В девять часов обычного вечера город разыгрывал третий акт суточной пьесы. На улицах, в ресторанах и развлекательных центрах миллионы людей исполняли бы собственные роли. В этот вечер снегопад послужил мощным противовесом кулинарным, музыкальным, театральным и прочим завлекалочкам, и большинство людей как ветром сдуло: они предпочли сцене дом-кулисы.

Гвинет показала мне, что даже в тех кварталах, где один за другим останавливались автомобили, чтобы купить наркотики, теперь никто не нарушал предписание знака «Остановка запрещена». Исчезли и торговцы этим зельем, мелкая сошка, молодые парни, которые надеялись избегать тюрьмы достаточно долго, чтобы подняться на следующий уровень и уйти с улицы. Некоторые надевали ролики, чтобы быстрее удирать от копов, во всяком случае, достаточно быстро, чтобы сбросить товар в канализационную решетку, прежде чем догонят и арестуют.

Покинули привычные углы и проститутки: в куртках с капюшонами и штормовых костюмах они не могли выглядеть достаточно эротично, чтобы привлекать клиентов.

Уже, только на втором часу своего правления, снегопад декларировал хотя бы временный запрет на публичные проявления порока.

Я подумал о туманнике, проникшем в мужчину в квартире, расположенной двумя этажами ниже квартиры Гвинет, и задался вопросом, как много людей в этом мире стали хозяевами для подобных тварей. Исходя из того, что чистяков я видел гораздо чаще, чем туманников, я полагал, что вторых гораздо меньше, чем первых. Я также не думал, что чистяки могли в кого-то влезать. Большинство людей потакало своим грехам и держалось за свои добродетели, отталкиваясь от собственной способности противостоять искушению, а не потому, что их поведение определяли Чужие. Я предположил, что туманники, словно гончие, унюхивали запах человека, скатившегося до определенного уровня греховности, и выслеживали его по городам и весям.

Увидев, в каком нервном возбуждении Райан Телфорд гонялся за Гвинет по библиотеке, а потом пытаясь хоть как-то навести порядок в ее квартире после учиненного Райаном погрома, я заподозрил, что туманник забрался в него годами раньше и с радостью путешествовал в его компании.

Мы свернули на улицу пяти– и шестиэтажных многоквартирных домов. Некоторые по-прежнему оставались жилыми, другие перестроили под недорогие офисы для только что образовавшихся или катящихся под уклон компаний. Они напоминали мне здания, в которых предпочитали работать частные детективы из любимых мною романов, а на первых этажах располагались бары, тату-салоны и магазины, торгующие специфической продукцией: виниловыми пластинками, сувенирами психоделической эры или чучелами.

– Мы на месте, – порадовала меня Гвинет, когда мы подъехали к узкому пятиэтажному дому, наземный этаж которого переоборудовали под гараж.

Нажав нужные кнопки на пульте дистанционного управления, она отключила систему сигнализации и подняла секционные рулонные ворота. Как только задний бампер «Ленд Ровера» пересек порог, она опустила ворота, не отрывая глаз от зеркал заднего обзора и боковых, пока ворота с щелчком не встали на место, возможно опасаясь, что кто-то может проскользнуть в гараж следом за нами.

Когда я выбрался из салона, пушистый снег соскользнул с двери на бетонный пол. Холодный гараж освещался автоматически включающейся лампой на потолке. Пахло выхлопными газами.

Гвинет показала мне на лестницу, но повела к лифту, который вызывался не кнопкой, а вставленным в щель ключом.

На полу кабины лифта, сразу за направляющими, по которым перемещались створки двери, я увидел слова из незнакомых мне букв, которые она писала и на других порогах. Раньше я спросил о них, но она ушла от ответа. Вновь этого вопроса не задавал.

Когда кабина пошла наверх, я подумал, что привод гидравлический. Смотрел в пол, чтобы она не увидела моих глаз в свете флуоресцентных трубок за матовой потолочной панелью.

– Об этом месте не знает даже Тегью Хэнлон, – сообщила Гвинет. – Папа учредил фонд на Каймановых островах, чтобы купить этот дом. Фонд оплачивает все налоги и техническое обслуживание. Это мое убежище на случай чрезвычайных обстоятельств.

– Сейчас дело обстоит именно так?

– Возможно. Если Райан Телфорд нашел одну из восьми моих квартир, он найдет остальные, потому что все они связаны через фонд, которому принадлежат.

– Твой отец все это устроил, когда тебе было тринадцать?

– Я думаю, он предчувствовал, что долго не проживет. Хотя и не ожидал, что его убьют… медом или как-то еще.

Мы поднимались на пятый, верхний этаж.

– А что на втором, третьем и четвертом этажах? – спросил я.

– Ничего. Ты, наверное, не заметил, но окна первых четырех этажей заложены кирпичами. Дом перестроили под склад, только на этих этажах ничего не хранится.

Створки открылись в маленький вестибюль. Остальную часть квартиры отделяла от него тяжелая стальная дверь. Чтобы ее открыть, требовалось набрать четырехзначный код и вставить в пульт специальный ключ.

– Какие серьезные меры предосторожности, – прокомментировал я.

– Мне неудобно это говорить, но папа называл меня бесценным сокровищем. Это мой сейф.

В гостиной она включила лампу, а потом зажгла свечи. При их свете я чувствовал себя более комфортно. И здесь комнату обставили по минимуму, совсем как в той квартире, где мы съели яичницу и булочки, только добавили рояль.

Подойдя к окну, я увидел трех чистяков на крышах двух зданий на другой стороне улицы, женщину и двоих мужчин, которые излучали мягкое сияние. Падающий снег подсвечивался янтарным сиянием города, но в непосредственной близости от чистяков подсветка усиливалась. Снег падал сквозь них, не покрывая волосы кружевными мантильями. Один мужчина смотрел в небо, двое других – вниз, на улицу, по которой мы приехали.

Небо не предлагало ничего, кроме моря снега. На улице мужчина, согнувшись, шел навстречу ветру, длинный шарф тянулся за ним шлейфом, словно движущийся флюгер. Мужчина вел на поводке немецкую овчарку. Я узнал ее породу по широкой груди, прямой спине и покатой задней части туловища.

Когда они вышли из тени под свет уличного фонаря, овчарка подняла склоненную голову и повернула морду в мою сторону, словно почувствовала, что я смотрю на нее из окна верхнего этажа. Ее глаза блестели в свете фонаря. Я не отступил от окна. Туманники забирались в плохих людей и пребывали в спячке в некоторых предметах, но у меня были причины доверять собакам.

В гостиной за моей спиной Гвинет расставила свечи в подсвечниках из рубинового стекла и потушила лампу.

– Стакан «пино гриджио» на рояле. Ты пьешь вино?

Я отвернулся от окна, не глядя на нее.

– Мы с отцом время от времени выпивали по стакану или даже по два.

– Я хочу услышать все о твоем отце.

Но эту дверь я открыть еще не мог.

– И я хочу услышать все о тебе.

– Обо мне рассказывать особо нечего.

В колышущемся рубиновом свете наиболее четко я мог разглядеть правую руку Гвинет, в которой она держала шарообразный стакан для вина, который чуть поблескивал в отсвете ближайшей свечи.

– На каждую мелочь, которую я узнаю о тебе, приходится тысяча больших тайн.

– Ты безнадежный романтик.

– Например, ты играешь на рояле?

– Играю и сочиняю.

– Сыграешь что-нибудь для меня?

– После обеда. Музыка – лучший коньяк.

Зазвонил ее мобильник, и она достала его из кармана куртки. Рингтоном служила веселенькая мелодия, но каким-то образом я знал: новости будут нерадостными.