22
Ройбен опустился на колени и сел на пятки. Все мышцы болели. Болели плечи. Лицо нестерпимо жгло.
Значит, я не Морфенкинд. Я омерзителен, тошнотворен, я оскорбление их роду. Что ж, это оскорбление их роду только что убило Морфенкинда, с небольшой помощью своей возлюбленной и ее топора.
Лаура зарыдала, громко, не в состоянии контролировать себя. Села рядом с ним, и он обнял ее. Увидел кровь, залившую ее белую ночную рубашку и волосы.
Прижал к себе, гладя, пытаясь успокоить. Ее плач разрывал ему сердце. Наконец она умолкла, продолжая плакать молча.
Ройбен мягко поцеловал ее в лоб и в макушку. Согнул палец лапы и поднес к ее губам. Залитым кровью. Слишком много крови. Это невыразимо.
— Лаура, — прошептал он. Она схватилась за него, словно утопающая, будто какая-то невидимая волна грозила смыть ее.
Останки мужчины окончательно лишились шерсти, так, будто ее никогда не было. Тело и ковер вокруг покрывала лишь еле заметная крупная пыль.
Какое-то время они не шевелились. Лаура продолжала плакать, очень тихо, изнуренная, и наконец совсем затихла.
— Мне надо похоронить его, — сказал Ройбен. — Там, в сарае, есть лопаты.
— Похоронить его! Ройбен, ты не должен этого делать, — сказала Лаура, глядя на него так, будто очнулась от кошмарного сна. — Ройбен, ты не можешь просто похоронить его. Неужели ты не понимаешь, насколько это тело важно, просто бесценно — для тебя!
С трудом встав на ноги, она поглядела на тело, с расстояния, так, будто опасалась подойти ближе. Голова лежала на боку, левый глаз наполовину закрылся и пожелтел. Кожа, и на лице, и на теле, тоже приобрела желтоватый оттенок.
— В клетках этого тела содержится тайна его силы, — сказала Лаура. — Если ты хочешь узнать ее, если ты хочешь выяснить. Как же ты можешь от него избавиться? Это немыслимо.
— А кто станет изучать это тело, Лаура? — спросил Ройбен. Он настолько устал, что боялся, что обратное превращение может начаться в любой момент. Слишком рано. Ему нужна сила этого тела, чтобы выкопать яму, достаточно глубокую, чтобы стать могилой этому существу. — Кто станет делать анализы органов, извлечет мозг, проведет вскрытие? Я не умею. И ты не умеешь. Кто же?
— Может, есть какой-то способ сохранить его до тех пор, пока не найдется тот, кто сможет сделать это.
— Что? Положить его в морозильник? Рисковать тем, что его кто-то найдет, и свяжет это с нами? Ты всерьез предлагаешь спрятать это тело здесь, в этом поместье, где мы живем?
— Не знаю, — поспешно ответила она. — Но, Ройбен, ты же не можешь просто взять это загадочное существо и предать его земле, не можешь просто похоронить его. Боже, это же невероятный организм, о котором никто в мире ничего не знает. Он может дать понимание…
Она умолкла. Стояла молча, ее волосы упали по бокам на лицо, словно вуаль.
— Нельзя ли его спрятать где-то… там, где его никто не найдет? В смысле, на расстоянии отсюда?
— Зачем, с какой целью?
— Для того, чтобы, если его найдут, сделать анализы и списать на него все преступления, — сказала она, глядя на Ройбена. — Подумай насчет этого. Не говори «нет» сразу. Это существо пыталось убить нас. Что плохого в том, если его найдут и спишут все на него? Если мы, скажем, оставим его где-нибудь рядом с шоссе, на виду, так сказать, они его найдут, обнаружат в нем странную смесь ДНК человека и телесных жидкостей волка… сыворотку роста, как он ее называл…
— Лаура, митохондриальная ДНК покажет, что это не то существо, которое убивало, — ответил Ройбен. — Это даже я понимаю.
Он снова поглядел на голову. Та, казалось, съежилась еще сильнее и продолжала темнеть, будто плод, проходящий стадии от созревания к разложению. Тело тоже съеживалось и темнело, особенно грудная клетка. Ступни тоже съежились, от них остались лишь какие-то комки. Просто комки.
— Поняла ли ты то, что сказало нам это существо? — терпеливо продолжал Ройбен. — Он приговорил меня к смерти за те проблемы, которые я создал, выдающиеся подвиги, как он это назвал, то, что я привлек внимание. Эти существа желают оставаться в тайне. Они полагаются на это. Как думаешь, как среагируют остальные Морфенкиндер, если я бесцеремонно выставлю это тело на всеобщее обозрение?
Она кивнула.
— Есть другие, Лаура! Это существо успело сказать нам очень многое.
— Ты прав во всем, — сказала она, продолжая следить за изменениями тела и головы. — Клянусь, оно… исчезает, — добавила она.
— Да, съеживается, высыхает.
— Исчезает, — повторила Лаура.
Вернулась к нему и села рядом.
— Погляди на это, — продолжила она. — Кости внутри разрушаются. Оно становится плоским. Хотела бы прикоснуться, но не могу.
Ройбен не ответил.
Тело и голова будто сдувались, становясь плоскими. Она права. Плоть стала выглядеть пористой и рассыпчатой.
— Гляди! — сказала она. — Гляди на ковер. Гляди, как кровь…
— Вижу, — прошептал он. Кровь была теперь будто тонкая блестящая пленка на поверхности ковра. Начала трескаться на миллионы крохотных осколков. На глазах превращалась в микроскопические хлопья. И эти хлопья исчезали.
— Погляди на ночную рубашку.
Кровь с шуршанием трескалась и осыпалась на пол. Лаура взяла фланель в горсть, помяла, стряхнула. Протянула руку к потрескавшимся остаткам крови в волосах. Они тоже становились все мельче и осыпались.
— Теперь понимаю, — сказал Ройбен. — Понял. Понял все.
Он был в ошеломлении.
— Понял что? — спросила она.
— Почему они продолжают говорить, что Человек-волк — обычный человек. Неужели не понимаешь? Они лгут. У них нет ни доказательств этого, ни доказательств иного. Вот что происходит со всеми частичками и жидкостями наших тел. Смотри. У них нет никаких образцов, оставшихся от Человека-волка. Они берут пробы на месте преступления, и эти пробы оказываются непригодными раньше, чем они закончат анализ. Они растворяются и исчезают, как все это.
Он подполз ближе и наклонился к голове. Лицо ввалилось, голова стала небольшим бугром на ковре. Он принюхался. Запах разложения, человеческий запах, животный запах — странная, очень тонкая смесь. Слишком тонкая. Интересно, он для других тоже лишен запаха, для всех или только для представителей его рода?
Он снова сел на пятки. Поглядел на лапы, на мягкие подушечки на месте ладоней, на сверкающие белые когти, которые он мог с легкостью выпускать и убирать.
— Все это, — сказал он, — все преобразовавшиеся ткани, все исчезает. Теряет влагу, распадается на частицы, слишком мелкие, чтобы их увидеть, а в конце концов — на слишком мелкие, чтобы обнаружить их приборами, даже со всеми химическими реактивами и консервантами, какие у них есть. О, это все объясняет. Все дурацкие заявления властей в Мендосино и экспертов из Сан-Франциско. Теперь я понимаю, что происходило.
— Что именно? Я пока не понимаю.
Он рассказал ей про неудачные анализы, которые делали в главной больнице Сан-Франциско. Получали некие результаты, а потом вдруг видели, что лабораторные образцы стали бесполезны, оказались загрязнены или исчезли.
— Поначалу, когда процесс изменения еще только шел, взятые у меня образцы тканей, видимо, разрушались медленнее. Я был в процессе изменения. Что там этот человек сказал про клетки… не помнишь?
— Помню. Он сказал об эмбриональных плюрипотентных клетках, клетках, которые есть в каждом из нас. Когда мы находимся в эмбриональном состоянии, то представляем собой лишь крохотное скопление эмбриональных плюрипотентных клеток. Затем эти клетки получают сигналы, химические, развиваться различным образом — становиться клетками кожи, клетками глаза, клетками костной ткани…
— Точно, конечно же. Эмбриональные плюрипотентные клетки, их обычно называют стволовыми.
— Именно так.
— Значит, в каждом из нас есть эти клетки.
— Да.
— А волчья сыворотка, Хризма, заставляет эти клетки превращать меня в Морфенкинда, в это существо.
— Хризма, — повторила она. — Должно быть, они содержатся в слюне, и они используют священный термин «миропомазания», обозначая токсин или сыворотку, содержащуюся в организме Морфенкинда, которая запускает целую цепочку гормональных перестроек, провоцирующих новый этап роста.
Он кивнул.
— Значит, ты говоришь, что даже непосредственно после того, как ты был укушен, когда ты все еще преобразовывался, результаты анализов уже были плохими.
— Не так быстро, но, да, анализы достаточно быстро приходили в негодность. Не настолько быстро, так как они успели получить результаты относительно гормонов, повышенного количества кальция, но мать говорила, что все результаты лабораторных анализов в конечном счете были провальными.
Он долго сидел молча, обдумывая все это.
— Моя мать знает больше, чем говорит, — сказал он. — Она должна была понять уже после второй серии анализов, что в моей крови содержится что-то, что вызывает разрушение ее компонентов. Просто не стала мне об этом говорить. Возможно, пыталась оградить, защитить меня от этого. Господь знает, чего именно она боялась. Мама, мама. Но она знала. А когда власти снова к ней обратились, желая получить образец моей ДНК, ответила отказом.
Ему было так горько, что он не может поговорить с Грейс, показать ей все это, выслушать ее совет, но как он вообще может мечтать о таком?
Всю свою жизнь Грейс спасала человеческие жизни. Она не сможет жить, не делая этого. А он еще хочет сочувствия и понимания в том, кем он теперь стал. Хватит и того, что он втянул в это Лауру. Хватит и того, что он лишил Джима спокойного сна на всю оставшуюся жизнь. Он не может втянуть в это еще и Грейс, и он слишком хорошо ее знает. Она не станет держать это в тайне ото всего мира. Да, она изо всех сил постарается защитить Ройбена, но захочет, чтобы целая армия ученых и врачей помогали ей изучать его. Ее вера в науку сродни вере в бога. Он думал обо всем этом еще до его разговора с Джимом.
— Ты четко понимаешь, что это означает? — сказала Лаура. — Все эти разговоры по телевизору насчет человеческой ДНК и искажения улик.
— Да уж, понимаю, лучше некуда. Это просто болтовня, — кивнув, ответил Ройбен. — Как я и говорил. Просто болтовня. Лаура, у них против меня вообще никаких доказательств нет.
Они поглядели друг на друга.
Ройбен протянул лапу и коснулся шерсти у шеи, там, где чудовище глубже и опаснее всего укусило его, у горла. Там не было никакой крови. Кровь исчезла.
Они оба поглядели на голову и на тело. Вместо них на ковре лежали две кучки, будто кучки пепла. Любой ветерок сдул бы их, не оставив и следа. Но даже этот пепел становился все мельче и невесомее.
Потом остались лишь серые полосы, такие же, как полосы пыли на белой ночной рубашке Лауры.
Они продолжали следить еще с четверть часа. От чудовища не осталось ничего, только пара темных полос на ворсе ковра, исчезающих среди вытканных цветов роз и переплетенных зеленых листьев.
Даже лезвие топора стало чистым, будто им и не наносили удары.
Ройбен собрал порванную одежду существа. Никаких меток, ничего в карманах, ни в куртке, ни в брюках.
Обувь при ближайшем рассмотрении оказалась мягкими дорогими мокасинами, без каблука. А куртка и брюки оказались из флорентина. Недешевые вещи. Но ни малейшего намека на то, что это за человек, откуда он родом. Видимо, он пришел сюда, вполне готовый расстаться с этой одеждой, следовательно, где-то поблизости у него должно быть транспортное средство и место, где он живет. Но оставалась еще одна вещь. Золотые наручные часы. Где же они? Найти их на цветастом орнаменте ковра оказалось очень трудно.
Он поднял часы и принялся разглядывать. Большой циферблат с римскими цифрами. Потом поглядел на заднюю крышку. Там было выгравировано имя, печатными латинскими буквами. Маррок.
— Маррок, — прошептал он.
— Не оставляй их.
— Почему же? Все улики исчезли. В том числе и те, которые могли бы быть на часах. Отпечатки пальцев, пот, ДНК.
Он положил их на каминную полку. Не хотел спорить, но не хотел и уничтожать их. Это единственное, что у него осталось, что помогло бы установить, кем являлся этот зверь в своей человеческой жизни.
Они кинули лохмотья в камин и стали глядеть, как они горят.
Ройбен чувствовал ужасающую усталость.
Но надо попытаться починить входную дверь и замки, пока он не превратился обратно в Ройбена Голдинга, не способного ни забить гвоздь, ни повернуть отвертку.
И он занялся этим вместе с Лаурой.
Потребовалось куда больше времени, чем они ожидали, но Лаура знала, как заткнуть развороченные дырки щепками так, чтобы в них держались шурупы. Они закрепили замки и закрыли дверь. Об остальном позаботится Гэлтон.
Ему надо было поспать.
Надо было, чтобы наступило превращение, но он чувствовал, что сам его сдерживает. А еще он немного побаивался того, что станет слабым и не будет способен защищаться, если появится еще одно такое создание.
Он уже не был в состоянии ни думать, ни анализировать ситуацию, ни осознать узнанное. Хризма, Морфенкиндер. Что толку от этих поэтических наименований?
Вот в чем ужас. Другие. Кто эти другие, и когда они придут, чтобы сделать то, что не сделал первый, маленький злобный охранник, склонный скорее защищаться, а не нападать? Как среагируют другие, узнав, что этот Морфенкинд уничтожен?
Их может быть целое племя, так ведь? Целая раса.
А Феликс Нидек, должно быть, один из них, и, возможно, он все еще жив, все еще является Морфенкиндом. Его Мерчент.Феликс был главнее других. Ведь это он пришел сюда и забрал таблички, так? Или это сделало это существо?
К нему пришло страшное осознание. Он не почуял запаха Человека-волка, пришедшего, чтобы убить их! Вообще никакого запаха, ни животного, ни человеческого, и никакого запаха зла.
Его привели обратно лишь крики Лауры, боль и отчаяние в ее голосе, запах ее страха и ужаса.
И на протяжении всего поединка с этим созданием не было запаха зла, который бы подхлестнул его, заставил драться решительнее.
Возможно, это означает и то, что погибший Морфенкинд тоже не чувствовал запаха зла от Ройбена, не чувствовал запаха злобы, желания уничтожить его.
Не поэтому ли они так неуклюже дрались, оба?
Если я не могу почуять их запах, то я не смогу узнать, если они придут в этот дом и будут близко.
Он не станет говорить это Лауре.
Медленно встав, он принялся обходить дом.
Ни он, ни Лаура не могли понять, как это существо забралось внутрь. Все двери были заперты. Он проверил все замки на первом этаже, как только приехал.
Но Лаура рассказала, что зверь пришел к ней, когда она спала в библиотеке. Разбудил ее, и принялся подробно рассказывать, почему ее жизнь пришла к концу, и как ему противно проливать кровь невинного. Сказал, что ему омерзительно убивать женщину, что он хочет, чтобы она это знала, что он не «равнодушен» к ее красоте. Сравнил ее с цветком, которому просто было суждено погибнуть под наступившей на него ногой.
От жестокости этих слов Ройбен вздрогнул.
Возможно, он залез через окно наверху. Это было бы понятным.
Ройбен прошел по всем комнатам, даже самым маленьким спальням в северной части дома, обращенным окнами к лесу. Но не нашел ни одного окна, которое не было бы надежно закрыто.
В первый раз за все время принялся обыскивать кладовые с бельем, гардеробные и ванные комнаты, расположившиеся по внутренней стороне всех четырех коридоров. Но не нашел ни одной тайной двери или лестницы на крышу.
Прошел по чердачным помещениям, по всем четырем сторонам дома, и обнаружил там лишь закрытые окна. Наружных лестниц нигде не было. Он вообще не мог понять, как кому-то удалось бы забраться на крышу дома.
Завтра, пообещал он себе, он обойдет все поместье, чтобы найти машину или иное средство передвижения, на котором это создание сюда приехало. А может, укрытие в лесу, где он мог оставить рюкзак или походную сумку.
Начало светать.
Превращение все не начиналось.
Он пошел на поиски Лауры и обнаружил ее в главной спальне. Она вымылась, переоделась в другую ночную рубашку и расчесывала волосы. Бледная от усталости, она все равно казалась ему такой же свежей и нежной, как и всегда.
Минут пятнадцать, не меньше, они яростно спорили. Он доказывал, что она должна уехать, сесть в его машину и ехать на юг, обратно в ее дом в Мэрин. Если появится Феликс Нидек, если он действительно главный «другой», кто знает, насколько он силен и опытен? Но все было тщетно. Лаура не согласилась оставить его. Она не повышала голоса, не нервничала. Но и не уступала.
— Мой единственный шанс — как-то призвать его к милосердию, поговорить с ним, как-то…
Он умолк, не в силах продолжать.
— Ты не знаешь, что представляет собой этот Феликс.
— О, это один из Нидеков, это уж точно. Это создание знало Мерчент, ощущало себя обязанным защищать Мерчент, ему сказали охранять этот дом. Кто он может быть, как не один из Нидеков?
Но было слишком много вопросов, на которые не было ответов.
Превращение так и не начиналось. И он уже не был уверен, хочет ли он, чтобы оно произошло.
Пошел в душ рядом с главной спальней, долго стоял под струями воды. Она смыла кровь пумы, которая стекла бледно-красными струями в медный слив. Но он едва ощущал телом воду — эту. Тело жаждало окунуться в ледяную воду лесного ручья.
Наступало утро. Из окна ванной комнаты он глядел на великолепный вид снаружи. Увидел слева море, серое, бесцветное, поблескивающее под белеющим небом.
Напротив и справа вздымались утесы, закрывая океан и преграждая путь ветрам. Они тянулись на север.
Кто-то может быть там, на этих утесах, это Феликс Нидек, следящий, ждущий отмщения за погибшего стража.
Нет. Будь Феликс рядом, разве пришел бы сюда страж? Он ясно показал, что боится предстоящей встречи с тем, кто назначил его стражем, и что намерен «уничтожить» ошибку прежде, чем случится эта встреча.
А если Феликс Нидек все еще жив, почему же он допустил, что его смерть признали юридически и его собственность отошла другому?
Слишком много вариантов.
Надо подумать о хорошем. Ты ничего не оставляешь на месте убийства. Совершенно ничего. На этот счет теперь можно не бояться. Нет угрозы ни тебе, ни Лауре от остального «мира». Ну, почти. Есть еще результаты вскрытия Мерчент, так ведь? Результат их интимной близости, до того, как его ДНК начала меняться. Но имеет ли это какое-то значение, если у них нет ничего, абсолютно ничего, с мест убийств? Мысли начали, путаться.
Ройбен сложил руки на груди и сосредоточился на желании превращения. Желал его изо всех сил, чувствовал, как пошел жар в висках, как быстрее застучал пульс в ушах. Превращайся, сейчас, оставь меня, растворись во мне и вне меня.
И оно началось,так, будто его тело подчинилось ему, будто сила признала его главенство. Он едва не расплакался, радуясь этому небольшому достижению. По телу поползла волна удовольствия, размягчая, одурманивая. Шерсть начала опадать, по телу пошли судороги, он вздрогнул от божественного ощущения, хоть сейчас он и превращался в обычного человека.
Лаура ждала его, читая книгу. Маленькую книгу Тейяра де Шардена, ту, что подарил Феликсу Маргон. Ройбен нашел ее в кармане куртки, когда переносил вещи из старой комнаты Феликса.
— Ты видела надпись? — спросил он. Она сказала, что нет.
Он открыл третью страницу и поставил книжку перед ней.
Милый Феликс,
За тебя!
Мы это пережили;
Сможем пережить все что угодно.
С поздравлениями,
Маргон
Рим '04
— Как думаешь, что это значит: «Мы это пережили; сможем пережить все что угодно»?
— И представить не могу.
— Для меня эта книга в любом случае означает, что Феликс склонен размышлять над вопросами теологии, что он человек, которого интересует судьба души.
— Может, да, может, нет.
Она обняла его и мягко повлекла к кровати.
— Сил никаких нет, — сознался он.
И они легли, обнявшись. Забрались под одеяло и уснули.
