Я не из тех, кто готов рисковать, а потому еще долго лежал под полом, слушал, ждал, думал.

В тот далекий день, когда мне было только восемь лет, я не пришел к этому выводу, но со временем мне стало ясно, что дикие места бывают разные, но самым мрачным и враждебным может быть человеческое сердце. Во многих сердцах много доброты и самая малость злобы. Во многих других доброта оттеснена в дальние углы, а бал правит злоба. Есть и сердца, в которых все черное, но таких мало. А есть и такие, что вытравили из себя все доброе и светлое, широко открыв ворота черному. Они встречаются везде, хотя зачастую узнать их трудно: они хитрые.

За годы, прошедшие после моего спасения от охотника, мне довелось повстречаться и с самыми худшими, и с самыми лучшими представителями человечества, случались у меня дни великой опасности и дни триумфа, горе и радость. Мою жизнь зажали в жесткие рамки ужас и яростная ненависть, которые вызывала моя внешность, но я знавал умиротворенность и страх, нежность и грубость, и даже любовь в эру жестокости. Я не стану говорить, что моя жизнь – самая странная в мире, изобилующем странностями; но у меня никогда не находилось причины пожаловаться, что она ординарная.

…Наконец, убежденный, что охотник ушел, я раздвинул две половицы и вылез из убежища. Стряхнул землю и пыль с одежды, вытер лицо, словно хотел убрать паутину, которой мое воображение облепило кожу.

Увидел тело, лежащее у двери в луже крови, скорее черной, чем красной, в сумрачном свете. Хотя мне хотелось выйти через кухню, держась подальше от мертвеца, я знал, что мой долг – посмотреть ему в лицо и засвидетельствовать его смерть.

Вероятно, он был обычным туристом, который любил природу и горы. Об этом говорила и его одежда, и большой рюкзак за плечами. Под тридцать лет, с курчавыми волосами, аккуратно подстриженной бородкой. Он лежал с широко раскрытыми глазами, но я, при всей моей странности, не боялся мертвых.

За первые восемь лет моей жизни я видел только двоих живых, и этот мужчина стал первым увиденным мной мертвецом. Он не предлагал отдать свою жизнь взамен моей, но судьба пощадила меня, забрав его. Возможно, он услышал голос охотника, но не его слова, а если ничего не услышал, то вошел в заброшенный дом из чистого любопытства. Каждая жизнь – моток нити, которая разматывается из года в год: именно на этой нити мы и висим, не зная, когда она оборвется.

Я поблагодарил его и закрыл ему глаза. Больше ничего сделать не мог, оставив на милость Природы, чтобы она поступила с ним по своему усмотрению, благо осталась от него только плоть.

Если бы охотник спрятался где-то поблизости, он бы уже напал на меня. Тем не менее я все равно не пошел по траве, а вернулся в лес и осторожно обогнул луг. Облака затянули небо, и в этом тусклом свете деревья уже не сверкали, как прежде, в их убранстве добавилось коричневого цвета, чего я не заметил этим солнечным утром. Платаны, быстрее других сбрасывающие листву, почти обнажились, вздымая к небу черные ветви.

Домой я отправился другим маршрутом, гадая, действительно ли охотник вернется и отберет у меня лес. Ведь тогда у меня не останется ничего – ни дома матери, ни девственной природы. Но решил не думать о грустном и вскоре, как бывало всегда, радовался пребыванию в лесу.

Увидев волка, сидевшего на скальном выступе на вершине холма, я сразу понял, что именно этот волк предупреждал меня о появлении охотника.

Мы долго смотрели друг на друга, а потом я сказал:

– Если хочешь курицу, пойдем со мной, я угощу тебя вкусным обедом.

Он склонил голову налево, потом направо, словно пытался понять, куда я клоню.

– Будем друзьями? – Я присел, протянул руку.

Возможно потому, что он принадлежал природе, а я – двум мирам, лапу он мне не подал. Но последовал за мной, когда я поднялся и зашагал вниз по склону. Через какое-то время мы вышли к ручью, не к тому, по которому я уходил от охотника, а красивому, журчащему по каменистому руслу. Я встал на колени и пил прямо из ручья. Пока не утолил жажду.

Волк стоял, наблюдая за мной. Лишь когда я напился и встал, сам подошел к ручью, выше по течению, соблюдая правила лесной гигиены, опустил морду в воду и начал пить.

Мы двинулись дальше. Хотя день выдался прохладным и отсутствие солнечных лучей не настраивало на веселый лад, птицы заливались на все голоса. Через какое время, когда я оглянулся, чтобы посмотреть, не остался ли я в одиночестве, выяснилось, что к первому волку присоединился второй. Они шли с высоко поднятыми головами, каждый вилял хвостом, а их улыбки однозначно говорили о том, что их планы касательно меня отличаются от планов сказочного волка, которые тот строил в отношении Красной Шапочки. Я их не боялся, продолжал идти, а когда повернулся еще раз, их стало трое.

К тому времени, когда я добрался до двора, окружающего дом матери, стая увеличилась до пяти. Они прошли мимо меня на траву. Один вроде бы игриво поклонился другому, тот ответил, и вскоре они уже катались на траве, притворяясь, что кусаются, гонялись друг за другом. Какой-нибудь из них поворачивался на одной лапе на сто восемьдесят градусов, и преследуемый становился преследователем. Все проделывалось с такой грациозностью, что я смотрел как зачарованный.

Никогда не видел ничего подобного и чувствовал, что представление устроено ради меня. Радостно наблюдал, но знал точно, что меня участвовать не приглашают. Через какое-то время они устали и отбежали к опушке леса, где и остановились, глядя на меня. В сером свете дня их глаза светились теплой желтизной. Я понимал, что играли они не для того, чтобы просто порезвиться, но понятия не имел, что они хотели мне этим сказать.

Высунув языки, со вздымающимися боками, они отвернулись от меня и растворились среди деревьев, бесшумно, как волки из сна могут раствориться в приснившемся призрачном лесу. Я остался один.

Намеревался пойти к сараю-развалюхе, который служил нам гаражом, чтобы посмотреть, какую еду оставила мне мать в корзинке для пикника, но тут увидел флаг – посудное полотенце, – висевший на гвозде, вбитом в столб, поддерживающий крышу крыльца. Мое изгнание закончилось раньше, чем я ожидал.

Несмотря на ужас этого дня и печаль, вызванную гибелью туриста, который своей смертью подарил мне жизнь, я возликовал. В моем присутствии мать не находила себе места, иногда впадала в такое уныние, что даже спиртное и наркотики не могли вытащить ее из глубокой депрессии. Но тем не менее я был ее сыном, и она по-своему любила меня. Редко могла заставить себя прикоснуться ко мне и еще реже смотрела мне в глаза, но при всем этом для меня нашлось место в ее жизни.

В то время я больше всего боялся, что мать умрет, заболев или в результате несчастного случая, и оставит меня одного. Даже такой выродок, как я, страшился полного одиночества в этом чудесном мире, созданном для того, чтобы делить его с другими. Я направился к маленькому, но любимому дому, понятия не имея, что скоро все переменится. Мне предстояло узнать, что самые большие страхи редко становятся явью, поскольку мир – машина, без устали вырабатывающая сюрпризы, и загадки, и… стрессовые ситуации, которые или закаляют, или ломают душу. Судьба уготовила мне жизнь не в этом домике и не в этом лесу, но в диком месте, каковым является любой большой город и мир под этим городом, где мы, которых так мало, и жили, скрытые ото всех…