Наука побеждать
Следующие годы им было просто не до чего, Потемкин храбро воевал, действительно за спины солдат не прятался, командовал смело, но толково. Когда через некоторое время императрица поинтересовалась у Петра Румянцева, каков там Григорий Потемкин, командующий мог с удовольствием ответить, что хорош, стал уже генерал-майором, отличился при взятии Хотина и битве при Фокшанах.
Самого Румянцева Екатерина спешно вернула из Украины в войска, потому что Голицын был, по ее мнению, слишком нерешителен. Зато Румянцев и его подчиненные весьма решительны. В 1770 году при реке Кагул семнадцать тысяч русских наголову разбили сто пятьдесят тысяч турок!
Победные реляции летели в Петербург одна за другой, Екатерина хваталась за сердце:
— Ах, Никита Иванович, я опасаюсь умереть от радости!
Орлов зубами скрипел, его приятели и даже брат Алексей и одноглазый Потемкин воевали, а он сидел в Петербурге подле бабьей юбки! Но, как Потемкин, в армию не просился, прекрасно понимая, что оставленное место тут же займут. Покидать Екатеринину спальню не стоило, даже если другого не пустит, так поймет, что может обходиться и без него.
Стоило прозвучать словам «война с Турцией», Екатерина вспомнила, что пора осуществлять задумку с фрегатом «Надежда» и Алексеем Орловым. Орлов все это время «лечился» и разведывал настроение греков, чтобы русскими деньгами помочь им поднять восстание против турок и взять контроль над Дарданеллами в свои руки. Подразумевалось, что контроль этот будет русским, иначе чего ради строить флот в Черном море, ежели на выход в Средиземное у турок разрешение просить нужно?
Два Орловых — Алексей и Федор — откровенно скучали в Европе, считая свое вынужденное бездействие едва не наказанием. Никто не мог понять, чем же так болен этот русский богатырь, для которого завязать узлом кочергу — пустая забава. Федору приходилось напоминать брату, чтоб не особо усердствовал, потому как разогнутые подковы и завязанные кочерги, конечно, впечатление производят, но не всегда какое нужно. Кто поверит в болезнь человека, способного убить быка ударом кулака по лбу?
А если не поверят, заподозрят раньше времени неладное, что и вовсе ни к чему. Алехан брал себя в руки, портить инвентарь на какое-то время переставал, но потом, особенно после пирушки или перед дамами, забывался и снова показывал, как держать карету, чтоб ее не могли сдвинуть с места лошади. Дамы хихикали и строили глазки.
Когда, наконец, из Петербурга принесли весть, что пора начинать действовать, Алехан даже перекрестился:
— Слава те, господи, а вот со скуки и впрямь заболеть недолго!
Императрица собрала совет, в который входил и Григорий Орлов, формально дело у него было, только что за дело! Не в его это духе — войну в кабинете выигрывать, ему бы на коне и в поле.
Решено: эскадра русских кораблей, которая пройдет путем «Надежды благополучия», будет воевать турок в их водах и поможет восстанию греков против поработителей. Казалось, только узнав о приближении русских кораблей и русской поддержке, греки и жители Черногории просто скинут турок в море, где их и добьют русские моряки.
Удалась лишь вторая часть.
Балтийская эскадра прошла путем, разведанным фрегатом «Надежда…», и застала турок и впрямь врасплох. Однако сдаваться они не собирались. Эскадру вел адмирал Григорий Андреевич Спиридов, но к тому времени Алексей Орлов уже получил от императрицы приказ возглавить руководство действиями в Средиземном море. К чести Алексея Орлова, ничего не понимая в морских баталиях, он доверился блестящему флотоводцу Спиридову. Вот для чего высиживал и «болел» в Италии богатырь Алексей Орлов. Стоило русским кораблям показаться на рейде, как с него всю «хворь» точно рукой сняло, услышав отборный мат, хохотал, как сумасшедший:
— Вот, Федька, лучшее лекарство — пушки на наших кораблях да ругань русская!
Как русские корабли проглядели те же датчане да англичане, у которых шли прямо под носом, сначала никто понять не мог. Орлов допытывал у Спиридова:
— Чем ты их так испужал, что не пальнули?
— Не пугали, напротив, прошли тихо.
Оказалось, англичане, привыкшие к приветствиям всех проходящих мимо судов, особенно военных, и не услышав такие от русской эскадры, со смеху чуть не перемерли:
— Ай да корабли снарядила российская императрица, даже пальнуть боятся, чтобы не рассыпаться!
Когда к флагманскому кораблю все же пристала шлюпка, Спиридов показал на матросов:
— Спешим скорее дойти до благословенных италийских земель, чтобы подлечить команду. Не привычны к дальним походам, больных много…
Англичане снова посмеялись и махнули рукой: пусть плывут.
Больных действительно было очень много, и многим действительно помогли овощи и фрукты, купленные на побережье. Орлов, у которого были приготовлены немалые средства, распорядился о толковом пополнении провианта. Но долго стоять ни в Венеции, ни на Мальте нельзя, не ровен час и турки поймут, что их дурачат.
Бывшие офицеры «Надежды благополучия», которая уже бывала в этих водах и появилась снова, но не торговым, а военным фрегатом, переведены на разные корабли по одному-двое. Теперь они понимали, зачем в прошлое плаванье требовалось назубок выучить каждый изгиб береговой линии, каждый остров в Эгейском море.
Турки не боялись ничьего флота не только из-за мощи собственного, но еще и из-за того, что разобраться в хитросплетении многих островов и островков чужакам немыслимо трудно. И все же русская эскадра обнаружила турецкую и сумела загнать ее в Чесменскую бухту.
— Ну, ребятушки, теперь пришла наша пора. Коли победим, каждого выжившего сам награжу, а кто буде погибнет со славою, тех навечно поминать прикажу. Не посрамите матушку-Россию и государыню нашу!
Орлов был щедр не только в обещаниях, он основательно пополнил запасы провианта за свой счет, быстро доставил с берега опытных мастеров — починить то, что пришло в негодность за время долгого перехода.
А потом был Наварин и была Чесма! Такого не видывал никто — пришедшая от Петербурга эскадра русских наголову разбила, практически сожгла турецкий флот в их же собственной бухте, невзирая на мощную поддержку турецких кораблей их береговой артиллерией! Сожгли 15 линкоров, 6 фрегатов и множество мелких судов, линкор и 5 гребных судов были взяты в плен. Потери турок составили около 10 000 человек, потери русских — 11 человек! Почти один к тысяче — такого мир не видывал!
И хотя греческое восстание оказалось слишком слабым, о том, что у России есть не просто флот, а флот, умеющий уничтожать другие флоты, узнала вся Европа.
В это же время войска Румянцева брали крепость за крепостью на суше — Килия, Аккерман, Браилов и знаменитый Измаил, который чудо-богатырям Суворова предстояло еще раз брать через двадцать лет, только дополнительно укрепленный и оснащенный. Знали бы, тогда бы разрушили до основания…
Победы, победы, победы… казалось, теперь только так и будет. Блестящее время наступило для России.
Григорий снова скрипел зубами — Алексей покрыл себя славой в Чесменском сражении, Потемкин вон при Кагуле, а он вынужден заниматься… зачумленной Москвой.
— Гриша, Еропкину помощь нужна, сам не справится.
Это стало кошмаром конца 1770 — начала 1771 года. Чуму в Москву притащили с юга, несмотря на поставленные кордоны, где за деньги пропускали всех подряд, моровая язва, как ее пока звали, проникла в Первопрестольную и принялась косить москвичей. Старый уже генерал-губернатор Петр Салтыков ничего не мог сделать, только жгли по улицам костры якобы для очистки воздуха. Взамен него в Москву направлен генерал-поручик Еропкин.
Но все уже было слишком запущено. Вместо того чтобы сразу изолировать всех больных, а их семьи помещать в карантин, людям за деньги позволяли уходить из Москвы, кроме того, больные оставались в домах, мертвых просто выбрасывали на улицы, не желая, чтобы был сожжен домашний скарб.
Из города разбежались все, кто только мог, в том числе и сам Салтыков.
Сначала казалось, что зимние морозы заставят заразу отступить, как бывало раньше на Руси, но с весной чума вернулась снова. За лето она выкосила столько, что умирать, казалось, уже некому. Но в сентябре ко всему прочему произошел еще и бунт. Кто-то пустил слух, что нужно просто помолиться и приложиться к иконе Боголюбской Богоматери, что у Варварских ворот, ну и, конечно, деньги пожертвовать. Народ валом повалил к иконе.
Страшнее не придумать, потому как больные шли вместе со здоровыми и деньги в сундуки бросали так же. Вот уж где заразе и вовсе раздолье! Все, чего добились за последние месяцы, пошло насмарку. Узнав об этом, митрополит Амвросий, тот самый, что когда-то одолжил деньги Потемкину, потребовал икону снять, а сундуки с деньгами убрать. Еропкин его поддержал, но многим помочь не мог, у него просто не было людей. Никто не собирался воевать с москвичами, требовалось только навести относительный порядок и усилить карантины.
Противостояние вылилось в настоящий бунт. Первым пострадал Амвросий, которому сначала пришлось бежать в Данилов монастырь, где его просто выдал кто-то из своих, потом попытаться уйти из Москвы переодетым в обычное платье. Митрополит не стал подкупать карантинную охрану, а пока от Еропкина принесли бумагу с разрешением выехать из Москвы официально, было уже поздно. Толпа, ворвавшаяся в Кремль, где был Амвросий, забила митрополита кольями так, что его тело попросту превратилось в месиво.
Против бунтовавших, обезумевших от крови и страха людей пришлось применить силу. Но просто уговорить их уйти из Кремля и разойтись по домам не удалось, использовали единственное, что было — две небольшие пушки. Но и расстреляв часть бунтовщиков, справиться с ошалевшими москвичами не удалось.
На следующее утро новые толпы осадили Спасские ворота Кремля. Сам Еропкин, избитый камнями, весь израненный и едва живой, лежал в постели, казалось, еще чуть, и бунт просто захлестнет все. К счастью, подоспел с тремя сотнями солдат не так давно бежавший в свое имение Салтыков. На сей раз разогнать безумную толпу удалось, но никто не мог поручиться, что завтра все не начнется снова.
Когда известие о происходящем в Москве достигло Петербурга, Екатерина едва не слегла от ужаса сама:
— Гриша, что это?! Почему они сошли с ума?!
— Отправь меня туда и дай войско. Там порядок можно навести только силой, но Еропкина уже не послушают. Нужен чужой человек.
Григорий Орлов оказался тем человеком, который был нужен в Москве.
Прибыв на место, он сумел не просто поддержать замученного Еропкина, но и отдать множество разумных, хотя и очень жестких распоряжений. Почувствовав твердую руку, к тому же поддержанную из столицы самой государыней (а все еще не забыли, что она умеет бороться с эпидемиями, потому как победила оспу), москвичи подчинились. Хоть какого-то порядка хотелось всем — измученные эпидемией и бунтом люди были готовы на все.
Если бы при дворе или собутыльникам Орлова сказали, что он может быть вот таким — деловым, собранным, даже вежливым, мало кто поверил. Но Григорий точно переродился, он действительно не бил привычно в зубы, а разговаривал, спокойно, но твердо убеждал, и люди подчинялись, действовали, как приказано, шли, куда велено.
Удивительно, но баламут и задира Гришка сумел показать себя не только отменным организатором дел на месте, но и прекрасным аналитиком. Представленная им по итогу в Сенат бумага могла бы сделать честь любому политику не только времен Екатерины. Оказалось, что Григорию просто не находилось достойного применения его сил и недюжинных способностей. Ценили Гришку только за пригожесть, мужскую силу да буйный нрав, а он еще и организатор, если не сказать правитель!
Они с Потемкиным похожи — чтобы проявился их талант, нужен масштаб, им мало простой жизни, как остальным, все должно бурлить, кипеть, двигаться, причем в грандиозных размерах. Но, если выхода огромной энергии не находилось, у Потемкина она обращалась внутрь, он, например, до крови обгрызал ногти, а у Орлова наружу — тот бил зубы тем, с кем только пил.
В зачумленной Москве Орлову раздолье, это был его масштаб и его дело — организовать, убедить большие массы людей. Григорию скучна долгая работа мысли, скучен порядок, он любил действие. Если Потемкин в отсутствии настоящего большого дела себе занятие придумывал, то Орлов просто искал. Будь они не соперниками, а настоящими друзьями, Россия немало выиграла, но между ними стояла женщина, которую каждый любил, только Орлов уже уходящей любовью, а Потемкин нарождающейся.
И эта женщина о Потемкине если и думала, то не часто и с надеждой, а об Орлове ежеминутно и с некоторым страхом пред его буйным нравом.
Возвращался он в Петербург настоящим героем. В честь победы над такой страшной заразой (хотя сама чума побеждена не была, она просто сошла на нет, но Орлов победил людскую дурь) выбили даже медаль. Екатерина очень гордилась своим фаворитом, он всем показал, на что способен, оправдал ее уверения, что Григорий Григорьевич еще себя покажет, дайте только срок.
И сам Гришка тоже собой гордился. Ему понравилось не столько быть героем, сколько организовывать. Оказалось, что это даже интересней, чем просто саблей махать или зубы кому-то выбивать!
Но нашелся человек, которому вовсе не была нужна такая слава фаворита. Вернее, этих людей было двое — цесаревич Павел Петрович, почти уже совершеннолетний, и главное, его наставник Никита Иванович Панин.
Никита Иванович мерил шагами свой кабинет, чего раньше с ним не случалось, недаром императрица шутила, что Панин умрет, ежели поторопится. Наставник цесаревича действительно выглядел всегда спокойным, медлительным, вальяжным человеком, и быстрые, взволнованные движения ему не пристали.
Но на сей раз волноваться было о чем.
Павлу вот-вот исполнится восемнадцать. Во время переворота Никита Иванович настаивал, чтобы Екатерина подписала обещание уступить престол сыну по достижении им совершеннолетия. Он отдавал себе отчет, что у Екатерины дела идут неплохо, она навела кой-какой порядок в государстве, многое изменила, хотя Панин был категорически против ее «Наказа», считая придумки императрицы слишком уж вольными для России. Но началась война, и о «Наказе» и переменах в правлении забыли.
Однако Панин не забыл о совершеннолетии наследника. Хитрая Екатерина никакой бумаги так и не подписала, но это словно само собой подразумевалось. Пока Павел был мал, Никита Иванович не рисковал поднимать вопрос о передаче власти, ожидая подходящего момента. Но теперь могло получиться так, что этого момента и не будет!
Русская армия одерживала одну победу за другой, невесть откуда взявшийся флот успешен настолько, что его боится Европа, даже с бунтом удалось справиться, и кому — ненавистному фавориту Гришке Орлову! Иностранцы с восторгом едут в Россию работать и жить, старообрядцы вернулись, чего не мог добиться даже Петр Великий, церковники почти заглядывают императрице в рот, а после оспенной прививки Екатерина и вовсе стала героиней.
Просвещенная Европа и та ахнула от российской императрицы. Вольтер писал восторженные письма, короли и императоры признали ее настоящей правительницей России, а саму Россию достойным соперником в европейской политике. Вот тебе и немка на русском престоле!
На такой волне популярности ни о какой передаче власти не могло идти речи.
Что оставалось делать? Пока ничего, разве что удалить от Екатерины Орлова. Орловы всегда мешали Панину, но после отъезда Алексея в Италию у Никиты Ивановича появилась надежда справиться с Григорием. Даже вернувшийся из Германии и наводивший порядок в Академии наук Владимир не был ему помехой. Поссорить Екатерину с Гришкой — вот главная задача. Не будет рядом с ней Орлова, не будет и такой силы.
Он не задумывался, понимает ли эту игру Екатерина. Она умна, значит, понимает. Но императрица не рискнет удалять Панина, слишком много нитей в его руках. И Никита Иванович продолжал свою игру.
Но Орловы казались непотопляемыми, Гришка вон вернулся из Москвы (Панин надеялся, что и вовсе не вернется) героем и спасителем, хотя куда больше досталось Еропкину. А Алехан возглавил русскую эскадру в Средиземном море и, хотя главная заслуга в чесменской победе принадлежала Спиридову, стал героем Чесмы и даже приставку к фамилии получил: Орлов-Чесменский. Не хватало еще этого героя в Петербурге.
Панин сумел придумать, как задержать Алексея Орлова в Италии, а потом и вовсе представить его жестоким мужланом. В мире всегда было множество самозванцев, если у правителя есть тайны в биографии, то почему ими не воспользоваться? Самое популярное — объявить себя сыном или воскресшей жертвой. Обычно бывали сыновья, но здесь появилась новоявленная дочь Елизаветы Петровны, мол, ее отец даже не Алексей Григорьевич, а Кирилл Григорьевич Разумовский.
В России самозванку звали княжной Таракановой, сама она себя как только не называла! Расчет был простой — Европа верила в наличие незаконнорожденных детей у императрицы Елизаветы Петровны (наверняка такие действительно были, это не удивительно для XVIII века), а объявив своим отцом обиженного Екатериной Кирилла Разумовского, она рассчитывала на его поддержку.
Самозванка ездила по Европе и при каждом дворе рассказывала о своей воспитательнице, которая была близкой родственницей Разумовских и открыла ей роковую тайну рождения. Уже одно это говорило об обмане, потому что, будучи близко знакомой с Разумовскими, эта лжеродственница должна была бы знать нрав братьев: они ради денег и постов совесть не продавали. Алексей Григорьевич Разумовский ради даров Екатерины не стал поганить память своей тайной супруги, предпочел бумагу о женитьбе на Елизавете Петровне сжечь на виду у Воронцова. Также и Кирилл Разумовский грешить против истины ради возвращения себе гетманства тоже не стал, он отказался признавать лжедочь даже с глазу на глаз перед Екатериной.
Панину еще одна баба на российском престоле, и даже просто претендующая на этот престол, которая наверняка привела бы с собой толпу советников, вовсе не нужна, он посоветовал Екатерине расправиться с самозванкой хитростью. А чтобы при этом запачкать героя Чесмы, предложил именно ему поручить доставку Таракановой в Петербург из Италии. Чего же проще, он ведь тоже в Италии, к тому же красив, убедителен, герой…
Екатерина поручила.
Алексей Орлов действительно сумел влюбить в себя ту, что называла себя дочерью Елизаветы. Заманив ее на борт российского корабля, сумел доставить княжну Тараканову в Россию…
Героизм Григория, проявившийся во время усмирения бунта в Москве, был наставнику цесаревича вовсе ни к чему, его следовало поскорее убрать от императрицы, причем новое поручение должно быть провальным. Но что бы ни придумывал Никита Иванович, все не годилось. Орлов ходил героем, и сдвинуть его с места не представлялось возможным.
Как всегда, вмешался случай и, как всегда, причиной оказались не чьи-то хитрые выдумки, а собственная натура Гришки.
Панин мужчина, он не сообразил, что больнее всего на женщину действуют даже не поставленные синяки или прилюдные оскорбления, даже умная императрица умудрялась прощать такие выходки любовнику. Больнее всего ударила по ее душе банальная измена Орлова. Он изменял всегда и часто, но, пока это бывали интрижки на стороне или хотя бы не у нее на глазах, Екатерина терпела, умудрялась не замечать, убеждала себя, что все мужчины таковы, что это нормально для молодого, сильного человека…
Но тут…
Императрица знаком подозвала к себе Протасову, та склонилась к Екатерине, прислушиваясь.
— Где Григорий Григорьевич, что-то его не видно?
Вообще-то, хитрая Протасова знала, где Орлов, она всегда все знала, но как сказать об этом государыне, чтоб не навлечь на себя недовольство? Как-то так пожала плечами, мол, там… что императрица закусила губу.
— А Брюс?
Анна одними губами прошептала:
— Там же…
— Господа, извините, я вас покину на минуту… Дамские дела, — вздохнула Екатерина. Все понимающе закивали…
Когда удалились из комнаты, императрица только коротко приказала:
— Веди!
В эту минуту Протасова даже пожалела, что вмешалась в это дело, ежели государыня простит Орлова, то самой Анне после того несдобровать: и от фаворита не упасешься, и Екатерина коситься непременно станет, потому как свидетельница унижения ей не нужна. Но делать нечего, пришлось вести.
Из-за двери, куда пришли, доносились звуки, без сомнения говорившие о том, чем за ней занимаются.
Екатерина сама резким движением толкнула дверь. На столике всего одна свеча, но и того достаточно, чтобы разглядеть зад фаворита и ту, что под ним. Любовники услышали и звук отворявшейся двери, и голос императрицы, брезгливо произнесшей:
— Швайн!
Вскочили оба, Прасковья Брюс принялась одергивать подол, скороговоркой уговаривая:
— Катиш… это он все… насильно, Катиш… я ничего…
Орлов тоже был немало смущен, забормотал:
— Ага, насильно… сама пристала, ровно банный лист…
Лицо императрицы перекосила гримаса презрения:
— Пшли вон!
— Кать, да не верь ты ей, сучке! Соблазняла же!
— Пшли оба!
Проходя мимо императрицы, Григорий остановился и, недобро усмехнувшись, тихонько посоветовал:
— Ты не очень-то. Помни, кто тебя на престол возвел, но ведь и скинуть можем…
Она промолчала, то ли не в силах больше говорить, то ли просто не зная, чем возразить.
Конечно, после восшествия прошло десять лет, многое изменилось, едва ли гвардия поднимется за Орловым, но Екатерина знала то, чего не знали остальные. Не гвардия и даже не бешеный нрав Григория Орлова был ей страшен, а то, что знал другой Орлов — Алехан. Даже удалив от себя Гришку, она должна оставить при деле Алексея. Григорий всем хорош, да только не в деле, и его неверность тоже надоела. Императрица брезглива, понимая, что любовник, помимо нее, с девками в банях балуется, не раз заставляла мыться перед тем, как к себе допускать. Но если он еще и фрейлин перебирать станет…
Орлову многие, как Брюсиха, уступить готовы. Даже если он и впрямь домогался, то Прасковья хороша, нет, чтобы отвадить, завалилась и подол задрала.
— Позови ко мне Панина…
— Сюда?
Протасова права, не в будуаре же с Никитой Ивановичем разговаривать. И прямо сейчас тоже не стоит, в обиде многое ненужное можно сказать.
— Нет, пусть завтра поутру зайдет в кабинет.
Ночью Григорий, чувствуя, что виноват, сам, без зова пришел к Екатерине. Но дверь, ведущая в ее покои, была закрыта. Постучал, подождал, еще постучал…
Ответа все не было.
Ишь ты, какие мы обидчивые! Ну и пусть выкобенивается, точно без нее баб мало. Хотел кого посговорчивей кликнуть или вовсе в свой дворец уехать и загулять, но не рискнул. Ничего, небось ночь одна помается, к утру сама пришлет позвать да одарит чем. Так уже не раз бывало. Катерина долго сердиться на фаворита не умела, быстро шла на попятный.
И утром вызова не последовало, мало того, когда Орлов попытался прийти в кабинет, Екатерина на фаворита не обратила никакого внимания, только косо глянула и продолжила заниматься своими делами.
Панин сообразил мгновенно: не воспользоваться таким разладом между любовниками было грешно. Он нашел фавориту дело подальше от столицы, долгое, нудное и заведомо для него не подходящее, но такое, что могло принести в случае успеха славу.
Война с турками шла успешно, их били и на суше, и на море. Европа была в ужасе, хотя и грозила за обиду, нанесенную турецкому флоту, почти войной, но едва ли пошла бы на это. Турки запросили мира. Несмотря на все успехи, Румянцев тоже просил мира. Людские потери были немалыми, провианта и лошадей не хватало, не хватало и оружия, люди устали.
Но мир этот обязательно нужно заключить на своих условиях, большой контрибуции мало, нужен еще Азов, свободный выход в море и проход через Дарданеллы, но главное — независимый от турок Крым. Этого пока не понимал никто, поскольку сам Крым независимости не требовал. Вернее, турки сразу поняли, в чем задумка русских — у императрицы были свои планы на Крым, что и случилось в дальнейшем.
Такой мир не устраивал Турцию: они еще не были вымотаны войной, гибель флота в Чесменской бухте не означала гибель самой Турции. Но на переговоры согласились.
Турки — не зачумленная Москва, на которую достаточно было просто гаркнуть и толково распорядиться, в переговорах необходимы хитрость и выдержка — то самое, чего у Григория Орлова заведомо не было. Понимала ли это Екатерина? Наверное, да, но на назначение Григория Орлова главой с русской стороны на переговорах согласилась.
Орлов все-таки пришел к Екатерине, ее злость уже несколько поостыла, но и желания бросаться в объятья к любовнику не было.
