Вскоре после рассвета Иг забрал из литейной свои вилы и как был, все еще голый, вернулся к реке. Он зашел в воду по колено и встал, не шевелясь, а солнце ползло по безоблачному небу все выше и выше, припекая ему плечи.

Через какое-то довольно долгое время он заметил коричневую форель примерно в ярде от его левой ноги. Форель парила в воде над песчаным дном, взмахивая иногда хвостом и глупо пялясь на Иговы ноги. Иг занес вилы, Посейдон со своим трезубцем, крутанул древко в ладони и метнул. Вилы попали в цель с первой попытки, словно острожить рыбу было его любимым занятием, словно он делал это тысячи раз. В общем-то, это не слишком отличалось от метания копья, которому он обучал детей в лагере «Галилея».

Иг зажарил рыбу тут же на берегу в собственном дыхании, извлекая из своих легких жар, вполне достаточный, чтобы воздух искажал контуры предметов, и на глазах чернела трепещущая рыба, достаточный, чтобы придать ее глазам цвет вареного яичного желтка. Он не умел еще выдыхать огонь подобно дракону, но считал, что со временем это придет.

А вызвать обычный жар он мог без труда, только и делов, что подумать о чем-нибудь ненавистном. По большей части он сосредоточивался на виденном в голове Ли: Ли, медленно поджаривающий свою мать в духовке ее смертного ложа, Ли, затягивающий галстук на горле Меррин, чтобы она не кричала. Воспоминания Ли теснились теперь в голове Ига, это было как если бы его рот был полон аккумуляторной кислоты — ядовитая жгучая горечь, которую нужно поскорее сплюнуть.

Поев, Иг вернулся к реке, чтобы отмыться от форельного жира; вокруг его ног скользили водяные змеи. Он окунулся и вынырнул, отфыркиваясь, по лицу его текла холодная вода. Затем он вытер глаза тыльной стороной худой, почти красной руки, пару раз моргнул и уставился вниз на свое собственное отражение. Может быть, все дело было в каком-нибудь фокусе текущей воды, но теперь рога казались больше, толще у основания, их кончики стали загибаться внутрь, словно намереваясь сойтись на середине черепа. Его кожа приобрела глубокий красный цвет. Его тело было без единой отметины, ловкое и изящное, как у морского льва, череп стал гладким, как дверная ручка, и лишь шелковистая бородка каким-то образом сумела не сгореть.

Иг покрутил головой в одну и другую сторону, рассматривая свой профиль. По размышлении он решил, что выглядит ну в точности как романтичный беспутный молодой Асмодей. Его отражение повернуло голову и лукаво ему подмигнуло.

Почему ты ловишь рыбу здесь?— спросил плескавшийся в воде дьявол. Разве ты не ловец человеков?

— Ловить и отпускать? — спросил Иг.

Его отражение скривилось от смеха, непристойный судорожный возглас вороньего веселья, похожий на взрывы цепочки хлопушек. Вскинув голову, Иг увидел, что это и вправду ворона — взлетела со скалы Гроб и удаляется прочь. Иг подергал клок волос на подбородке, свою интриганскую бородку, вслушиваясь в лес, в гулкую тишину, и через какое-то время уловил новый звук, голоса, доносящиеся с реки. Чуть позже прозвучал короткий далекий вой полицейской сирены.

Иг торопливо вскарабкался на холм, чтобы одеться. Все, что было на нем в литейной, сгорело вместе с «гремлином», однако он вспомнил заплесневелые старые одежки, развешанные на ветвях дуба нависавшего над началом тропы Ивела Нивела: грязное черное пальто с порванной подкладкой, один черный носок и голубая кружевная юбочка, словно прямиком из какого-нибудь клипа Мадонны начала восьмидесятых. Иг стянул эти грязные наряды с веток. Натягивая на бедра юбку, он вспомнил правило Второзакония 22:5, что мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок перед Господом Богом своим всякий, делающий сие. Как начинающий повелитель ада Иг относился к своим поступкам крайне серьезно. Но раз пошла такая пьянка, режь последний огурец (только постарайся не оттяпать себе пальцы). Однако он надел под юбку носок, потому что юбка была короткая, а Иг отличался стеснительностью. Завершением стало жесткое черное пальто с рваной клеенчатой подкладкой.

Иг пошел на голоса, волоча по земле свои вилы; из голубой кружевной юбочки сверкала его голая красная задница. Еще не дойдя до деревьев, он заметил справа в траве что-то золотое, блестящее. Иг попытался рассмотреть, что же это такое, а жаркая искра в траве мигала и мигала, посылая ему срочное несложное сообщение: Сюда, посмотри сюда. Он наклонился и подобрал из травы тот самый крестик. Пролежав под палящим солнцем все утро, тот был теплый на ощупь, его поверхность была исполосована сотнями тонких царапинок. Иг поднес его к носу и ко рту, пытаясь почувствовать ее запах, но запаха не было никакого. Застежка снова была сломана. Иг слегка дыхнул на нее, нагревая металл, чтобы стал мягким, и острыми, словно гвозди, ногтями выправил тонкий золотой обруч. Надев крестик себе на шею, он застегнул на спине застежку. Иг почти уже ожидал, что раздастся шипение, что крестик обожжет ему грудь, оставит черный крестовидный волдырь, но тот спокойно лежал на его теле. Конечно же, ничто, к ней относящееся, не могло причинить ему никакого вреда Иг глубоко вдохнул сладкий утренний воздух и пошел дальше.

Они уже нашли машину; ее отнесло течением до песчаной косы, чуть ниже старого ярмарочного моста, где местные дети жгут ежегодно костер, отмечая окончание лета «Гремлин» выглядел так, словно пытался выехать на берег, передние колеса увязли в мягком песке, багажник ушел под воду. На косу поближе к «гремлину» выехало несколько полицейских машин и машина-буксировщик. Другие автомобили — патрульных полицейских, но также местных оболтусов, остановившихся поглазеть, — стояли вкривь и вкось на гравийной площадке ниже моста. На самом мосту тоже скопилось множество машин, люди стояли вдоль перил и смотрели вниз, трещали и лопотали полицейские рации.

«Гремлин» не был похож на себя, с него облезла вся краска, а металл корпуса обгорел до черноты. Коп в рыбацких сапогах открыл пассажирскую дверцу, и из нее хлынула вода. Поток вынес какую-то рыбку, она сверкнула на солнце радужными плавниками и глухо шлепнулась на мокрый песок. Коп в рыбацких сапогах спихнул ее в воду, она мгновенно оправилась и метнулась прочь.

На косе стояла кучка полицейских в форме, они пили кофе и смеялись, даже не глядя на машину. Прозрачный утренний воздух доносил до Ига обрывки их разговоров.

— …хрена лысого! «Цивик», может?

— …не знаю. Какое-то старое говно.

— …развел кто-то костерок, не дотерпел пару дней…

От них так и веяло хорошим летним настроением, непринужденностью и мужественным безразличием. Когда буксировщик врубил передачу и медленно покатился вперед, вытаскивая «гремлин», из задних окошек хлынула вода и они разлетелись вдребезги. Иг увидел, что с машины снят задний номерной знак. Наверное, и передний тоже. Ли не забыл снять их, прежде чем вытащить Ига из печи и засунуть в машину. Полицейские не знали, с чем имеют дело, пока не знали.

Иг пробрался среди деревьев, устроился на пустом склоне и стал наблюдать за песчаной косой с расстояния ярдов в двадцать. Он не смотрел больше никуда, пока не услышал снизу негромкий смех. Безразлично взглянув через край обрыва, он увидел Штурца и Посаду в полной полицейской форме — стоят бок о бок, держат друг друга за члены и поливают кустики. Когда они впились друг в друга губами, Игу пришлось схватиться за ближайшее деревце, чтобы не свалиться с камня на этих счастливых слуг закона. Затем он торопливо вскарабкался повыше, чтобы его не заметили.

— Штурц! Посада! — крикнул чей-то голос. — Где вы, на хрен, шляетесь? Нам нужен кто-нибудь на мосту!

Иг еще раз высунул голову, чтобы посмотреть, как они уходят. Он думал стравить их, а не бросить друг другу в объятия, но все же не очень удивился такому результату. Это была, пожалуй, старейшая из мудростей дьявола, что зло неизбежно обнажает в человеке все самое человечное, к добру это или нет. Послышался шепот и шорох двоих мужчин, приводивших в порядок свою одежду, смешок Посады, и они направились к мосту.

Иг передвинулся по склону повыше, откуда было легче следить за косой и мостом сразу, и вдруг увидел Дейла Уильямса. Отец Меррин стоял у перил среди прочих зевак, одутловатый мужчина стриженный под ежик, в полосатой рубашке с короткими рукавами.

Дейл не мог оторвать глаз от сгоревшей машины, он оперся о ржавые перила, сплетя свои толстые кургузые пальцы, с пустым, ошеломленным лицом. Может быть, копы и не знали, что такое они нашли, но Дейл знал. Дейл прекрасно знал машины, продавал их двадцать лет, а эту машину знал особо. Он не просто продал ее Игу, он много раз помогал ее чинить и уже шесть лет почти ежевечерне видел ее на подъездной дорожке своего дома. Иг с трудом себе представлял, о чем он думал сейчас, глядя с моста на обгорелые останки «гремлина» и будучи в полной уверенности, что в этой машине совершила свою последнюю поездку его погибшая дочь.

Несколько машин припарковались прямо на мосту, Дейл стоял на его восточном конце. Иг начал пересекать холм, забирая среди деревьев все ближе к дороге. Дейл тоже зашевелился. Длительное время он просто стоял и смотрел на выгоревшую скорлупу «гремлина», из которой продолжала течь вода. В конце концов его вывел из оцепенения вид копа — это был Штурц, — шедшего наводить на мосту порядок. Дейл начал протискиваться сквозь толпу зевак, неспешно, с носорожьим изяществом покидая мост.

Добравшись до дороги, Иг заметил машину Дейла, синий фургон «БМВ» с номерными знаками торговца машинами. Фургон стоял на усыпанной гравием ремонтной площадке, в тени небольшой купы сосен. Иг быстро, почти бегом, вышел из леса, забрался в фургон, захлопнул за собой дверцу и сел, положив вилы на колени. Задние окна были тонированы, но это вряд ли имело значение. Дейл торопился и даже не взглянул на заднее сиденье. Иг понимал: Дейлу не стоит здесь показываться. Если составить список жителей Гидеона страстно желающих увидеть Ига Перриша сожженным заживо, Дейл непременно окажется в первой пятерке. Торговец машинами открыл дверцу и грузно уселся за руль.

Дейл левой рукой снял очки, а правой прикрыл глаза; какое-то время он просто сидел и прерывисто, с хрипом дышал. Иг замер, не желая ему мешать.

К приборной доске было приделано скотчем несколько картинок. Одна из них изображала Иисуса с какого-то старого полотна. Иисус был с золотой бородкой и зачесанными назад золотыми волосами. Он вдохновенно взирал на небо, а за его спиной сквозь облака пробивались снопы золотого света. «Блаженны плачущие, — гласила надпись под картинкой, — ибо они утешатся». Рядом был снимок десятилетней Меррин, сидевшей за своим отцом на заднем сиденье мотоцикла. На ней были очки как у летчика и белый шлем с красными звездами и синими полосками, руками она держалась за отцовский пояс. Рядом с мотоциклом стояла симпатичная женщина с вишнево-красными волосами, она положила руку на шлем Меррин и улыбалась в камеру. В первый момент Иг подумал, что это мать Меррин, но потом сообразил, что слишком уж она молодая и что это, наверное, ее сестра, умершая, когда они жили на Род-Айленде. Две дочери, и обе умерли. Блаженны плачущие, ибо они получат по яйцам, как только попробуют прийти в себя. Этого нет в Библии, а надо бы записать.

Взяв наконец себя в руки, Дейл повернул ключ, мотор заработал, и он выехал на дорогу, искоса бросив последний взгляд в зеркальце заднего вида. Надев снятые было очки, он какое-то время просто вел машину. Затем поцеловал свой большой палец и тронул им фотографию маленькой девочки на мотоцикле.

— Это его машина, Мери, — сказал он, назвав Меррин ее домашним именем. — Начисто выгорела. Я думаю, его уже больше нет. Я думаю, этого скверного парня больше уже нет.

Иг оперся одной рукой о спинку водительского сиденья, другой — пассажирского, скользнул вперед и сел рядом с Дейлом.

— Мне жаль вас разочаровывать, — сказал Иг, — но боюсь, что только лучшие умирают молодыми.

Увидев Ига, Дейл судорожно вздохнул и крутанул баранку. Фургон резко свернул направо, на аварийную полосу. Иг ударился о приборную доску и чуть не рухнул на пол; он слышал, как о днище стучат и звякают камешки. Затем машина стояла неподвижно, а выскочивший из нее Дейл бежал по дороге и орал дурным голосом. Иг сел Прямее. Он ровно ничего не понимал. Прежде никто из видевших рога не кричал и не убегал. Иногда они хотели его убить, но не кричали и не убегали.

Дейл вихлялся посередине дороги, оглядываясь через плечо на фургон и испуская нечто вроде тихих криков. Проносясь в своей «сентре» мимо, какая-то женщина шуганула его длинным гудком: убирайся, мол, на хрен, с дороги. Дейл нетвердыми шагами направился к кромке хайвея, узкой полоске земли, переходившей в заросшую бурьяном канаву. Под правой ногой Дейла расступилась земля, он рухнул и начал тяжело подниматься.

Иг сел за руль и медленно поехал за ним. Он поравнялся с Дейлом в тот момент, когда тот кое-как поднялся. Дейл снова попробовал бежать, теперь уже прямо по канаве. Иг нажал кнопку, опускающую правое окошко, перегнулся через сиденье и негромко окликнул:

— Мистер Уильямс, садитесь в машину.

Дейл упорно бежал, глотая воздух ртом и держась за сердце. По его лицу катился пот, его брюки разошлись по шву.

— Отстань! — крикнул Дейл непослушным языком («Стань»), — Станьодите!

Он крикнул это дважды, прежде чем Иг сообразил, что «одите» это перепуганное «помогите». Иг взглянул на изображение Христа, приклеенное к приборной доске, словно надеясь, что тот ему что-нибудь посоветует, и неожиданно вспомнил про крестик. Крестик висел у него между ключицами, еле касаясь голой груди. Ли не видел рога, пока на нем был крестик; имело смысл предположить, что, пока крестик на Иге, никто их не увидит и не почувствует их влияния — идея воистину удивительная, сразу все меняющая. Для Дейла Уильямса Иг был просто сексуальный маньяк, расшибший голову его дочери, одетый в юбочку и вооруженный вилами, только что перелезший с заднего сиденья. Золотой крестик, висевший на шее Ига и ярко блестевший на утреннем солнце, был его собственной человеческой природой.

Но от этой самой человеческой природы ему не было никакого толку ни в этой ситуации, ни в любой другой. От нее не было никакого толку, начиная уже с той ночи, когда Иг лишился Меррин. Скорее уж она являлась слабостью. Теперь, попривыкнув, он предпочитал быть дьяволом. Крест символизировал самое человечное, что только есть в человеке: страдание. А Игу уже опостылело страдание. Если уж непременно надо кого-нибудь распинать, ему хотелось быть тем, кто забивает гвозди. Он прижал машину к обочине, расстегнул цепочку крестика, спрятал его в бардачок и снова взялся за руль.

Немного перегнав Дейла, он остановил фургон, взял с заднего сиденья вилы и вылез из фургона. Дейл как раз пробегал — проходил, едва шевеля ногами, — мимо, по щиколотку в грязной болотной воде. Иг шагнул следом за ним раз, другой и метнул вилы. Они плеснули по воде прямо перед Дейлом, тот завопил, отпрянул и грузно плюхнулся в воду. Потом неуклюже засуетился, пытаясь подняться на ноги. Древко вил торчало из мелкой воды почти вертикально, дрожа от сильного удара.

Иг соскользнул с берега канавы с непринужденным изяществом змеи, проползающей между мокрых листьев, и схватил вилы еще до того, как Дейл сумел встать. Выхватив их из грязи, он ткнул трезубцем в сторону Дейла. Один из зубьев попал прямо в рака, и тот изгибался в предсмертных корчах.

— Хватит, набегались. Садитесь в машину. Нам нужно о многом поговорить.

Дейл сидел в грязи, пытаясь отдышаться. Он уставился на древко вил, прищурился и взглянул Игу в лицо, приставил руку козырьком к глазам и всмотрелся получше.

— Ты куда-то дел свои волосы. — И как-то небрежно, почти между прочим добавил: — И отрастил рога. Господи, да кто же ты такой?

— А на кого я похож? — спросил Иг. — Дьявол в голубенькой юбочке.