— Я сразу узнал твою машину. — Дейл снова сидел за рулем и вел фургон. Теперь он был совершенно спокоен, в мире со своим личным дьяволом. — Как только я ее увидел, то сразу понял, что кто-то поджег ее и столкнул в реку. И я подумал, что, скорее всего, в этот момент ты сидел в машине, и я очень… я очень…

— Радовался?

— Сожалел. Я об этом сожалел.

— Действительно?

— Сожалел, что не я это сделал.

— А! — кивнул Иг и посмотрел в сторону.

Он держал вилы между коленями, зубья вил втыкались в обивку крыши, но Дейл, похоже, быстро о них забыл. Рога делали то же, что и всегда, играли свою тайную музыку, и, пока на Иге не было крестика, Дейл не мог под нее не плясать.

— Я боялся тебя убить. Ружье у меня было. Я купил его именно для того, чтобы тебя застрелить. Но единственный, кого я чуть не убил, — это я сам. Однажды вечером я засунул ствол в рот, посмотреть, какой он на вкус. — Дейл немного помолчал, вспоминая. — Вкус был плохой.

— Я рад, мистер Уильямс, что вы не застрелились.

— К тому же я боялся. Не того, что отправлюсь в ад за самоубийство, а того, что не отправлюсь в ад… Что нет никакого ада. И рая тоже нет. Просто ничего. В общем-то, я думаю, что после смерти нет ничего. Иногда мне кажется, что это будет облегчением. В другие моменты — что это самое жуткое, что можно себе представить. Я не верю, что милосердный Бог забрал обеих моих девочек. Одна умерла от рака, а другую убили в лесу, ты знаешь как. Я не думаю, что Бог, которому стоило бы молиться, подверг их тому, через что они прошли. Хейди все еще молится. Она молится, как ты не поверишь. Она молится, чтобы ты умер. Уже целый год. Увидев твою машину в реке, я подумал… я подумал… ладно. Что могу в конце концов заняться делом. Но нет. Мери ушла навсегда, а ты еще здесь. Ты все еще здесь. Ты… долбаный дьявол.

Дейл задохнулся от ненависти.

— У вас это звучит как что-то плохое, — сказал Иг. — Сверните налево. Давайте зайдем к вам.

Деревья, росшие вдоль дороги, вырисовывали полосу ярко-синего безоблачного неба. Самый подходящий день для поездок.

— Ты сказал, что нам с тобой нужно поговорить, — вспомнил Дейл. — Но что мы будем с тобой обсуждать? Что ты хотел мне рассказать?

— Я хотел сказать вам, что не знаю, любил ли я Меррин так же сильно, как вы, но я любил ее так сильно, как только мог. И я ее не убивал. Я рассказал полицейским, что напился и выпал в осадок за пончиковой. И это чистая правда. Ли Турно подобрал Меррин у «Бездны», отвез ее к старой литейной и там убил. — Чуть помолчав, Иг добавил: — Хотя вряд ли вы мне поверите.

Поверит, очень поверит. Может, не сразу, но достаточно скоро. Рогатый Иг умел убеждать. Люди верили чему угодно, что нашептывал их личный дьявол. В данном случае это была правда, но Иг подозревал, что при желании он, пожалуй, мог бы убедить Дейла, что Меррин убили лилипуты, подобравшие ее возле «Бездны» в свою малюсенькую машину. Но это было бы нечестно, а старина Иг старался быть честным.

Однако Дейл удивил его, спросив:

— А с чего это я должен тебе верить? Назови мне хотя бы одну причину.

Иг на секунду дотронулся до голой руки Дейла и начал говорить:

— Я знаю, что после смерти отца вы навестили в Лоуэлле его любовницу и заплатили ей две тысячи долларов, чтобы убиралась. И еще вы ее предупредили, что, если она еще хоть раз назовет вашу мать пьянчугой, вы ее непременно найдете и выбьете все зубы. Я знаю, что за год до смерти Меррин, на Рождество, вы ровно на одну ночь спутались с секретаршей вашей фирмы. Я знаю, что однажды вы ударили Меррин по губам за то, что назвала свою мать сукой. Этого, пожалуй, вы так никогда себе и не простили. Я знаю, что вы уже десять лет не любите свою жену. Я знаю про бутылку, лежащую у вас на работе в левом нижнем ящике стола, и про журналы с голыми бабами, которые дома в гараже, и про брата, с которым вы не разговариваете, потому что для вас невыносимо, что его дети живы, а ваши умерли, и…

— Прекрати. Прекрати сейчас же.

— Я знаю про Ли точно так же, как и про вас, — сказал. Иг. — Когда я до кого-нибудь дотрагиваюсь, я узнаю то, чего раньше не знал, что мне неоткуда знать. И еще люди мне всякое рассказывают. Рассказывают про то, что им хотелось бы сделать. Они не могут себя удержать.

— Про всякое плохое, — сказал Дейл, поглаживая двумя пальцами свой правый висок. — Только глядя на тебя, оно уже не кажется плохим. Оно кажется, ну, вроде как… забавным. Вроде как, я сейчас подумал, когда Хейди сегодня встанет на колени, чтобы молиться, мне нужно сесть на кровать прямо перед ней и сказать, чтобы она у меня отсосала, пока у нее такая поза. Или в следующий раз, когда она мне скажет, что Господь не налагает ни на кого бремени, которое тот не сможет вынести, мне нужно ее шарахнуть, и посильнее. Бить снова и снова, пока в ее глазах не потухнет свет веры.

— Нет, вы этого не сделаете.

— Или как бы было хорошо прогулять сегодня вечером работу. Полежать часок-другой в темноте.

— Это уже лучше.

— Поспать, а потом приставить ружье ко рту и покончить с этими муками.

— Нет. Этого вы тоже не сделаете.

Дейл широко, с дрожью зевнул и свернул на подъездную дорожку. Дом Уильямсов стоял на улице, сплошь застроенной точно такими же унылыми домиками, одноэтажными коробочками с квадратными двориками на задах и другими, тоже квадратными, но поменьше, впереди. Их домик был тускло-зеленым, как красят иногда больничные палаты, и выглядел много хуже, чем помнилось Игу. В тех местах, где виниловая обшивка встречалась с бетонным фундаментом, на ней проступали пятна коричневой плесени. Окна заросли пылью, а газон уже неделю как надо бы подстричь. Улица прела в летней жаре, далекий собачий лай словно рассказывал о тепловом ударе, о мигренях, о ленивом, слишком жарком лете, близившемся к концу. У Ига была извращенная надежда встретиться с матерью Меррин, вызнать все ее секреты, но Хейди не было дома. Похоже, на всей улице никого не было дома.

— А как насчет того, если я прогуляю работу — просто чтобы посмотреть, выгонят или нет? Я за шесть недель не продал ни одной машины, так что им бы найти только повод. Они и сейчас-то держат меня из жалости.

— Тоже мысль, — согласился Иг.

Дейл провел его в дом. Вилы Иг с собой не взял, думая, что теперь они ему ни к чему.

— Игги, ты нальешь мне выпить из бара? Сам знаешь, где это. Вы с Мери таскали оттуда выпивку. А я хочу посидеть немного в темноте и отдохнуть, а то голова как ватная.

Хозяйская спальня располагалась в конце короткого коридора, устланного ковровой дорожкой шоколадного цвета Прежде вдоль этого коридора были развешаны снимки Меррин, но теперь они исчезли, сменились изображениями Иисуса. Иг разозлился, впервые за целый день.

— Почему вы ее поснимали и заменили на Него?

— Это все Хейди, это она убрала снимки Мери. — Перед тем как войти в коридор, Дейл скинул свои черные туфли. — Три месяца назад она упаковала все книги Мери, всю ее одежду, письма, которые ты ей писал, и засунула на чердак. Теперь в бывшей спальне Мери ее кабинет, она заряжает там конверты по всякой христианской благотворительности. Она проводит с отцом Моулдом больше времени, чем со мной, ходит в церковь каждое утро, а в воскресенье так и вообще на весь день. У нее на столе стоит изображение Иисуса. Моего снимка у нее нет, нет ни одной из ее умерших дочерей, а вот Иисус есть. Мне хочется выгнать ее из дома, крича вслед их имена. Знаешь что? Слазай-ка на чердак и спусти эти коробки. Хочу достать оттуда все снимки Мери и Реган и буду швырять ей в лицо, пока не разревется. Скажу ей, что, если она хочет избавиться от снимков наших дочерей, ей придется их съесть. Поочередно, по штуке.

— Тяжелая работенка для такого жаркого дня.

— Зато будет весело. Вот уж позабавлюсь.

— Но все-таки джин с тоником будет поприятнее.

— Да, — согласился Дейл, стоявший уже на пороге своей спальни. — Налей мне, Иг, и сделай покрепче.

Иг вернулся к боковой комнатушке, бывшей когда-то картинной галереей детства Меррин Уильямс, увешанной ее фотографиями: Меррин в боевой раскраске и шкурах; Меррин на велосипеде, с улыбкой, полной хромированной проволоки; Меррин в купальном костюме на плечах у Ига, стоящего по пояс в Ноулз-ривер. Все это исчезло, и комнатушка выглядела так, словно агент по продаже недвижимости обставил ее для воскресного дня открытых дверей самым банальным из возможных способов. Словно никто здесь больше не жил.

Никто здесь больше не жил. Никто не жил здесь уже месяцами. Это было просто место, куда Дейл и Хейди Уильямс складывали всякие вещи, место столь же отстраненное от их внутренней жизни, как гостиничный номер.

Впрочем, спиртные напитки были по-прежнему здесь, в баре над телевизором. Иг смешал для Дейла джин с тоником, взяв тоник из кухонного холодильника, добавив ломтик апельсина, веточку мяты и, конечно же, лед. На обратном пути к спальне правый из Иговых рогов задел за какую-то веревку, свисавшую с потолка, и едва в ней не запутался. Иг взглянул вверх и…

…вот оно, в ветвях нависшего дерева днище древесной хижины, на люке еле заметны написанные белым слова: «Блаженны вы будете, сюда войдя». Иг покачнулся, но затем…

…стряхнул неожиданное головокружение. Помассировал свой лоб, выжидая, чтобы голова прояснилась, чтобы улегся приступ тошноты. На какую-то долю секунды вернулось то, что было в лесу, когда он, пьяный в дупель, подошел к старой литейной и стал все крушить, вернулось и тут же исчезло. Иг поставил стакан на ковер и потянул за веревку; люк распахнулся, взвизгнув пружинами.

Если на улице было просто жарко, то на низком, не обустроенном чердаке жара стояла воистину удушающая. Что-то вроде пола образовывали листы фанеры, уложенные на потолочные брусья. Стоять под скошенной крышей было совершенно невозможно, но Игу это и не требовалось. Три большие картонные коробки со словом «Меррин», написанным красным, стояли чуть слева от открытого люка.

Иг отнес коробки одну за другой вниз, поставил в гостиной на кофейный столик и занялся их изучением. Копаясь в наследии Меррин, он отхлебывал джин с тоником, приготовленный для Дейла Уильямса.

Иг понюхал ее гарвардскую куртку с капюшоном и зад ее любимых джинсов, затем перебрал ее книги, пачки книг в бумажных обложках. Иг редко читал романы и всегда любил нонфикшн о голодании, ирригации, путешествиях, разбивке лагеря и строительстве из вторсырья. А вот Меррин предпочитала фикшн, книги, занимающие первые места в списках книжных клубов. Она любила то, что написали люди, прожившие короткую, неудалую, трагическую жизнь или хотя бы бывшие англичанами. Ей хотелось, чтобы роман был эмоциональным и философским путешествием, а также учил ее новым словам. Она читала Габриэля Гарсиа Маркеса и Майкла Чабона, Иэна Макьюэна и Джона Фаулза. Одна из книг раскрылась на подчеркнутой фразе: «Как вина облагораживает методы самоистязания, нанизывая бусинки подробностей так, что те образуют петлю, четки, перебирать которые можно до бесконечности». А в другой книге было подчеркнуто: «Для американского рассказа совершенно нетерпимо ставить человека в положение, из которого нет никакого выхода, но в жизни такое случается сплошь и рядом». Иг перестал листать ее книги, ему от них становилось неуютно.

Среди ее книг попадались и его собственные, книги, которых он не видел уже несколько лет. Статистический справочник «Походная кухня». «Рептилии Новой Англии». Иг допил остаток джина и пролистал «Рептилий». Странице примерно на сотой он увидел коричневую змею с гремушкой и оранжевой полосой вдоль хребта. Это был crotalus horridus,чернохвостый гремучник, обитающий в основном к югу от границы Нью-Гэмпшира, хотя и в Пенсильвании их было много — они встречаются даже севернее, в Белых горах. Очень пугливые, они редко нападают на людей. Больше людей погибает за год от молний, чем за сотню лет от этих змей, но при всем при том их яд считается самым опасным из ядов американских змей. Он принадлежит к нейро-токсинам и парализует легкие и сердце. Иг вернул справочник на прежнее место.

Медицинские учебники Меррин и пачки исписанных листов, скрепленные скоросшивателями, лежали на дне коробки. Иг начал их мельком просматривать. Меррин писала в основном карандашом, аккуратно выведенные буквы кое-где размазались и поблекли. Формулы химических соединений. Рисунок: грудь в разрезе. Список лондонских квартир, составленный ею для Ига при помощи интернета. На самом дне коробки лежал большой конверт из желтой бумаги. Сперва Иг его проигнорировал, но потом вдруг заметил в левом верхнем углу конверта карандашные пометки. Точки. И черточки.

Он открыл конверт, и оттуда выпала маммограмма, помеченная июнем прошлого года. Еще там была бумага, линованные листы. Иг увидел на них свое имя. Они были сплошь разрисованы черточками и точками. Он засунул листы и маммограмму обратно в конверт.

Вторично смешав джин с тоником, Иг снова отправился в спальню. Дейл уснул, разметавшись на покрывале, в черных носках, натянутых почти до коленей, и белых трусах с пятнышками от мочи. В остальном он был совершенно голый; его живот и грудь поросли темной курчавой шерстью. Иг тихо подошел к кровати и поставил выпивку на столик. Услышав звяканье кубиков льда, Дейл пошевелился.

— О, Иг, — сказал Дейл. — Привет. Вот ты можешь поверить, что я о тебе забыл?

Иг стоял около кровати с желтым конвертом в руках.

— У нее был рак? — спросил он вместо ответа.

— Я не хочу говорить о Мери, — сказал Дейл и отвернулся. — Я ее люблю, и мне невыносимо думать о ней и… и обо всем остальном. Мой брат, ты знаешь, мы с ним не разговаривали уже несколько лет. Но у него есть в Сарасоте торговля мотоциклами. Иногда мне хочется отправиться туда торговать для него мотоциклами, ходить на пляж и смотреть на девушек. На каждое Рождество он посылает мне открытку, пишет, приезжай, мол Иногда мне очень хочется сбежать от Хейди, от этого города и от этого жуткого дома, и от всей моей засранной, задолбанной жизни и начать все сначала. Если нет Бога и нет причин для всех этих мук, может быть, мне еще не поздно начать все заново.

— Дейл, — негромко сказал Иг. — Так был у нее рак?

Дейл покачал головой, не поднимая ее с подушки.

— Понимаешь, это же наследственная штука. Прицепится к тебе, и все болеют. И мы ничего от нее не узнали, узнали только после того, как она умерла. Нам сказал патологоанатом.

— В газете про рак ничего не писали, — сказал Иг.

— Хейди хотела рассказать газетчикам. Она думала, это вызовет сочувствие и люди еще больше тебя возненавидят. Но я сказал, что Мери не хотела, чтобы об этом знали, и мы должны уважать ее желание. Нам она ничего не сказала, а тебе сказала?

— Нет, — качнул головой Иг. Вместо этого она сказала, что ему нужно встречаться с другими девушками. Правда, Иг не читал ее двухстраничную записку, лежавшую в этом конверте, но все уже было в основном понятно. — Ваша старшая дочь, Реган, — сказал он, — мы с вами никогда о ней не говорили, и мне не стоит совать нос в чужие дела. Но я знаю, как вам было тяжело, когда вы ее потеряли.

— Она очень мучилась, — сказал Дейл и всем телом передернулся. — Из-за этого она говорила жуткие вещи. Я знаю, что ничего такого она не думала. Она ведь была такая хорошая, такая прелестная девочка. Я стараюсь этого не забывать, но по большей части… по большей части я помню ее такой, какой она стала в конце. Она весила едва восемьдесят фунтов, и семьдесят фунтов из них была ненависть. Она говорила о Мери совершенно непростительные вещи. Думаю, ее бесило, что Мери такая хорошенькая и… Реган совершенно облысела, и ей сделали мастэктомию, а заодно удалили часть кишок, и она себя чувствовала… она себя чувствовала вроде Франкенштейна, чем-то из фильма ужасов. Она говорила, что, если бы мы ее любили, мы бы задушили ее подушкой и разом со всем покончили. Она говорила мне, что я, наверное, рад, что это она умирает, а не Меррин, потому что я всегда любил Меррин больше. Я стараюсь обо всем этом забыть, но иногда просыпаюсь ночью и думаю, думаю… Или думаю, как умирала Мери. Мне хотелось бы вспоминать, как они жили, но плохое вытесняет все остальное. Для этого, наверное, есть какая-нибудь серьезная психологическая причина Мери изучала психологию, она, наверное, знала, почему плохое запечатляется в памяти крепче, чем хорошее. Слышь, Иг, но ты можешь поверить, что моя младшенькая поступила в Гарвард?

— Да, — кивнул Иг, — чему тут не поверить. Она была умнее нас с вами, вместе взятых.

Дейл неопределенно фыркнул, все еще отвернувшись в сторону.

— Мне ли этого не знать. Я учился в двухгодичном колледже — все, что было по карману моему старику. Господи, мне очень хотелось быть лучшим отцом, чем он. Он указывал мне, какие брать курсы, где мне жить и где потом работать, чтобы с ним расплатиться. Я иногда говорил Хейди, мол, еще удивительно, что в свадебную ночь он не стоял в моей спальне, не инструктировал меня, что с ней делать и как. — Он мельком улыбнулся. — Это было еще в те времена, когда мы с Хейди могли шутить о подобных вещах. Это теперь у Хейди в голове один Христос, а прежде она любила в шутку по-похабничать. Прежде — до того, как мир открыл на полную краны и спустил из нее всю кровь. Иногда мне очень хочется ее бросить, но у нее же нет никого другого. Она совершенно одинока… ну конечно, если не считать ее дружка Иисуса.

— Не знаю, не знаю, — сказал Иг и медленно, с шумом выдохнул, думая, как Хейди Уильямс поснимала все снимки Меррин, пытаясь запихнуть память о дочери подальше, в пыль и темноту. — Вам бы стоило зайти к ней как-нибудь утром, когда она работает с отцом Моулдом в церкви. Устроить такой небольшой сюрприз. Думаю, вы увидите, что она состоит в куда более активных… сношенияхс жизнью, чем вам думалось.

Дейл бросил на него вопросительный взгляд, но Иг хранил невозмутимость и больше не сказал ни слова. В конце концов Дейл вяло улыбнулся и сказал:

— Тебе, Иг, нужно было выбрить голову много лет назад. Прекрасно выглядит. Мне и самому когда-то хотелось побриться под ноль, но Хейди говорила, что, если я это сделаю, тут наш брак и закончится. Она даже не разрешила мне выбриться из солидарности с Реган, когда той делали химиотерапию. В некоторых семьях так и поступают — показать, что они все вместе. Но в нашей семье всё не так. — Он нахмурился и спросил: — Чего это мы вдруг об этом? О чем мы с тобой говорили?

— Мы остановились на том, когда вы пошли в колледж.

— Да. Верно. Отец не разрешил мне взять курс теологии, как я хотел, но не мог помешать ходить вольнослушателем. Я помню нашу преподавательницу, черную женщину по фамилии Танди, профессор Танди, так она говорила, что во многих других религиях Сатана — вполне симпатичный парень. Обычно он всякими хитростями заманивает к себе в постель богиню плодородия, и после всяких приключений они дают начало миру. Или урожаю. Чему-нибудь. Его роль состоит в том, чтобы обманывать недостойных, или соблазнять их на погибель, или хотя бы оставлять их без выпивки. Даже христиане не могут толком решить, что с ним делать. Ну вот подумай. Считается, что он и Бог воюют друг с другом. Но если Бог ненавидит грех, а Сатана наказывает грешников, не играют ли они в одной команде? Разве судья и палач не работают на пару? Романтики. Кажется, романтики любили Сатану, не помню уж почему. А может быть, потому, что у него красивая бородка и он был спец по девочкам и умел устроить роскошную пьянку. Ведь правда, романтики любили Сатану?

— «Твой шепот звучит все ближе и ближе, — прошептал Иг. — Скажи мне все то, что мне хочется слышать».

— Нет, не эти романтики, — рассмеялся Дейл.

— Других я не знаю, — сказал Иг.

Он тихо прикрыл дверь и вышел