Книга: Спасти Батыя!
Назад: На Восток
Дальше: Новая подруга

Караванными путями…

Они напали неожиданно…
Погонщики хорошо знали, что впереди балка, в которой можно спрятаться, но уже столько раз караваны спокойно проходили мимо, что на сей раз кто-то проглядел. Когда вдруг засвистели стрелы, кося одного за другим зазевавшихся охранников, пришлось приникнуть к самому горбу верблюда. Но нападавшие были ловки, тугой волосяной аркан мгновенно обхватил верблюжью шею, животное рванулось, от его рывка удержаться в сидячем положении не удалось… Кустик верблюжьей колючки на земле приблизился настолько неожиданно, что даже лицо не удалось отвернуть, поцарапало. А дальше темнота, видно, удар головой был слишком сильным, меркнущее сознание успело выхватить только обжигающую боль в верхней части ноги (верблюд не лошадь, перепрыгивать через упавшего человека не станет, видно, задел ногой) и понимание, что вольной жизни конец, если не вообще всякой…
Вокруг кричали раненые и нападавшие, каждый свое, нельзя сказать, чтобы охрана не отбивалась, но четверо против десятка, да еще и расстрелянные издали, – это не в счет. Остальные быстро либо оказались тоже убиты, либо попали под аркан. Нападавшим не нужны люди, потому, перебив охрану и сильных мужчин, стегнули верблюдов, подгоняя в свою сторону.
Разбойники налетели, как степной вихрь, и унеслись с награбленным, оставив лежать на земле восьмерых и еще троих раненых, стучавших зубами. А еще двух ослов, которых вскачь не погонишь. И это в половине дневного перехода от большого караван-сарая – знаменитого Белеули! Такого давно не помнили караванщики.
Но долго страдать нельзя, мало ли что, дотемна им надо куда-то добраться. Оставшиеся в живых принялись осматривать остальных, пытаясь найти еще кого-то выжившего. Напрасно, никто не подавал признаков жизни. И похоронить, как положено, не удастся, нет никакой возможности, у них только два осла и никакой поклажи. Купцы видели в жизни всякое, они понимали, что могут быть и ограблены, и убиты, а потому только сложили погибших рядом, прочитали над ними молитвы и, взгромоздясь по одному на двух ослов, махнули рукой третьему выжившему – своему слуге, чтобы поторопился.
До ночи они сумели добраться до Белеули, правда, слуга упал замертво, а двое купцов выжили. Трясясь и проклиная все на свете, они рассказывали о нападении, стуча зубами, жадно пили воду и умоляли дать им верблюдов, чтобы ехать домой, доставали трясущимися руками из поясов зашитые туда золотые монеты для оплаты. Хозяин караван-сарая мог сделать это, но куда же ехать без охраны? Пришлось ждать несколько дней, пока не пройдет караван, к которому можно присоединиться. На их счастье, такой появился через три дня, совсем скоро осень и за ней зима, потому караван-баши торопились, пора ранней осени, когда, как и весной, самое время проходить Устюрт, не так длинна, караваны шли один за другим.
Хозяин караван-сарая подробно расспрашивал, не остался ли там кто раненый, хорошо ли смотрели. Купцы мотали головами и убеждали, что смотрели хорошо, никого выжившего не было. Если честно, то они не были в этом уверены, но не возвращаться же обратно ради какого-то охранника или погонщика, при одной мысли о том страшном месте купцам становилось не по себе.

 

Солнце пекло нещадно, и это в начале осени, а что было бы летом? Но размышлять об этом было невозможно из-за сильной боли и жажды.
– Пить…
А напоить некому, рядом только чахлый кустик на выжженной солнцем земле. Ни звука, ни живого голоса. У лежавшего рядом человека мутные глаза и остановившийся взгляд, он свое отжил… С трудом удалось подняться на четвереньки, чтобы хоть оглядеться. При попытке опереться на левую ногу черные мушки перед глазами замелькали так, что скрыли за собой все.
Справа сложенные в рядок погибшие, но ни верблюдов, ни ослов, ни людей не видно. Если сложили отдельно погибших, значит, не нападавшие, те просто не стали бы возиться, значит, кто-то остался жив и тоже поспешил удалиться. Это плохо, очень плохо, в одиночку посреди степи без воды и защиты погибнуть слишком легко. Глупо выжить при нападении на караван и умереть от жажды и зноя…
Аманкул прикрыл глаза, ими даже двигать было больно. Но лежать и ждать нельзя, солнце вот-вот сядет. От погибших нужно поскорее отойти в сторону, их запах может привлечь нежелательных соседей. Конечно, хищников здесь немного, но все же. А он сам не может? Кровь, даже запекшаяся, весьма привлекательна. Но сильно окровавлен погонщик не был, видно, просто сильно ударился, падая с дернувшегося верблюда. Его приняли за мертвого и оставили в степи.
Сильно болели голова и нога, явно вывих. Аманкул нащупал самое болезненное место, да… вывихнута лодыжка. Это тоже очень плохо, если на ногу не наступить, то быстро двигаться не получится. Хорошо, что он на караванной тропе, найдут, но следующий караван может быть нескоро и найти труп, ведь без воды и на караванной тропе не выживешь.
Выбора у парня все равно не было, и он, приловчившись, сильно дернул и чуть провернул. Очнувшись через некоторое время, осторожно потрогал ступню, резкой боли при любом движении уже не было, все же дедовы уроки пошли впрок, на место вывих он поставить сумел. Теперь главное – закрепить вывих и не наступать на эту ногу. Если не найдет опору, придется просто ползти на четвереньках.
Старательно обыскав погибших товарищей, Аманкул обнаружил целых два ножа. Однако не было самого нужного ему сейчас – воды. Ночью легче, а днем? Он знал, куда идти, в какой стороне ближайший караван-сарай, но делать это ночью не рискнул. Значит, надо дождаться рассвета и сразу выходить, но до этого обязательно закрепить ногу.
Ему очень повезло, среди брошенных и разбойниками, и удиравшими купцами вещей нашелся большущий дрын, вполне подходивший размерами, чтобы подставить его под мышку и на ногу не опираться. А еще очень ценная вещь – поднос, он пригодится, чтобы на рассвете собрать росу из воздуха. Роса – это влага, а влага ему сейчас была нужнее даже костыля и ножей. На душе чуть повеселело.
Все оказалось не так просто, костыль проваливался в песок, норовил выскользнуть, и Аманкул несколько раз падал, зарываясь в песок лицом. Каждый раз мысль была только одна: не повредить ногу сильнее. В конце концов он перешел на четвереньки, таща костыль и поднос за собой. К урочищу Белеули Устюрт заметно поднимается вверх, зато там не столько песка, но и воды мало. Она есть, только соленая, от такой жажда лишь усилится.
За ночь на подносе действительно собралась влага, все же хорошо, что уже конец лета, а не его середина. Но, неловко упав, он снова долго лежал без сознания. Днем полз, чтобы больше не падать… ночью снова старательно подставлял поднос, чтобы собрать влагу. Но капель на подносе не могло хватить, чтобы напиться, а солнце все жгло и жгло, на Устюрте в любое время года без воды нельзя…
А воды не было… Сколько дней прошло, он уже не понимал, усилий хватало только на то, чтобы не заблудиться и не уйти вдруг с тропы в сторону. Меркнущее сознание вполне могло увести его туда, где и кости не скоро найдут. Почувствовав, что язык перестает помещаться во рту, Аманкул подумал, что это конец. Он видел таких – потерявшихся, отставших, которые погибали от жажды, иногда их находили, но уже не успевали спасти. У таких всегда бывал вывалившийся синий язык.
Его внимание привлек крошечный кустик, это была не полынь и не верблюжья колючка, которая вытаскивает воду глубоко из-под земли. Кустик означал, что пусть не вода, но хотя бы влажная почва не так далеко, и Аманкул стал копать. Нет, он копал не колодец, нужно было просто добраться до влажного песка, до влажной земли, тогда телу будет нужно не столько влаги.
Удалось добраться пусть не до влаги, но хоть убрать горячий сухой слой сверху, с трудом поборов желание набить рот прохладным песком, Аманкул улегся прямо в раскопанную ямку, прижался к прохладной земле лицом и ладонями. Стало немного легче. Он остался спать в этом благословенном для него «оазисе». К утру язык уже помещался во рту, хотя был шершавым и потрескавшимся.
Караван… это было спасение, но если увидят, что он хромает, могут и не взять, кто станет тащить за собой калеку? И Аманкул, из последних сил превозмогая сильную боль, поднялся и заковылял к каравану. Караван-баши был незнаком, но все равно разрешил следовать с ними… Появилась надежда дойти до Белеули, а там его знают, найдутся те, кто поможет добраться хотя бы до Гургенджи, приютят, пока встанет на ноги. Он отплатит добром за добро, щедро отплатит, еще не бывало, чтобы кто-то обиделся на Аманкула из-за неблагодарности.

 

День за днем с утра до вечера одно и то же: солнце, ветер и степь. Хотя, нет, конечно, не была одинаковой эта степь. То попадались солончаки, белые, словно заснеженные, то в стороне стояли холмы с какими-то рыжими от солнца и ветра травами, то ветер гнал шары колючек, то виднелись целые поляны серо-голубой полыни, и тогда в воздухе носился ее горьковатый запах, то неожиданно показывалась молодая зеленая травка, невесть как вылезшая после короткого осеннего дождя, то снова пересыпались пески… и снова солончаки, такыры, холмы вдали, полынь и песок… Такыр – это такая ровная площадка, покрытая засохшей глиной. Поверхность словно каменная, отлично сошла бы для вертолета или даже маленького самолета, но ни тех ни других в небе не наблюдалось.
Я не задумывалась над названиями караван-сараев, в которых мы ночевали, зачем, все равно не знаю, где это. Таскичу… Учукан… Кос-Кудук (Кудук, кажется, колодец, это я из песни помнила)… Чурук… какие-то урочища, какие-то солончаки и такыры, даже имевшие свои названия…
Зато неожиданно мы приобрели попутчика, я так и не решила, хорошо это или плохо. Заметила бедолагу я (вот вам и отменное зрение у местных!). Подозреваю, что он просто лежал в какой-то яме возле крошечного кустика, а услышав движение нашего каравана, не сразу рискнул показаться. Охрана напряглась, видно, ожидала следом за одиночкой появления и вооруженного отряда, но все обошлось.
Некоторое время этот попутчик держался чуть в стороне, потом, видно, осмелел и доковылял ближе. Теперь уже к нему поехали двое охранников. О чем говорили, не знаю, если бы и слышала, то не поняла, но прогонять не стали, наоборот, человек направился за ними следом к каравану, он опирался на какую-то палку, неловко подскакивая на правой ноге и, видно, стараясь не наступать на левую. Потом бедолага о чем-то говорил с караван-баши, наконец, как я поняла, тот милостиво разрешил идти с нами. Наверное, это было очень великодушное решение, потому что Карим даже головой покачал не то восхищенно, не то сокрушенно.
– Карим, кто это?
– Не знаю, вечером спросим. Он один, а потому не опасен. Видно, почему-то остался в степи без осла или верблюда, пропадет, если не прибьется к какому-нибудь каравану.
Я оглянулась на найденыша, тот едва держался на ногах, дойдет ли до этого самого караван-сарая?
– Карим, а его нельзя посадить в повозку, он же еле держится?
– Я тоже об этом думаю.
Толмач действительно отъехал, но не к новенькому, а к караван-баши, вся власть в караване у него, иначе нельзя, командир должен быть один.
Найденыш был неимоверно грязен, словно лежал в сырой земле лицом, он старательно отряхивал высохшую землю с себя, но это мало помогало. Карим протянул ему бурдюк с водой, но человек пить не стал, только смочил во рту водой, видно, понимая, что сразу много воды будет гибельно.
Немного погодя бедолага уже забирался в повозку, где ехала Анюта. Это страшно не понравилось моей служаке, она принялась вопить, что этот оборванец натащит ей блох и вшей и что она ни за что рядом ехать не будет. Человек не понимал ни слова, но уж тон-то понял, он послушно слез с повозки, хотя было видно, как ему хочется хоть чуть передохнуть.
Тут уже разозлилась я:
– Ты что себе позволяешь?! Не хочешь с ним рядом ехать, тебя никто не заставляет! Выходи и топай ножками. А ну садись! – это был уже приказ нежданному попутчику.
Конечно, приказ он понял, снова забрался в повозку, стараясь держаться как можно дальше от Анюты. Служанка отвечала ему взаимностью, они забились в разные углы и сидели, исподтишка зыркая друг на дружку – Анюта зло, а ее сосед осторожно.
Ко мне снова подъехал Карим, видно, успокоить. Я покосилась на толмача, неужели так зло орала, что надо успокаивать? Но я правда разозлилась на Анюту, которая непонятно зачем тащится со мной да еще и все время старается создать себе условия получше.
– Скоро Белеули, там хороший караван-сарай, там отдохнем день. И вода есть, вдоволь воды, – усмехнулся толмач. Карим прекрасно знал, чего мне не хватает больше всего. Вообще-то мне больше всего не хватало моих родных, но думать о них запрещено, а кроме них, конечно, воды.

 

Когда прямо посреди степи перед нами выросло нечто, я обомлела. Это нечто было сложено из здоровенных желтоватых каменных плит, имело по углам круглые башни, а прямо перед нами шикарные высокие ворота. Или портал, как там у архитекторов это называется?
Караван-баши тут же стал распоряжаться, кому и куда отправляться, как разгружать верблюдов, куда нести вещи. Наш попутчик подошел ко мне бочком и стал что-то спрашивать. Я развела руками, мол, не понимаю. Карим знаком позвал к себе кого-то из местных, и начался разговор уже с двумя толмачами. Оказалось, человек просил, чтобы ему позволили помочь таскать грузы. Как таскать-то? Сам едва держится на ногах!
Анюта тут же вставила свое веское слово:
– Ага, как же! Сопрет и глазом не моргнет!
Я снова зашипела на нее змеей:
– Тогда таскать будешь ты!
– Нет, я же не против, только за ним глаз да глаз нужен, говорю… Кто его знает, кто он и откуда.
– Карим, скажи, чтобы держался ближе к нам с тобой, а то тут таких, как Анюта, может оказаться много.
Толмач почти заскрипел зубами:
– Настя, такая, как Анюта, одна. Никто не оставит человека в беде посреди степи и не обидит недоверием того, кто попросил помощи.
Я почти извиняющимся тоном попросила Карима пристроить новенького, дать ему работу в нашем сопровождении, если это нужно:
– Ну, хотя бы до Гурганджи или вообще до людей. И не надо его пока заставлять работать, у него же нога повреждена. Скажи: потом отработает.
– Ты права, просто так он кусок хлеба не возьмет, а за работу возьмет.
Человек как-то внимательно прислушивался к нашим переговорам, речь знакома? Это, видно, заметила и служанка, стоило Кариму увести новенького и заняться разгрузкой наших верблюдов, она снова зашипела:
– Во как глядел-то! Понимает же, собака. Оберет он нас, как пить дать оберет.
Я вдруг схватила служанку за плечи и крутанула в сторону степи:
– Смотри! Что вокруг? Куда может человек уйти, даже украв что-то, да еще и хромой? Если ты не прекратишь чесать языком, я тебя отправлю обратно!
– Куда?
– А вон караван стоит встречный, с ними и пойдешь.
– Нет!
– Тогда закрой рот.
Как мне хотелось в тот момент действительно избавиться от Анюты! Толку от нее никакого, а проблем и впереди будет немало. Зря я не послушала Карима и не оставила ее в Сарайджуке.
От злых мыслей отвлекла необходимость устраиваться.
Из большущих ворот караван-сарая навстречу нам уже вышел его хозяин. Он держался важно, видно, хорошо сознавал, какой ценностью владеет. И ценность этого сооружения была не только в четырех колодцах, к которым погонщики тут же повели верблюдов, стало слышно, как заплескалась в водопойных колодах вода, но и в самом здании. Наш караван-баши был ему, видно, хорошо знаком, потому что встреча получилась весьма теплой. Они обнялись, кажется, трижды, выказывая друг дружке всяческое уважение. Хозяин что-то спрашивал, наш отвечал.
По тому, с каким интересом покосился в нашу сторону хозяин караван-сарая, я поняла, что самыми необычными гостями была наша троица. Заметив, что на нас смотрят, я вдруг принялась проявлять чудеса вежливости, взяла да и поклонилась в пояс. Даже на расстоянии было видно, как полезли на лоб глаза у хозяина, но он тут же ответил на поклон, правда, менее низким, но весьма душевно прижав руку к груди. Полненькие ножки шустро понесли его в нашу сторону. Так… предстоят переговоры с местной властью. Я убедилась, что Карим рядом, и прошипела Анюте:
– Молчи!
Нас приветствовали явно не по-монгольски, но понять добрые пожелания можно и без перевода. Карим понял, он стал что-то говорить хозяину, показывая на меня, тот кивал, осторожно косясь на необычную женщину, губы раздвигала улыбка, в которой не было примеси ухмылки. Человека явно удивляло, что девушка решилась на столь далекое путешествие ради спасения брата, он сокрушенно качал головой, кивал, снова прижимал руку к груди, потом пригласил нас внутрь, присовокупив еще один поклон.
Карим усмехнулся:
– Ты ему понравилась, сказал: отважная девушка.
– Карим, а как новенький?
– Он будет с остальными, его не обидят, не бойся, иначе не брали бы с собой.
– А покормить?
– Здесь накормят всех, за все заплатит караван-баши. – Толмач кивнул в сторону нашего старшины.
Прежде чем войти в ворота, я не удержалась и остановилась, уставившись, словно баран, на барельефы наверху. Наверху арки по бокам два льва словно шагнули навстречу друг дружке. Размером в один такой большой блок каждый, но вырезаны так здорово, что казалось, вот-вот сойдут с камней и действительно начнут тереться носами.
Мое потрясение было замечено и оценено, хозяин тоже остановился, довольно наблюдая за необычной гостьей. Наверное, лучшего комплимента, чем этот, сделать нельзя, мое молчаливое любование произведением искусства на его воротах было куда красноречивей всяких слов.
Подозреваю, что это тоже сыграло свою роль в распределении жилплощади на предстоящую ночевку. За воротами обнаружилась большая площадка с каким-то бассейном посередине, по-местному это называлось хаус. По сторонам видно вдоль стен самого караван-сарая в два этажа комнаты. Такое я уже видела в Сарайджуке. Гостиница по-средневековому. Вполне приемлемо, особенно если ничего другого нет.
Нам с Анютой отвели большую комнату, даже поделенную надвое, где у стен на каменных ложах постелены одеяла. Тут же появилась то ли наложница хозяина, то ли какая-то родственница, подозреваю, что одно другому не мешало, знаками показала, чтобы следовали за ней. Дальше была небольшая экскурсия по караван-сараю. Воду из этого бассейна можно было брать в любых количествах, носить к себе кувшином, который нам тут же вручили, наливать в большой медный таз, стоявший в комнате, а выливать просто в небольшую ямку на земле в углу все той же комнаты. Все верно, внизу песок, сколько ни лей, все впитает.
Потом девушка показала, будто что-то жует, и ткнула рукой в сторону задней стены. Тоже понятно, там, видно, все ужинают, а большой медный поднос, подвешенный над одной из дверей, подает знак для сбора. Чтобы мы не сомневались, когда это произойдет, девушка, все так же мило и чуть смущенно улыбаясь, показала на начавшее садиться солнце, мол, как только сядет, так сразу и…
Понятно, времени немного, пора приниматься за приведение себя в порядок к вечернему приему.
Кроме нас, в караван-сарае был еще один караван, как мы поняли, встречный, и я действительно вознамерилась вернуть Анюту обратно. Ни к чему мне такая обуза. Но стоило заговорить об этом, как служанка залилась слезами. Сквозь рыдания удалось разобрать, что ей нельзя возвращаться, потому что она сбежала из дома от злого мужа. Закончилось все тем, что, услышав гонг, я махнула рукой и отправилась ужинать. Видно, от нее никуда не денешься…
Но сразу за дверью едва не сбила с ног хозяйку, которая несла нам еду на большом подносе. Все было горячее и в таких количествах, что я усомнилась, не весь ли караван соберется в наши апартаменты. Но девушка жестами показала, чтобы мы ели, и исчезла, как ночное видение. Все верно, здесь не принято, чтобы женщины сидели вместе с незнакомыми и грубыми мужчинами, да еще и такие, как мы.
Ладно, мне и самой не слишком хотелось ловить на себе оценивающие мужские взгляды, к тому же опасно… Анюта так вообще была уверена, что нас ночью непременно изнасилуют и зарежут.
– Анюта, это который по счету караван-сарай, где мы ночуем? Сколько раз тебя за время пути насиловали или убивали?
Я снова предложила вернуться и снова получила в ответ поток слез.
– Хорошо, только тогда вообще замолкни, словно бы безголосая!
Лучше уж общаться с Каримом, чем с этой змеей в женском обличье.

 

Вопреки своим намерениям оставаться в Белеули на два дня мы не стали, уже на следующее утро погрузили все и отправились вперед. Просто караван-баши встречного каравана сказал что-то про караваны, которые пойдут из Гургенджи и Самарканда, нам надо было к ним успеть. Все верно, чем караван больше, тем надежней. На большой караван не рискует нападать местная мелочь, хотя я сомневалась, что вообще кто-то нападает, слишком пустынно было вокруг.
Утром, наблюдая, как наш новый знакомый ловко затягивает ремни на навьюченных тюках, как он одновременно бережно и властно обращается с верблюдами, а те его слушают, видно, почуяв опытную и сильную руку, я вдруг подумала, что даже не спросила его имени.
Карим, вежливо поинтересовавшийся, как спалось, кивнул:
– Аманкул он. Казах.
– Он навьючивает верблюдов так, словно всегда эти занимался.
Снова взгляд Карима был внимательным и пытливым:
– Ты очень наблюдательна для женщины, Настя. Аманкул хороший погонщик, но на них напали и ограбили караван. Он случайно остался жив…
– Это он тебе сказал?
– Нет, хозяин караван-сарая. Трое из ограбленного каравана сумели доехать до Белеули, а Аманкула бросили в степи, посчитав мертвым. Нельзя ходить всего с несколькими верблюдами, опасно. Если бы не мы, он погиб бы.
– Вон встречный караван…
– Без воды раненому каждый день важен. Ты жалеешь, что мы его взяли?
– Нет. Он ранен?
– Да, у него вывихнута нога, уже вправили и напоили снадобьями. Хозяин караван-сарая благодарил нас за спасение Аманкула, говорил, что за него схватятся в Гургенджи, он много где бывал и много что видел. Я поговорил, не врет, действительно, бывал даже в Каракоруме. Взять бы его с собой…
Я поймала недовольный взгляд Анюты и мысленно погрозила ей кулаком. Но, помня мои требования, служанка промолчала. Вот так! И не сметь раскрывать рот, змеюка подколодная!
Карим заметил наш перегляд и осторожно поинтересовался:
– Что-то Анюта сегодня не шипит?
– Я пообещала отправить обратно, если скажет еще хоть одно недовольное слово. Причем сделаю это прямо посреди пути, придется топать до караван-сарая ножками, как Аманкулу!
Последние слова я намеренно говорила громко, чтобы услышала Анюта. Та фыркнула, но себе под нос, возразить не посмела.
– Карим, может, он с нами пойдет?
– Не знаю, может, если сил хватит, далеко все-таки.
Пока Аманкул шел. Мало того, он свободно говорил по-кипчакски и даже чуть по-русски! Услышав хоть и коверканные, но слова не только из уст Карима и противной Анюты, я чуть не взвизгнула. Правильно мы его спасли, очень правильно!
– Аманкул, ты на Руси бывал?
– Нет, урус купец водил, урус коназ…
– Ярослава?! – ахнула я.
Аманкул чуть подумал и кивнул:
– Слава…
– Живого?
– Чего? – это Карим.
– Карим, князя Ярослава Всеволодовича обратно привезли мертвого, его в Каракоруме отравили.
Карим поговорил с Аманкулом и отрицательно покачал головой:
– Нет, он туда вел и, наверное, не князя Ярослава, а кого-то другого, тот молодой был и обратно живым вернулся, Аманкул его видел.
Кто бы это мог быть, не князь Александр Невский же, тот еще дома, поедет позже…
– Настя, у князя Ярослава Всеволодовича в Каракорум сын ездил.
– Александр?
– Нет, Константин. Действительно вернулся с почетом. Еще при Угедее.
Я усмехнулась:
– Есть надежда?
– Что говоришь-то? Не нарушай их обычаев, не тронут.
– Так уж и не тронут?
Карим только рукой махнул, но немного погодя снова подъехал ко мне ближе, заговорил:
– Настя, это в степи без людей ты могла делать все, что хочешь. Там нельзя. И не только в Каракоруме, вообще нельзя. Там ислам, женщины держатся скромно. Что попало не говори и не делай.
– Ты мой толмач, и все разговоры я веду через тебя.
Я прекрасно понимала, что он прав, начни я орать про Винни-Пуха посреди базара, вряд ли оценили бы. Ладно, потерпим, придется не одной Анюте закрывать рот на замок, но и мне тоже. Жаль, я бы порезвилась…

 

Впереди показалась какая-то башня, я кивнула Кариму:
– Караван-сарай?
– Сигнальная башня, караван-сарай чуть в стороне, сейчас подъедем.
Таких сигнальных башен высотой в трехэтажный дом мы увидели несколько, но к ним не подъезжали. Спрашивать, зачем построены, глупо, если сигнальные, значит, сообщают о приближении врага.
Но о башнях я довольно быстро забыла, до того поразило меня увиденное на следующее утро. Стоило нам тронуться в путь, как совсем скоро я снова метнулась к Кариму:
– Это что?!
Мы были на краю Великого каньона, не иначе. Я за ночь успела переместиться еще и в пространстве, попав в Гранд-Каньон? Нет, не я одна, вместе со мной весь караван, только в отличие от бедной Насти остальных такое перемещение ничуть не удивляло, даже караван-баши, он спокойно двигался вперед по настоящим горам.
Что за бред, откуда горы в степи?! Вернее, мы тащились почти по краю отвесной кручи, умопомрачительно изрезанной и немыслимо красивой. Круча была слева, а справа все так же ровный каменистый стол с такырами, колючками и песком без конца и края.
Карим тоже спокоен:
– Устюрт. Это чинк.
Я забыла проглотить то, что не глотнулось до произнесенных слов. Нет, про плато Устюрт я что-то слышала, что там пусто, лысо и опасно. Пока шли, выяснилось, что не так уж пусто и не так уж лысо, караван-сараи хоть и несколько потрепанные, но вполне пригодны для жизни и поставлены равномерно. Но я никак не думала, что мы постепенно поднимаемся вместе с плато вверх и вот теперь подошли к краю. Ладно бы край, так ведь какой!
Ответственно заявляю: если кто-то хвалится, что он прошел Устюрт, но при этом не захлебывается от восторга и не таращит сумасшедшие глаза, описывая чинк, смело плюйте мерзавцу в лицо, потому что на Устюрте он был только на краю, и то северном! Кто хоть раз в жизни увидел ЭТО…
Чинк даже не Гранд-Каньон, тот против него мелочь, не достойная внимания, чинк – это… это ЧИНК! Там природа натворила такого, что голова кружилась от одного созерцания. Сверху смотреть – дух захватывало от обрыва, испещренного скалами самых немыслимых цветов и оттенков, а снизу эти скалы вообще казались декорацией сказок «Тысячи и одной ночи». Отвесный слоеный пирог, расцвеченный всеми цветами радуги, весь в каких-то столбах и столбиках, весь в колоннах и выступах… Красиво неимоверно!
Но я даже не представляла, что можно вообще спуститься с этой высоты. Карим на вопрос, как мы это сделаем, недоуменно пожал плечами:
– Как все. С чинка есть спуски, а там пойдем уже обжитыми местами. Гургенджи с самого края чинка можно даже увидеть тому, у кого глаза хорошие.
Так, какой козел, хотела бы я знать, организовывал нашу поездку в Ургенч в двадцать первом веке?! Почему я, побывав в Ургенче, видела какие-то древние минареты, но не видела вот этого?! Вернусь в Москву, набью морду!
У меня руки чесались показать кузькину мать всем, лишившим меня когда-то в той, нормальной, московской жизни такой красоты. Дело в том, что я ездила по части Шелкового пути, то есть была в Ургенче, Хиве, Бухаре, Самарканде… даже в Шахрисабзе была, но чинк-то не видела!
– А от Гургенджи чинк можно?
Дурацкий вопрос, если можно город, то почему нельзя горы? Ну, пусть не горы, но высокие скалы, да еще такие? Карим только кивнул в ответ. Значит, я не могла не увидеть.
Так, здесь что-то не то… Начинаем снова.
– Карим, а после Гургенджи мы куда?
– На Бухару, потом в Самарканд. Там встанем, пока соберется караван, самим через горы опасно.
– А этот?
– Этот разделится, часть пойдет в Персию, часть с нами на восток.
– А мы на восток?
– А мы или через Тараз, Каракорум на Джунгарские ворота, или через Иссык-Куль на Урумчи и в Каракорум. Можно идти прямо от чинка на Отрар, но нам лучше с караваном. Если ты не торопишься, как на пожар.
– Не тороплюсь.
Я попыталась вспомнить, где Джунгарские ворота, кажется, где-то на востоке Казахстана. Тогда почему он назвал сначала Каракорум, потом ворота? Наверное, перепутал. Да, я помню, нам твердили, что Шелковый путь шел через Джунгарские ворота, вернее, одна из его ветвей, северная, кажется. Ладно, на месте разберемся, пока меня куда больше интересовал чинк.
Карим окликнул, показывая куда-то вдаль, на равнину у подножия чинка:
– Во-он там Гургенджи… Конечно, отсюда не видно, но мы через два дня там будем. Только спустимся с чинка.
Спуск с этого самого чинка оказался делом не таким уж легким, верблюдов пришлось вести в поводу, все время приостанавливая, потому что дорожка-то крутая…
После спуска встали у реки на отдых. Неподалеку также стоял встречный караван, видно, решили подниматься поутру. Тоже верно, к чему рисковать, когда скоро ночь?
Я принялась расспрашивать:
– Карим, а Хива где?
Он махнул рукой на юг:
– Там.
– А Бухара?
Теперь на юго-восток:
– Там.
– А Тараз большой город?
– Большой. Богатый, базар хороший.
– А Каракорум?
Мгновение задумчивости, потом кивок:
– Тоже большой.

 

Мы действительно шли благодатными местами, но меня не оставляло ощущение, что тут не все гладко. Карим кивнул:
– Здесь много городов и селений было, теперь нет.
– Почему?
Он только глазами показал на сопровождавших монголов, и я подумала, что морды набить не мешало бы сначала вот этим. Пусть не они рушили и разоряли, но за своих тоже надо отвечать.
Аманкул держался поближе к Кариму, я услышала, как толмач поинтересовался:
– В Гургенджи останешься?
– Мне теперь там делать нечего, я бы с вами пошел, дорогу на Каракорум знаю.
– Мы только рады будем.
Меня такая готовность следовать неизвестно куда неизвестно с кем насторожила, кто его знает, что это за человек? Надо понаблюдать, все же у нас странная миссия, как бы не попасть в переделку…

 

Это был неправильный Ургенч, совсем неправильный! Даже с учетом разрушения татарами город просто находился не на том берегу. Я хорошо помнила Ургенч, который видела в своем путешествии в нормальной московской жизни, как я теперь называла свою жизнь в двадцать первом веке. Ничего подобного не наблюдалось.
– Карим, ты уверен, что это Ургенч?
– Да, почему ты спрашиваешь?
– Я его себе по-другому представляла.
Не могла же я сказать, что была совсем в другом Ургенче!
– Как Сарайджук? Нет, это уже Мавераннахр, здесь настоящие города.
Если честно, то на настоящее то, что мы видели, не тянуло вообще, так, развалины какие-то…
Карим подтвердил мои размышления:
– Только его монголы разрушили. Знаешь как?
Ну откуда я могла знать? Рязань защищала, Козельск тоже, даже Сырну защищала, а вот Ургенч точно нет.
– Разрушили плотину и затопили город. Здания упали.
Я с трудом удержалась, чтобы не съехидничать, мол, строить надо не из глины, тогда и падать не будут. Немного позже я поняла, почему падали даже самые крепкие здания, если река подтапливала город.
А тогда поразилась: в Ургенче был жив базар! И не просто жив, а цвел вовсю. Карим грустно покачал головой:
– Это не базар, это его слезы… Три десятка лет назад Гургенджи был столицей Великого Хорезма, самым цветущим городом Востока. Вот когда был базар… А еще здесь жили ученые светочи, Бируни, например…
Да уж, от прежнего величия действительно остались лишь развалины. Но в том, что здания и правда были весьма большие и эффектные, я убедилась быстро. На одном из непонятных глиняных холмов в пыли возились старики и дети.
– Чего они там ищут?
– Кирпичи.
– Что?
– Кирпичи. Минарет рухнул, но не все кирпичи разбились, они ищут целые и используют для своих домов.
– Этот холм был минаретом?
– Да, здесь стоял минарет, ему было больше ста лет, когда пришел Чингисхан…
Вот ведь гады, а?! Больше ста лет здание стояло, а они пришли и… теперь гора глины. Но судя по этой горе, минарет был большим…
Много еще удивительного ждало меня в Ургенче, но долго там быть мы не могли – спешили в Самарканд. По сведениям купцов, оттуда вот-вот должен уйти большой караван на Каракорум, хорошо бы присоединиться. В Ургенче мы хотели заменить лошадей, но сделать это не удалось, пришлось поверить одному из знающих людей (таких всегда бывает много), что лошадей гонят навстречу, можно будет перехватить в ближайшем караван-сарае. Отправились дальше к этому самому караван-сараю.
Мне было жаль, но Аманкул остался в Ургенче, его нога все же не выдерживала нагрузок и то и дело подворачивалась снова. Бедолага вздыхал:
– Неужели я теперь не смогу ходить с караванами?
Его заверили, что просто нужно дать ей окрепнуть.

 

Мало того, обнаружился еще один потрясающий факт. Тем, кто никогда не бывал в этих местах, все равно, а кто бывал, точно знают, что Амударья впадает в Аральское море и что именно из-за разбора воды ее и Сырдарьи Аральское море стремительно мелеет.
Еще известно о старом русле Амударьи – Узбое, которое уводило реку куда-то на запад, к Каспию, много южнее.
Так вот, теперь я точно знала, кто виноват в обмелении Арала. Это все те же ордынцы, чтоб им! Оказалось, что у Ургенча, который Гургенджи, Амударья, которая Джейхун, делилась на два рукава, один тек прямо к Аральскому морю, а второй на запад в какое-то озеро, кажется, Сарыкамыш. Люди перегородили реку плотинами, и большая часть воды уходила в Арал, орошая долину вдоль чинка, а меньшая в пески к озеру. Если воды было совсем много, то и морю, и озеру хватало настолько, что лишняя вода вообще стекала до самого Каспия.
Для меня это было сложно, я довольно смутно представляла место деления на два рукава, но понимала, что они есть. То есть были до прихода ордынцев. Потому что эти гады разрушили создаваемые веками плотины, и река понесла большую часть воды в озеро и в пески, а до Арала стало доходить куда меньше.
К длинному списку преступлений ордынцев против человечества можно добавить и вот такое – обмеление Аральского моря! Вот с кого началось.
Не буду я спасать Гуюка, пусть травят, но вернусь и Батыя отравлю тоже. Чтоб знали, как наши, ну пусть не наши, но соседские плотины разрушать! Глупость, конечно, но было обидно: люди строили, строили, рассчитывали, укрепляли, подновляли, пришли эти и все разрушили.
Карим нарисовал на земле нечто вроде карты с двумя морями и двумя реками, показал раздвоение и место, где стоял Ургенч. Стало понятно, почему он на другом берегу, не город перенесли, а река повернула с того времени.

 

– Вон там был Кят.
– Это еще что?
– Это первая столица Великого Хорезма.
– Тоже монголы разрушили? – Я осторожно покосилась на наших спутников, чтобы не услышали.
– Нет, Джейхун.
– Кто?
– Джейхун. Она река строптивая, сегодня течет здесь, завтра там. Подошла к городу и смыла.
Какой кошмар! Смыть столицу могучего ханства – ну и река… Я смотрела на вяло текущую совершенно мутную воду (словно разбавленное какао, даже лезть купаться противно) и не верила словам Карима. Нет, я не могла не верить, но уж очень медлительной и тихой выглядела эта самая Джейхун, которая, как я поняла, в мои времена будет называться Аму-Дарьей. Я помнила, что Джейхун значит «бешеная», однако ни тогда, когда ездила в Ургенч в нормальной жизни, ни теперь поверить в это не могла. Какая же она бешеная, если едва течет?
Карим посмеялся:
– Зря не веришь. Джейхун бывает бешеной весной и в середине лета. Самое страшное ругательство для местных не монголы, а дегиш.
Я действительно заметила, как оглянулся, услышав это слово, проводник. Видно, Карим прав, это что-то страшное.
– Что это?
– У Джейхуна берега слабые, видишь? Когда воды много и она сильно напирает, то берега подмываются очень быстро и начинают обваливаться. Стоит начать обваливаться в одном месте, и может вдруг подмыть берег на часы пути. Это быстро и страшно, я однажды видел. В воду обваливается все – заросли камыша, деревья, дома, даже крепостные стены…
– А крепости-то почему?
– Те, что построены близко к берегу, теряют под собой опору и падают в воду. Никакие самые крепкие стены не смогут стоять, если под ними размытый песок.
Я хмыкнула: поистине замки на песке.
– Ургенч также?
– Да, только не река виновата, а монголы, они плотину разрушили, город затопило…

 

В том самом караван-сарае подтвердили, что должны вот-вот пригнать лошадей и верблюдов. С табуном можно разминуться, потому придется ждать, все равно на старых мы пойдем так медленно, что времени потратим столько же, сколько с новыми и отдыхом.
Что делать? Вздохнули и решили ждать. Караван-сарай Белеули не чета, маленький, захудаленький. Пайцза произвела впечатление, и нам с Анютой выделили комнатку, а остальные разместились все вместе, часть каравана так вообще за пределами дома снаружи, правда, тюки снесли внутрь. Хозяин очень старался, чтобы нам было удобно и сытно, но не все мог. Наш караван-баши поглядывал на него почти с презрением.
В этом караван-сарае случилось то, что надолго отбило у меня охоту к самодеятельности.

 

Надоело ежеминутно быть под присмотром! Присмотр Карима оказался куда хуже вятичевского, тот хоть просто опекал, а этот… скоро «до ветру» за мной ходить начнет! Подозреваю, что он тайно это делает, только держится на расстоянии.
– Карим, оставь меня в покое! Я не ребенок и смогу постоять за себя. И оружие в руках держу куда лучше тебя самого. Понимаю, что Вятич поручил тебе довезти меня живьем туда и обратно, но не до такой же степени меня оберегать?
– Настя, ты просто не понимаешь, где находишься. Это не Новгород или твой Лондон, это степь, где разбоем после разорения округи монголами живет каждый пятый, иначе просто нечем жить. А уж про самих монголов я не говорю, для них ограбить уруса вообще не преступление. Здесь нельзя разъезжать одной.
И все же я не послушала.
Татар я не боялась, у меня пайцза, местных тоже. Мысль, что сначала могут убить, а потом посмотреть на пайцзу, почему-то в голову не приходила.
Мы должны были стоять в караван-сарае два дня, столько требовалось, чтобы привести в порядок двух захворавших чем-то там верблюдов и дождаться прихода лошадей. Кызылкумы ничуть не лучше Устюрта, но у нас оставалось слишком мало верблюдов, и мы ожидали теперь уже коней, которых давно должны пригнать, но все запаздывали. В общем, прохлаждались, чем я и воспользовалась.
Я так демонстративно отправилась поболтаться по окрестности в одиночку, что Карим даже вопросов задавать не стал, только сокрушенно покачал головой.

 

Молодой, этого года рождения, куланчик начал сдавать, и не столько от долгого бега, сколько от страха, от обреченности. Слишком давно гнался за ним волк, ужас охватывал кулана все сильнее, заставляя сердце биться с перебоями. Бедному жеребчику жить оставалось совсем недолго, вот-вот клацнут волчьи зубы, прекращая совсем недолгую жизнь кулана, или собственная нога на бешеном скаку подвернется. В любом случае смерть. И вдруг…
Опля! Когда еще увидишь такое? По степи совсем недалеко от меня волк гнал небольшого кулана. Я находилась с подветренной стороны, и увлеченный преследованием лакомой добычи матерый волчара меня просто не замечал. В другое время мне самой было бы заманчиво подстрелить молодого кулана, но сейчас… Ах ты ж гад!
Рука сама потянулась к луку и потащила стрелу из тула. Все же меня неплохо подучили в мордовском селении, не забылось, пару раз глубоко вздохнув, чтобы успокоить дыхание, я с силой натянула тетиву. Одна за другой полетели три стрелы, как автоматная очередь, чуть на опережение, чтобы наверняка. Правильно сделала, только две из них попали.
Самое время, поймали волка в прыжке. Вместо того чтобы вцепиться в бок кулану, он перевернулся в воздухе и рухнул, так и не достав бедолагу. Ошарашенный кулан отбежал немного и остановился, видно, еще не веря в свое спасение. Хотелось крикнуть: беги, дурак, я же могу следующую стрелу послать в тебя!
Но делать этого я, конечно, не стала, сейчас меня интересовал волк. Подъехала ближе, кобылу пришлось даже гнать силой, бедная животина не желала подходить к матерому зверю вплотную. Оставив дуреху в нескольких шагах и погрозив, мол, попробуй только уйти, я отправилась к хищнику. Уже было видно, что он мертв, из бока торчали обе стрелы, а глаза смотрели, не мигая.
Я наклонилась над зверем, присела, осторожно коснулась шерсти, словно мертвый волк мог вдруг клацнуть зубами. Нет, конечно, он не пошевелился. Стало даже жаль, что погубила такого красавца, но что делать? Или он, или куланчик. Интересно, этот дурень убежал или так и стоит, таращась на неожиданную спасительницу?
Сзади всхрапнула моя лошадь. У них нюх во много раз лучше людского, даже выделанные волчьи шкуры лошадей тревожат. Ну сколько же можно бояться? Я с усмешкой обернулась и обомлела. Вокруг меня, пока на расстоянии, но охватывая кольцом, топтались всадники.
Рожи у них были откровенно бандитскими, а одеяния монгольскими. В их не слишком доброжелательных намерениях сомнений не было. Подловили птичку и уже облизываются, предвкушая то ли, сколько за меня можно взять на рынке, либо то, как можно позабавиться. Ну, эти-то мне не страшны, у меня пайцза. Только пайцза за пазухой, до нее еще нужно было добраться. Вместо того чтобы крикнуть, что у меня есть ханская пайцза, я действительно полезла за ней, зачем орать, если можно показать.
Но стоило засунуть руку за пазуху, как в воздухе просвистели сразу два аркана, и мое тело вместе с руками плотно охватили волосяные петли. Конечно, монголы бросают арканы ловко, но в данном случае меня эта ловкость вовсе не впечатлила, наоборот, разозлила донельзя. Хуже всего то, что понимать их выкрики я понимала, а вот ответить не могла. Эти уроды действительно обсуждали мою ловкость и мои стати.
Ну и что делать? Верхняя часть туловища была словно спеленута, правая рука за пазухой, левая прижата к боку. Арканы внатяжку, не побежишь. Я принялась кричать про пайцзу, они расслышали, но не сразу. Идиоты, слово пайцза-то должны понять, оно монгольское.
Мысли метались, как тараканы при включенном свете. Отличие только в том, что тараканам есть куда деваться, а мне было некуда. Я прикидывала, сколько до нашего стана, могут ли мне прийти на помощь, если громко заору, и понимала, что нет. Довыделывалась! Самостоятельная она, видите ли! Сама она все может! Идиотка!
Но от мысленного посыпания головы пеплом монголы никуда не испарились, и выражения их рож уважительней не стали. Один из всадников, видно главный, медленно слез с коня, вразвалочку доковылял до меня и принялся разглядывать, как какую-то невидаль, отпуская едкие замечания. Остальные ржали, как кони. Ржал и сам обидчик, от него невыносимо воняло, желтые вперемешку с черным зубы были не все, и сквозь дыру из-за недостающих передних во все стороны летела слюна. Мерзкая вонючая тварь решила посмотреть, какова я под одеждой.
Я попыталась еще раз прямо в его рожу крикнуть слово «пайцза», но мой голос потонул в общем реве. Вокруг ржали пятеро мужиков, для которых я хорошая добыча. Карим был прав. Пока они доберутся до пайцзы, я сдохну от одной вони. Попытка ухватить меня за зад разозлила так, что я дернулась, произошло это неожиданно для державших, один из них даже едва не свалился с лошади. Такое поведение сильно разозлило старшего, и он уже занес руку, чтобы ударить меня наотмашь.
Во мне взыграло все, что только могло взыграть, руки связаны, но ноги-то свободны, в следующий миг мой обидчик получил такой удар в самое уязвимое место (а я носила новгородские сапожки с крепкими острыми носами), что, коротко икнув, вмиг просел. Его узкие глаза стали в несколько раз больше, раскрывшись от боли, а дыхание остановилось. Моя нога сделала еще одно движение навстречу челюсти согнувшегося от боли монгола, и… раздался хруст! По крайней мере, челюсть я ему сломала.
Мелькнула мысль: ну вот и все, такого они мне не простят…
Но дальше произошло что-то непонятное – вместо того, чтобы гурьбой навалиться на меня, монголы вдруг стали падать, пронзенные стрелами!
Через несколько мгновений Карим уже пытался ослабить петли арканов, чтобы освободить меня от плена. Я бы разрыдалась, если бы не заметила, что мой обидчик начал приходить в себя и потянулся рукой к сабле, злость снова взяла верх, и я, так и оставшись с арканами на плечах, еще раз изо всех сил врезала ему в челюсть. Если до сих пор была сломана только челюсть, то теперь явно хрустнуло что-то покруче. Неужели сломала шею? Хорошо бы.
Но нас уже окружили всадники, видно, из тех же.
– У тебя пайцза здесь или в караван-сарае осталась? – Голос Карима невольно выдал его тревогу.
– Здесь. – Я все же добралась за пазуху и вытащила золотую пластинку.
– Подними повыше, пусть видят.
Нас окружили, но бить стрелами не стали, один из всадников подъехал ближе, осторожно косясь на пайцзу у меня в руках. Осознав, что я важная птица, прибывший попытался улыбнуться, и я от души порадовалась, что попалась сначала лежавшему без признаков жизни обидчику, а не вот этому.
На эту рожу без содрогания вообще смотреть было невозможно. От его ухмылки лошади наверняка в обморок падали, не только люди. Такого встретишь в темном переулке – безо всяких угроз деньги отдашь, чтоб только не улыбался. В голову пришла совершенно идиотская мысль, что ему можно неплохо зарабатывать на одной угрозе показать личико, как Гюльчатай. Видно, когда-то был ранен в лицо, шрам уродовал его так, что жуткий оскал не сходил с физиономии, перекашивая все при малейшей попытке двинуть губами.
Карим закричал, что вот эти разбойники (он пнул ногой явно окочурившегося монгола) попытались напасть на госпожу, которой дал пайцзу сам Саин-хан. Я даже не сразу сообразила, что Саин-хан – это наш дражайший Батый.
– Они заарканили госпожу и оскорбили ее!
Ужастик слез с лошади и приблизился, чтобы помочь мне снять, наконец, арканы. Вот уж не надо, обойдусь. Видеть его рожу еще и совсем рядом – это испытание покруче попытки изнасиловать. Нельзя же так с человеком, то в плен берут, то под одежду лезут, то теперь вот такая пытка улыбкой Гуинплена… садисты, ей-богу! Куда тут маркизу де Саду, он гуманист по сравнению с монголами.
Я дернула плечом, презрительно отшвыривая руку нежеланного помощника, тот согнулся, прижимая руку к груди:
– Госпожа зря волнуется, ей не причинят вреда.
Освободившись от арканов, я зло пнула валявшегося бездыханным своего обидчика:
– Этот? Он не причинит.
– Остальные тоже. Среди них двое живых. Госпожа желает видеть, как им сломают позвоночники?
– Не желает. – По-моему, я вызверилась не хуже этого противного типа, во всяком случае, он шарахнулся от меня в сторону.
Не глядя на мерзкого типа, я направилась к своей кобыле. Да… это не Слава, та не позволила бы чужим подойти ко мне так близко. Вот что значит менять лошадей на верблюдов и обратно. К лошади надо привыкнуть, сродниться с ней, тогда она будет тебя спасать, а не тупо наблюдать, как окружают и даже насилуют. Данный экземпляр лошадиного сообщества мне категорически не нравился, я решила сменить ее при первой же возможности.
Меня догнал Карим:
– Как ты себя чувствуешь?
– Спасибо тебе, Карим, если бы не ты, эти твари продали бы меня на невольничьем рынке.
– Почему ты не показала пайцзу?
– Не успела, пока сунула руку за пазуху, оказалась связанной. Я им кричала слово пайцза, неужели не поняли?
– Не поверили. Знатные женщины, у которых есть пайцза, не ездят в одиночестве. Тем более вот так. – Он оглянулся на оставшихся позади монголов, те что-то обсуждали. – Теперь ты их враг.
– Это еще почему? Меня чуть не изнасиловали, я же еще и враг после этого?! Где справедливость?
– Какую ты справедливость ищешь? Она есть на земле?
– Будет, – зло буркнула я. – Почему я враг?
– Ты можешь пожаловаться, они на твоем месте обязательно пожаловались бы. Им за это грозит жестокое наказание, за одного отвечает десяток…
– Помню, за десяток сотня и так далее. Никогда не понимала, так можно все войско вырезать.
– Вот потому они постараются уничтожить только тебя, хранительницу пайцзы. Надо было сказать, что это моя пайцза, а ты ехала со мной.
– А тебя что, не уничтожили бы?
– Я отвечаю за тебя.
– Это я уже поняла. Ты меня прости, Карим, что не слушалась, теперь буду во всем подчиняться.
Карим слово «подчиняться» не понял, пришлось объяснять.
Противный урод отправился за нами, пытаясь загладить вину убитого мной товарища. Как ни отмахивались, дотелепался до самого караван-сарая, все убеждая и убеждая в своей готовности услужить.
– В какой комнате живет госпожа?
Я вытаращила глаза:
– Зачем тебе?
Он что, в гости собирается, что ли? Нет уж, скоро ночь, такого в темноте увидишь – не проснешься, а я жить хочу.
Но Карим успел ответить:
– В крайней справа.
– Мы пришлем подарки.
Сдались мне его подарки! Небось от них воняет, как от самих дарителей. И снова Карим опередил:
– Только не поздно, госпожа рано ложится спать.
– Немедленно!
Мы с Анютой действительно жили в крайней справа комнате, но зачем это знать монголу? Однако рука Карима так сжала мой локоть, что поняла, что надо молчать. Противный тип убедился, что я ушла именно направо и быстро исчез.
– Карим, зачем ты…
Толмач прижал палец к губам:
– Я тебе потом скажу.
Немного погодя в комнату действительно принесли целую гору всякой всячины, но я даже смотреть не стала, сначала чуть не насилуют, а потом одаривают, пошли они! От одного понимания, что руки этого противного касались этих вещей, пропадало всякое желание их трогать самой. Потянулась было Анюта, но Карим снова осадил:
– Потом. Настя, нужно поменяться комнатой с купцом.
– Зачем это?
Спросила, но сама поторопилась выполнить, похоже, Карим знал что-то такое, о чем не знала я. Меняться было с кем, перед моей самовольной отлучкой на охоту пришел встречный караван, в котором оказался ордынский купец, который принялся «качать права», требуя себе хорошую комнату и грозя хозяину караван-сарая, у которого такой, кроме моей, просто не было, всяческими карами. У него тоже была пайцза, но если я свою мало кому показывала, то купец мозолил пластиной глаза на каждом шагу, мол, при такой пайцзе ему должны подавать все, что ни потребует. С моим пребыванием в лучшей комнате смирился только потому, что увидел такую же пластину, как у себя, но скрипеть зубами не перестал.
Когда я сказала, что готова уступить комнату, заносчивый дурак даже не поблагодарил, наоборот, отправился на наше место так, словно делал мне величайшую милость. Честно говоря, я уже догадывалась, что ночью предстоит неприятный визит, и довольно посмеивалась, представляя, как изумятся монголы, обнаружив вместо меня купца! А еще представляла вопли самого купца, когда его ночью разбудит тот урод.
Хозяин караван-сарая был готов целовать мне не только руки, но и ноги, если бы я позволила, благодаря за такую уступку. Дело в том, что его заведеньице маленькое, комнатушек всего несколько, всем не разместиться, а тут два каравана навстречу. Да еще и такие важные люди…

 

Большую часть ночи я не спала, прислушиваясь в надежде услышать вопли возмущенного купца, но ничего не было. Заснула под утро, ночь прошла тихо. Сам хозяин, несмотря на весьма прохладную ночь, улегся спать вообще на топчане у самого входа во внутренний дворик.
Утром мы были разбужены женским визгом. Я решила, что это вчерашние знакомые решили нанести визит с рассветом, но, выбежав из комнаты, поняла, что все куда серьезней. Кричала служанка, показывая на гору тряпья. Хозяина не видно, странно ведь, он, казалось, был все время повсюду, а тут такой визг, а его нет.
Но в тряпье и оказался сам хозяин, вернее, то, что от него осталось. От вида зарезанного человека меня замутило. Топчан, на котором он спал, был залит кровью, она капала даже на землю. Почти сразу раздался еще один крик, теперь от комнаты, которую я уступила купцу. Кариму пришлось поддержать меня, потому что такая же участь, как и хозяина караван-сарая, постигла надменного купца!
– Карим, это должна была быть я?
Он только коротко кивнул. Только позже я сообразила, что за всю ночь не было слышно ни звука, а снаружи спали погонщики верблюдов и горели костры… Ничего себе! Они пробрались между столькими людьми и умудрились беззвучно прирезать двоих и так же тихо вернуться обратно. Или они где-то рядом?
– Карим, скажи честно, ты слышал?
– Догадывался.
– А почему не закричал, не остановил?
– Ты хочешь погибнуть? Хозяина убили зря, а этот сам виноват.
– Что же они, не видели, кого режут? Где гарантия, что они отстанут от нас?
– Они пайцзу забрали.
Оба каравана спешно засобирались уходить. Мы не стали ждать дополнительных лошадей и грузили вещи на тех, что есть, надеясь встретить предназначенных нам по дороге. Этого не произошло, но до Самарканда мы добрались уже без приключений.
А тогда, седлая свою лошадь, я слушала, как караван-баши встречного каравана, в котором шел злосчастный купец, описывал его товар:
– Шелк китайский – двадцать тюков… жемчуг мелкий – две меры… тонкая ткань…
Кому горе, а кому радость, теперь эти товары распределят между собой и продадут. Хотя, наверное, нет, это опасно.
Караван-баши осторожно тронул за рукав готовящегося сесть в седло Карима:
– Слышь… не говорите никому, что купца убили. Мы похороним по чести, не то со всех спросят, он ордынский был.
– Чего со мной договариваться, скажи вон нашему караван-баши.
– Я сказал, он согласен. Надо сказать, мол, налетели, пограбили, кого-то из охраны убили… и хозяина тоже, защищал, мол.
– А про купца что скажете, куда делся?
– Скажем, занедужил вдруг, помер дорогой, похоронили с честью. Потому товар и переписываю, чтоб от греха подальше сдать ордынцам. Не будет от него добра.
Карим кивнул, но караван-баши не отставал, он о чем-то спросил у моего толмача. Я уже не услышала, а откровенно прислушиваться нельзя. Ладно, потом поинтересуюсь. Мы тоже торопились.
Позже к нам подъехал наш караван-баши, стал говорить о том же, только еще тихонько поинтересовался, кивнув на меня:
– Это ее хотели убить? Вовремя вы с купцом комнатами поменялись… Чем досадила-то?
– Они же ее украсть хотели, а потом испугались, что выдаст, вот и решили убить.
Караван-баши только головой покачал. Я поняла, что ему меньше всего хочется идти со мной в одном караване, я ему вообще не нравилась, еще с Сарайджука. Ладно, потерпи, дедок, в Самарканде мы с тобой распрощаемся.
Мы уже сильно опаздывали, а потому заходить в Бухару не стали, отправились сразу в Самарканд. Жалко, конечно, но теперь я во всем подчинялась Кариму беспрекословно, жить хотелось по-прежнему…

 

Табун лошадей и верблюдов мы так и не встретили, может, действительно разминулись, хотя вряд ли, а может, это были просто слухи…
Как ни спешили, в Самарканд опоздали. Караван-баши сокрушенно качал головой:
– Ай-ай… столько времени, столько сил – и все зря!
– Почему зря?
– Можно было большую часть товара в Бухаре продать, нам необязательно идти в Каракорум, мы могли и здесь управиться. Теперь все зря…
По тому, какие неприязненные взгляды он кидал на меня, было понятно, что все беды вот от этой уруски, которая тащится непонятно куда и влипает во всякие неприятности. Хотелось спросить, чем я задержала караван в том месте, где меня чуть не убили? Наоборот, мы вышли даже раньше, чем намеревались. Но спрашивать ничего не стала, зачем, все равно я для него неверная, он мусульманин и женщин, ведущих подобный мне образ жизни и мотающихся по свету без мужа, явно недолюбливал.
У меня вдруг мелькнула нехорошая мысль:
– Карим, а это не он сообщил обо мне монголам? Не его стараниями меня чуть не украли?
– Даже если он, молчи. Дальше постараемся пойти без них. Я попробую разузнать, не пойдет ли кто через Джунгарские ворота…
Снова оставалось ждать, теперь уже другой караван. Но что это было за ожидание…
Назад: На Восток
Дальше: Новая подруга