Теплой июньской ночью, когда мне было четырнадцать, в большом парке летали светляки, сотнями бесшумно скользили сквозь темноту, знакомую мне по жизни на горе, но такую таинственную в метрополисе. Я представлял себе, что они – воздушные корабли, на борту которых пассажиры летят из своего мира в другой, населенный такими же лилипутами, пересекая по пути наш и изумляясь странностям этого места. В ту ночь мы в первый и последний раз видели светляков в городе, словно они и не родились здесь по воле природы, а материализовались стараниями какой-то другой силы, которая хотела, чтобы эти мерцающие фонарики предупреждали, что надо держаться подальше от чего-то важного… или, наоборот, направляли к нему.

Позже той же ночью, проходя по проулку, мы услышали мужской голос, слабый и дрожащий, зовущий нас:

– Помогите мне. Я ослеп. Они ослепили меня.

Мы нашли его лежащим рядом с мусорным контейнером и, поверив, что он слепой, решились подойти, осветили фонариком. Увидели мужчину лет пятидесяти в дорогом, но мятом костюме, теперь безнадежно загубленном пятнами крови. Его голове крепко досталось. Распухшее, в синяках лицо испугало меня. Кровь сочилась из разбитой губы и из десен около двух сломанных зубов. Его глаза не реагировали ни на свет, ни на движение, но поворачивались на наши голоса, словно он пытался увидеть то, что слышал. Стоять с нашей помощью он мог, идти – нет. Мы, как всегда, носили перчатки и повели его, отец слева, я справа, к больнице, которая находилась в полутора кварталах. Несмотря на теплую ночь, нас прошиб холодный пот: мы сильно рисковали, приближаясь к оживленному месту.

Волоча ноги между нами, он с некоторым недоумением рассказывал, что это безопасный район и он не испытывал никакой тревоги, когда возникла необходимость пройти два квартала в столь поздний час. Трое мужчин поджидали его в этом темном проулке. Заступили дорогу, ткнули пистолет в живот, схватили и утащили в темноту. В бумажнике у него лежали тысяча двести долларов, кредитные карточки, часы стоили пятнадцать тысяч, перстень с бриллиантом – пять, и он думал, что грабители не причинят ему вреда, если он им все это отдаст. Он знал человека, которого ограбили несколькими годами раньше, но добыча оказалась столь малой, что грабители в раздражении сильно его избили. На этот раз они разозлились из-за того, что он оказался таким богатым, решили, что это несправедливо, когда у одного так много всего, обвинили его в том, что он крал у других, так или иначе, попрекнули дорогим костюмом и туфлями от Гуччи и избили, порицая его богатство. Он не знал, как долго пролежал без сознания, а очнулся с ощущением, что череп раздроблен и держится воедино только кожей и волосами. И он ничего не видел.

Мы заверили его, что слепота только временная. Не могли, конечно, знать наверняка, но видели, что глаза не поранены и чистые. Мы оставили его за несколько футов до входа в больницу, извинившись, что не можем войти с ним, не объяснив почему. «Двери прямо перед вами, – сказал отец. – Они автоматические. Два шага, и откроются. Вы войдете, и вам обязательно помогут». По пути избитый мужчина спросил, как нас зовут, но мы ушли от ответа. Теперь он удивил меня, протянув руку и коснувшись моего лица, настаивая на том, что должен знать, как выглядят два его самаритянина. Балаклава июньской ночью привлекла бы внимание, и мы ограничились ветровками с глубокими капюшонами. Едва его пальцы коснулись меня, он их отдернул. Я не смог прочитать выражения его распухшего, окровавленного, разбитого лица, но решил, что на нем наверняка отразился ужас. Не произнеся ни слова, он поплелся к дверям, раскрывшимся в шипении пневматики, переступил порог, а мы убежали в ночь, словно ограбили и избили его, а не спасли.

Несколькими неделями позже, в привычный нам час – после полуночи – просматривая газеты в зале периодики центральной библиотеки, мы наткнулись на статью о жертве ограбления, разыскивающей двоих мужчин-спасителей. Мы узнали его только потому, что статью иллюстрировали две фотографии: одна, после выздоровления, ничего нам не говорила, а вторую полицейский сделал в приемном отделении больницы. Зрение к нему вернулось, звали его Роберт Паттика, и он надеялся найти нас, чтобы вознаградить за нашу доброту и участие. Мы не хотели, да и не нуждались в награде. А с учетом того, что мистер Паттика коснулся моего лица и что-то знал о моих отличиях от обычного человека, у нас возникли сомнения в искренности его мотивов.

Самым интересным в статье оказались слова мистера Паттики о светляках. Когда он прикоснулся к моему лицу, пусть и слепой, он увидел светляков, какими их помнил по своему детству в сельской глубинке, и хотя их узнал, они показались ему странными, потому что он вдруг представил их себе маленькими воздушными кораблями, бесшумно плывущими сквозь темноту. Видение так захватило мистера Паттику, что он не смог выбросить его из головы и теперь продавал свой дом в городе, менял профессию и возвращался в городок, где вырос, где по-прежнему летали светляки и людей окружала живая природа. До того момента он и не осознавал, как ему ее не хватало.

Мы с отцом так и не нашли разумного объяснения.

Мы точно знали: если бы мистер Паттика увидел мое лицо, он или убежал бы в ужасе, или, несмотря на свои травмы, набросился бы на меня. Слишком много нам пришлось вынести за десять лет, чтобы верить, что, увидев нас, кто-то распахнет нам объятья. Единственным из живущих на поверхности, отнесшихся к отцу по-доброму, оказался тот, кто дал ему ключ от продовольственного склада, но даже этот человек не мог заставить себя встречаться с отцом чаще, чем раз в год – и буквально на считаные минуты, – чтобы убедиться, что тот жив и здоров.

Но светляки? Как мог мистер Паттика увидеть светляков, за которыми я наблюдал до встречи с ним, и как мог прийти к образу, который возник в моей голове: крошечные воздушные корабли в темноте? Мы смогли сделать лишь один вывод: удары по голове не только временно ослепили его, но и также временно одарили его телепатическими способностями.

Нам повезло, потому что короткое проявление сверхъестественных способностей отвлекло мистера Паттику от информации, которой могли бы поделиться с ним подушечки пальцев, ощупывая мое лицо.

Разумеется, мы понимали, что телепатия – притянутое за уши и маловероятное объяснение. Однако мир этот труден для понимания, он многослойный и сложный, и большинство объяснений, за которые хватаются люди, встречаясь с непознанным, малоубедительны. Само наше существование как мыслящих существ – чудо, не имеющее объяснения. Каждая человеческая клетка с ее тысячами белковых цепочек сложнее «Боинга-747» или самого большого круизного лайнера, если на то пошло, сложнее их обоих, вместе взятых. Вся жизнь на Земле, во всем ее удивительном разнообразии, предлагает себя для изучения, но, хотя мы проникаем во все более глубокие слои ее структуры, смысл жизни нам понять не удается.

Нет конца чудесам и загадкам: светляки и музыкальные шкатулки, звезды, числом превосходящие количество песчинок на всех пляжах мира, крошечные яйца, которые становятся гусеницами, чтобы превратиться в бабочек, сердца, полные тьмы, и другие, лучащиеся светом.