Книга: Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы
Назад: Всем дело найдется
Дальше: Наука побеждать

Самая знаменитая прививка

Прасковья Брюс с утра бледна и откровенно взволнованна. Екатерина с трудом скрыла улыбку. У Брюсихи небось новый любовник таков, что и выспаться не дал? Интересно, кого это она подцепила? Прасковья любительница молоденьких да крепких, на Гришку вечно заглядывается. Но Орлов не дурак, понимает, что если уж грешить, так не на глазах у любовницы, не то из фаворитов быстро вылетишь, держит подле себя скорее по привычке да чтоб одной не быть, да и Брюс не такова, чтоб кого-то на нее менять.
Но видно что-то серьезное, почти бросилась к императрице, едва получив доступ в кабинет.
— Матушка, беда!
— С цесаревичем что?
— Нет, — Брюсиха поспешно закрестилась, — опять оспа проклятая по теплу поперла, в Петербурге полно больных.
Мир уже привык к ужасу перед оспой, недаром в теплое время года все старались попрятаться по имениям и до холодов носа в столицу или Москву не показывать.
Екатерина вздохнула:
— В Царское раньше времени перебираться надобно. Скажи, Прасковья Ивановна, чтоб готовились. Есть ли во дворце заболевшие?
— Нет, матушка.
— Следите, чтоб за собой в Царское не притащили, не то вместо спасения карантин получится.
Государыня пыталась шутить, но вообще-то была испугана, никакую другую болезнь так не боялась, как оспу. От чумы можно умереть, можно погибнуть при родах, разных коликах, мучиться животом, но человек либо выздоравливал, либо умирал. А оспа безобразила лица так, что потом никакой пудры не хватало отметины замазать.
Боялась и за себя, и за сына. Павлуша и так с каждым годом все хуже лицом становится, нос словно брюква на лице расселся, глаза стали въедливые, взгляд часто неприятный, особенно страшно, когда большие ноздри раздуваются от гнева, а гневлив цесаревич очень. Павел словно умудрился взять и у родителей, и у предков все худшее. Был добрый мальчик, курносый, со светлыми очаровательными кудряшками, чудо, а не ребенок. Но перерос и стал резким, нервным, некрасивым.
Если еще оспины добавятся, то трудно будет найти девушку, которая полюбит, а ведь цесаревичу не просто невеста нужна, а принцесса-красавица, чтоб дети красивые были.

 

Двор спешно перебрался в Царское Село, но беспокоиться императрица не перестала. Редко какой год оспа не косила людей; не только Россия, вся Европа страдала. Помирало немало, а уж об обезображенных и говорить не стоило. Этой напасти боялись все — от королей до крестьян.
В Европе научились прививки делать, заносят заразу от больного человека, зараженный легко болеет, без всяких следов и больше эпидемии может не бояться. Называется сие средство вакцинацией. Но боятся его не меньше самой болезни.
Вызвала к себе главу Медицинской коллегии барона Черкасова.
— Александр Иванович, как с сей напастью бороться?
Но Черкасов был столь мрачен, что Екатерина заподозрила недоброе:
— Что невесел?
— У Никиты Ивановича невеста заболела…
— Что?!
У воспитателя цесаревича Панина больна невеста, значит, он мог заразить и цесаревича! Графиня Шереметьева умерла, возможно, так для нее лучше, потому как видеть в зеркале вместо красивого недавно лица рябое кукушечье не всем под силу. Да и при дворе как в таком виде покажешься?
Екатерина беспокоилась за сына уже серьезно. Конечно, и собственное лицо дорого, но для Павла рябины к его некрасивости немыслимы.
— Александр Иванович, в Европе Димсдейл, слышно, прививки делает, тем людей спасая. Как мыслишь, правильно это?
— Правильно, да только как людям это объяснить? Кто поймет, что надо ввести себе заразу, чтобы тело научилось с ней бороться?
Императрица взволнованно прошлась по кабинету, остановилась, знаком велела барону сидеть.
— И все же мыслю, надо делать прививки в России. Сколько можно от сего страдать? На Востоке давно делают, англичане оттуда этот опыт привезли.
Барон согласился, но снова стал говорить, что если вдруг из-за какого-то нарушения попытка вакцинировать людей перейдет в эпидемию, то государыне припишут все смерти и от поноса тоже, обвинят в любом море и даже падеже скота.
Она рассмеялась:
— Выхода нет, придется начинать с себя!
— Ваше Величество!.. Ваше Величество!..
— Чего закудахтал? Ежели веришь, что это правильно, и я верю, то почему бы не начать? Отпиши Димсдейлу, что приглашаю в Петербург, поговорим, посмотрим… Только пока тайно, чтобы пищи дурным слухам не давать.
Когда барон ушел, Екатерина присела к столу. Трудно держать такое решение при себе, Орлов куда-то запропастился, то ли на охоту уехал, то ли по кабакам да баням загулял. Гришке скучно управлением государства заниматься, он все норовит крутнуться и улизнуть куда, но по ночам исправно в спальне бывает, свою роль выполняет.
Екатерина сама себе не сознавалась, что ей все скучнее рядом с красивым, но несерьезным любовником, хотелось не только любовных ласк, но и умных бесед. А с Орловым о чем беседовать? Он физическими опытами увлекся, шелк на стенах тер, чтобы показать, как от этого волосы дыбом встают да бумага липнет, бомбочки водой заливал, чтоб на морозе лопнули… много чем занимался, да только это все забавы ради. Добро бы серьезной наукой занимался, а то ведь за одно схватится, поиграет и забудет, потом за другое… Немке Екатерине такое было непонятно, она любила во всем основательность и дотошно разбиралась в любом вопросе, за который бралась.
Однажды Гришка сказал, что это скучно, мол, скучная ты баба, Катя, все у тебя как должно, все в порядке.
— А как же иначе, коли порядка не будет, так ничего не будет.
— Порядок, конечно, хорошо, но и беспорядок быть должен. Иначе скучно.
У Орлова все объяснения таковы:
— Скучно!
— А я, Гриша, не веселиться на престол села, а править.
Плечами пожал:
— Правь…
Но сейчас не о нем думала императрица, она давно нашла собеседников, правда, беседа получалась односторонней и долгой, потому что шла по переписке. Зато, когда пишешь, мысли четкими становятся, не вихляют, это Екатерине тоже нравилось. Орлов, тот письма писать не любил, первое время она составляла для фаворита план самого письма, чтобы на такой основе писал толково, но потом надоело, Гришка все норовил увильнуть:
— Не про меня оно, Катя.
Обидно, что умный, талантливый человек был столь несобран. Но иногда казалось, что стань он собранней и серьезней, это был бы уже не тот Орлов, и интерес к нему тоже пропал бы.
На примере Григория она старалась упредить в воспитании Павла несерьезность; Панин все понимал, тоже старался, но результат явно выходил не тот.

 

«С детства меня приучили к ужасу перед оспой, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас. В каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу».
Король Фридрих II легко поймет ее опасения, многие императоры и короли носили на лице отметины этой заразы.
Екатерина поделилась с императором Пруссии своей решимостью начать с самой себя, передать материал наследнику, а потом чтобы по их примеру привилась вся Россия.
Фридрих был в ужасе, умолял отказаться от затеи, не подвергать свою жизнь и жизнь наследника опасности. Нельзя сказать, что его опасения не вызвали у Екатерины сомнений, но она преодолела их. Если Димсдейл привил стольких людей и они живы, значит, все пройдет хорошо и на сей раз. Только бы сам Томас Димсдейл не испугался делать вакцинацию императрице.
В ужасе был и Григорий:
— Катя, да ведь случись что с наследником, тебе припишут его смерть.
Потом решился:
— Коли тебе так надо, то привей сначала мне. Если я выживу, вон на Панине попробуй или кто из братьев себя изуродовать даст, Алехан согласится, его рожу уже ничем не испортишь. На Потемкине тоже можно попробовать… А уж потом себя да наследника подставляй.
Была минута, когда она почти согласилась сначала на Орловых да Потемкине проверить, а уж потом и на себе, но сразу же отказалась:
— Негоже так, Гриша! Ежели я другим сперва все сделаю, а после себе, тогда точно меня винить надо. Коли верю, так свою руку подставлять должна.
Димсдейл был испуган, но в Россию приехал.

 

Роджерс всплескивал руками, Черкасов сокрушенно вздыхал, но ни тот ни другой свои руки под прививку первыми не подставили. А вот Димсдейл на вопрос, есть ли у него самого прививка, показал руку выше плеча. Пятнышки выделялись на ней не слишком заметно.
— А повыше нельзя, чтобы в бальном платье не так заметно было?
— Можно, Ваше Величество.
Женщина есть женщина, беспокоилась не столько о жизни, сколько о том, не останется ли заметный след.
Прививка назначена на 12 октября.
Нашли больного оспой мальчика, тайно привезли во дворец, расположив в комнате, куда никто не мог входить. Глядя, как спокойно ведет себя Димсдейл, явно не боясь заразиться, к тому же привлекая собственного сына, Екатерина поверила, что прививка действенна.
Димсдейл пытался уговорить, чтоб сначала показать прививку на ком-то возрастом и телосложением похожем на императрицу, но та строго объявила, что будет прививаться независимо ни от чего. Никто из фрейлин предложить себя в подопытные не рискнул, кому же захочется иметь рябое лицо?
Зато императрица подставила руку без волнений. Димсдейл был поражен:
— Что за женщина!
— Вы не менее храбрая, чем господин Орлов. Даже поболее, он все же мужчина и воин.
Екатерина вытаращила глаза:
— Господин Орлов?
Димсдейл довольно кивнул:
— Да, он тоже спокойно сделал прививку.
— Где?! Когда?!
— Сегодня вечером, сказал, что ему надо уезжать… Только следует его предупредить, что охотиться, когда тебе привили оспу, не лучшее время… Надо сидеть дома в тепле.
Екатерина едва не взвыла. Гришка умудрился испоганить все даже в этом! Сделал прививку раньше нее самой, причем никому ничего не сказав.
Стоило доктору Димсдейлу покинуть комнату, как Екатерина бросилась писать Григорию записку. Слуги сказали, что он уехал в Гатчину, потому что завтра собирался там охотиться.
В записке, которую немедленно повез гвардеец, было требование срочно вернуться под наблюдение Димсдейла, вернее, приехать за ней в Царское Село, поскольку сама императрица поутру собралась туда.
В Царское Село вместо Орлова приехал отправленный в Гатчину гвардеец. Разбитый нос лучше всяких слов объяснил Екатерине, как отреагировал ее фаворит на записку.
— Он хоть прочитал?
Хлюпнув расквашенным носом, гвардеец кивнул:
— Прочитал…
— И?
— Сказал, что и трижды раненным при Цорндорфе в постели не валялся, а уж из-за какой-то царапины тем более не будет.
— И в нос дал?
— Да…
Гвардеец получил десять рублей и приказ никому ничего не говорить.
К Орлову в Гатчину повезли вторую записку. Екатерина уже не просила любовника приехать, она приказала не выезжать из Гатчины и никого не принимать, чтобы не пострадали другие.
Убедить, что он может просто заразить других, не удалось, Орлов плевал на все предупреждения, но каким-то чудом действительно никого не заразил. Иногда казалось, что сама оспа испугалась решимости русских ее победить.

 

Вынужденные перебраться в Царское Село следом за государыней придворные обливались холодным потом. Сделать и себе прививку? Страшно, оставалось просто ждать. Шесть дней сидели, точно на бочке с порохом и зажженным фитилем. Но когда появились первые признаки заражения у Екатерины, стало еще хуже.
Она-то удалилась в свои покои, чтобы не заразить кого-то еще, а остальные продолжали трястись, как в лихорадке. Что будет, если императрица умрет? Павел еще совсем юн, при нем все решать будет Панин. Метать бисер перед Никитой Ивановичем? А ну как императрица выживет? У многих засосало под ложечкой…
Чтобы никто не усомнился, что она жива, хотя и несколько больна, Екатерина ежедневно показывалась перед придворными, только ни с кем близко не общалась. При ней были переболевшая когда-то горничная и Димсдейл. Англичанин объявил, что у государыни болит горло, но это из-за простуды. Потом появились отчетливые пупырышки, правда, маленькие и безопасные, такие следа на коже не оставят, если их, конечно, нарочно не расчесать.
Придворных все еще трясло, но большинство поняли, что императрица хотя бы не умрет!
28 октября было объявлено, что никаких признаков болезни больше нет, пятнышки прошли, лицо и тело чисты. Императрица перенесла прививку!
1 ноября Екатерина возвратилась в Петербург с таким триумфом, словно выиграла генеральное сражение в серьезной войне. Встречали, словно героиню, приветствия были не меньшие, чем при коронации. Виват, матушка Екатерина! Государыня себя не пожалела, чтобы Россию от заразы спасти!
У наследника ветрянка несколько прошла, и ему тоже была привита оспа. За Екатериной последовал весь двор, каждый, даже кто уже переболел, считал своим долгом непременно привиться. Димсдейл едва успевал резать и резать подставленные руки ланцетом. Большинство желало получить оспенный материал от императрицы, словно он был самым действенным и обязательно привел бы к отменному результату.
Все церкви отслужили благодарственные молебны в честь здравия императрицы, из всех городов потянулись представители — поздравлять, губернаторы слали восхищенные приветствия и просьбы.
Наследник тоже перенес прививку спокойно.
Шквал поздравлений нарастал день ото дня, теперь уже дошло и до Европы, и те, кто еще вчера называл ее сумасшедшей, теперь восхищались. Писал Вольтер, восхищался осторожный Фридрих, сдержанный губернатор Ливонии Браун, писал Дидро, мадам Жоффрен… многие и многие… Поздравляли, восхищались, поражались.
Она скромно отвечала всем, что всего лишь подала пример, следуйте.
В России последовали не только при дворе. Когда в церквях было объявлено, что матушка-императрица дала себе сделать прививку, чтобы первой попробовать, не опасно ли, и с ней ничего не случилось, возражений против прививок почти не было. Если уж царица не побоялась…
Екатерина смеялась:
— Вот она, сила примера. Отчего же в остальном с меня пример не берут?
Димсдейла она сделала бароном и статским советником, а также определила пенсию в пять тысяч фунтов. Тот не мог поверить своим ушам: за простой надрез и такие деньги! Но уезжать из России не торопился, все прививал и прививал, а потом решил, что одной медициной не проживешь даже при немалой пенсии, и вложил деньги в банк, став еще и финансистом.
Не позабыла императрица и о мальчике, от которого ее привили. Александру было пожаловано наследное дворянство с фамилией Оспенный. Екатерина обещала ему личное попечение и свое обещание сдержала.
В России начались празднества по поводу победы над страшной напастью, хотя до самой победы было еще далеко, но теперь оспа казалась нестрашной.
Виват государыня-матушка Екатерина! Ей уже забыли Петра III, забыли Ивана Антоновича, казненного Мировича, даже Орлова простили за одну только готовность жертвовать собой ради спасения россиян.

 

Вместе со всеми переживал за императрицу и сделал себе прививку Григорий Потемкин. Он рискнул на это раньше, чем закончился карантин Екатерины, рассудив, что его лицо уже ничем не испортишь. Но тоже обошлось.
Потемкин примерно за месяц до того был пожалован чином камергера, то есть стал «его превосходительством» и переведен ко двору. Это пока ничего не значило, потому как все по-прежнему было в руках братьев Орловых, только теперь Алехана заменил Владимир.
Младший из Орловых тих и спокоен, зато совсем бешеным стал Гришка. Фаворит словно чувствовал, что теряет свое влияние, хамил государыне уже открыто, даже иностранцев не стеснялся. Екатерина со вздохами читала раскрытые Паниным письма французов, пруссаков или австрийцев, где дипломаты откровенно порицали беспомощность российской императрицы перед хамом-фаворитом. Вздыхала, но поделать ничего не могла. Она откровенно боялась Григория Орлова. Ныне даже больше боялась, чем любила.
Потемкин уже ни на что не надеялся, хотелось только получить должность, чтобы применить свои силы и знания достойно, но такой при дворе не видел. Заниматься, как он последние годы, то надзирательством за пошивом гвардейской формы, то командованием роты, пухнущей от безделья в Москве, не хотелось. Душа просила чего-то серьезного и важного, а приходилось бездельничать. Это Гришка мог устраивать попойки или дурацкие опыты, Потемкин рвался к делу более серьезному.
Он не знал, что и Орлов тоже мается. Корпеть над бумагами, как это делала столько лет Екатерина, а теперь принялся и Владимир, он не мог. Пока в Петербурге были Алехан с Федькой, у Григория имелась хоть какая-то отдушина, а уехали братья, стало тоскливо.
Строил в Гатчине дворец… зачем? И сам не ведал, объяснял, что хочет пригласить жить Дени Дидро, мол, деньгами не сманили, может, хоть просто в гости приедет? Зачем ему Дидро, и сам сказать не мог. А просто так, из принципа!
«Вольное Экономическое общество» тоже как-то надоело. Дела почему-то не делались с наскока, даже картошка, которую так старались внедрить, не стала на столе вторым хлебом. И переселенцы хоть и хлынули толпой в Поволжье, перестали интересовать. Гришка был военным, ему бы в бой, в атаку, а потом можно и в постель, чтоб тоже бой, атака… Бедолаге и при дворе больше всего нравились куртаги не из-за выпивки, а из-за удали. Но «Карусель» устраивали не так часто, праздники тоже — Екатерина больше любила рабочие будни, ему самому усидчиво работать было тяжко, вот и мучился сам, и мучил любовницу.
Гришке было нужно разнообразие, чтоб дело каждый день разное, чтоб женщина почаще менялась, чтоб с приятелями сначала в обнимку, а потом драка… чтоб если опыт, то со взрывом или искры летели… И вовсе не потому, что Катю свою не любил, просто не мог все время с одной… Но и отдать ее другому тоже не мог, при одной мысли об этом приходил в такую ярость, что скулы белели от стиснутых зубов.
Понимал, что рано или поздно отставку получит, может потому и вел себя нагло, словно на эту отставку нарываясь? Отставка для фаворита обычно означала полное забвение, что Орлова, конечно, не устраивало. Иван давно писал, советовал заключить с Екатериной договор, что она отпустит его тихо, без скандала, но Гришка не верил, что такое возможно. К тому же он любил Екатерину, хотя иногда признавал, что знает уже каждый изгиб ее тела, ее привычки, ее пожелания слишком хорошо, чтобы это продолжало быть интересным. Орлов чувствовал, что и она им пресытилась, уже не было того огня, что горел в первые годы. Получалось, что оба были готовы к развязке, даже в глубине души желали ее, хотя любили друг дружку, но решиться на такое не могли.
Гришка бесился от бессилия, Екатерина дрожала и послушно сносила все его оскорбления, никто не понимал императрицу, и всем было нехорошо от этого.

 

Прививки прошли хорошо, никто серьезно не заболел, никто не был изуродован, Россия праздновала…
И вдруг… все серьезное случается вдруг. Среди праздника неприятное известие: Турция объявила России войну! Знали, что война будет, даже готовились, но такое событие всегда неожиданно, словно гром с ясного неба.
Екатерина отреагировала быстро и просто:
— Надо заткнуть туркам рот!
Духом воспрянули два Григория — Потемкин и Орлов.
Первым проявил себя Потемкин, едва услышав о начавшейся войне, новоявленный камергер отправился к императрице.
Екатерина думала, что это визит благодарности или еще чего выпросить желает, а потому была сильно удивлена, когда услышала такую просьбу:
— Ваше Величество, из кавалергардов отчислен, потому как одного глаза недостает. Позвольте отбыть на войну хоть волонтером?
— А как же ты, Григорий Александрович, воевать будешь?
— Турок я и одним глазом увижу, матушка-государыня.
Он точно выбрал время, Екатерине было некогда, да и говорить не о чем.
— Хорошо, езжай к Румянцеву, он найдет тебе занятие. Только уж очень-то головой не рискуй, она еще может пригодиться.
— Нет, Ваше Величество.
Екатерина удивленно вскинула глаза, он еще и назначением перебирать собирается? Чем дурно у Румянцева, ежели на войну хочет?
— Не буду беречь. Коли на войну идти и об опасности думать, то лучше вовсе не ходить. Даст Бог, останусь цел, а на нет и суда нет.
Императрица чуть смутилась:
— Все равно без надобности под пули не лезь.
Назад: Всем дело найдется
Дальше: Наука побеждать