СВАТОВСТВО

– Ах, Сашенька, как он хорош!

Это восторженная, быстрая сестрица Елена, которая на полтора года моложе старшей Александры Павловны.

Девушки в очередной раз разглядывали портрет юного шведского короля Густава, в невесты которому предназначалась Александра.

Конечно, на портрете Густав был хорош, он и в жизни таков – высокий, стройный, большеглазый. Только ведь никто не рассказывал девушке о нраве юного короля. А стоило бы рассказать, что молодой человек самолюбив до болезненности, высокомерен до чванливости, обожает поклонение собственной персоне, абсолютно не перенося малейшего противоречия себе. Почему никто не подумал, каково будет молоденькой Александре с таким мужем?

Но политическая ситуация требовала такого брака, и все было сделано для начала переговоров о нем. Противников было много, союз России со Швецией категорически не устраивал французов, и французский посланник в Стокгольме прилагал неимоверные усилия, чтобы договоренность не состоялась. Терпеть не мог Россию и ее правительницу и регент молодого короля.

Густав-Адольф на пять лет старше своей тринадцатилетней возможной невесты, ему вот-вот исполнится восемнадцать, он станет настоящим королем безо всяких регентов, и тогда возможна свадьба. Екатерина очень желала сделать свою внучку королевой Швеции.

Воспитательница девочек Шарлотта Карловна Ливен заметила, что княжны снова любуются портретом возможного суженого Александры, чуть улыбнулась: ах, молодость, молодость… Княжон она очень любила, как и девочки свою весьма строгую воспитательницу. Шарлотта Карловна не боялась никого, даже их бабушку, которой смела (одна из очень немногих!) выговаривать за излишнюю роскошь двора и любовь к фаворитам. Такую женщину нельзя было не слушать.

– Довольно уж вам! В портрете небось дырки проглядели.

– Как это? – раскрыла свои прекрасные глаза Елена.

– А так! Все смотрите и смотрите.

Девочки уже поняли, что Шарлотта Карловна шутит, заулыбались смущенно:

– Мы же не на него смотрим, а на портрет.

Графиня сурово сдвинула брови:

– На него?! И думать забудьте! Как приедет, чтоб скромнее меня самой были!

Сестрички пропустили мимо ушей требование быть скромней, зато взвизгнули от слова «приедет».

– Неужто приедет?!

– Сговорились уж. Приедет.

– Ой, Сашенька, как я за тебя рада! Ты будешь королевой… – Елена закружилась по комнате, подхватив юбки. – Ах, Ваше Величество! Вы сегодня прекрасно выглядите, Ваше Величество! Позвольте вашу ручку, Ваше Величество!

– Полноте вам! Зачирикали синички!

– А синички не чирикают, они… – девочка не знала, как сказать. – Не знаю, но не чирикают!

– Вот и ты помолчи. Лучше послушайте меня. Вы не только о себе думать должны. По вашему поведению и о сестрах судить станут. Что будет, коли по всей Европе разнесут, мол, у государыни Екатерины Алексеевны внучки вертлявые или болтушки?

– Ах, нет! – прижала руки к груди Сашенька. – Мы будем достойны.

– Надеюсь. Государыня просила с вами беседу на сей счет иметь. – И Шарлотта Карловна стала подробно разъяснять, как нужно вести себя со столь важными гостями.

О приезде юного короля Швеции Густава вместе с его регентом герцогом Карлом Зюдерманландским действительно было договорено. Для этого пришлось преодолеть немыслимое количество дипломатических и иных препятствий, в том числе официально расторгнуть уже существовавшую помолвку Густава. Честно говоря, не все понимали императрицу. Королю вот-вот исполнится восемнадцать, он станет полноправным безо всяких регентов, в то время как сейчас он почти во власти регента, который совсем не склонен ни к союзу с Россией, ни тем более к женитьбе Густава на внучке императрицы. Что бы не подождать?

Екатерине не были нужны в Швеции противники ее внучки, а потому она предпочла действовать напрямую и лично. Шведский посол сообщал в Стокгольм:

«Во всем этом видна женщина и в немалой доле ее тщеславие. Верно то, что императрица, хотя уже такая старая, не без основания рассчитывает понравиться своим личным обаянием, и я не знаю никого, кто умел бы, как она, создавать радость и заставить себя полюбить, когда ей действительно этого хочется».

Бабушка и впрямь столь активно занималась устройством семейных дел своих внуков и внучек, что было отчего поразиться.

Старший Александр уже был женат, в середине февраля состоялось венчание и второго великого князя, Константина, с принцессой Кобургской Юлией, крещенной Анной Федоровной. Крестной матерью немецкой принцессы была сама Сашенька, Александра Павловна. Она прослезилась, прекрасно сознавая, что в случае замужества и ей тоже придется принимать крещение. Об этом как-то не задумывались, ведь жена должна бы переходить в веру мужа, так поступали все прибывающие в Россию невесты. Крестилась Екатериной Алексеевной сама государыня, бывшая Софьей Фредерикой, крестились и обе жены великого князя Павла Петровича – Наталья Федоровна и Мария Федоровна…

Устроив свадьбы внуков, императрица всерьез занялась судьбами и внучек. Она словно торопилась, неужели что-то предчувствовала?

Екатерина писала своему непременному корреспонденту Гримму:

«…Теперь женихов у меня больше нет, зато пять невест; младшей только год, но старшей пора замуж. Она и вторая сестра – красавицы, в них все хорошо, и все находят их очаровательными. Женихов им придется поискать днем с огнем. Безобразных нам не нужно, дураков – тоже; но бедность – не порок. Хороши они должны быть и телом, и душой».

Замечательные слова, и бабушка активно занялась делом. Едва ли даже старшей из великих княжон было пора замуж, ведь Александре едва исполнилось тринадцать, они с сестрой Еленой обещали стать выдающимися красавицами (и стали!). Очаровательные, прекрасно воспитанные принцессы с огромными придаными были подарком для любых женихов, вот только их бабушка… Российскую императрицу побаивались во многих дворах Европы.

Не был исключением и шведский. Регент юного короля герцог Карл приходился Екатерине кузеном и долго сопротивлялся, предвидя сильнейшее влияние с ее стороны, под которое попадет Густав, едва окажется в российской столице. Но как ни сопротивлялся, пришлось ехать.

Король Густав и его регент Карл Зюдерманландский прибыли в Россию под именами графов Гаги и Вазы в сопровождении огромной свиты 13 августа 1796 года. Через день был назначен прием у императрицы. Задолго до приезда Екатерину предупредили, что главной чертой характера молодого короля является гордость, временами, пожалуй, излишняя.

– Ничего, с чужой гордостью мы справимся!

– Вы собираетесь его унизить?! – ахнул посол, предвидя самые немыслимые дипломатические осложнения после этого.

– Ни в коем случае! Гордых государей, даже если они приезжают инкогнито, надо все равно принимать, как государей. – Чуть улыбнувшись, она добавила: – Тем более он, возможно, станет моим внуком, а вы знаете, как я люблю своих внуков.

Стединг отвесил низкий поклон с улыбкой:

– Жалею только о том, что слишком стар, чтобы проситься к вам во внуки.

И вот этот кандидат во внуки приехал из особняка посла Стединга в Зимний дворец, куда нарочно перебралась и Екатерина со всем своим двором из Царского Села. Она могла бы принять графа Гагу и в Царском, но нарочно организовала пышный прием в Петербурге, чтобы польстить юному королю. Из Гатчины со своим семейством прибыл и великий князь Павел Петрович. Даже не так давно родившая сына Николая (наконец-то еще один мальчик после шестерых дочек!), великая княгиня Мария Федоровна, оставив самых младших, тоже приехала.

Юный король явно нервничал. Он был основательно настроен против российской императрицы, брака и всего двора своим дядей-регентом, ожидал приказного тона со стороны старухи, сидевшей на престоле не по праву, и чувствовал горячее желание немедленно вернуться обратно в Стокгольм! Только дипломатичное поведение посла Стединга удерживало его от резких шагов.

– Почему вы так нервничаете, Ваше Величество? Российская императрица весьма и весьма приятна в общении, она весела и обаятельна, несмотря на свой возраст, и у вас не будет затруднений, поверьте.

Вышагивавший из угла в угол король остановился:

– Как я должен к ней подойти? Я граф Гага, она императрица и много старше, следовательно, я должен целовать ей руку? Я – целовать?! Это унижение!

Стединг едва не схватился за голову, об этом они даже не задумались, но поспешил возразить:

– Я вас уверяю, Ваше Величество, что поцеловать руку у столь приятной женщины можно легко, стоит только забыть о том, что она императрица.

Неизвестно, чем бы закончился этот разговор, но их пригласили в зал. Посол шел сзади, готовый просто вцепиться руками в короля, если тот вдруг решит развернуться и уйти; помня о весьма горячем нраве своего монарха, посол мог ожидать и такого. Но Густав для себя решил другое – он играет в графа Гагу, значит, именно в качестве такового и станет целовать руку старушке. Интересно, а она сама-то ходит или водят под руки? А слышит как, не придется ли кричать в ухо? Все же скоро семь десятков лет… Возраст для женщины, тем более прожившей весьма бурную жизнь, немалый.

Конечно, королю много рассказывали об императрице, но ближе всего к его ушам были уста регента, который отнюдь не питал к Екатерине братских чувств, а потому больше насмешничал над старухой, которая не в силах покинуть трон, так к нему привыкла.

Зимний дворец произвел на короля сильное впечатление, здесь было не просто красиво или богато, здесь все в превосходной степени! Строгая простота помещений его собственного дворца показалась почти мрачной.

И вот перед ними распахнулись высокие двери комнаты, стоявшие по их сторонам то ли лакеи, то ли придворные (здесь все столь нарядны, что не разберешь, пока не приглядишься) согнулись, молча приветствуя короля. Густав вдруг почувствовал себя действительно королем! Неважно, что он не на троне, позолота вокруг, множество придворных, блеск нарядов и бриллиантов, эти поклоны только выгодно оттенили его собственный черный костюм. Король уже был доволен.

Навстречу ему двинулась полноватая, красивая женщина невысокого роста, но державшаяся прямо и величественно. Даже на расстоянии Густав почувствовал исходившую от нее волну обаяния и приветливости. Императрица?! А как же… а как же почти семьдесят лет?! Старость?

Густав не успел опомниться, как уже пытался поцеловать протянутую ему красивую ручку с белоснежной кожей и изумительной формы пальцами с аккуратными розоватыми ногтями. От императрицы умопомрачительно приятно пахло…

– Нет, нет. – Она не позволила поцеловать руку и, наклонившись ближе, произнесла по-французски: – Я не должна забывать, что граф Гага – король. Ограничимся рукопожатием.

Ее голос очаровывал не меньше внешности и манер, Густав почувствовал, что полностью попал под обаяние российской государыни. Происходило то, чего так боялся его регент, следовало встряхнуть головой, чтобы немедленно сбросить чары, но делать этого совершенно не хотелось…

Мало того, Густав наблюдал интересную сцену: сам на словах твердый, герцог Зюдерманландский тоже попал под это обаяние! Дядя короля после представления зачем-то принялся довольно неловко извиняться за то, что командовал войсками, сражавшимися с ее армией. И тут Екатерина показала свое умение оборачивать любезностью даже неловкие положения:

– Ах, герцог, я должна по секрету сообщить вам об одной невзгоде, которой часто подвержены люди моих лет, – я страдаю забывчивостью.

Густав едва не аплодировал, как и остальные, окружавшие императрицу.

Но теперь предстояло знакомство с самой предполагаемой невестой.

– Я хотела бы представить вам, Ваше Величество, своего сына великого князя Павла Петровича, великую княгиню Марию Федоровну и моих внуков. У великого князя немалое семейство, мне на радость. Я любящая бабушка.

Произнося все это, Екатерина взяла юного короля под руку и провела в следующую комнату.

Дальше он пожимал руку и говорил слова приветствия Павлу Петровичу, Марии Федоровне, Александру Павловичу с его супругой Елизаветой Алексеевной, Константину Павловичу с Анной Федоровной… И вот наконец:

– Мои внучки великие княжны Александра Павловна, Елена Павловна, Мария Павловна, Екатерина Павловна, Ольга Павловна… Самые маленькие остались с кормилицами дома.

Ему еще что-то говорили, он что-то отвечал, но сердце короля Швеции осталось там, где он услышал: «Александра Павловна». Впервые увидев портрет двух старших княжон, выполненный известной европейской художницей Виже-Лебрен, он так загляделся, что даже выронил шляпу. Девушки на портрете были поистине очаровательны, как два ангела. Но тогда Густав попросту не поверил, решив, что это умение художницы придало им столько очарования. Теперь он понял, что императрица Екатерина, недовольная портретом, была права, тот не отразил и десятой части прелести, которую являли княжны.

Когда княжна вскинула на короля свои большущие голубые, как у бабушки, глаза и одарила его белозубой очаровательной улыбкой, покраснев при этом, Густав тоже смешался. Только привычка держаться на людях и не задумываясь произносить необходимые приятные слова спасли юного короля от полного замешательства.

Это обоюдное смущение заметили все, и оно очень понравилось. Но прием продолжался, императрица снова взяла короля под руку (он почувствовал, что она вовсе не опирается, только придерживает в знак особого расположения) и пригласила в большой зал, чтобы представить сгоравшим от любопытства придворным.

Блеск множества драгоценностей казался нестерпимым, повсюду приветственные улыбки, поклоны, реверансы дам… Он король! Он действительно король! Даже больше, чем у себя в Швеции!

Уже за одно это ощущение Густав готов был простить Екатерине все, кроме поражения в войне, конечно. Мелькнула мысль, что Александре будет в Стокгольме скучно после бабушкиного веселья. Тут же осадил себя: кто сказал, что она вообще туда поедет?! Но Густав уже очень хотел, чтобы поехала, хотел видеть эти голубые глаза, целовать эти коралловые губки…

Король осадил сам себя: о чем он думает во время государственного приема?! Пусть он граф Гага, но за ним стоит Швеция! С трудом выбросив из головы мысли о коралловых губках великой княжны, Густав сосредоточился на представлении придворных. Но против собственной воли принялся сравнивать всех остальных дам с той, что предназначалась ему в супруги.

Впечатление, произведенное королем на придворных дам, было великолепным. Зато герцог Зюдерманландский рядом с племянником показался особенно неприятным. Насмешница Варвара Николаевна Головина в тот вечер записала в дневнике:

«Он небольшого роста, с косящими, смеющимися глазами, губы его сердечком, живот выпячен, а ноги как спички».

В тот же вечер был бал. И снова блеск нарядов, драгоценностей, улыбки, любопытные взгляды, приветственные слова…

Открылся бал менуэтом, как и водилось в Петербурге. Первую пару составили король Густав, выступавший с великой княгиней Елизаветой Алексеевной, вторую – регент с великой княгиней Анной Федоровной. Зубову очень хотелось выступить в третьей паре или хотя вообще в какой-нибудь, но он был привязан к своей благодетельнице и молча смотрел, скрипя зубами.

Осыпаемый чинами и наградами, всесильный у себя в приемной, здесь, на официальных мероприятиях, он оказывался в положении комнатной собачки, обязанный находиться рядом с императрицей, приносить воды, подавать веер или руку, если бывала необходимость. Ни для кого не секрет, что он стал генералом не на поле боя или из-за знатности фамилии, а из-за альковных успехов. Платону никто и никогда не напоминал об этом, одни не рисковали, другие не удостаивали даже таким вниманием. На балах и раутах он вполне осознавал свое место и бесился из-за невозможности что-то исправить.

Вот этот тощий юнец, получивший корону неизвестно за что, мог себе позволить то, чего никогда не позволит Платон. Ему улыбались, им восхищались… И будь Зубов даже в тысячу раз красивей, чем он есть (хотя куда уж еще!), на него никогда не будут так смотреть, как эта девочка, его будущая супруга, смотрит на короля. Или вон как великая княгиня Елизавета, жена Александра.

Зубов едва не заскрипел зубами открыто, вспомнив собственное увлечение Елизаветой Алексеевной. Юная супруга юного великого князя была чудо как хороша, и против своей воли Платон увлекся не на шутку. Понимал ли он, чем все может закончиться? Конечно, понимал, прекрасно помнил незавидное положение Мамонова, но поделать с собой ничего не мог. Стоило увидеть ее, услышать звонкий мелодичный голос, как он категорически терял над собой власть.

Великий князь тогда легко поставил зарвавшегося фаворита на место, попросту посмеявшись над ним! С тех пор великий князь приобрел сильного врага, возможно, повлиявшего на его судьбу больше, чем считается.

Когда Зубов влюбился в пятнадцатилетнюю супругу любимца Екатерины великого князя Александра, все ждали большого скандала. Сама юная княгиня на назойливые ухаживания не ответила, но и она, и ее супруг оказались в затруднительном положении – открыто ссориться с фаворитом любимой бабушки невозможно, но и терпеть его откровенное ухаживание тоже. Двор притих в ожидании грозы.

Екатерина могла простить Платоше многое, но только не обидные действия по отношению к своему обожаемому внуку! Одно решительное замечание императрицы, а после крутой разговор с отцом заставили Платона выбросить из головы свое увлечение, но обиды Зубов не забыл. И вот теперь эту прелестницу вел за руку в менуэте тощий мальчишка, а всесильный Зубов только смотрел! Теперь злость взяла на Густава, словно тот был виновен в неудачах самого Платона. Ничего он не получит, никакую Александру!

Заметив, что ее фаворит мрачен, Екатерина заботливо поинтересовалась:

– Что-то ты, мой друг, не в духе, не болит ли чего?

Он только отмахнулся (уже мог себе такое позволить). Государыню отвлекли, а потом подошла будущая невеста княжна Александра, только что танцевавшая со своим возможным супругом. Девушка была возбуждена, и бабушка забыла о существовании дорогого Платоши. У ее любимицы нашлось потрясающее сообщение: Александра, блестя глазами, на ушко пересказала бабушке едва не случившийся конфуз.

– Представьте себе, что он сделал! Он, танцуя, пожал мне руку! Я не знала, что со мною будет!

Императрица, с трудом сдержав улыбку, поинтересовалась:

– Что же сделала ты?

– Ах, я так испугалась, что думала упасть!

– Почему же, душа моя? Он тебе нравится?

– Бабушка…

Влюбленность молодых людей была налицо, но государыня вздохнула: она слишком хорошо поняла нрав регента, не испортил бы все…

Вечером в спальне Екатерина поинтересовалась у Зубова, вынужденного провожать императрицу по ее требованию:

– Так чем ты был недоволен, душа моя? Бал прекрасный.

Зубову очень хотелось сказать об истинной причине недовольства. Но как он мог? Фаворит вздохнул:

– Я чувствую себя чужим относительно твоего семейства. Словно я вовсе ни при чем.

Екатерине тоже хотелось ответить, что так и есть, но она тоже не могла себе этого позволить, чтобы Платоша не обиделся. Больше всего государыня не любила обижать людей, особенно тех, кто рядом с ней и так близко.

– Ты ошибаешься, мой друг, ты вовсе не чужой.

И вдруг Зубова словно прорвало:

– Идет сватовство, все как-то способствуют, только я в стороне! Мне очень хочется чем-нибудь помочь княжне Александре.

– И в том вся твоя печаль? Придет срок, поможешь, а пока и говорить не о чем, никакого сватовства, потому сидим мы с тобой в сторонке и наблюдаем за танцующей молодежью. Я потому, что более не танцую, а ты потому, что вместе со мной. Но назвался груздем, полезай в кузов! – Насмешливо блеснув глазами, Екатерина распорядилась: – Поди к себе, Платоша, устала я что-то сегодня…

Поцеловав ручку своей благодетельнице и подставив ей для поцелуя лоб, Зубов и радовался, что не оставляет в спальне, и злился, потому что указали место: «Ты рядом со мной». Он шагал к себе в комнаты и раздраженно кусал красивые губы. Это «рядом» вовсе не такое, как было у Потемкина, это просто место левретки. А придет время, скомандуют: «Голос!» – и он тявкнет. Руки сжались в кулаки, он занял все, что только можно было занять вокруг императрицы, казалось, уж больше некуда, но все равно оставался только рядом с ее сердцем. Даже никчемный Ланской был в нем, а Зубов рядом!

Почему-то снова накатила злость на Александра, которому досталась пятнадцатилетняя красавица, а не шестидесятисемилетняя бабушка взрослых внуков. И снова внутри заворочалось мстительное желание сделать что-то против этого красавца с голубыми глазами.

Бесконечные балы, маскарады, спектакли, фейерверки бывали каждый день. Княжна Александра даже была вынуждена переехать на время к бабушке в Таврический дворец, так много приходилось посещать самых разных мероприятий. Все вельможи посчитали своим долгом хоть что-то дать в честь короля, но всех затмил граф Безбородко. Он словно возродил дух своего друга Потемкина, израсходовав на бал 50 000 рублей! Густав приехал на десять дней, а жил уже который месяц и был весьма доволен.

Но стали поговаривать, что пора бы уж на что-то решиться… Влюбленные при каждой встрече не могли оторвать друг от друга глаз, танцевал король только с юной княжной, они без умолку говорили и говорили. Несомненно, Амур выпустил две стрелы, попавшие точно в цель, казалось, любовь решила все за них, и ничто не могло помешать двум сердцам соединить две судьбы.

Екатерина не удивилась, когда в конце августа, сидя в саду на скамье, вдруг увидела взволнованного Густава, спешившего к ней. Король, немного помолчав, а потом произнеся приличествующие моменту приветственные слова, видно, решился, сказал государыне о своих чувствах к ее внучке и попросил быть посредницей перед родителями Александры. Конечно, все были согласны, но оставался один весьма щекотливый вопрос.

Когда-то, приехав в Россию, Софья Фредерика Ангальт-Цербстская крестилась в православие, став Екатериной Алексеевной. Так поступили и две ее невестки – супруги Павла Петровича, – заново крестились и супруги внуков. Но Екатерине не приходило в голову, что ее собственные внучки могут сменить имена, выйдя замуж за иностранца, пусть даже короля! Императрица почему-то считала себя вправе требовать для своих внучек изменить такое правило. Оправдывало ее только то, что с прежним королем все было оговорено. Некогда обещавший скинуть с постамента памятник Петру, Густав III по настоянию Екатерины принял закон, разрешающий всем, включая короля, вступать в брак с супругой, исповедующей ту веру, которую сочтет приемлемой для себя.

Екатерина так и сказала юному королю! Конечно, Густав был согласен с разумным решением отца по этому поводу, но он предпочел бы, чтобы его избранница была с ним в одной вере и одной церкви.

– Чего вы опасаетесь? Не магометанка же Александрина!

Было решено обдумать этот вопрос. Но Екатерина еще потребовала письменного подтверждения, что прежняя давняя помолвка короля (тогда еще принца) расторгнута не только на словах, но и на деле. Позже она явно пожалела о таком упрямстве, ведь потерянное время, как известно, не вернешь.

Король, хорошо подумав, а еще больше потанцевав и побеседовав с княжной, объявил, что с его стороны препятствий не будет. Документы, подтверждающие разрыв помолвки, тоже доставили, и вот шестого сентября посол Швеции Стединг на торжественной аудиенции от имени короля официально просил руки княжны Александры Павловны у императрицы Екатерины Алексеевны. Бабушка дала согласие. Оставалось назначить день помолвки. Екатерина уже видела любимую внучку королевой Швеции.

У лучшего серебряных дел мастера был заказан сервиз в приданое Александре Павловне, придуманы обручальные кольца… Началась предпраздничная суета.

Поскольку почти все было решено, не боясь уже что-либо испортить, Екатерина поручила вести дальнейшие переговоры (следовало еще составить точный брачный договор) Платону Зубову и графу Моркову. Для Платона наступил звездный час, он был переполнен сознанием собственной важности и нужности. Екатерина, видя почти величественного Платошу, втайне посмеивалась, но всячески поддерживала фаворита в его мнении.

Екатерина оказалась весьма предусмотрительной, она заранее пыталась оговорить все условия неизменности вероисповедания своей внучки, для этого постоянно подчеркивала и напоминала королю о его обещании не препятствовать, просила внести в договор такую возможность отдельным пунктом. Наконец, был выбран день обручения – 11 сентября 1796 года. Екатерина предложила, чтобы все происходило не в церкви, а в Таврическом дворце по правилам православной религии с благословением митрополитом. Регент передал согласие короля.

И вот наступил торжественный день…

К полудню уполномоченные лица собрались, чтобы подписать брачный договор. И тут Зубов и Морков с изумлением обнаружили, что требуемого пункта в нем нет! На вопрос, куда же он исчез, шведы ответили, что исключили его по распоряжению короля, который сам намерен объясниться с императрицей. Возможно, будь на месте Моркова и тем более Зубова опытный Безбородко или кто-то еще, они сумели бы убедить строптивого короля, но двум ответственным за договор лицам не удалось ничего. Они просто бестолково мотались между резиденцией посла и Таврическим дворцом, передавая слова императрицы королю и его ответы императрице.

В Таврическом все было готово для обручения, собрались гости, приехала семья великого князя. Невеста была великолепна, она, конечно, сильно волновалась, но это волнение придавало ей особое очарование…

Озабоченным выглядел только Платон Зубов, то и дело куда-то уходивший и возвращавшийся. Да и сама императрица тоже казалась немного напряженной.

В посольстве тоже все было готово, сам Густав одет, карета подана ко входу.

От Екатерины привезли текст того самого исключенного пункта с просьбой подписать его отдельно, чтобы после, уже в Швеции при венчании, вставить в договор. И тут произошло что-то странное… Король вдруг не просто заартачился, он принялся кричать, что ни за что не совершит то, что противно его убеждениям! В конце концов он вообще бросился в свою комнату и закрыл дверь на ключ!

В Тронном зале собравшиеся гости ждали шведского короля… Екатерина в парадном облачении сидела на троне, рядом у ее ног, не в силах стоять, примостилась на низкой скамеечке без пяти минут невеста. На всех лицах улыбки, звучал смех, веселые речи. Но шли минута за минутой, а шведов все не было. Сначала поутих смех, на княжну стали все чаще бросать любопытные взгляды, потом притихли и разговоры, а взгляды из любопытных превратились в сочувственные. Многие уже прекрасно понимали, что что-то не стыковалось, если столь долгая задержка с прибытием…

Прошли четыре часа! И вдруг Зубов в очередной раз почти пробежал через зал и что-то зашептал на ухо императрице. Сказать, что выражение ее лица изменилось, значит не сказать ничего. Императрица осталась сидеть с раскрытым ртом, не в силах вымолвить ни звука. Камердинер Захар Зотов опомнился первым и тут же поднес воды. Екатерина пила воду, стуча зубами по краю стакана.

Это ее хоть чуть успокоило. Немного придя в себя, она резко поднялась, вдруг изо всех сил огрела Моркова своей тростью, досталось бы и Зубову, но вместо него под руку подвернулся невиновный Безбородко. Окружающие услышали:

– Я проучу этого мальчишку!

Удержаться на ногах императрице не удалось, сбросив мантию, она попросту рухнула обратно на трон почти без чувств.

У Екатерины случился первый апоплексический удар. Гостям было объявлено, что помолвка не состоится из-за болезни короля.

Ночь прошла ужасно, невинная жертва политических игр княжна Александра рыдала в подушку, не в силах поверить, что ее возлюбленный мог вот так запросто разрушить все из упрямства! Не прийти на помолвку? Что это?! Густав хотел ее позора? Но почему?! Он казался таким приятным, влюбленным, говорил столько замечательных слов, даже фантазировал, как хорошо было бы им вдвоем жить в Стокгольме… Александра краснела и млела от этого «вдвоем». Что заставило его так жестоко поступить с влюбленной девушкой?! Неужели все мужчины таковы и их цель только унизить супругу?

Вдруг ей стало страшно. Что, если все еще разрешится и помолвка, а затем и свадьба состоятся?! Она больше не верила ни во влюбленность Густава, ни в его доброе сердце, как же теперь жить с таким недоверием?! Нет, уж лучше вообще не выходить замуж. А еще лучше уйти в монастырь, вот прямо завтра и уйти, чтобы жестокий обманщик горько пожалел, что заставил юную девушку бежать от мира!

Александре было невыносимо жаль себя, она не понимала жестокого поступка жениха, боялась гнева бабушки. А вдруг это она сделала что-то не так? Вдруг ее счел недостойной король Густав? Но если он разочаровался, то мог хотя бы сказать об этом заранее, а не заставлять множество гостей ждать! Бедная бабушка, какого она натерпелась позора! Было так горько и обидно за всех, за бабушку, за родителей, за всех, кто изо дня в день встречал, ласково беседовал с королем, старался ему всячески угодить, устраивал балы и маскарады, фейерверки, кто так переживал за них… Хотелось вскочить, прибежать в посольство, глянуть Густаву в глаза с одним-единственным вопросом: «Как же ты мог так всех унизить и обидеть?!» Она уже не думала о себе, ей было жаль всех остальных. И княжна Александра Павловна вовсе не хотела больше выходить замуж за шведского короля Густава IV.

Императрица не плакала, она словно окаменела. Роджерсон поторопился пустить кровь, это помогло, но заснуть не удалось. Прогнав от себя всех, в том числе и Зубова, Екатерина лежала, уставившись в потолок, с сухими глазами (хотя обычно плакала по любому поводу) и травила себе душу. Рядом в кресле сидела Мария Саввишна, категорически отказавшаяся покидать спальню, а в соседнем кабинете дремал также в кресле Роджерсон. Беспомощно топтался Зотов, ходила из угла в угол Протасова, стараясь наступать полегче, чтобы не слышала императрица.

Не спал в своих комнатах и Зубов. Он понимал, что это конец карьеры, если его и простит государыня, то никаких важных поручений больше не видеть…

Имей такую возможность, Платон придушил бы противного тощего шведа своими руками! Заартачиться в последний момент! Что было делать им с Морковым? Государыня сильно огрела графа скипетром, досталось и нечаянно подвернувшемуся Безбородко. Но это сегодня, пока Екатерина в гневе, а что будет завтра, когда она придет в себя?

Граф Панин в сердцах уже бросил, выходя из зала:

– Переговоры умники вели на балу да в опере! Ни одного серьезного совещания! И бумаги на подпись принесли в тот же день, а не заранее!

Старый опытный Никита Петрович был совершенно прав, если бы договор сообразили подписать хотя бы в предыдущий день, оставалась надежда о чем-то договориться и не было бы того позора.

Панину ответил битый ни за что Безбородко, только этого уже не слышал сам Зубов:

– Два прохвоста надували щеки да болтались вместо того, чтобы действительно договариваться. А государыня им доверилась.

Екатерина долго лежала молча, а потом вдруг проговорила:

– Бал не отменила…

Перекусихина метнулась к государыне, решив, что та бредит. Но Екатерина была в себе, она снова усмехнулась:

– Совсем глупая и рассеянная стала, бал не отменила…

На следующий день действительно должен был состояться бал в честь помолвки, и из-за неприятностей его забыли отменить. Александра ехать на бал категорически отказалась, а вот Екатерине пришлось там появиться. Она дольше получаса не выдержала, все же перенесла слишком сильное потрясение. А вот король Густав приехал. Это был странный бал, на котором совсем недавно прекрасно принимавшие короля люди старательно делали вид, что его не видят. Не смог нормально разговаривать с так некрасиво обошедшимся с его дочерью человеком Павел Петрович. Он вообще говорил Марии Федоровне, что, будь его воля, вышвырнул этого мальчишку вон, чтобы летел до самого Стокгольма.

Сам Густав держался как ни в чем не бывало, словно это не он совсем недавно просил руки княжны, смотрел влюбленными глазами, а потом опозорил бедную девушку. Но королю все же дали понять, что отношение к нему сильно изменилось. Невеселый бал быстро закончился, танцевать никому не хотелось…

Екатерина не могла оставить положение дел в таком состоянии, она объявила, что ничего не расторгнуто, а только отложено, и попыталась еще и еще раз поговорить с Густавом. Король вел себя странно, он упрямо, точно осел, твердил о своем несогласии с верой невесты и отказывался вообще говорить на эту тему. Наконец, Екатерине надоело убеждать мальчишку, они разошлись, весьма недовольные друг другом.

Но теперь опасность почувствовал регент, в воздухе просто повисло напряжение и зазвучали угрозы попросту начать войну и примерно наказать мальчишку! Этого не произносил никто из императорской семьи, не говорили особо близкие к Екатерине, но уже слышалось в гостиных по всему Петербургу. Зарвавшегося мальчишку и впрямь следовало проучить. Регент постарался переубедить собственного племянника, но тут проявилась та самая главная черта характера Густава IV, о которой старательно умалчивали шведы, – неимоверное упрямство. Чем больше его уговаривали, чем сильнее на него давили, чем больше с ним разговаривали, тем упорней становился он в своем нежелании поступать разумно. Два дня регент немилосердно ругался с королем, объясняя, какую беду тот может навлечь на всю страну своим тупым упрямством, ничего не помогло.

Екатерина получила письмо от регента с извинениями за ослиное упрямство его племянника. Ей уже надоело уговаривать и терпеть эту непробиваемую тупость, и императрица попросту дала понять графам Гаге и Вазе, что они несколько подзадержались в Петербурге. Пора бы, мол, и честь знать! Вас принимали милостиво, вы тут устроили безобразие и позор, не желаете ли вернуться домой и подумать над своим поведением?

Пришлось уезжать. Интересно, на что рассчитывал упрямый король? Что его будут продолжать приглашать на балы, палить фейерверки, расшаркиваться? Если бы он не учинил столь некрасивого провала помолвки или хотя бы просто предупредил о своем несогласии, не выставляя девушку на позор, к нему отнеслись бы куда лучше, но обиды княжны Александры никто прощать не собирался.

Наконец, измучившие всех шведы уехали. Павел Петрович горел желанием наказать противного мальчишку, но пока не имел такой возможности.

Все это время Зубов был тише воды и ниже травы, словно боясь неосторожным словом напомнить о своем участии в неудавшихся переговорах.

Но зря боялся, Екатерина никого не винила и никому не собиралась мстить. Государыня «сломалась». Неудачная помолвка любимой внучки совсем ее доконала, государыня вдруг осознала, что она постарела. Добавили хандры и несколько весьма неприятных происшествий. Сначала в июле во время сильной грозы Екатерина зачем-то вышла из комнаты в Эрмитаже, где до того сидела, читая книгу. Раздавшийся сильнейший грохот заставил всех даже присесть. Столь сильной гроза давно не бывала. Но еще больше испугались все, когда увидели, что молния ударила в ту комнату, в которой только что сидела императрица! В комнате были выбиты окна, разбиты вазы и оплавлен большой серебряный кубок.

Екатерина в ужасе перекрестилась:

– Эта стрела была пущена в меня, но по случайности не угодила!

Потом она увидела яркий след падающего неподалеку метеорита.

– Такой случай был перед смертью императрицы Елизаветы. И мне это же предвещается.

А когда вдруг остановились любимые часы, Екатерина только усмехнулась…

Екатерина привычно встала в шесть утра, умылась, оделась и собралась пить кофе, как вдруг увидела эти замершие стрелки. Часы остановились за многие-многие годы. Вошедшая в кабинет Мария Саввишна Перекусихина с удивлением увидела, что государыня что-то ищет в своем столе:

– Что, матушка, как почивала?

– Благодарствую, Маша. Часы вон встали, значит, ныне я умру. Это тебе. – Она вдруг протянула Перекусихиной какой-то пакет. – Возьми, здесь деньги, хотела, чтоб тебе после моей смерти отдали, да боюсь, не скоро можешь получить. Возьми.

– Ты что это удумала, матушка?! Велика беда – часы встали! А коли в приметы веришь, так я часовщика позову, быстро починит, и будешь жить еще столько же, сколько они ходить будут!

Шутка получилась натянутой. Екатерина махнула рукой:

– Иди, мне работать надо…

Платон Зубов прислал спросить, как почивала государыня. Это было привычным ритуалом по утрам, Екатерина уже не звала фаворита на ночь, она постоянно болела, жаловалась на старость, и Зубов откровенно отдыхал.

Ему ответили, что хорошо.

Сначала работалось хорошо, приходили умные мысли, хотелось еще многое обдумать и сделать. Может, еще поживет?

Другие часы показали, что пора переодеваться к завтраку. Екатерина поднялась и прошла в гардеробную, а по пути заглянула в свой туалет. Конечно, это было кощунством – поставить в качестве стульчака древний трон польских королей Пястов. Вздохнув, она решила нынче же распорядиться убрать трон и заменить его обыкновенным стульчаком.

Но сделать ничего не успела…

В ушах вдруг поднялся неимоверный звон, в глазах потемнело. Екатерина испуганно схватилась за стену, стараясь не упасть. В голове что-то взорвалось с неимоверным треском, словно та самая молния, что не нашла ее в разрушенной комнате Эрмитажа во время июльской грозы, все же добралась до головы… Проваливаясь куда-то в пустоту, она подумала: «Не успела…»

В 10 часов утра, обеспокоенный тем, что государыня не выходит к завтраку, Захар Зотов осторожно постучал в дверь ее спальни. Отклика не было. Прибежала Перекусихина, которой разрешалось входить в любое время. Открыв дверь, Мария Саввишна увидела страшную картину: видно, пытаясь удержаться на ногах, Екатерина цеплялась за стены, но не удержалась и теперь лежала без сознания.

С превеликим трудом им с Зотовым удалось дотащить грузную императрицу до кровати, но поднять на нее не хватило сил. Послали за Роджерсоном, тот пустил кровь, потом прикладывал шпанских мушек, даже прижигал плечи каленым железом, ничего не помогло, государыня оставалась без сознания. Она так и лежала на большом кожаном матрасе на полу, потому что Роджерсон запретил ее теребить. Мария Саввишна в отчаянии стояла рядом на коленях, вытирала губы, лоб, поправляла руки своей хозяйке.

Рядом рыдал верный камердинер Захар Зотов. Они ничем не могли помочь своей дорогой Кате. Доктора только разводили руками, от глубокого поражения мозга лечить еще не умели…

Пришел священник, привели перепуганных внуков… Во всех углах дворца рыдали придворные и слуги, и было все равно, кто кого успокаивает. Все понимали, что заканчивается жизнь великой женщины и завтра наступит совсем иная, в которой очень многим попросту не будет места. Екатерина действительно держала огромный штат старых, мало на что уже годных слуг просто потому, что не могла их прогнать, терпела поваров, не умевших готовить, жалела лакеев, конюхов, горничных… помогала всем, кому могла помочь. И теперь эти люди плакали, потому что уходила из жизни их защитница и благодетельница.

Священник провел обряд причащения.

6 ноября 1796 года императрицы Екатерины Алексеевны не стало…

В то время как Перекусихина вытирала пот и хоть как-то заботилась о своей умирающей госпоже, Платон Зубов заботился совсем о другом. Пользуясь тем, что ни Перекусихина, ни Зотов не обращают на него внимания, Платон, пока еще не появился Роджерсон, ловко вскрыл небольшой ящичек и вытащил из него туго свернутый документ. Даже не заглядывая в содержание, он затолкал бумагу себе за пазуху и поспешил прочь.

Императрица на матрасе на полу еще хрипела, все, кто мог, прощались с умирающей, а от Зимнего уже отъезжал всадник. Он наметом погнал коня в Гатчину – Николай Зубов по поручению своего брата спешил сообщить Павлу Петровичу, что императрица скончалась! А еще – что у Платона есть для него интересный документ.

Многие знали, что у Екатерины готово завещание о передаче власти после ее смерти не сыну, а внуку Александру Павловичу. Но есть сведения, что государыня имела намерение отойти от дел гораздо раньше и назвать своего наследника к Рождеству. Якобы был заготовлен и подписан даже ее указ об этом. Новый, 1797 год Россия должна была встретить с новым императором – Александром Павловичем – согласно воле прежней императрицы, его бабушки Екатерины Алексеевны. Не эту ли бумагу спешно забрал Платон Зубов, ненавидевший Александра Павловича из-за его супруги Елизаветы?

Само завещание, оставлявшее власть внуку в обход сына, после ее смерти Павел Петрович якобы обнаружил в бумагах матери самостоятельно и сжег при попустительстве графа Безбородко. Граф не мог возражать, поскольку в противном случае у власти оставался бы Платон Зубов, чего допустить было просто невозможно.

Александр стал императором несколько позже… после убийства его отца Павла Петровича в Михайловском замке…

Павел Петрович не выполнил завещание своей матери, но речь не о том, чтобы передать власть сыну, а о ее погребении. Сразу после смерти Потемкина Екатерина серьезно озаботилась проблемой и собственного захоронения. Видно, помня и произошедшее с могилой Александра Ланского, она написала завещание о том, где похоронить ее саму. В нем четко оговорено, чтобы погребли на местном кладбище, где бы ни умерла. А если в Петербурге, то в Невском монастыре в соборной церкви.

Новый государь Павел Петрович повелел перезахоронить отца вместе с матерью в усыпальнице русских императоров. Причем заставил графа Алексея Орлова нести перед гробом Петра III его корону! Так по воле сына пришлось все же после смерти лежать рядом Екатерине и ее супругу Петру, так не любившим друг друга при жизни.

Зубов некоторое время еще подвизался в свите Павла Петровича, но постепенно новый император отобрал у него все должности, решив, что ему вовсе не нужен дармоед с красивыми очами…

А уж следующему императору Александру Платон Зубов не был нужен и вовсе!