это была всего лишь передышка, и аорсы это понимали. Они возвращались к родным кочевьям, чтобы набраться сил перед грядущими сражениями.

* * *

Сумерки остановили войско у одного из кочевий верхних аорсов. Умабий и Фарзой сидели неподалеку от костра, на котором воины готовили барана по-походному. Аорсы освежевали убитое животное, отделили мясо от кости, порубили, сложили его в шкуру, связав ее в виде мешка, залили водой и повесили над огнем. Теперь воины томились в ожидании вкусной еды, переговаривались, шутили, но смеха слышно не было; не забылись еще недавние сражения и гибель соратников. Это же тяготило и Умабия. Как объяснит он отцу потерю множества воинов? Как посмотрит в глаза родственников тех, кого он увел на войну? Как скажет Газнае о гибели Горда? Могучий воин, соратник и наставник прикрыл собой теряющего силы сына Евнона. Умабий до сих пор не мог забыть, как падали на залитую кровью землю его соплеменники, как сам он, израненный и ослабший, свалился с коня. Помнил он и искаженные злобой лица алан, готовых отомстить за погибших товарищей, и неожиданное появление Горда, закрывшего его своим телом, и окровавленные наконечники копий, торчащие из спины венеда. Аорсы вынесли раненого предводителя, а вот тело Горда осталось лежать на поле боя. Как и тела множества других славных воинов. Разве оправдаешься тем, что враг силен и велик числом. Разве прикроешься достойным отпором, оказанным аланским воинам. Нет, и ответ держать ему — Умабию, сыну вождя Евнона.

Фарзой, словно угадал его мысли:

— Тяжелые времена настают. Мы потеряли много хороших воинов, но враг от этого не стал слабее. Аланы вернутся. Если волк украл одну овцу, он придет за второй.

— Это так. Вкусив крови, зверь не отступится, — согласился Умабий.

— Некоторые роды отделились, уходят на заход солнца, и это только начало. Боюсь, нам не устоять… Буду уводить людей…

— Если нам объединиться, мы могли бы остановить алан.

— И кого ты видишь во главе аорсов? Евнона? Меня? Кто отдаст власть? У твоего отца есть ты, у меня — Инисмей. И он, и я хотим видеть вас вождями, царями аорсов. Я это знаю, имелся у меня с ним давний разговор… Но и это не все. Знать и с той и с другой стороны может возмутиться. Не захотят быть нижние аорсы под верхними, а верхние под нижними.

— И то верно, достаточно найдется таких, кто собственную выгоду ставит прежде общей.

— В том-то и беда. Думаю, что и объединение нам не помогло бы. Но помню, как и все верхние аорсы, о том, что в трудное время пришли нам на выручку наши братья. И того не забуду. Передай отцу, что я, Фарзой, даю слово до самой смерти оказывать помощь нижним аорсам и сыну своему накажу.

— Я не верховный вождь, но клянусь делать все, что в моих силах, — взволнованно произнес Умабий.

— Верховным вождем ты будешь, в это верю. Как и твоему слову. Потому и отдал за тебя Торику… Береги ее и внука…

К костру подошли трое, спросили Умабия.

Воины указали на вождей. Они сидели вне светового круга костра, а потому были плохо узнаваемы.

Все трое аорсы. Старик из кочевья, воин Умабия и… Сухрасп. Умабия его появление удивило.

— Сухрасп? Ты откуда?

Вперед выступил воин:

— Старик говорит, что нашел его полумертвым в степи, когда охотился, привез в свою повозку, вылечил. Если верить его словам, не прошло и трех дней, как он, — воин кивнул на Сухраспа, — начал ходить.

Умабий хотел спросить, что с ним случилось, но воин опередил:

— Сухрасп говорит… твои отец и мать…

Сердце Умабия застыло в ожидании.

— Они… Они умерли.

* * *

Весть о поражение аорсов обрадовала верховного вождя Даргана, но одновременно озадачила. Радовало то, что поражение могло обернуться для Умабия, Горда и Росмика смертью, но ведь оно же могло обернуться неприятностями и для него. Верхние аорсы, не выдержав натиска, могут пойти по его владениям и, что страшнее, следом придут аланы. Но пришли ни те, ни другие. В один из дней, на рассвете, возвратилось войско Умабия. Поредевшее, оно все еще представляло грозную силу.

Даргана разбудили голоса и возня у повозки. Вождь схватил меч, выпрыгнул наружу. Вид у него был не выспавшийся и несколько растерянный. Всю ночь он просыпался в холодном поту. Сны его были ужасны. Зимегана явилась ему из иного мира, грозила окровавленным жертвенным ножом, смеялась, говорила о том, что не случайно она ухватила его за ногу, когда он погнался за Сухраспом, полуистлевший труп Туракарта, с кабаньим клыком в руке, взывал о помощи, Евнон пытался силой напоить его отравленным вином.

То, что он увидел, казалось продолжением дурных снов. Вокруг его повозки стояли воины Умабия.

«Значит, войско вернулось. Как случилось, что меня не предупредили? Такое возможно, если они двигались быстро и скрытно, избегая кочевий. Но почему?» — метались в голове вождя тревожные мысли.

Даргана удивила странная тишина. Он не слышал радостных криков, выворачивающего душу плача женщин и детей, не дождавшихся своих близких, не было звуков, что испокон веков сопровождали возвращение войска. Не обнаружил вождь и своих телохранителей, коими обзавелся, опасаясь за свою жизнь… Было гнетущее молчание. Молчание воинов, окруживших повозку, молчание соплеменников, стоящих за их спинами. Воины расступились. На середину образованного ими круга вышел Умабий:

— Как спалось, Дарган?

Дарган сдвинул брови:

— Тебя, Умабий, ни римляне, ни греки, ни боспорцы не научили вежливости! Или ты забыл, как полагается приветствовать верховного вождя?!

— А достоин ли ты быть вождем?

— Тебе ли, сосунку, решать, кто должен быть вождем?!

— Не мне. Им, — Умабий указал на стоящих вокруг людей. — Перед ними ты должен ответить за то, что свершил.

— Ты хочешь меня в чем-то обвинить?

— Да. Ты, Дарган, убил Туракарта — моего брата! Ты отравил моего отца Евнона в сговоре со жрицей Зимеганой, которую сам же и задушил.

Дарган разразился смехом, успокоившись, сказал:

— Так ты пьян, Умабий! А я-то думаю, откуда в тебе столько дерзости?

— Нет, Дарган, я не пьян. Это ты опьянен желанием властвовать и ради этого не пощадил ни соплеменников, ни жрицу. Это ты отступил от наших обычаев. И тому у меня есть свидетели.

Воины за спиной Умабия расступились. На середину круга вышли Газная и дрожащая от страха старуха Пунгра.

— Сумасшедшая знахарка и дряхлая старуха? Это твои свидетели?

— Есть еще один. Мои воины встретили его в одном из кочевий верхних аорсов. Он скрывался от твоего гнева. Имя его Сухрасп.

По толпе прокатился неодобрительный гул. Многие еще верили, что это он убил жрицу. Из-за спин воинов, припадая на одну ногу, вышел Сухрасп. Умабий продолжил:

— Это его мечом ты заколол Зимегану после того, как задушил ее.

Лицо Даргана исказила гримаса страха. Теперь сомнений не оставалось — Умабию известно обо всех его злодеяниях. Зловещая тишина повисла у повозки вождя, она не предвещала его обладателю ничего хорошего. В отчаянной попытке оправдаться и склонить соплеменников на свою сторону он выкрикнул:

— Нет! Не верьте ему! Он подкупил этих людей, чтобы они лжесвидетельствовали против меня. Ему нужно стать на мое место!

— Это не твое место. — Умабий не упустил возможности уколоть противника: — Ты называешь себя вождем аорсов, но я не вижу знака орла на твоей правой руке.

Слово Умабия, словно стрела, ранило самолюбие Даргана. Рык, подобный звериному, вырвался из его груди. Умабий задел больное место нового вождя аорсов. Покалеченная кисть не давала возможности нанести на нее знак вождя рода, на левой же руке его могла носить только женщина-жрица.

Умабий продолжил:

— Ты обвинил меня в обмане и должен ответить за свои лживые слова и за свои преступления. Пусть единоборство решит, кто из нас прав. — Умабий выхватил меч. Меч Сарматии, завещанный ему Кауной. Со дня ее смерти он не расставался с ним ни днем ни ночью.

— Ты умрешь, — прохрипел Дарган, обжигая соперника испепеляющим взглядом.

— Раз так, я, как и ты, буду биться левой рукой. — Умабий перекинул меч из правой руки в левую.

Газная, Пунгра и Сухрасп отошли к воинам, давая простор для поединка. Дарган шагнул к Умабию. Мечи скрестились. Противники закружились по площадке. Они были достойны друг друга, но Умабий привык сражаться правой рукой, Дарган же, потеряв ее, постоянно тренировал левую. Вскоре Умабий почувствовал — кисть немеет, рука слабнет, но взять меч в правую — опозорить себя. Преимущество Даргана не замедлило сказаться. Он нанес удар сверху. Умабий прикрылся свободной рукой. Лезвие, скользнув по наручному браслету, поранило кисть. Умабий с трудом сдержал стон. Дарган отскочил, засмеялся:

— Теперь и ты не сможешь нанести знак орла на руку.

— Ничего, залечим, — ответил Умабий, превозмогая боль. Рана была пустяковой — царапина, но рука от удара онемела.

— Тогда я отрублю тебе голову.

Умабий сознавал, что Дарган вполне может осуществить сказанное. Левой рукой его не одолеть, правая висит плетью. Но ведь есть ноги, их в поединках применять не запрещалось. Умабий отбил очередной удар, отпихнул противника ногой. Дарган упал на спину, попытался встать. Меч Сарматии раздвоил его голову, покарав властолюбца и убийцу, как покарал он Харитона и Намгена. Кауна оказалась права — меч Сарматии подарил Умабию царскую власть.

Через три дня Умабий был опоясан, аорсы провозгласили его верховным вождем, а по прошествии еще десяти главная жрица Газная нанесла на излеченную правую кисть нового предводителя знак птицы. Теперь он, Умабий, принял на себя ответственность за судьбу подвластных ему племен.