Явление света

Плохо соображая, что творю, я взял красную «Хонду Аккорд» в бюро проката регионального аэропорта Солсбери-Оушен Сити Уикомико, добираться до которого пришлось несколькими неудобными и беспричинно задерживавшимися перелетами. В этом автомобиле я доехал по Оушен-хайвей до U-13, а уже оттуда — в Рихобот Бич. Время от времени я говорил исполнителям госпелов и торговцам спасением, которых преподносило мне радио: «Я знаю, что не должен этого делать, что это глупейшая затея в моей жизни». В поисках муниципальной автостоянки я вел машину по улицам с односторонним движением мимо магазинов подарков, кафе, мотелей «кровать и завтрак»; проехал по инерции Лэйк-авеню, и Лэйквью-авеню, и Гренобль-плейс. Двадцать минут спустя, окончательно заблудившись, я притормозил рядом с полицейским — тот поедал мороженое в вафельном стаканчике, не слезая с велосипеда, — и спросил его, нет ли парковки поблизости от гостиницы «Золотые пески Атлантики» и конференц-центра и где сами эти заведения находятся. Полисмен ответил:

— Вам повезло, сэр. Добро пожаловать в наш город.

И показал в сторону пустой парковки на другой стороне улицы.

— Это длинное здание перед нами и есть именно то, что вы искали, наш красавец «Золотые пески Атлантики».

— Можно, я здесь развернусь, офицер?

— Только один раз, в виде исключения, — сказал полицейский.

И оказал содействие нарушителю: прислонил велосипед к фонарному столбу, вышел на середину улицы, повелительно поднятой рукой с вафельным стаканчиком останавливая редкие приближавшиеся машины. Я быстро вывернул руль и пересек два пустых ряда, сдал назад и проскочил на стоянку. Выбрался из машины, повозился со счетчиком времени и крикнул:

— Спасибо!

Я окинул взглядом корпус отеля и пожалел о порыве, что привел меня сюда, — история Джейсона Боутмена побудила меня заказать билеты и выкинуть этот фокус. В 1994-м, испорченный пожизненным воровством, Ботик имел возможность полюбоваться на доведенный до крайности универсальный цинизм Мередит Брайт. В их душах поселилась бессодержательная пустота проволочной вешалки. Джордж Купер подошел к той же самой безрадостной пустоте, и это отравило ему остаток жизни. В таком мире очень немногое принималось во внимание, и лучшим из этого была правда.

Я хотел понять, чем на самом деле являлось мое продолжительное супружество, увидеть его истинный образ. Было ли это повестью о психологической совместимости и компромиссе, как я считал раньше, или моя роль в нем — лишь второго плана, поскольку очень давно — возможно, с самого начала — главная роль узурпирована другим? Разве не стоило это прояснить для себя даже спустя столько лет?

После того как мы с Олсоном вернулись на Кедровую, я некоторое время спорил сам с собой, потом позвонил в отдел бронирования отеля, перед которым сейчас стоял. Когда служащий снял трубку, я попросил соединить меня с гостем по имени Спенсер Мэллон. Портье сообщил, что приезд мистера Мэллона действительно ожидается, но никак не в ближайшие двадцать четыре часа. Да, мистер Мэллон — частый гость в «Золотых песках Атлантики», радостно поведал он. Мистер Мэллон — прекрасный джентльмен, он произвел глубокое впечатление в неформальном мире, коим является Рихобот Бич.

— Аристократ, — сказал я.

— Должен признаться, вы дали очень тонкую характеристику этого джентльмена, — сказал портье.

Не мог бы служащий заодно проверить, не ожидается ли в это же время приезд миссис Ли Труа?

— О, госпожа Труа, — воскликнул он. — Ее знают все, она потрясающий человек. Мы здесь все так любим ее, честное слово! Ох, разболтался я, прямо как сорока. Нет, она — это что-то. И если вы с ней знакомы, то вы знаете, о чем я.

— О да, — сказал я.

— Мы даже называем наш отель вторым домом миссис Труа, она так часто с нами… Сейчас гляну… Нет, бронирования на ее имя нет, думаю, она это сделает заблаговременно перед тем, как нам посчастливится увидеться с ней снова. Могу ли я еще чем-нибудь помочь вам, сэр?

— Нет, но спасибо, что предложили.

Где же еще остановиться Миноге на время пребывания в этом пляжном землячестве, если не в отеле, в котором все ее просто обожают?

Пожалуй, был у меня обоснованный ответ на этот вопрос. Я перезвонил и спросил: не бронировала ли номеров на ближайшие несколько дней АФС? «Нет, сэр, — последовал ответ, — АФС ничего не бронировала на период до их очередного симпозиума в мае следующего года». Так что захлопнулась и эта дверь. Минога сказала, что остановится там, где всегда, теперь меня будоражил вопрос, остановится ли она там одна или с кем-то.

Я позвонил жене на мобильный — телефон не ответил. Через три часа позвонил снова — с результатом лишь чуть более утешительным. Она очень занята и перезвонит попозже. Где она в Рихобот Бич остановилась? Нет, она туда еще не доехала, она же уезжает из Вашингтона завтра. Тогда где она живет в Вашингтоне? Где? Этот вопрос я задавал очень редко. Но если я и впрямь хочу знать, она остановилась в комнате для гостей у ее подруги по АФС Хейди Шумахер, которой принадлежал красивый дом в Джорджтауне, она у нее как у тебя — Кроха. А что до Рихобот Бич, здесь предполагалась пара вариантов. А что происходит, я волнуюсь за нее? Да просто любопытно, сказал я. «Я маленькая слепая женщина и не в состоянии пуститься в какие-то безумства, — сказала она. — Не переживай, не волнуйся ни о чем. Держись, после уикенда я буду дома, и займемся делами Гути».

«Позвони, когда приедешь в Рихобот Бич», — попросил я Миногу. Она обещала и позвонила, но связь была такой плохой, что я с трудом разбирал слова. С тех самых пор — ничего. Не в силах удержаться, я сказал Дону, что должен выехать по делам из города и вернусь через день-два. Мой бухгалтер, мой агент, слишком скучно объяснять… в общем, ехать надо. И после этого я дозвонился, собрал вещи и в отчаянии уехал.

Я знал, что веду себя как безумец. Единственное утешение: если Ли Труа пройдется по набережной, когда я буду ее там выслеживать, она не узнает о моем позоре. Я стоял рядом с уродливой маленькой машиной, глядя на отель, в котором моя жена была желанным гостем, и пытался убедить себя, что еще не поздно повернуться спиной и к зданию, и к неразумному плану. Все, что надо сделать, — сесть обратно в автомобиль, завести двигатель, поехать в аэропорт Уикомико и дождаться самолета, который унесет меня туда, где живут вменяемые люди. Почему я здесь? Потому что решил, будто обязан жизнью человеку, который наставил мне рога и чувствует себя виноватым? Потому что моя жена даже не позаботилась придумать подходящего повода для приезда в этот маленький прибрежный городок? Потому что узнал, что Спенсер Мэллон до сих пор жив и здоров и имеет подходящий повод приезжать сюда?

Я запер машину и прошел мимо отеля, чтобы, обогнув его, выйти на набережную. Случайно встретить их, думал я, можно только там, и впервые понял: если жена не сможет видеть меня, Мэллону это точно удастся.

На набережной я пережил второй за день неприятный сюрприз: оказывается, на дворе ранний июнь и, хотя берег Делавэра горяч, подернут дымкой и такой же влажный, как Нью-Йорк в разгар июля, сезон здесь еще не начался. Немногочисленные туристы и любители удовольствий входили-выходили из магазинов и закусочных, однако их намного меньше, чем ожидалось. Казалось, я пойман в луч прожектора. Чтобы остаться незамеченным, необходима маскировка.

В первом же заслуживающем доверия магазине я изучил стеллаж с головными уборами и заплатил 32 доллара 99 центов за широкополую шляпу с бахромой из неподрубленной соломы. В этом же магазине приобрел за двадцать долларов «пучеглазые» солнцезащитные очки, такие темные, что сам едва разглядел дорогу к выходу. Чуть дальше я купил в автомате газету и отправился к скамейке у перил над пляжем. Несколько очень загорелых пар, некоторые — с книгами — распростерлись на полотенцах и шезлонгах.

Я уселся на скамейку, раскрыл газету, откинулся на спинку, сквозь фиолетово-черные окуляры из-под болтающейся соломенной завесы оглядел набережную и уставился на широкие стеклянные двери отеля, где моя жена стала такой желанной персоной.

Вот так, шурша газетой и осматриваясь по сторонам, поглядывая на длинный пляж и один раз сбегав в туалет, я и провел следующие пять часов. В шесть вечера, умирая от голода, я сложил и сунул под локоть газету, вытащил чемоданчик из багажника машины и прошел через главный вход отеля регистрироваться.

Номер мне дали на пятом этаже, и у меня мелькнуло смутное воспоминание — не об увиденном, но услышанном, о какой-то истории или анекдоте. Я отчетливо вспомнил слова: «Смотришь, как поднимается светящийся ползунок и останавливается на пятом этаже… Опускается следующий лифт и раскрывает двери, и ты прыгаешь в него и нажимаешь кнопку «пять» и «закрытие дверей», прежде чем кто-то еще успеет вскочить в кабину». Анекдот или рассказ имел отношение к Спенсеру Мэллону и какой-то околесице, которую он выдавал за мудрость. Я решил, что это абсолютно бессмысленное совпадение.

Лифт благополучно доставил меня на пятый этаж. В полной тишине, мире и спокойствии я последовал указаниям стрелок на стенах, несколько раз повернул и нашел свой номер 564. Раньше коридорный включал свет, раскрывал дверцы шкафов и показывал расположение ванной комнаты, а теперь уставший гость проделывал все это самостоятельно, тем самым экономя округу расходы на симпатичную сумму в пять долларов. Продолжая ощущать себя в обстановке умиротворения, уюта и тишины, я снял шляпу и очки, расстегнул молнию чемодана, выложил одежду на комод и отнес туалетные принадлежности в ванную, где безразличный взгляд в зеркало положил конец миру и уюту, а заодно и тишине. То, что показало зеркало, вынудило меня застонать.

Я будто состарился на десять лет. Сморщенный, разбитый старик смотрел на меня. Это был Ли Гарвелл, но не в том виде, в котором хотелось бы предстать перед кем бы то ни было. Глаза ввалились и покраснели, налились кровью. Морщины изрезали лицо, а волосы сделались тусклыми и приобрели свинцовый оттенок. Вся голова будто бы усохла, а зубы пожелтели и жутко выпятились. Сгорбленные плечи нависали над впалой грудью. Прежние обаяние и привлекательность обернулись страшной пародией на самих себя. И даже отличное самочувствие несколько секунд назад сейчас изумило меня: совершенно очевидно, что я едва ковылял, на пределе изнурения.

Зрелище повергло меня в ступор: вот, полюбуйся, что ты сделал с собой.

Стараясь не видеть своих налитых кровью глаз, я плеснул холодной водой в лицо и растер его: на ощупь лицо казалось нормальным. Когда я опустил руки, загнанное и умирающее животное смотрело на меня из зеркала. Я бросился в комнату, подхватил на ходу темные очки и нацепил их до того, как добрался до лифта.

Я съежился в углу, гадая, как скоро мне понадобится палочка. Лифт остановился на третьем этаже, и две стройные светловолосые девушки, почти подростки, вошли в кабину вместе с матерью, такой же стройной и светловолосой и, как и дочери, одетой в плотно облегающую футболку и джинсы. Шлепанцы не скрывали маленьких алых ногтей после свежего педикюра. Девчонки удостоили меня надменными, раздраженными взглядами, мать вообще не обратила внимания. Из лифта они бросились как от жуткой вони.

Внимательным взглядом обведя фойе, я заметил несколько ступеней, поднимающихся к арке темного дерева — входу в «Океан», главный ресторан отеля.

В темных очках при неярком освещении в ресторане я с трудом разглядел чучела гигантских рыб на панельных стенах, а вместо старшей официантки на ее подиуме, подсвеченном снизу, я увидел только парящую отрубленную голову. Женщина удивленно взглянула на мои очки, но от вопроса из вежливости удержалась. Я почувствовал себя престарелым вампиром.

Из бесконечного меню я заказал французский луковый суп, жареного цыпленка с грибами, соус из кедровых орешков и бокал пино-нуар и принялся осторожно осматриваться в поисках двух лиц, которые, я был уверен, прожгут мрак, как огни прожекторов. В поле зрения попадало много седых голов, но я не нашел ни Ли Труа, ни таинственного существа, заговорившего со мной в аэропорту «Дэйн Каунти».

Принесли суп. Он оказался более чем приемлемым, а вот цыпленок не вдохновлял. Грибы и кедровые орешки, разложенные на сухой пережаренной грудке, никак не сочетались друг с другом. Очень голодный, я потрудился съесть все до крошки, подписал чек и вышел из-за стола.

Со ступеней я оглядел фойе. Мне вдруг все надоело, да и кедровые орешки в желудке продолжали ссориться с грибами. Вестибюль стремительно пересек священник в сутане, его преследовала рыдающая дама. Что бы это значило? В облачке рассыпчатого смеха из открывшегося лифта высыпала стайка подростков и резко свернула в сторону выхода на набережную. Очередь мужчин и женщин с расстроенными лицами дожидалась регистрации. Группка людей направилась к лифту, только что покинутому тинейджерами, и среди них приметный седоволосый мужчина в просторной черной одежде. Когда двери кабины начали закрываться, он развернулся к холлу лицом. Я заметил только его выдающиеся скулы. Были ли его волосы необычно длинными для человека таких лет, был ли он зрячим? Три или четыре женщины, которых я толком не разглядел, стояли рядом с ним. Я быстро спустился по ступеням, наблюдая за красными цифрами индикатора поднимающегося лифта.

Не было ли среди тех женщин маленькой, седовласой, потрясающе миловидной? Той, кого обожали портье и горничные?

Когда в окошечке появилась цифра 5, я вспомнил всю историю про лифт. Рассказ Миноги о Спенсере Мэллоне. Мэллон описывал безымянного ученика, сопровождавшего его в комнату на пятом этаже, где он скрывался за одной из двух дверей: ты должен выбрать дверь и решить, постучать или нет. Если угадаешь, Мэллон наградит тебя — наделит мудростью; если нет — навлечешь страшные беды на своих любимых. Ты выбрал; постучал, неважно в какую дверь, потому что ты уже допустил зло в уравнение. В общем, как-то так. Конец рассказа в точке, которую воспринимаешь как начало, — когда дверь открывается.

Вернувшись в номер, я почувствовал, что слишком взволнован, чтобы лечь спать. Снял трубку и попросил соединить меня с номером мистера Мэллона. Долго слушал неприятно резкие и тревожные гудки, пока наконец автоответчик не предложил оставить голосовое сообщение. Я дал отбой.

Я пошел в ванную и включил все светильники. Выглядел я не сказать чтобы нормально, но моложе и здоровее. Глаза красные, но не налитые кровью, щеки не ввалившиеся и не изрезанные морщинами. Волосы здоровые, свинцовый оттенок исчез. Зубы, конечно, не сверкали, как у кинозвезды, но это были обычные зубы, а не клыки. Я снова плеснул холодной водой на лицо, вытерся полотенцем и стал таким румяным, будто охотился на куропаток в вересках Шотландии. Плечи все еще казались сутулыми. Я заставил себя выпрямиться. Больше я не походил на вампира. За это я решил наградить себя походом в бар. За обедом я выпил только один бокал вина, к тому же еще не было и девяти. Вдобавок мне нравилось читать в барах, и прошло уже несколько месяцев, как я последний раз баловал себя этим.

В лифте я ехал один и на всякий случай проверил волосы и осанку в дымчатых зеркалах. Что ж, вот он я, вернулся, живой, энергичный и бдительный.

Бар «Прибой» прятался за пролетом ступеней, поднимающихся к ресторану «Океан». Стеклянная стена с распашными створками двери, длинное полутемное помещение с расставленными бессистемно столиками и диванами и ярко освещенной стойкой в самом конце. Парочки в легких одеждах, развалившись на диванах, оживленно разговаривали, размахивали руками. За двумя столиками атлетичного вида молодые люди пытались очаровать привлекательных молодых женщин. Несколько одиноких скучающих мужчин вертели в руках стаканы с пивом: пережидая паузу в путешествиях, дожидались очередного приключения. Я пожелал им удачи.

У стойки я занял стул, положил рядом книгу и, когда ко мне подошла с улыбкой оживленная, лет сорока блондинка в голубой блузке «шамбре» и черном жилете с вышивкой «Прибой» на груди и поинтересовалась, что я буду пить, назвал первый пришедший на ум сорт односолодового виски. Проследив оценивающим взглядом, как она шла вдоль рядов бутылок, я подвинул книгу к себе и раскрыл.

Вернулась барменша и спросила:

— Хорошая книжка?

— Пока да, — ответил я. — Не кусается, не курит, всегда опускает сиденье унитаза.

— А еще любит посидеть в барах, — подхватила она. — Никогда не знаешь, что выкинет: в тихом омуте…

— Может, и так. — Я показал ей обложку. — Принимая во внимание первоисточник.

— Моя мама — большой фанат Тима Андерхилла.

— Хорошо. Мы с Тимом друзья.

Она сделала шаг назад, наигранно вытаращила глаза, усмехнулась и наклонилась ко мне.

— А… А какой он?

— Странный, — сказал я.

Гадая, как бы поизобретательнее описать воображаемую странность Андерхилла, я глотнул виски и взглянул на стеклянную стену, уродливые «салунные» двери и вестибюль за ними. Мимо проходил, уже скрываясь из виду, седоволосый мужчина во всем черном, которого я видел с лестницы. Рядом с ним торопливо семенил человек пониже ростом — женщина.

Я соскользнул со стула и выудил двадцатидолларовую банкноту:

— Упс, надо бежать, простите.

Я выскочил в просторный пустой вестибюль. Пара только-только входила в лифт. Женщина скрылась, я не успел толком разглядеть ее. Следом забралась семья из трех человек в шортах и футболках, и я лишь мельком увидел мужчину, когда он потянулся нажать кнопку этажа. Потом он встал рядом со своей спутницей в глубине кабины.

Мужчина в лифте запросто мог быть как Спенсером Мэллоном, так и всего-навсего седоволосым незнакомцем. Я чувствовал, что, скорее всего, последнее, но тревога и сомнения не давали покоя.

Я пересек вестибюль, наблюдая за табло лифта. Счет закончился на цифре «три». Туристы или седоволосый? Тройка горела долго. Раскрылись двери последнего в ряду лифта, явив стайку оживленно щебечущей молодежи, наверное направляющейся в клуб. Желающих войти не было. Решив не медлить, я устремился в кабину, выставил локоть и ткнул в кнопки «5» и «закрывание дверей». Зачем я сделал это локтем? Зарегистрировавшись в «Золотых песках», я открывал двери предплечьем либо тыльной стороной ладони и до сих пор не осознавал этого. Словно тайная частичка меня строила секретные планы уничтожения какого-то врага и заставляла действовать скрытно, выжидая чего-то.

Створки быстро скользнули навстречу друг другу, восхождение началось. Сердце перешло на повышенную передачу. Происходили эти изменения на самом деле или нет, мне казалось, что я ощущаю их: плечи согнулись над впалой грудью, глаза налились кровью, а жизнь и энергия отхлынули от лица. Губы словно отлипли от зубов. Под костюмом в полоску тело усохло, сжалось и ослабело.

На пятом этаже двери раскрылись. Сердитый голос удалялся по коридору. Я поспешил, но увидел только край черного пальто и отблеск серебристого платья, скрывающиеся за поворотом. Они двигались в сторону моего номера. Не исключено, что всякий раз, заходя в номер или выходя из него, я проходил мимо их апартаментов. Я прибавил шагу и обогнул угол, когда на полпути к следующему повороту двери двух соседних номеров громко захлопнулись.

В смятении я прокрался и встал между этими номерами — 515-м и 517-м. Выходит, спали они в разных комнатах, Минога и Мэллон, если это они?.. Мне вдруг подумалось, что, несмотря на внешность, три человека, ехавшие с ними в лифте, могли и не быть одной семьей и пожилая пара могла выйти на третьем этаже, а молодая женщина — здесь. Или наоборот.

Я не хотел подходить ближе и подслушивать через двери, вовсе нет, но именно так и сделал. Результат разочаровал. Я не услышал ничего. Точнее, только гудение низкого мужского голоса из-за двери 517-го и что-то птичье или кошачье, что-то отрывистое, звонкое и как будто не человеческое — из-за двери номера 515.

«Простите меня. Я думал, в этом номере остановился мой друг. Простите меня, я, кажется, ошибся номером. Прошу прощения, меня пригласил друг, и я решил, что это здесь. Пожалуйста, простите, так неловко, что потревожил вас.

Я просто хотел убедиться, вы ли это на самом деле. Я хотел выяснить, сколько лжи вылито на меня за долгие годы. Ли, это началось когда ты была школьницей и продолжалось с тех самых пор?»

Я поднял руку постучать, все равно в какую дверь. Ладно, пусть будет 515-й — из-за тех непонятных звуков. Не дотронувшись до двери, я опустил руку. Вновь поднял и на этот раз заметил, что кожа на ней как пергамент, тонкая и почти прозрачная. Старческие пятна проступали на худой руке, напоминая пятна жирафа.

— О нет, — проронил я.

Я ретировался за ближайший поворот коридора, потом за следующий и так, пока не достиг 564-го. Трясущимися пальцами вставил магнитную пластиковую карточку и ввалился в номер. В темноте, хватая ртом воздух, я плескал водой на лицо. Тяжелые шторы на окне задернуты, в номере темно, как в склепе, как в могиле. Глядеть на себя в зеркало не пришлось. Я ощупью добрался до кровати, сел и выставил прикроватный светильник на минимум. Открыл минибар, исследовал содержимое, нашел две бутылочки односолодового скотча чуть ниже классом, чем оставил в баре, и опустошил их в подходящий стакан. Притащился к единственному в комнате удобному креслу и задумался над своим положением.

Я забрался далеко в безбрежную пустыню и обнаружил, что кончилось горючее. Через пару минут надо мной закружатся грифы. Живо представилось, будто я пожилой вампир. В призрачном свете вытянул вперед левую руку. Кожа чуть блестела, но отвратительных жирафьих пятен не было. Мне стало стыдно. Буйное писательское воображение подкинуло идею, что третьеразрядный маг спас меня от гибели в авиакатастрофе, искупая вину за многолетнюю любовную связь с моей женой; блуждающий огонек догадки поманил меня и швырнул через полстраны — получилась идиотская пародия на Лью Арчера. Фальшивый сыщик в погоне за доказательствами неверности собственной жены: как ты мог в своей глупости зайти так далеко?

Мне грозило повторить подвиг Джейсона Боутмена с заплывом по озеру Мичиган на украденной парусной шлюпке. Еще один день в засаде под открытым небом на набережной, под прикрытием соломенной шляпы и газеты, и меня вынесет из гавани на открытую воду — на поиски в тумане.

Я вытащил из кармана мобильный телефон, поглядел на него пару секунд, нажал единицу — ускоренный набор номера жены. Ее телефон сразу же переключился на голосовую почту. Я проговорил:

— Это я. Просто звоню, чтобы сказать, что люблю тебя.

Дал отбой, выключил телефон и сделал глоток из стакана. Вылил остатки виски в раковину, положил темные очки и соломенную шляпу на кровать и пошел выписываться из «Золотых песков Атлантики».

Около часу следующего дня я был дома.

Первые недели после возвращения Ли мы очень много разговаривали. Мне хотелось верить ей, и я верил, по крайней мере старался. Вот что она рассказала:

— Да, у нас с ним был секс, один-единственный раз, когда мне было семнадцать, в октябре шестьдесят шестого. Вот почему Мередит Брайт так дулась на меня.

— Это можно было бы назвать совращением несовершеннолетней, но точно не изнасилованием. Все было по взаимному согласию. Я хотела этого.

— Да, я любила его, и да, люблю до сих пор, хотя абсолютно по-другому. Нет, ты знаешь, что я имею в виду. Разве нет в твоей жизни людей, которых ты любишь по-разному?

— Разумеется, я не имею в виду романтически.

— Да, с тех самых пор, с тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. С большими перерывами, пока ты был в Нью-Йорке, а я работала барменом, и после, когда ты учился в аспирантуре, а я была в Нью-Йорке.

— Да, были и другие долгие периоды, когда мы с ним не виделись.

— Я что-то значу для него. Что-то важное.

— Знаешь, чем мы занимаемся? Мы говорим. Иногда выбираемся куда-нибудь пообедать или поужинать. Раз в пять лет ходим в бар. В хороший, не в твоем стиле.

— Говорит в основном он. Ему нравится, как я слушаю, он доверяет тому, что слышит от меня в ответ. И тому, как я реагирую на его слова.

— Ему интересно знать, что я думаю о делах, о которых он рассказывает.

— Почему? Потому что ты всегда с таким недоверием относился к Спенсеру, а наши встречи были такими безобидными. Кроме того. Он был моим. Ты хотел держаться подальше от этого, вот я и держала тебя подальше. Это было не твое. Это и сейчас не твое.

— Кроха — Дональд — знал о паре встреч, да. Хотя я никогда его не видела.

— Не знаю. Он мне об этом не рассказывал, да и не стал бы рассказывать. Мэллон никогда не рассказывал о своих благородных поступках, особенно о таких вот. Он бы посчитал это похвальбой. Из того, что ты рассказал о человеке в аэропорту, можно предположить, что это был Спенсер. Но помни, Дона Олсона он тоже любил. Много лет они были партнерами.

— Нет, он не стал бы спасать тебе жизнь из-за угрызений совести. Он спас бы ее потому, что ты мой муж, и потому, что знает, что я люблю тебя.

— Вообще-то были еще две причины, почему я отправилась в Рихобот Бич. Я поняла, что одна из тех женщин, с которыми я беседовала об украденных деньгах, беспардонно наврала мне, и хотела разобраться с ней. Кроме того, у них кто-то снова начал воровать.

— Ложь? Я расскажу тебе, что такое ложь. Тебе понравится. Ты помнишь женщину, которая рассказала, как мужчина ослепил ее и как она убила его случайно, когда он тащил ее в овраг? Одним прекрасным утром я поняла, что все было наоборот. Она сама нашла его, после того как он вышел из тюрьмы, и пригласила на встречу. Тот паренек из кафе, Пит, ждал в овраге: он с ума по ней сходил и сделал бы для нее что угодно. Она уложила мужчину на землю рядом с собой, а Пит размозжил ему голову камнем и спрятал труп. После чего они с мальчишкой занялись сексом. Она во всем призналась мне. Я просто хотела услышать это от нее самой… Что же касается новых краж, здесь все просто. Я отправилась прямо к женщине, которую заподозрила с самого начала, и она опять во всем созналась. Рыдала. Мы вызвали полицию, ее арестовали. Другого она не заслуживала.

— Спенсер так доверяет мне благодаря тому, что я сделала той ночью. Он видел, что я сделала тогда, и полагает, кое-что делала и позже.

— Что именно я сделала? Путешествовала так далеко, как ему и не снилось. Хочешь верь, хочешь нет.

— Что я делала? Резвилась, резвилась, резвилась — всюду, где только могла. Ха.

— Хорошо, я расскажу тебе. Я же обещала. Но больше об этом говорить не желаю. Очень тяжело рассказать даже один раз, и это будет непростой разговор. Ты понимаешь? Правда? Вот и хорошо. Но когда я буду говорить об этом в первый и последний раз, должны присутствовать Говард Блай, Дон Олсон и Джейсон Боутмен. Гути, Кроха и Ботик. Они должны слушать меня тоже, они должны быть в здравии и рассудке, они должны быть настоящими. Поскольку речь пойдет о том, что случилось с ними. О том, что случилось со всеми нами, с нашей маленькой компанией.

— Отлично, значит, найди Гути и посели где-нибудь здесь, в городе. И тогда мы подготовим его — поможем начать новую жизнь в этом мире. И тебе, Дональд, поможем устроиться так, как захочешь.

— На это уйдут годы. Отлично. Уезжать я никуда не собираюсь, как и вы, ребята.

Через три месяца я поехал в Мэдисон и забрал из больницы «Ламонт» Говарда Блая. При выписке из заведения, где он провел большую часть жизни, Говард собрал все свои вещи в новенький чемодан «Самсонайт» — прощальный подарок от доктора Гринграсса и его супруги: пять непрочитанных книг в мягких переплетах, зубная щетка, бритва, расческа, две рубашки, две пары брюк, пять пар трусов, пять пар черных носков, пара башмаков «Тимберленд» и коробочка зубной нити. Весь персонал и больные выстроились во дворе перед входом попрощаться с любимым пациентом и пожелать ему счастливого пути. Парджита Парминдера прильнула к Гути, пока они шли к машине, и отпустила его с заметной неохотой и лишь тогда, когда я пообещал пригласить ее в Чикаго в ближайшее время. В свою очередь Говард, тоже рыдающий, пообещал звонить каждую неделю, если не ежедневно.

Прежде чем отвезти Гути в Чикаго, я покатал его по Мэдисону — показал нашу школу и знакомые с детства районы. Старый дом Крохи, старый дом Ботика, полуразвалившуюся лачугу, где когда-то обитала изумительная Минога. Под конец экскурсии я привез его на Стейт-стрит. Проезд по улочке давно запретили, и мы прошли пешком по одной стороне, возвратились по другой, подмечая неумолимость перемен. Угловая лавчонка по-прежнему работала, но почти все остальное, что мы помнили, исчезло. Не было больше «Жестянки», аптеки Реннебома Рексалла, Братхауса, лавки букиниста.

— Интересно, как теперь выглядит Глассхаус-роуд, — проговорил Гути. Хотя, по правде, я не хочу туда.

— Впервые слышу о Глассхаус-роуд, — ответил я.

Гути хихикнул, прижал кончики пальцев ко рту и сказал:

— Вот это хорошо. Это классно. Это просто здорово.

Я решил, что он цитирует из какой-то неизвестной мне книги, и спросил:

— Что тебя так восторгает?

— Глассхаус-роуд — это место, где творится нехорошее, — сказал Гути. — И ты не знаешь, как отыскать ее.

— А ты мне расскажи.

— Хватить тянуть, вези меня, пожалуйста, в Чикаго, — попросил Гути.

По дороге на юг Гути волновался не сильно. Он собирал в складки брюки на коленях. Он улыбался и склонял голову то на один бок, то на другой, при этом не разглядывая что-то конкретно.

— Нравятся твои темные очки, — говорил он. — Жаль, у меня нет таких. Темные очки — это классно. А мне можно, Ли? Можно мне купить очки? Они стоят пять долларов? Больше? Не думаю, что солнцезащитные очки могут быть дороже пяти долларов.

Когда я ошарашил его новостью, что большинство вещей стоят куда больше, чем много-много раз по пять долларов, мне пришлось успокаивать Гути — он испугался нищеты. В его новом доме все будет предусмотрено, еда в первую очередь. Ему будет положено скромное денежное содержание, и он сможет покупать себе что-нибудь вроде печенья и пены для бритья в магазинчике поблизости.

Понравится ли ему новый дом? Будет ли у него отдельная комната или его поселят с соседом? А дом красивый? Уютный? А Парджита может там получить работу? Есть там сад, цветы? И лавка для пикника? А как называется его новый дом, пожалуйста, Ли, напомни еще раз.

— Конечно, Гути. Хочешь, я запишу тебе название вместе с адресом и телефоном? У тебя будет еще и свой телефон. Ты будешь жить в Дес-Плейнсе, в лечебно-реабилитационном центре, в очень-очень красивом месте совсем недалеко от Чикаго. По-моему, там даже лучше, чем в Ламонте.

Я понял, что Гути расстроен и единственный способ держать его в равновесии — говорить с ним как с ребенком. Ему нужны простые ответы и беседы на простые темы.

Собиралась ли Минога успеть к их приезду?

— Нет, Говард, она не успеет. Сегодня мы тебя поселим, убедимся, что тебе удобно, разведаем, где что, познакомимся кое с кем из персонала. А завтра я привезу Ли. Она очень хочет повидаться с тобой.

— Ну еще бы, — сказал Гути. — И я тоже… Только немного страшно.

— За себя? Страшно встретиться с ней?

— Ты с ума сошел? — Он залился скрипучим хохотом давно не смеявшегося человека. — Страшно за нее.

— Ох, Гути. Она ведь даже не сможет увидеть тебя.

— Я знаю, — сказал Гути. — Но она сможет увидеть. Она всегда могла. И знаешь, что она сделает, как только меня увидит? Она положит ладонь мне на лицо.

— Вообще-то она никогда так не делает.

— Это ты так думаешь.

Поселение Говарда Блая в Дес-Плейнс прошло буднично. Он познакомился с докторами, ему показали его комнату, скромную, светлую и солнечную, представили трем собратьям-пациентам — они выглядели заинтересованными и доброжелательными; провели по территории. Чистый, ухоженный больничный комплекс напоминал маленький институтский кампус, и я убедился, что это наилучший вариант из всех, которые мы просмотрели с Доном Олсоном. Большой коллектив опытных докторов, физиотерапевтов, психологов и социальных работников руководил, управлял и наблюдал за прогрессом шестидесяти-семидесяти мужчин и женщин, готовящихся к переезду в приюты и в конечном счете к самостоятельному устройству во внешнем мире. Повезло, что я нашел место для Гути в Дес-Плейнсе. Решающую роль сыграла Ли. Шестеренки прокрутились в нужной последовательности и в нужный момент, теплые руки доставили Гути в уютное гнездо. Он скучал по садам Ламонта и виду из своего окна, но новый сад был необычайно хорош: менее декоративен, но более практичен. Если новый вид из окна — поле, автомагистраль — не так радовал глаз, как старый — куст азалии и кленовая рощица, — то новая комната оказалась намного лучше, чем каморка в Ламонте. Здесь были книжные полки, картины на стенах, плетеный коврик на полу; Гути выделили кофеварку и телевизор. Комната была обставлена кое-какой мебелью: симпатичный деревянный письменный стол, три удобных стула, большой кофейный столик; имелась даже такая роскошь, как отдельная уборная.

В первый день в новой обстановке Гути выглядел ошеломленным, но вовсе не несчастным. Даже когда плакал — а первые два-три дня в Дес-Плейнсе Гути то и дело утирал слезы, — он не казался убитым горем. Это были слезы сожаления об оставленном, слезы осознания и благодарности.

Как и обещал, на следующий день я привез в центр жену. Гути подготовился к этому великому событию. В чистом комбинезоне, толстовке «Чизхэд», которую подарила ему Парджита, чтобы помнил, откуда приехал, и желтых «тимбах», он сидел на краешке дивана в приемном отделении и не сводил глаз с входной двери. Мы с Ли вошли и остановились у конторки.

— Он здесь, — сказала Минога.

— Правда?

Я повернул голову и увидел медленно поднимающегося с дивана Гути. Наблюдающий его психиатр, доктор Ричард Фельд, стоял рядом. Круглое лицо Гути светилось изумлением.

— Точно, он. Как ты узнала?

— То, что идет ко мне, может идти только от него, — с улыбкой проговорила Минога.

Она повернулась к Гути, словно вдруг прозрела, а я, не отрываясь, переводил взгляд с жены на преобразившегося мужчину, приближающегося к ней. С видом собственника Фельд семенил следом, то и дело кивая мне, человеку, с которым познакомился только вчера. Гути шел очень медленно, будто намеренно оттягивал встречу. Ему хотелось оценить, посмаковать все чувства. Ли Труа терпеливо ждала: руки опущены перед собой, пальцы сцеплены, голова поднята, улыбка ширится. От восхищения у меня замерло сердце. Оба отдавали должное моменту, наслаждаясь им. Минога, разумеется, делала это неосознанно, но Говард Блай, должен сказать, не таков. Вот он, изо всех сил старается не торопить воссоединение, чтобы подчеркнуть свою роль в нем. У меня к глазам подступили слезы. Я будто присутствовал на свадьбе.

— Здравствуй, Минога, — сказал Гути с расстояния в полтора фута. — Ты отлично выглядишь. Даже не верится, что ты здесь, со мной, в моем новом доме.

— Я рада, что мы оба здесь, — сказала она. — И так рада нашей встрече.

Она сделала шажок вперед и подняла правую руку, будто готовясь произнести клятву.

— Ты позволишь?

— Только в обморок не падай, — ответил Говард.

«Поразительно, — подумал я. — Эти двое в самом деле много значат друг для друга». Я вдруг понял, что, несмотря на заявления Дона Олсона, пара передо мной любила Мэллона больше всех, чище всех, без эмоциональной привязанности Боутмена, без амбиций Дона и расчетливости Мередит Брайт. Минога и Гути не требовали ничего и не строили никаких планов.

Ли Труа положила руку на щеку Гути:

— Ты теплый, — проговорила она.

Ее пальцы — розовый дружелюбный паучок — легонько пробежались по его лицу: по лбу, под подбородком, вокруг другой щеки.

— Ты изменился, но все так же красив, — сказала она. — Я вижу тебя очень хорошо, и все, что я вижу, превосходно.

— Ну привет, Минога, — сказал Блай.

И Минога ответила:

— Да, привет, Гути.

Они обнялись и немного поплакали.

— Прости, я за эти годы так ни разу и не навестила тебя.

— Все равно я не был готов к этому. Да и занят я был вообще-то по горло.

— Например, Гути? Чем же ты был так занят?

Она чуть отступила, вытирая глаза. Положила руку ему на плечо и почти сразу же уронила ее.

— Книги читал. Трудился над большой головоломкой. Посиживал в нашем прекрасном саду. Разговаривал с Парджитой. Участвовал в групповых занятиях. Приводил себя в порядок. Размышлял о всяком разном. Вспоминал всякое разное. И в самом деле, вспоминал, возвращаясь к тем дням. И очень часто меня пугали собаки, а я старался держаться от них подальше.

Гути показал на меня.

— А еще читал его книгу. «Агенты тьмы». Он все неправильно понял.

— Я знаю. Он не виноват.

— Бояться — это вполне естественно. Я боялся долго, очень долго.

— Дон тоже, — вмешался я в их дуэт.

— Только они как дорожная полиция.

— Или регулировщики движения у школ, — сказала Ли. — Они не причинят нам вреда.

Доктор Фельд опустил руку на то же самое плечо, на котором побывала ладонь Миноги.

— Все это очень интересно, но я, честно говоря, никак не возьму в толк, о чем вы все говорите. Я не понимаю вас. Собаки как регулировщики движения? Регулировщики никогда никому не вредили.

— Они и не должны, — туманно проговорил Гути.

— Говард, не забудьте, мы встречаемся в три, — сказал Фельд. — Тогда мы сможем поговорить о собаках, дорожных копах и регулировщиках сколько вашей душе будет угодно.

Пока мы занимались переводом Гути в Дес-Плейнс, Дональд Олсон начал претворять в жизнь планы, о которых говорил в Мэдисоне. Он напечатал карточки с предложением своих услуг в качестве опытного учителя высших духовных истин, который только что вернулся, проведя несколько лет в странствиях, и желал обустроиться в Чикаго с небольшой группой серьезных учеников. Долгосрочные обязательства предпочтительны, разумные расценки. После того как Ли Труа вернулась в дом на Кедровой, Дон тактично ретировался в свои апартаменты: небольшой номер в гостинице, который недотягивал до полной независимости только отсутствием отдельного входа. Питался Дон почти всегда один и обзавелся мобильным телефоном, номер которого был указан на визитках. Дон с Миногой отлично ладили, но ему хватало ума не паразитировать на ее симпатии к нему в прошлом. Он стал другим, она изменилась, и подразумевалось, что нашей трехсторонней дружбе будет только на пользу, если Дон переедет к себе как можно скорее. Мы с Олсоном скатились до характерного поведения соседей по общежитию: заказ пиццы и китайской еды, частые разговоры допоздна, привычка откладывать на потом стирку — все прекратилось с возвращением моей жены. Минога взяла на себя домашнюю рутину, и мы с Олсоном смогли больше времени уделять работе. Ли Труа ежедневно проводила по три-четыре часа в кабинете, решая вопросы Общества слепых, или с помощью приложений Microsoft Narrator и Serotek’s Freedom Box работала за компьютером.

Через пару месяцев Олсону удалось собрать достаточно денег, чтобы снять двухкомнатную квартиру на Уэбстер-стрит, в районе парка Линкольна неподалеку от университета Де Поля, и я помог ему заплатить за старенькую, но вполне приличную «Хонду Аккорд».

ООО «Держи вора» открыло отделения в Милуоки и Расине. Джейсон Боутмен был занят, как никогда в жизни.

— Раньше я не замечал, насколько ленивы жулики, — рассказывал он нам с Миногой. — Взломщики и воры валяются без дела целый день, пока не придет время идти работать, а рабочий день у них длится всего час или два.

Ботик приезжал в Чикаго всякий раз, когда мы приглашали его: заставив нас с Доном выслушать свою историю, он сказал, что это самое меньшее, что он готов для нас сделать.

Доктор Фельд сообщал, что доктор Гринграсс, которому он посылал регулярные отчеты, переведен на административную должность в государственную больницу в Мэдисоне. Ламонт перешел к новым хозяевам, и его вынудили уйти.

— По большому счету он доволен, насколько я понял. Единственное, что до сих пор не дает ему покоя, — это молодая женщина, дружившая с Говардом, мисс Парминдера. Она, если не ошибаюсь, была там интерном? Ее назначили замдиректора в Ламонте, и доктору Гринграссу все еще не по себе от того, как с ним обошлось новое правление.

— Не стал бы винить ни его, ни ее, — сказал я. — Может, они помирятся.

— Нравится мне ваш оптимизм, — ответил Фельд.

Вскоре после этого Говарда Блая выписали из реабилитационного центра — «на волю» и на попечение друзей. Ему назначили пособие по нетрудоспособности, на его взгляд удивительно щедрое.

Я наблюдал постепенное превращение старого отеля «Кедр» на другой стороне Раш-стрит из грязной ночлежки в приличное заведение для работающей городской бедноты. Его хозяева получили значительную помощь от города, штата и федеральных властей — заботящиеся о чем угодно, только не об интересах общества, те быстро смекнули, что на бедных можно очень прилично заработать. В апреле 2004-го новый отель «Кедр» распахнул двери, сверкая интерьерами, и лишь половина его номеров оказалась занята. Говард Блай заполнил с моей помощью анкету и сразу же был принят. Он переехал в день выписки из Дес-Плейнса. И много раз повторял, что это счастливейшая перемена в его жизни.

Гути уютно обосновался — так, будто ждал этого всегда. В первый день в «Кедре» он отправился на Мичиган-авеню в сокровищницу боковых улочек, где приобрел дешевые простыни и полотенца, подержанный коврик из сизаля, лампочки, странную лампу в форме обнаженной женщины, изогнувшей спину, несколько разрозненных столовых приборов из серебра, две тарелки и крепкий стул, а не очень крепкий комод подобрал на тротуаре. Потом ему попались плакат с боем быков и акварельный рисунок с красным сараем, которые напоминали фотографии в Ламонте. На следующий день Гути прикупил чугунную сковороду, средней величины кастрюлю, дуршлаг, лопаточку, поварской нож, черпак и кулинарные книги: «Радость стряпни» и «Секреты французской кухни».

Поначалу Гути не пропускал ни одного ланча или ужина с Миногой, со мной или Доном Олсоном. Готовить он учился на нашей кухне и иногда кормил нас блюдами по своим рецептам. Не прошло и двух месяцев, как он выработал независимое расписание. Дважды в неделю он отправлялся пешочком по Кедровой, чтобы разделить с нами вечернюю трапезу. По воскресеньям приезжал Дональд Олсон, чтобы выпить и поужинать с Гути. Гути пил виноградный сок «Уэлч», а Олсон изрядно угощался текилой со льдом.

Минога сама позвонила Джейсону Боутмену, и он назначил общую встречу на Кедровой улице в последнюю субботу августа. В голосе его слышалась легкая тревога по поводу того, что может рассказать Минога. В школе, со стыдом вспоминал Ботик, он так страстно не желал знать ее точку зрения на церемонию Мэллона, что избегал говорить с ней, избегал даже глядеть на нее. Если они вдруг встречались в узком проходе раздевалки Мэдисон Уэст, он, как правило, отворачивался и принимался разглядывать дверцы шкафчиков.

В субботу, двадцать третьего августа, Гути Блай неторопливо шел по раскаленной Кедровой улице, когда Джейсон Боутмен, запарковав грузовой микроавтобус с надписью «Держи вора. Безопасность и охранные услуги», выходил из него. Поскольку Ботик дважды навестил Гути в Ламонте до переезда в Дес-Плейнс, они тепло обнялись, похлопав друг друга по спине. Точнее, Ботик похлопал Гути по спине; Гути же никогда никого не хлопал.

Вот моя попытка воссоздать их диалог.

— Если где увижу этот слоган, — сказал Гути, — буду знать, что это ты.

— Точно, — ответил Ботик, и лицо его разрезали морщины: следы многолетних тревог и страхов. — Представляешь, я не видел Миногу с тех пор, как мы закончили школу. Вдобавок тогда мы с ней уже не разговаривали друг с другом.

— На этот счет не переживай, — посоветовал старый друг. — Ее-то это точно не особо озаботит.

— Что-то особенное, м-м?

— «Погоди, Генри Хиггинс, погоди».

— Она всегда была чертовски привлекательной.

Бесенок комичного упрямства проснулся в Гути Блае, и он искусно изобразил невозмутимую мину:

— То тогда, а то сейчас.

— В смысле?

Будто с сожалением, Гути опустил глаза и покачал головой. Боутмен покрутил плечами и встряхнул руками:

— Все, завязали.

И легонько надавил локтем на кнопку дверного звонка. Донесся трезвон, кто-то подошел к двери. Ботик глянул на Гути, тот важно и сочувствующе кивнул в ответ.

— О господи, — вздохнул Ботик.

— «Не будь как Чарли Браун, Чарли Браун».

Дверь распахнулась. С улыбкой я пожал руку Ботику и обнял Гути:

— Денек обещает быть интересным?

— «…Но все разрешится, и все сделается хорошо», — сказал Гути.

Боутмен спросил:

— Ли, неужели все действительно?..

Я поднял брови, немало озадаченный.

— Извини… — проговорил Ботик.

— На этот счет не волнуйся, — посоветовал я. — Давайте входите, пожалуйста. Ботик, ты ведь у нас впервые? После того как мы закончим, я проведу небольшую экскурсию, если тебе интересно.

Ботик выглядел воодушевленным и немного напоминал себя прежнего:

— А если тебе интересно, я могу рассказать, как сделать твой дом стойким ко всякого рода взломам. Ты наверняка полагаешь, что уже все для этого сделал, но, уверяю тебя, на самом деле ты и не начинал.

— Серьезно?

— Ты даже не подозреваешь.

— Мы совместим это с экскурсией по дому, — сказал я, сопровождая их через прихожую в гостиную.

Дон Олсон встал с дивана и протянул руку Боутмену.

— Ну вот, наконец, и ты здесь, — проговорил он. — Добирался нормально?

— Пока не подъехал к Чикаго, тут всю дорогу бампер в бампер. Как вы ездите в такой толчее, ума не приложу.

Боутмен окинул цепким взглядом комнату, проверил двери, оглянулся на хозяина.

— Порядок? — спросил я. — Принести тебе что-нибудь?

— Мне бы отлить… Не подскажешь, где…

— Вот сюда, — показал я. — Ли подойдет через пару минут. Она очень хочет увидеться с тобой.

Ботик живо направился в сторону уборной.

— С ним все в порядке? — спросил я.

— «Чарли Браун, Чарли Браун», — пропел Гути.

— Ты делаешь большие шаги в области популярной культуры, — отметил я.

— Все дело в грошиках.

— Скажи мне, Дон, — попросил я. — Наш Гути открыл для себя иронию? Он сегодня какой-то не такой…

— По-моему, он изобрел собственный вид иронии, — ответил Олсон. — Как первобытному обществу пришлось изобрести огонь или подковы и все такое.

Послышались легкие шаги, и трое мужчин обратили взгляды на дверь.

— А, ну да… — проговорил я.

Шаги достигли нижней ступени лестницы. Я сунул руки в карманы и чуть подался вперед, не в силах сдержать улыбку. Двое мужчин, не женатых на Миноге, развернулись к двери, как флюгеры.

Миниатюрная, стройная, в черной блузе без рукавов и черных льняных брюках, с длинным цветастым шарфиком вокруг шеи, Ли Труа уверенно вошла в гостиную. Как и всегда дома, Ли была без белой палочки. Неувядающее великолепие этой женщины, озарявшее ее изнутри, неотлучно двигалось вместе с ней, как фамильное привидение.

— Ли, — позвал я, подавая ориентир.

— Здравствуйте, мои дорогие, — произнесла она, подплывая к нам. — Простите, что немного опоздала. Никак не могла решить, надевать ли этот шарфик.

— Решение правильное, — сказал Гути.

А Дон одновременно с ним:

— Отличный выбор.

— Ты очень красивая, — сказал я, утверждая очевидное.

Остальные мужчины забормотали одобрительно.

Интересно, как ей удалось, удивился я. Хотя сам тысячу раз видел это, никогда не понимал, как она умудряется меняться от привлекательной до блистательной без человеческой или сверхъестественной помощи. Ли почти не пользовалась косметикой и никогда не наряжалась. Она обернула шарфик вокруг шеи, подправила руками волосы, тронула помадой губы, и снова случилось чудо.

— Что-то вы больно смирные. А где Джейсон Боутмен? Я слышала, как позвонили в дверь, слышала голоса. Думала, Джейсон с вами.

— Сейчас придет, — ответил я.

— Он по-прежнему в охранном бизнесе?

— Его компания называется «Держи вора», — сообщил Гути.

Она рассмеялась:

— Потрясающе. Радикальная перемена. Я горжусь им.

— Почему бы тебе не сказать это ему лично? — спросил Дон. — Вот он идет.

Джейсон Боутмен вошел в комнату с другой стороны и остолбенел, увидев хозяйку дома.

— Он не двигается, — заметила Минога. — В чем дело?

— Несчастная слепая старушка требует еще одной жертвы, — сказал я.

— Заткнись. Тут что-то другое.

Гути произвел глубокий горловой скрипучий звук, означавший у него выражение радости.

— Не смейся над нами, Гути. Что он сейчас делает? Ага. Вот он пошел к нам, да?

— Как ты это делаешь? — спросил Дон. — В смысле, ты чувствуешь это или слышишь?

— Останешься без глаз и за двадцать-тридцать лет научишься всему.

— Прости, — покаялся Дон. — Ну, в общем, вот он, наш старый приятель и исправившийся злодей, Джейсон Боутмен. Малость притомившийся, малость одураченный, если простишь мне эти слова, Ботик.

— Что мне прощать, — ответил Ботик, не отводя взгляда от лица Миноги, — если я не понимаю, о чем ты.

Гути разглядывал потолок.

— Ерунда, не обращай внимания, — сказала Минога. — Как ты выглядишь, решу я.

— И вовсе я не был злодеем, — возразил Ботик. — Я был профессиональным вором.

— Тонкое отличие, — заметила Минога. — Но позволь мне сказать кое-что. Я очень рада тебе и хочу принимать тебя таким, каков ты есть.

— Минога, ты можешь принимать меня таким, каким захочешь.

Ли Труа подошла и остановилась перед ним: голова поднята, не понять, то ли улыбается, то ли нет. Чуть помедлив, сказала:

— Да, я поняла. Здравствуй, Джейсон.

— Можешь по-прежнему звать меня Ботиком.

— Я тут говорила, что очень горжусь тобой. Хотя это немного странно, что ты свернул на прямую дорожку.

— Езда по кривым дорожкам утомила систему.

— Что ни говори, а я никогда не хожу по прямой.

Я обнял ее за плечи.

— И слава богу, это нам всем испортило бы жизнь. Но как по-твоему, может, пора начинать? Поскольку все собрались?

— Тогда за дело, — согласилась Минога.

— Итак, народ. Выпивка, кофе? Все что пожелаете, ребята. Давайте начинать. Милая, ты готова?

— Абсолютно, — ответила она. — Принесешь мне водички?

— Мне текилы со льдом.

— Кофе.

— Виноградный сок, пожалуйста, — попросил Гути.

Когда я вернулся с напитками, мы расселись в креслах и на диване лицом к Миноге. Она ждала, сохраняя видимость глубокого душевного спокойствия. Но поза, угол наклона головы и задумчивое выражение лица выдавали ее.

— Все готовы, — доложил я.

— Я знаю.

Она повела головой, как бы обводя нас взглядом, и я предположил, что она попросит не прерывать ее рассказа.

— И я готова.

Она всецело завладела нашим вниманием.

— Дон, Гути, Ботик и ты, Ли, пожалуйста, постарайтесь понять то, что сейчас здесь произойдет. Я собираюсь описать настолько детально, насколько смогу, что видела и чувствовала перед, в процессе и после церемонии Спенсера Мэллона на лугу. Что бы ни случилось, прошу меня не перебивать. Не делайте и не произносите ничего, что могло бы остановить мой рассказ. Я не шучу. Даже если вас что-то сильно встревожит или страшно возмутит, пожалуйста, приберегите эмоции и дайте мне продолжить. Я в силах сделать это лишь один раз и повторять не собираюсь, как не собираюсь объяснять то, чего никто объяснить не сможет, так что не просите меня даже пытаться. Вы поняли меня, ребята? Хорошо поняли?

— Поняли, — ответил я.

Остальные, будто эхо, подхватили.

— Тогда я начну.

Минога протянула руку за стаканом с водой и сомкнула вокруг него пальцы в чуть заметной попытке нащупать его. Сделав глоточек, удовлетворивший бы колибри, она опустила стакан точно на прежнее место. Сложив руки на коленях, она адресовала всем нам ободряющую улыбку.

— И начать я хочу там, где мы начали тот день, в кинотеатре. Помнит ли кто из вас причудливый комментарий Спенсера перед тем, как органист нырнул под сцену и стало гаснуть освещение, а занавес пошел в стороны? Бьюсь об заклад: не помнит никто.

— Можно нам ответить? — спросил Дон.

— В этот раз — да.

— Не помню ни единого слова, кроме того, что он обещал встретить нас на другой стороне улицы после сеанса. Но ты ведь не об этом?

— Нет, я о том, что он сказал о фильмах и зашифрованных сообщениях. Спенсер полагал, что определенные фильмы скрытно передавали информацию, которая предназначалась только для немногих, способных ее понимать. В то утро он хотел рассказать нам о тайне, скрытой в концовке «Шейн», одного из его любимых фильмов.