Часть 3. 2015

На работе Ежи засиделся допоздна. На следующей неделе конференция, на неё прибудут коллеги из российского филиала, Ежи предстоит делать доклад. Над текстом этого доклада он сейчас и работал, выверяя формулировки и оттачивая выводы. Впрочем, засиживаться допоздна Ежи привык независимо от конференций, семинаров и прочих институтских мероприятий. Детей у них с Мелиссой не было: врачи поставили жене диагноз «бесплодие», а усыновить чужого ребёнка она отказалась наотрез. Так что дома, по сути, не ждал никто – Ежи не помнил, когда жена в последний раз возвращалась домой до полуночи. Мэр Рексополиса Карл Цмыг собирается баллотироваться на должность губернатора штата. Ожидается жестокая предвыборная борьба, и помощнице мэра по организационным вопросам не до семейных забот.

Ежи отправил, наконец, финальную версию доклада на принтер, поднялся и подошёл к окну. С восьмидесятого, последнего, этажа главного корпуса Института ночной Рексополис смотрелся огромной и нарядной, переливающейся огнями ёлочной гирляндой. За последний десяток лет город разросся, чему немало способствовала деятельность нынешнего мэра, Институт тоже разросся и, в основном, вверх – свечи новых корпусов крышами царапали небо. И тоже во многом благодаря пожертвованиям горожан в ходе организованной мэром благотворительной кампании. В том числе благодаря пожертвованиям от него лично.

Несмотря на всё это, признательности к господину Карлу Цмыгу Ежи не питал. Симпатии не питал также, а от званых банкетов в резиденции мэра старался отнекаться. Коренастый, моложавый, с бритой головой и свороченным на сторону носом Цмыг ассоциировался у Ежи с бандитом, и не столько благодаря внешности, сколько из-за слухов, которые упорно о нём ходили, педалировались в независимой прессе, на телевизионных каналах и на сайтах сети Интернет. Дыма без огня не бывает, рассуждал Ежи, пробегая глазами очередную статью с прозрачными намёками о причастности мэра к доходам от наркобизнеса.

Хармонт, в отличие от процветающего Рексополиса, за последние годы захирел и стал пользоваться дурной славой. Селиться в Хармонте предпочитали теперь в основном отчаянные головы или те, у кого были неприятности с законом. Множество раз Ежи предлагал брату перебраться из Хармонта в Рексополис, и множество раз Ян отказывался. Впрочем, по части неприятностей с законом Ян мог бы дать фору кому угодно. За последние тринадцать лет он умудрился дважды отсидеть за сталкерство, и это когда сталкеров-то практически не осталось.

Ежи вспомнил историю две тысячи второго года и невольно покраснел – было в ней немало его вины. Фактически, это он отправил тогда Яна в Зону проверять так и оставшуюся недоказанной гипотезу. Конечно, о том, что брат умудрится вынести оттуда «смерть-лампу» и попасться с поличным, Ежи знать не мог. Однако мог бы предугадать. Ян, как был, так и остался сталкером – уголовником, живущим с криминальных доходов от торговли хабаром. Тогдашняя история едва не стоила Ежи карьеры. На суде брат заявил, что «рачий глаз» он украл, взломав лабораторный сейф, и тем самым разом добавил полгода к сроку. Ежи тем не менее припаяли служебную халатность и неполное соответствие. Он сам не знал, как получилось, что дело неожиданно рассосалось, и его вместо увольнения перевели в Рексополис и назначили руководителем перспективной темы. Иначе как везением объяснить случившееся Ежи не мог.

«Рачий глаз», впрочем, из его ведения изъяли, подвергли вялым экспериментам, результаты которых были признаны бесперспективными и списаны в архив. Вышедший из тюрьмы после трехлетней отсидки Ян нового «объекта 132-С» в Зоне не нашёл, зато нашёл там два фунта «ведьминого студня», которые и вынес в керамическом контейнере, чтобы снова загреметь на три года. Ежи вспомнил, как приехал тогда к подурневшей, осунувшейся Саже и привёз деньги, и как та плакала, закрыв руками лицо, а семилетние близнецы Гуталин и Беляна жались к матери и угрюмо молчали. Дети у Яна с Сажей родились не только разнополые, но и разноцветные – очередной несомненный выверт Зоны, забавляющейся экспериментами на потомках сталкеров. Были оба племянника немногословны, угрюмы, а Гуталин ещё и вымахал к десяти годам ростом с мать и одной левой легко клал дядю Ежи на лопатки.

Надо бы съездить на выходных, подумал Ежи, навестить брата, а то с этой конференцией когда ещё он соберётся. До Хармонта было два часа езды, но выбирался туда Ежи редко и всегда один – Мелисса сказала, что родственные отношения с уголовником поддерживать не намерена. И была, конечно, права – ей хватает отношений с другим уголовником, хотя и служебных. Ежи внезапно стало стыдно – они с Яном с каждым годом отдалялись друг от друга, он мог бы быть более внимательным, и занятость на работе никакое не оправдание.

Никуда Ежи на выходных не поехал, потому что в пятницу началась вдруг внеплановая проверка отчётности, в Институт нагрянула бригада аудиторов, и действия этой бригады по степени вложенного идиотизма превосходили даже эффект от многочисленных запрещающих формуляров, разработанных институтской охраной. Ежи влетело за несоблюдение режима секретности, за перерасход отпущенных на эксперименты средств и за скандал, связанный с беременностью незамужней секретарши шефа. К беременности никакого отношения Ежи не имел, но девице почему-то пришло в голову на должность подозреваемого в будущем счастливом отцовстве назначить в числе прочих и его. В результате к вечеру воскресенья, когда аудиторы наконец убрались, Ежи чувствовал себя разбитым, вымотанным и невинно пострадавшим.

Двадцатитрехлетняя хорошенькая Кэти, приходящая домработница, заварила чай с брусникой и нацедила в рюмку коньяку. В последние годы Ежи пристрастился к ночным колпачкам и уверял, что эту привычку унаследовал от Валентина, не генетически, а по сродству душ. Кэти работала у них вот уже шестой месяц. Это был большой срок, потому что Мелисса обнаружила у себя крайнюю нетерпимость к домашней прислуге и увольняла приходящих девушек за мельчайшую провинность. Робкие попытки Ежи протестовать пресекались на корню. Он подозревал, что причиной тому ревность, хотя за тринадцать лет супружества жене ни разу не изменил и встреч на стороне не искал. К оказавшимся свойственными Мелиссе независимости и скрытности Ежи понемногу привык, как до этого привык к практичности. К постоянному её отсутствию привыкнуть было сложнее, но Ежи терпел – жену он любил и был согласен принимать такой, какая она есть.

– Доктор Пильман.

Ежи запил коньяк брусничным чаем и поднял взгляд на домработницу. Кэти стояла на пороге, сцепив перед собой руки и глядя в пол, так что хорошенькое курносое личико было наполовину скрыто упавшей на глаза вороной чёлкой.

– Слушаю вас, – отозвался Ежи.

– Я вам совсем не нравлюсь, доктор Пильман?

Ежи сморгнул. От расторопной, скромной и молчаливой Кэти он этого вопроса совершенно не ожидал.

– В каком смысле? – на всякий случай уточнил он.

– В том самом.

Ежи замялся. Обижать девушку ему совершенно не хотелось.

– У меня есть жена, Кэти, – мягко сказал он.

– Жена? – Кэти вскинула на Ежи глаза. – Про которую полгорода говорит… – она зарделась, осеклась и смолкла.

– Что именно говорит?

– Будто вы сами не знаете, доктор.

Ежи рассеянно повертел в руках авторучку. Газетные статейки, в которых наглые репортёры намекали на давнюю связь его жены с Карлом Цмыгом, он читал. И, в отличие от тех, что касались наркобизнеса, ни на грош им не верил. Идея представить Мелиссу с Карлом или с кем бы то ни было попросту не приходила Ежи в голову, а насчёт того, что в политике все средства хороши, он слыхал неоднократно.

– Не стоит обращать внимания на досужие сплетни, – сказал Ежи. – Мало ли про кого что говорят.

Кэти смущённо переступила с ноги на ногу.

– Я думала, вам это безразлично, доктор Пильман, – неуверенно проговорила она. – В конце концов, есть мужья, получающие удовольствие от того, что жена путается с кем ни попадя. Я фильм недавно смотрела…

– Постойте, – последние фразы взяли Ежи за живое. – Что значит «с кем ни попадя»? – спросил он строго. – Сплетни сплетнями, но всё, знаете ли, хорошо в меру.

– Да то и значит, – выпалила Кэти. – Год назад пытался за мной ухаживать один парень. Его звали Джузеппе Панини, сейчас он, слава богу, в тюрьме.

– И что? – нахмурился Ежи.

– Да то, что он сын небезызвестного Сильвестро Панини по прозвищу Стилет. Не слыхали о таком?

– Ну слыхал что-то, – признался Ежи. – Тот ещё тип. И что?

– Да то, что Джузеппе своими глазами видел, как его папаша и ваша драгоценная супруга… – Кэти оборвала фразу и вновь потупилась. – Я из хорошей семьи, доктор Пильман, – закусив губу, сказала она. – Мой отец директор хармонтской частной школы, а мама учительница. Я ни за что не пошла бы к вам в услужение, если бы…

– Если бы что? – ошарашенно переспросил Ежи.

– Я надеялась, – всхлипнула девушка. – Сама не знаю, на что. Извините.

Минутой позже за Кэти захлопнулась входная дверь.

Ежи обхватил руками голову и задумался. Дыма без огня не бывает, вспомнил он не раз приходившую на ум поговорку. Собственно, у него нет никаких оснований полагать, что эта поговорка работает по отношению к нечистоплотности мэра Рексополиса Цмыга и неприменима к одной из его помощниц. С другой стороны, обвинять Мелиссу, скажем, в охлаждении супружеских отношений у него тоже нет оснований. Разве что стали эти отношения несколько более редкими, чем были сразу после свадьбы, но причиной тому явно возраст, и в основном, возраст его собственный.

Можно обратиться в сыскное агентство, подумал Ежи. Он вспомнил фразу, произнесённую женой, когда женой она ещё не была. Первая же попытка проследить за ней станет и последней. Допустим, но что с того? Частные сыщики в своём деле профессионалы, заметить профессиональную слежку трудно, а неподготовленному человеку попросту невозможно, об этом Ежи неоднократно читал. Итак, Мелисса не узнает. Но теперь допустим, что сплетни подтвердятся, что же тогда? На душе стало противно и слякотно. На роль всеобщего посмешища – незадачливого близорукого мужа, он не подходит. Можно закрыть глаза на что угодно, только не на это.

Надо посоветоваться, решил Ежи. Кроме Яна, ему не с кем, других близких людей у него нет. Значит, на следующие выходные он навестит брата, да и конференция к тому времени уже закончится. На душе полегчало. Ежи поколебался с минуту, налил в рюмку на два пальца коньяку, залпом проглотил и отправился на боковую.

Конференция открылась в понедельник с утра. Посвящалась она гипотезе, выдвинутой российским учёным профессором Лавровым. Коллега Лавров, опираясь на собранную в шести Зонах информацию, предполагал, что расширение Зон четвертьвековой давности лишь первое звено в цепи предстоящих. В частности, русский профессор предлагал план тотальной эвакуации населения и собирал подписи коллег под апелляцией к руководству Института для выделения необходимых средств.

Оппонент Лаврова, директор хармонтского филиала Института доктор Бергер, хотя и соглашался, что новые расширения возможны, предлагал особого значения им не придавать. Жилые сооружения и производственные постройки давно были эвакуированы, и в непосредственной близости от границы хармонтской Зоны находилась сейчас лишь исследовательская лаборатория, в которой Ежи некогда работал. Персонал лаборатории к неожиданностям был готов, так что паниковать и тратить средства, чтобы избежать надуманной, гипотетической, опасности, доктор Бергер считал нецелесообразным.

На третий день после открытия конференции трехчасовой доклад зачитал с кафедры и доктор Ежи Пильман. Он представил на рассмотрение коллег промежуточный вариант.

– Не переходи мост, пока не подошёл к нему, – процитировал Ежи старую английскую поговорку. – Расширениям Зон двадцатипятилетней давности предшествовала наступившая задолго до них повышенная активность. Если таковая начнётся вновь, времени подготовиться к сюрпризам будет достаточно. Тем более что повторное расширение, если оно и случится, сюрпризом уже не станет.

Завершилась конференция праздничным банкетом, который почтил присутствием известный благотворитель и меценат, мэр Рексополиса Карл Цмыг. Неужели правда, мрачно думал Ежи, глядя исподлобья на сидящего во главе стола весело хохочущего мэра и на улыбающуюся помощницу по организационным вопросам по левую руку от него. Господин Цмыг был само обаяние напополам с красноречием: он поднимал тосты, произносил речи, острил и вовсю хохотал над шуточками учёных. Мелисса соответствовала. Она почти не изменилась с годами, думал Ежи, автоматически поглощая праздничные деликатесы и не ощущая вкуса. Его жене сейчас тридцать пять, а выглядит она лет на десять моложе. Изящная, светловолосая, с искрящимися весельем зелёными глазами и ямочкой на подбородке. Достойная помощница наидостойнейшего общественного деятеля, что говорить. Не дождавшись завершения банкета и не прощаясь, Ежи вышел вон. Институтский охранник подогнал машину к крыльцу, предупредительно придержал дверцу. От полагающегося по штату личного шофёра Ежи в своё время отказался. Он уселся за руль, включил зажигание и поехал в научный городок, передислоцированный в Рексополис из ныне провинциального Хармонта.

Накануне субботы вечерний город гулял. Беззаботно фланировала по центральным улицам молодёжь. Люди постарше степенно оккупировали выносные ресторанные столики. На перекрёстках уличные музыканты исполняли рок, джаз и блюз. Рекламные огни: красные, жёлтые, зелёные, фиолетовые – придавали всеобщему веселью привкус разбитного ярмарочного балагана.

Ежи пересёк центральную площадь со строгим и величественным, выполненным под старину зданием мэрии. Площадь носила имя Валентина Пильмана, и Ежи, который вот уже десять лет этим гордился, неожиданно почувствовал неприязнь. Пару секунд он не мог понять, откуда она взялась, и осознал это, лишь свернув с площади на улицу Барбриджа. Переименовали её недавно, раньше называлась улица в честь одного из бывших директоров Института. В отличие от прочих центральных городских артерий, здесь было спокойно и тихо. Вдоль чугунных, украшенных позолотой оград, расхаживали подтянутые, сосредоточенные парни. Возвышалась на улице Барбриджа, на равном расстоянии от обоих её концов, роскошная резиденция мэра. В окружающих её домах жили семьи его свиты. Ежи поморщился: часть свиты носила прозвища, которые непременно упоминались репортёрами наряду с фамилией. Носатый, Гундосый, Одноглазый, прекрасная компания. Правда, Одноглазый, кажется, уже умер, если только его не убили.

Домой Ежи приехал в отвратительном настроении. Поднялся в кабинет, уселся за стол и стал смотреть на висящий на стене напротив портрет Валентина. Нобелевский лауреат был на нём изображён молодым, жизнерадостным, таким, которого Ежи впервые увидел, когда учился во втором классе арлингдейлской общеобразовательной школы.

– Извини, отец, – сказал Ежи с горечью.

– Вы меня звали, доктор?

Ежи оторвал взгляд от портрета и посмотрел на застывшую в дверях домработницу.

– Нет-нет, – смущённо сказал он. – Это я, похоже, разговаривал с самим собой.

Кэти помялась на пороге, повела плечами, переступила с ноги на ногу.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, доктор Пильман, – пряча глаза, сказала она.

– Мм… просите, на какой вопрос?

– Я спрашивала, нравлюсь ли вам.

Ежи задумчиво смотрел на неё и думал, что, наверное, правы те, кто говорил, что клин вышибают клином. Может, действительно закрутить романчик со всеми удобствами. Тогда, если окажется, что сплетни о его жене правдивы, он в какой-то мере с ней поквитается. В следующий момент Ежи устыдился и даже испугался, что, оказывается, способен на мелкую месть, пускай и мысленно. Никаких чувств приходящая домработница у него не вызывала.

– Кэти, – мягко сказал он. – Я не из тех мужчин, которые бросаются на симпатичных молоденьких девушек. Извините. Вы, наверное, захотите взять расчёт?

С полминуты Кэти, стоя на пороге с опущенной головой, молчала. Затем сказала негромко:

– Нет, не хочу. Вы можете рассчитать меня, доктор Пильман, если пожелаете. Но если нет, я останусь при вас. Мне ничего от вас не нужно, но я надеюсь – когда-нибудь настанет мой день.

В субботу утром Мелисса упорхнула из дома, пока Ежи ещё спал. Пробудившись, он наскоро позавтракал и спустился в гараж.

В Хармонт Ежи прибыл к полудню, проехал через некогда оживлённые, а ныне пустынные периферийные улицы с заросшими чертополохом огородами и покосившимися заколоченными жилищами. Вырулил в рабочий квартал. Здесь ещё жили, хотя явно уже не рабочие: фабрик в Хармонте не осталось. Каждое второе строение, однако, стояло заброшенным. Асфальт на дорогах потрескался, Ежи то и дело приходилось огибать рытвины, а в одном месте прямо посреди проезжей части красовалась здоровенная яма с торчащим из неё ржавым задком провалившегося автомобиля. Ежи выругался, сдал назад, свернул, объехал препятствие параллельным переулком и наконец выбрался в центр. Слоняющиеся по тротуарам неопрятные личности зловещего вида лишь усугубляли и без того неблагоприятное впечатление.

Особняк, некогда построенный Стервятником Барбриджем и считавшийся в его времена роскошным, на фоне всеобщего запустения выглядел вполне прилично. Ворота были распахнуты настежь, и Ежи, дав гудок, повёл машину по подъездной аллее к дому.

Сажа вышла встречать его на крыльцо, приветливо помахала рукой. Из-за зарослей розовых кустов выбежал огромный, под семь футов ростом, Гуталин. Миниатюрная русоволосая Беляна сидела у него на плечах, обхватив ножками в светло-сиреневых чулочках могучую чёрную шею, и со смехом понукала, чтоб шибче вёз. При виде дяди Ежи Гуталин остановился, ссадил с плеч мгновенно ставшую угрюмой сестру и степенно двинулся гостю навстречу.

Что-то со мной не так, думал Ежи, похлопывая племянника по плечу и поглаживая светло-русые волосы племянницы. В Карлике дети души не чают, а со мной ведут себя словно я им чужой.

– Спит, – сказала Сажа, когда Ежи покончил с похлопыванием и поглаживанием. – Я не стала будить, он…

Ежи понимающе кивнул и проследовал за ней в дом. Уселся за стол и стал наблюдать, как Сажа, двигаясь грациозно и ловко, смешивает ему коктейль.

– Долго его не было? – спросил Ежи, в основном чтобы разбавить словами паузу.

– Сутки, – Сажа поставила перед ним бокал с задорно торчащей соломинкой и уселась напротив. – Ежи, – сказала она проникновенно, – это ведь не может продолжаться вечно. Янику под пятьдесят.

Ежи согласился, что не может, и что пора уже браться за ум, и должность лаборанта в Институте для Яна он выхлопочет, несмотря на его биографию, несмотря на…

– Ежи, – прервала Сажа, – не в Институте дело, он туда не пойдёт. Ему надо помириться, – Сажа гулко сглотнула, – с Карликом. Столько лет прошло, и я не железная – всё время между двух огней. Поговори с ним, пожалуйста. Может быть, хотя бы тебя он послушает. Не ради нас с ним, ради детей.

С годами продувная рожа Носатого Бен-Галлеви обзавелась морщинами, старческими венозными прожилками на щеках, но продувной осталась по-прежнему.

– Что-то готовится, Карлик, – сказал Бен-Галлеви озабоченно и повёл вислым, вполлица носом. – Я это чую, оно в воздухе носится.

– Факты, – бросил Карл. – Я никаких поводов для беспокойства не вижу. Напротив, дела идут гладко как никогда.

Он ничуть не лукавил. Доходы в последнее время значительно выросли и стабилизировались. Количество всевозможных проблем, наоборот, резко пошло на убыль. Предстоящая предвыборная кампания сулила победу: достойного соперника штат выдвинуть не сумел. Предварительные опросы населения показали подавляющее преимущество Карла над остальными. Походило на то, что, если в течение ближайших месяцев не произойдёт ничего экстраординарного, губернаторство у Карла, можно считать, в кармане. А вместе с ним новые перспективы и усиление влияния. Потомству он завещает мощную, жизнеспособную и самодостаточную финансовую империю, им останется только пожинать плоды его деятельности. Правда, двадцатипятилетний Арчи тот ещё оболтус, дай ему волю, он развалит всё что угодно, даже финансовую крепость. Карл, однако, и сам в возрасте Арчи был без царя в голове, так что у мальчика всё ещё впереди. И тем не менее Арчи Карла беспокоил всерьёз. Зато у Сажи растут прекрасные дети, и он ещё посмотрит, как распорядиться империей, когда настанет время уйти на покой.

– Фактов нет, Карлик, – невозмутимо сказал Носатый. – Но знаешь, меня больше всего как раз беспокоит, что наступило затишье. Будто готовят против нас что-то поганое и сейчас затаились, силы копят и ждут, пока бдительность у нас притупится.

– Ладно, – интуиции Носатого Карлик за долгие годы научился доверять безоговорочно. – Согласен, давай допустим, что против нас готовится акция. Что ты предлагаешь?

– Конкретного – ничего, – быстро ответил Бен-Галлеви. – Знать бы, откуда нас ждёт удар, можно было бы принять превентивные меры. А так… Я, однако, вот что хочу спросить, Карлик: насколько ты уверен в своих людях? Я имею в виду тех, кто замкнут на тебя напрямую.

– Стопроцентно. Каждый не раз проверен, впрочем, ты это знаешь не хуже меня.

– В том-то и дело, – почесал переносицу Бен-Галлеви. – Понимаешь, статистика штука упрямая. Если у нас в течение десяти лет раз в месяц проваливался курьер с товаром, два деловых партнёра объявляли банкротство и полдюжины рангом пониже проворовывались и присаживались в тюрьму, и вдруг всё это разом прекратилось, оно само по себе кое о чём говорит. Если же копнуть чуть глубже… Представь, что курьеры перестали проваливаться, потому что их пасут. Деловым партнёрам предложили финансовую помощь в обмен на некоторые услуги. А проворовавшихся горемык перестали хапать и сажать, потому как им дают обрасти жирком: с нищего взятки гладки, а состоятельному человеку есть что терять.

– Ладно, – Карл скрестил на груди руки. – Считай, убедил. Что дальше?

– Взгляни, – Носатый Бен-Галлеви выудил из-за пазухи отпечатанный на принтере лист бумаги и протянул Карлу. – Здесь чёртова дюжина имён. Давай предположим, что один из них засланный.

Карл нахмурился. Первым в списке стояло имя самого Бен-Галлеви. Вторым – Дины, третьим – помощницы по организационным вопросам Мелиссы Пильман. Дальше шли имена остальных трёх помощников мэра и шести напрямую докладывающих Карлу и получающих от него распоряжения директоров принадлежащих семье Цмыг крупных фирм. Замыкал список начальник охраны.

– Первую тройку можешь вычёркивать, – сказал Карл. – Дина вне подозрений: мой крах будет означать крах и для неё с Арчи. Мелисса тоже, но несколько по другим причинам. Ну а если я начну подозревать тебя, дружище, лучше мне застрелиться прямо сейчас. В остальных я тоже уверен, но если ты настаиваешь…

– Карлик, – отведя взгляд, сказал Бен-Галлеви. – По каким причинам вне подозрений Мелисса? Я не из любопытства, сам знаешь.

Карл задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Не из тех, что ты думаешь, – ответил он. – Работницей она оказалась гораздо лучшей, чем любовницей. У меня давно с ней ничего нет. Зато есть кое-что на неё. Подробности тебе ни к чему, извини, они интимного свойства. Но если со мной по вине Мелиссы что-нибудь случится, для неё всё кончится тем же днём. Замужество, положение, перспективы – всё.

– Карлик, – Носатый Бен-Галлеви по-прежнему смотрел в сторону. – Что это за подробности интимного свойства?

Карл подавил вскипевшую было в нём злость. Они с главным управляющим знали друг друга три десятка лет. Из досужего любопытства тот спрашивать бы не стал.

– Свидетельства двух десятков человек, которые её драли, – сказал Карл грубо. – В том числе заснятые на плёнку. В любой момент их можно распубликовать в Сети, после чего она сможет разве что сниматься в дешёвых порнофильмах. Мелисса об этом знает. Достаточно?

– Вполне.

– Ну и славно. Когда мне впервые доложили об этом, я был в бешенстве. Но потом кое-что понял. У всех свои методы работы и свои способы сдаивания информации. У неё эффективнее, чем у любого другого. Теперь моя очередь: почему ты меня об этом спросил?

Носатый хмыкнул.

– Так, сущие пустяки, – сказал он. – Информация столетней давности. Её видели вместе с покойным Лемхеном. А также на его похоронах.

– Меня тоже, – усмехнулся Карл. – Слава творцу, никаких дел с конторой Лемхена я давно уже не имею. Отец Мелиссы когда-то работал на Лемхена, так что ничего удивительного.

– Это я, разумеется, помню. Карлик, а тебе известно, что за контору представлял Лемхен?

– Конечно. Оптовые поставки, и не только извне в Хармонт, но кое-что и из Хармонта наружу. Сам понимаешь, что именно. У Лемхена была волосатая лапа в конгрессе, он особо и не скрывал.

– Что ж, – Носатый Бен-Галлеви задрал вверх ладони. – Сдаюсь. Займусь тогда остальными.

– Займись-займись, – улыбнулся Карл. – И не паникуй. Ничего ещё не случилось и навряд ли случится. Что-нибудь ещё?

– Через три месяца у Стилета истекает срок.

Карл кивнул. Стилета Панини упаковали с подачи Мелиссы, накрыли с поличным в момент расчёта с оптовиком. Бизнесом на время отсутствия Стилета заправлял его сын Джузеппе, которого год назад тоже упаковали. Карл не исключал, что с подачи той же Мелиссы – с капитаном Ленни Уильямсом она не разлей вода. Интересно, подумал Карл, с ним она тоже… И не менее интересно, догадывается ли Стилет, кто его сдал. Может, и догадывается, и тогда не исключено, что решит отомстить.

Карл отпустил главного управляющего и велел секретарше пригласить Мелиссу Пильман. Закурил, отправил кольцо дыма в потолок. Всему хорошему когда-нибудь наступает конец, философски подумал Карл. Шесть лет, что Стилет Панини провёл в камере, прошли спокойно, эксцессы, конечно, случались, но как им не случаться с такой-то спецификой. Сейчас заправляет в Хармонте старшая дочь Стилета Франческа, та ещё штучка, под стать папеньке. Она неудачно вышла замуж, поговаривали, что беспутный супруг не вылезает из борделей, а жёнушку поколачивает. Франческа, как положено добропорядочной итальянке из хорошей семьи, терпела. Но потом, когда брат Джузеппе присел вслед за отцом, с мужем рассталась. Кардинально эдак рассталась: бедолагу нашли однажды утром с пулей в башке. Доказать, правда, ничего не удалось, а жаль. С Чёрной вдовой, как стали называть нарядившуюся в траур Франческу, приходилось теперь считаться.

– Звал, Карлик?

– Присаживайся.

Карл докурил сигарету, откинулся на спинку кресла. Долгое время он трудно приспосабливался к тому, что посетителей приходится принимать не в привычной домашней обстановке, а в кабинете мэра с развешанными по стенам портретами президентов. Официальная, строгая обстановка претила Карлу, ему даже казалось, что Линкольн с Вашингтоном и Эйзенхауэром неодобрительно поглядывают на него. Вот и сейчас…

– Слушаю внимательно, Карлик, – напомнила о своём присутствии помощница по организационным вопросам.

Карл оторвал взгляд от неприятного, костистого лица Эйзенхауэра и перевёл его на посетительницу.

– Тебе не кажется, что против нас что-то затевается? – спросил он.

Мелисса пожала плечами.

– По моей части всё чисто, – сказала она. – Избиратели готовятся избирать. Рекламщики рекламируют. Полиция, как ей и положено, бдит. А я грешным делом подумала… – Мелисса нарочито возвела очи горе, – что тебе захотелось мм… Иначе с чего бы, подумала, стал звать меня среди бела дня.

Карл, прищурившись, смотрел на неё. Как женщина Мелисса перестала интересовать его уже давно – с тех пор как он ознакомился с нетривиальными методами её работы. Когда это случилось, Карл в приступе бешенства едва не отдал начальнику охраны приказ устранить Мелиссу, но потом одумался. Смазливых мордашек вокруг полно, выбирай любую, а толковых и преданных организаторов у него наперечёт. Сейчас на Мелиссу были завязаны контакты с множеством нужных и полезных людей, включая бездельников-сенаторов и институтских умников.

– Как-нибудь в другой раз, – сказал Карл. – Тут вот какое дело, девочка. Через три месяца из тюрьмы выходит Стилет. Возможны осложнения с ним, ты наверняка догадываешься, почему и какого плана. В связи с этим меня беспокоит положение Сажи с детьми. Поговори с мужем, какое-никакое влияние на брата у него точно есть. Я бы хотел донести до того достаточно элементарную вещь. Я не вмешиваюсь в его дела, но хочу, чтобы моя дочь и внуки жили в безопасности.

– С Ежи не надо даже говорить, Карлик, – улыбнулась Мелисса. – Он и сам думает точно так же. Но я постараюсь это дело форсировать. Возможно, неделю-другую поработаю в Хармонте, присмотрюсь к обстановке. Справишься без спеца по организационным вопросам?

– С трудом, – улыбнувшись в ответ, искренне ответил Карл. – Ступай.

Неплохо я всё же устроился, думал Карл, выбравшись из здания мэрии на площадь Пильмана и щурясь на заходящее июньское солнце. Хороший дом, хорошая работа, дети, можно сказать, пристроены. Что ещё нужно простому, невзыскательному, разменявшему шестой десяток человеку. Карл усмехнулся, махнул рукой охране и двинулся через площадь по направлению к улице Барбриджа. Ах да, простому и невзыскательному, разменявшему шестой десяток нужна ещё хорошая жена. По этой части Карлу похвалиться было нечем. Он с неприязнью посмотрел на освещённые окна особняка, который отстроил для Дины, на силуэты танцующих пар за шторами. Вечеринка, как обычно, началась засветло и наверняка продлится до утра.

Из особняка в сад высыпала шумная компания, до Карла донеслись раскаты беззаботного хохота, затем они стихли, сменившись завываниями то ли рока, то ли рэпа, Карл в таких вещах не разбирался. Минутой позже он посторонился – мимо один за другим пронеслись четыре вырвавшихся из ворот особняка автомобиля. От метнувшейся из открытых окон какофонии у Карла заложило уши. В водителе головной машины он узнал Артура, на заднем сиденье умостились две то ли три девки с распущенными волосами.

Карл выругался в сердцах. Внешностью Артур пошёл в дядьку Барбриджа, своего покойного тёзку, а характером явно удался в мать. Подобрать ему хорошую девушку, что ли, думал Карл, провожая рассеянным взглядом задние огни уносящихся прочь автомобилей. Так ведь не поможет.

Поехали наверняка на Чёрное озеро, рассудил Карл. Будут там отплясывать на берегу, курить травку и окучивать девок. Хорошо, если только травку. И если только девок. Карл сплюнул. Как только его изберут губернатором, с Диной надо будет решать. И с Арчи тоже. Развод, конечно, пошатнёт финансовое положение Карла, и сильно. Адвокаты жены будут рвать его в клочья и кусок оттяпают немеренный. Однако ради сына он на это готов, хватит тому кобелировать под благословения любящей мамы. Должность в штате губернатора пойдёт мальчику на пользу. Поошибается, конечно, на первых порах, наломает дров, ну да на этот счёт у него есть отец.

Всё же права была Сажа тогда, четверть века назад, думал Карл, степенно ступая по ухоженной пешеходной дорожке. Дину надо было попросту грохнуть, как она выразилась. Замочить и таким образом решить все проблемы разом. Тогда, помнится, от одной этой идеи его воротило с души. Сейчас он жалеет, что не поступил так, как следовало бы. И вот пожалуйста – результат.

Сейчас уже поздно: скоропостижной смертью супруги дельца с сомнительной репутацией вряд ли кто стал бы всерьёз интересоваться. Безвременная кончина жены господина мэра дело совершенно другое. Интересно, сколько компрометирующих Карла материалов хранится в сейфах Дининых адвокатов. Дай бог этого никогда не узнать.

Ладно, подытожил Карл, поздно каяться, надо было каяться раньше. В сентябре выборы, пока они не закончатся, ему будет не до Арчи. Но едва станет губернатором, сыном он займётся вплотную.

Вагонетки свалились с насыпи, с рельсов они смотрелись как чудовищная издохшая гусеница. На их фоне расплющенный в блин остов вертолёта выглядел и вовсе раздавленным пауком. Солнце оседлало пики хребта и готовилось, оттолкнувшись от них, уплыть на запад. С болота за спиной тянуло тухлятиной.

– Джекпот, – позвал Голландец Ван Камп. – Чтоб мне не вернуться, если это не ещё одна.

Ян обернулся к напарнику. Голландец стоял в десяти шагах поодаль и пристально разглядывал что-то под насыпью. Ян вдоль рельсов двинулся к нему. «Пустышка» лежала, нижним диском наполовину прикопанная в землю, будто взошла из посаженного в неё семени. Это была уже вторая, первую они нашли десять минут назад в сотне футов отсюда, только по другую сторону насыпи.

– Сколько здесь народу прошло, – забормотал себе под нос Голландец Ван Камп. – Не могли не заметить. «Пустышка» это не какой-нибудь тебе «браслет».

Ян согласно кивнул и стал осторожно спускаться. «Пустышки» явно появились недавно. Эти места и вправду были сталкерами исхожены, в том числе и им самим.

В Слепые кварталы Зона больше Яна не пускала. Деликатно так перестала пускать, с предупрежденьицем – обжёгши на подступах «жгучим пухом» и едва не отравив «зелёнкой». «Комариные плеши» Ян по-прежнему чувствовал, «Весёлых призраков» загодя обходил стороной и в «пух» с «зелёнкой» старался больше не вляпываться. Похоже, Ежи со своей гипотезой был прав: Зона щадила «своего» и жизни его не брала, но без «пропуска» к нему не благоволила, в закрома не допускала, а лишь позволяла более-менее сносно существовать.

Они забрали «пустышку» и, осторожно ступая, двинулись от насыпи к болоту. Голландец уверял, что сразу за ним видел у подножия сопки россыпь «синей панацеи», только взять не рискнул.

У самого болота, между двумя вялыми кочанами «чёртовой капусты», лежала ещё одна «пустышка», на этот раз полная. В двух шагах слева от неё – полдюжины «чёрных брызг».

– Здесь постой, – не оборачиваясь, бросил Ян.

Он замотал рукавом ладонь и двинулся к «пустышке». Кочаны встрепенулись, синхронно развернулись к нему, зашелестели мёртвыми листьями. В пяти шагах Ян остановился, резко выбросил вперёд руку. Кочаны разом плюнули в неё и, распустив листья, поникли. Плевки прожгли ткань, Ян затряс обожжённой ладонью и, когда боль унялась, неспешно приблизился к «пустышке», упрятал её вместе с «брызгами» в мешок. Будь на его месте любой другой, рука потеряла бы подвижность, самое меньшее, на месяц. Ян отделался лёгким ожогом, будто неосторожно прикурил.

– За мной ступай, след в след, – велел Ян.

Он выудил из кармана респиратор, надел, примерился и ступил сапогами в хлябь. Увязая по щиколотки, двинулись. Солнце оторвалось от хребта и палило теперь немилосердно, чавкала под ногами тягучая жижа, и где-то далеко за спиной всхрапывал «Бродяга Дик». Ян на секунду остановился, прислушался: ему вдруг показалось, что храпит Дик громче, чем обычно.

– Слышишь, Джекпот, – окликнул сзади Голландец Ван Камп. – Сейчас так же, как тогда было?

– Когда это «тогда»? – поначалу не понял Ян. – Ах да, ты же те времена не застал, – спохватился он. – Чёрт его знает. Похоже.

– Ох и хлынет сюда нашего брата, если так, – сказал Ван Камп. – Проголодалась, что ли, Зона, свежее мясо приманивает. Вот же гадина, ладно, мы с тобой…

– Стоять! – резко перебил Ян. – Не двигаться!

Он замер. Впереди явно что-то было, нехорошее что-то. Секунду назад не было, а теперь появилось и тоже замерло, ждало.

«Комариная плешь», понял Ян полминуты спустя. Только не обычная, а какая-то… Он не додумал и перевёл взгляд влево. Там тоже была «плешь», здоровенная, вытянутая, закинувшая хвосты на ту, что перед ним. И справа ещё одна. И дальше. Ян оглянулся – Голландец застыл, расширившимися от страха глазами уставившись на него. Проход за спиной, однако, был чист.

– Назад, – срывающимся голосом приказал Ян. – Пошёл!

Голландец развернулся и, ссутулившись, припустил назад. Ян догнал его, обогнул справа и, разбрызгивая хлябь, пошёл, держа курс на насыпь.

– Что там было, Джекпот? – подступился Голландец, едва выбрались из болота.

Ян перевёл дух.

– «Комариные плеши», – сказал он. – Много, во всю ширь.

Он с наслаждением стянул респиратор и запустил его в болото.

– Джекпот, – козлиная бородка у Голландца затряслась, задёргалась от тика щека. – Позавчера никаких «плешей» здесь не было. Я до самой сопки дошёл, там – да. «Плеши» и «мясорубка», я их гайками обкидал. А в болоте нет, чисто было в болоте, клянусь.

– Да верю, – сказал Ян устало. – Видать, началось. Как тогда. Только, похоже, сильнее, намного сильнее. Бродячих «плешей» тогда не было, иначе мы бы все там угробились. Пошли, надо убираться отсюда.

На обратном пути подобрали ещё одну «пустышку», три «батарейки» и «зуду».

В час пополудни добрались до кольца, на свободной от конопляных посевов проплешине закопали мешок с хабаром, обозначили захоронку камнями и двинулись из Зоны прочь. Идея хранить хабар на кольце принадлежала Яну. Жаль, поздно она пришла, после отсидки, думал Ян, шагая к упрятанной в орешнике «Тойоте». Правда, на второй раз и эта предосторожность не помогла – взяли его на передаче вместе со Смазливым Питом, скупщиком, человеком старика Хрипатого, который уж точно закладывать не мог. В тюрьму угодили оба, Смазливый до сих пор сидит. Кто же сдаёт, с ожесточением думал Ян. О первой ходке в Зону было известно Ежи. О второй неизвестно, кроме Смазливого Пита, никому. Значит, пасли Пита, пасли, но не брали, вот получается какая штука. Только кто? Не Карлик же решил оставить собственную дочь загибаться с детьми без мужа. С него что угодно станется, но Сажу он любит и внуков любит, пускай они и не от родной дочери, а от приёмной. Но если не Карлик, тогда кто?

Неужели Ежи, в который раз пришла ненавистная, предательская мысль. Допустим, Ежи каким-то образом был знаком со Смазливым. Скажем, тот сдавал хабар и вашим и нашим – делился им с Институтом, такое скупщики проделывали и прежде. И вот Ежи узнаёт, что должен поступить контейнер с «ведьминым студнем». Кроме Яна, вынести этот контейнер некому, остальные на это не годятся, не рискнут. И тогда Ежи снимает трубку и звонит в полицию, жирной жабе Уильямсу. И говорит: так, мол, и так, это я, Каин.

Яна передёрнуло, он стиснул зубы от злости, от ненависти, но заставил себя додумать до конца.

Ежи уговаривает его помириться с Карликом и переселиться из Хармонта в Рексополис. Зачем? Не для того ли, чтобы держать под непрестанным контролем? Присматривать за ним, приглядывать.

Что же со мной сталось, отчаянно думал Ян. В кого же я превратился, если подозреваю собственного брата. У которого и мотивов-то никаких нет. Ну допустим, Ежи не повезло с женой. То есть это он, Ян, считает, что не повезло, а Ежи наверняка придерживается мнения противоположного. Однако это никакой не мотив, и вообще одно с другим не связано. Недавно брат попросил совета: ему кто-то сказал, что его благоверная смотрит на сторону. Ян отмолчался: излагать историю тринадцатилетней давности он не хотел, раз уж не изложил её раньше. Если бы Ежи напрямую спросил, тогда, возможно, Ян бы и сказал. А так… Да и Мелисса, бесцеремонно предложившая Яну себя, не была ещё женой Ежи. Хотя она тогда уже работала на Карлика, она и отрекомендовалась от него.

– Джекпот, – вывел Яна из задумчивости голос напарника. – Что делать-то теперь будем?

Что делать теперь, Ян не знал. Если повторяется то, что было перед расширением четверть века назад, то в ближайшие дни в Зоне появится хабар. И, видимо, не только заурядные «пустышки» и «батарейки», но и кое-что ценою подороже. И тогда злой гений, который Яна пасёт, вновь высунется из тени и протянет к нему лапу.

Никаких больше напарников, решил Ян. В тюрьму он по новой не сядет, хватит. Когда начнётся новая хабаровая лихорадка, в Зону он станет ходить один. И знать об этом не будет никто. Даже Сажа не будет знать. Даже дети. Вынес хабар, спрятал, позвонил кому надо, сказал где. Кто надо выкопал, забрал, принёс зелёные. Риск, что зелёные принести он забудет, конечно, есть, но и чёрт с ним. Вот так, и только так. И всё, и большой привет.

Чем всё же здесь пахнет, думала Мелисса, ступая по крытому прохудившимся ковром коридору. Жаль, отца уже не спросишь, а она умудрилась забыть. Эдакий специфический запашок, которого ни в каком другом месте нет. От ковра этого несёт, что ли? Надо сказать Тиктину, чтобы его сменил. Сменил же он, к примеру, секретаршу. Кардинально сменил, с блондинки неопределённого возраста на брюнетку вполне определённого и с элитным бюстом.

Новая брюнетка-секретарша стучала по клавишам не хуже старой.

– У себя? – спросила обладательницу элитного бюста Мелисса.

Господин Тиктин был у себя. Сидел он за столом господина Лемхена. Портрет самого господина Лемхена в траурной рамке висел у господина Тиктина над головой.

– Присаживайтесь, – пригласил господин Тиктин, – располагайтесь.

У них и голоса похожи, думала Мелисса, устраиваясь на краю казённого, с кургузой обивкой стула. Внешность, правда, разнится: новый начальник больше похож на трудягу-бухгалтера, чем на генерала. Круглое благостное личико с мелкими чертами, очочки, нарукавники. Локти, видно, от усердия боится протереть. Впрочем, хватка у господина Тиктина была подходящая, и суть вопросов схватывал он на лету. И, в отличие от предшественника, технически был на уровне: зашифрованные отчёты Мелисса посылала по электронной почте. Компьютеры вон на столе стоят вместо бумажных залежей, в которых тонул господин Лемхен. А стул для посетителей остался прежним. Что ж, правильно, посетитель должен своё место знать, субординацию блюсти и от почтения благоговеть.

На личном свидании с начальством, первом за последние десять лет, Мелисса настояла сама. Операция вступает в финальную стадию, сейчас важна каждая деталь и полное взаимопонимание, в письмах его не добьёшься.

– Докладывайте.

– У меня всё готово, – доложила Мелисса. – В сентябре рекомендую начинать.

– Ваш последний отчёт я читал. Но почему именно в сентябре, не уловил.

– Я не хотела по почте, – ответила Мелисса. – Десятого сентября истекает срок у Стилета Панини. Его сын Джузеппе ещё пару лет посидит. Делами сейчас заправляет Франческа Панини по кличке Чёрная вдова, старшая дочь Стилета. Особа она, в отличие от брата и младшей сестры, вспыльчивая и решительная.

Господин Тиктин протёр очки и водрузил их обратно на нос.

– Пока не вижу связи, – сказал он.

– Надеюсь, сейчас увидите. Сажа уговаривает мужа перебраться в Рексополис, к Карлику под крыло, уговорить только пока не может. Мой драгоценный супруг с ней согласен. Другими словами, это лишь вопрос времени. Теперь допустим, что за пару дней до выхода Стилета из тюрьмы семейка в Рексополис переезжает. Всё ещё не видите связи?

Господин Тиктин стянул с носа очки и отложил в сторону.

– Пока нет, – осторожно сказал он.

А Лемхен понял бы сразу, подумала Мелисса. Всё же недотягивает ещё этот бухгалтер. Компьютерная подготовка, теория, интеллект, всё на месте, а вот опыта старого служаки, мёртвой хватки натасканного цепного пса у него нет.

– Стилета необходимо устранить, – сказала Мелисса жёстко. – Сразу по выходе из тюрьмы. Устранение Франческа наверняка повесит на Карлика. С учётом отъезда родственников Карлика, которые чёртову дюжину лет были у Стилета в заложниках, – повесит однозначно. Медлить Чёрная вдова точно не станет. Вот тогда мы и начнём. Между двух огней Карлику не выстоять, и мы его сделаем. А если всё сложится удачно, сделаем вместе с Франческой и её героинщиками.

С минуту господин Тиктин осмысливал услышанное.

– Отличная комбинация, – сказал он наконец. – Неясен только один момент – каким образом мы заставим приёмную дочь Цмыга с семьёй убраться из Хармонта к сроку.

– Заставим, – мило улыбнулась Мелисса. – Давайте ещё раз по датам. Десятого сентября освобождается Стилет. Значит, седьмого, самое позднее восьмого, ваши люди должны быть здесь. Мне понадобятся двое с опытом диверсионной работы и один снайпер.

– Не проблема, – господин Тиктин нашарил очки и водрузил на нос. – Я внесу коррективы в план и согласую с директором. Можете смело рассчитывать на орден.

Да провались ты со своим орденом, поблагодарив, подумала Мелисса. На задницу нацепи себе свой орден. Я не для того просидела здесь пятнадцать лет, не для того раздвигала ноги под всяким дерьмом, не для того позволила мерзавцу Карлику завести на меня компромат, чтобы носить твой поганый орден.

Когда всё кончится, придётся делать пластическую операцию, безучастно подумала она. Что-что, а распубликовать компромат эта сволочь успеет. Распубликует, едва поймёт, откуда на него свалилась беда. А скорее всего, и пластическая операция не поможет, остаток жизни придётся проработать за границей. Ежи жалко, вот где несчастье. Ежи скандал будет стоить карьеры: глумливых смешков за спиной он не перенесёт.

– У меня есть просьба, – сказала Мелисса. – Когда я отсюда исчезну, можно будет что-то сделать для моего мужа? Например, аккредитовать его в другом филиале, подальше где-нибудь.

– Всё, что в моих силах, – заверил господин Тиктин.

– Тогда разрешите идти?

Господин Тиктин поднялся, обогнул заставленный электронной техникой стол и протянул Мелиссе руку.

– Спасибо, – сказал он. – Благодарю вас от имени директора Центрального разведывательного управления и от себя заодно. Я верю, что пока на нашей Земле живут такие люди, как вы…

Мелисса пожала начальству руку и постаралась не слушать. Она работала не ради красивых слов. Не ради мести или тщеславия. Она… Мелисса почувствовала, что вот-вот расплачется.

– Извините, – усилием воли подавив слёзный спазм, сказала она. – Я пойду.

А ради чего я всё же работала, думала Мелисса, спускаясь по лестнице на первый этаж. Боже, какой всё-таки здесь отвратительный запах. Да, так ради чего? Карлик Цмыг – уродливый, гнойный волдырь, нарост на теле её страны, на теле родины. Его надо сковырнуть, выдавить, отсечь скальпелем, не дать уголовнику и наркобарону усидеть на троне, который он тщательно, скрупулёзно для себя возвёл. Не делами ли Карлика здесь пахнет, думала Мелисса, не их ли гнилостным, затхлым, кисло-сладким душком.

Она истратила на Карлика жизнь. Пятнадцать лучших лет жизни в роли деловитой, расчётливой, холодной шлюхи. Это она заложила мину в подножие прочного, из золота отлитого трона, на котором этот упырь сидит. Это она своими руками прикрутила фитиль и теперь осталось лишь поднести спичку. Её ровесницы повыходили замуж, нарожали детей, пока она травила дарованное природой плодородие химией, а когда не уберегалась – кромсала его абортами. Так ради чего всё же? Стоит ли Карлик Цмыг её затоптанной, заплёванной, залитой мужским семенем молодости.

Стоит, твёрдо сказало второе «я», сросшийся с Мелиссой, ставший её частью гражданский долг. Тебе есть чем гордиться: то, что ты проделала, называется подвигом. Осталась самая малость, и ты увидишь плоды своего труда. Отец не дожил, и Лемхен не дожил, но ты дожила и сделала то, что должна.

Мелисса внезапно сбилась с ноги и, ухватившись за лестничные перила, чтобы не свалиться вниз по ступеням, остановилась. Гражданский долг ни при чём, сказал вдруг кто-то очень спокойный и очень бесстрастный внутри неё. Тебе просто это нравится, девочка. Карлик Цмыг доверяет тебе, и Ежи доверяет тебе, и люди, которые через пару месяцев будут арестованы и сядут в тюрьму или вынуждены будут застрелиться, чтобы избежать позора, тоже тебе доверяют. Ты подставила их, предала, и нечего оправдывать это гражданским долгом, ты сделала это потому, что предательство – твоя натура, твоя истинная, подлинная сущность.

«Заткнись! – заорала Мелисса на своё первое „я“, укрытое, спрятанное под оболочкой второго. – Ты, сука, дрянь, заткнись, гадина, так твою и растак, тварь, сволочь, стерва!»

С минуту она стояла, вцепившись в перила и переводя дух. Предательством, поняла Мелисса, вот чем здесь пахнет. И отец говорил о том же, теперь она вспомнила это явственно. «Тебе придётся пройти через смрад, через вонь предательства, – говорил отец. – Зажми ноздри и иди. Другого пути у тебя нет, так же, как не было его у меня».

Ежи уселся в шезлонг у бассейна, потянул через соломинку смешанный Сажей коктейль и посмотрел на улёгшегося на спину прямо в траву и упрятавшего ладони под голову брата. Морщины на лбу прикрывшего от солнца глаза Яна сейчас разгладились, и, глядя на его мускулистое, ни жиринки, тело, Ежи думал, что брату трудно дать его сорок шесть, да и сорок трудновато, и что сам он выглядит старше.

В Хармонт Ежи приехал, чтобы попытаться уговорить Яна на переезд, но тот и слушать не пожелал. Отнекался, отделался общими фразами, сказал, что горбатого могила исправит, и перевёл разговор на другую тему. Сажа сидела молча, опустив голову, пока не пришёл Гуталин и не стал просить рассказать про дедушку, в честь которого его назвали. Ежи послушал в исполнении Сажи про дедушку, не проникся и вышел в сад. Ян присоединился к нему минуту спустя и предложил пойти к бассейну потолковать, но разговор почему-то не начинал, а так и лежал молча, подставив жаркому августовскому солнцу широченную грудь.

– Так о чём ты хотел поговорить со мной, Яник? – спросил Ежи, когда прикончил коктейль.

Ян вздохнул, разлепил веки и уселся. Скрестил ноги, сорвал травинку и, глядя в сторону, принялся её жевать.

– Что-то серьёзное? – помог брату Ежи.

Ян со злостью выплюнул травинку.

– Не знаю, с чего начать, – неуверенно проговорил он. – Ладно. Скажи, как в Институт поступает хабар?

– Хабар? – удивился Ежи. – Никак не поступает, откуда сейчас хабар?

– А раньше? Когда он ещё был.

– Киберы кое-что приносили, – недоумённо ответил Ежи. – Наши, из лаборатории, кто посмелей. Я один раз тоже ходил, ты ведь помнишь? Кое-что перепадало по договорённости с криминалитетом, но тут я совсем не в курсе, этим занимались другие люди.

– Другие люди, – механически повторил Ян. – А такое имя «Смазливый Пит» тебе не говорит ни о чём?

Ежи наморщил лоб. Имя явно было ему знакомо.

– Слыхал про такого, – сказал он. – Но убей не помню откуда.

– Это тот парень, с которым я проходил по одному делу, – напомнил Ян. – Питер Керри, помнишь?

– Конечно, – Ежи кивнул, – но я не знал, что он и есть Смазливый, хотя откуда-то эту кличку точно слыхал. Почему ты спрашиваешь меня об этом?

– Ежи, а в тот, в первый раз, когда меня замели с «лампой», – проигнорировал вопрос Ян. – Кто, кроме тебя, мог знать, что я пойду в Зону?

– Да никто, – растерялся Ежи. – Мы же вдвоём всё решили, никого с нами не было, это я помню прекрасно. Я собирался идти сам, но ты сказал, что на себе гипотезы проверяют только те, у которых нет старших братьев, или что-то наподобие.

– И ты никому не говорил?

– Нет. Или постой… – Ежи сосредоточился. – Нет, не говорил, что же я буду посторонним рассказывать о таких вещах… В чём всё-таки дело? Или ты… – Ежи побледнел, до него дошло. – Ты что же, думаешь, это я? Что я тебя… – Он поперхнулся и закашлялся.

Ян рывком встал на ноги, шагнул к брату, поднял его с шезлонга, притянул к себе, обнял.

– Прости меня, – сказал он негромко. – У меня, наверное, началась старческая паранойя. Понимаешь, я в последние дни ночами не сплю, мучаюсь, в голове всё это верчу, – Ян махнул рукой. – Прости, – повторил он. – Сволочь я, гнида, что на тебя подумал. И что сказал об этом – тоже. Держать в себе стало невмоготу.

– Спасибо, что сказал, брат, – выдохнул Ежи. – Иначе стояло бы оно между нами. Позволь, я поклянусь. Памятью родителей клянусь, что…

– Не продолжай, – Ян шагнул назад. – Я и на самом деле старый дурак. Но кто-то пас меня все эти годы, Ежи. Кто-то, знавший обо мне. Тогда, не вытащи я «смерть-лампу», сел бы всё равно, за «рачий глаз». Не на пять лет, но на полгода бы, наверное, присел. Ладно, что говорить. А насчёт хабара – вскоре его будет много. Его уже сейчас хватает, только ещё мало кто знает об этом.

– Точно? – переспросил Ежи. – Так же, как тогда?

– Нет, не так, – Ян отрицательно помотал головой. – По-другому. На этот раз Зона проголодалась изрядно, на этот раз урожай она соберёт богатый, вот увидишь. Сотнями жрать их будет.

– Кого «их»? – не понял Ежи.

– Таких, как я. Сталкеров.

Слова Яна не шли у Ежи из головы всю дорогу из Хармонта в Рексополис и остаток воскресного вечера. Смазливый Пит, бормотал он себе под нос, вот же привязалось имечко, чёрт бы его побрал. Сетевые поисковики выдали ссылки на дюжину-другую газетных статей, в которых господин Смазливый упоминался, и на фотографии этого типа на скамье подсудимых, по левую руку от Яна. Ежи проходил тогда по делу свидетелем, но Пита особо не запомнил. Уголовник и уголовник, не о чем говорить. Однако он явно знал это имя, слышал от кого-то, давно, и едва ли не шкурой чувствовал, что, от кого слышал и при каких обстоятельствах – важно. И для Яна важно, и для него.

Вот же удивительно, рассуждал Ежи, ворочаясь, не в силах уснуть, на постели. Связанные с работой технические проблемы он помнит в деталях. Разбуди его посреди ночи и спроси, под каким углом испускает квазитепловые электроны «объект К-23», будучи облучён рентгеном под углом в двадцать семь градусов, Ежи ответит, не думая. Или какова флуктуация магнитной индукции при помещении «объекта 77-Б» в восьмидесятипроцентный раствор хлорноватистой кислоты при температуре в тридцать шесть по Цельсию. Ему даже высчитывать эти величины не придётся, он и так их помнит – наизусть. А бытовые вещи умудряется забывать, даже бытовые вещи, косвенно связанные с работой. Сейчас он не может вспомнить, откуда ему известно о скупщике хабара Смазливом Пите, а чёртову дюжину лет назад в критических обстоятельствах не сумел вспомнить, что серебристая паутина – предполагаемая причина смерти Кирилла Панова, учёного с мировым именем. И этот непростительный провал в памяти стоил жизни Антону.

Ежи охнул и сел на постели, свесив ноги на пол. Лоб вдруг пробило испариной. Он вспомнил. Антон, конечно же! Именно покойный Антон и говорил о том уголовнике со скользкой, слащавой кличкой. Антон вернулся с вечеринки, где повздорил со Смазливым Питом, морду ему едва не набил, потому что тот нагло приставал к девушке, с которой Антон пришёл. Неделю спустя он умер – погиб, вступив в проклятую паутину. А был Антон на вечеринке с Мелиссой, осталось только спросить её завтра, что там между ними произошло. Ежи облегчённо вздохнул, утёр со лба пот и через минуту уже храпел.

В понедельник утром, едва Ежи появился в офисе, его вызвал к себе директор хармонтского филиала Института доктор Бергер.

– Из лаборатории поступили новые сведения, – сказал директор, – и, судя по всему, важные. За последние две недели отмечается повышение активности в непосредственной близости от предзонника. Также отмечается появление новых предметов внеземной культуры, в том числе на расстоянии прямой видимости с границы. Аналогичная информация поступает и из остальных Зон.

– И что? – спросил Ежи. – Хабар взяли? Извините, я имел в виду предметы внеземной культуры.

Доктор Бергер усмехнулся.

– Мне самому слово «хабар» нравится больше, – сказал он. – В пятницу в Зону отправилась команда кибернетических проходчиков, восемь единиц. Ни один из восьми не вернулся, причём пятеро были уничтожены ещё на кольце.

– Следовало ожидать, – кивнул Ежи. – На конференции двухмесячной давности коллега Лавров предсказывал очередное расширение. Он…

– Я помню, что было на конференции, – перебил доктор Бергер. – Меня интересуют ваши соображения. Ваши личные, без оглядки на коллег.

– Какие тут могут быть соображения, – развёл руками Ежи. – С Зоной никакая логика не работает. Мы можем лишь предполагать, что новое расширение не за горами. И что оно будет более интенсивным, чем старое. Возможно, увеличится радиус. Возможно, значительно. Насколько это предположение верно, кто знает. Так или иначе, я предлагаю принять к исполнению план, о котором докладывал на конференции. Эвакуацию гражданского населения из примыкающих к Зоне жилых районов предлагаю начать, не откладывая.

Доктор Бергер поднялся и подошёл к окну.

– Дождь будет, – сказал он. – К вечеру наверняка, если верить не олухам-синоптикам, а моему ревматизму. Легко сказать – эвакуацию. Вопрос – каким радиусом. В радиусе полутора миль от границы и так, кроме нашей лаборатории, ничего нет. Сомнительно, что длина скачка превысит это расстояние. Особенно если учесть размеры предыдущего скачка и попросту экстраполировать.

– Экстраполяция к Зоне неприменима, – напомнил Ежи. – Я по-прежнему предлагаю эвакуировать Хармонт.

– Весь Хармонт? – не оборачиваясь, спросил доктор Бергер. – Целиком?

– Целиком. Оставить только военных. Ограниченный контингент, на случай спасательных операций для отказавшихся от эвакуации.

– Что ж, – директор, наконец, повернулся к Ежи лицом. – Я доложу о ваших соображениях наверх. Но могу заранее сказать – ничем хорошим это не кончится. Приедет какая-нибудь шишка из администрации президента, привезёт с собой команду бездельников. И будут тут вместе с нами заседать с утра до ночи. Но доложить доложу – чтобы прикрыть задницы. Вы, доктор, можете идти.

А ведь серьёзное что-то готовится, думал Ежи вечером, неспешно ведя машину в научный городок. Предсказанный директором дождь усердно барабанил каплями по лобовому стеклу. Восемь киберов – и ни один не вернулся, а пятерых из восьми Зона сожгла ещё на кольце. И брат пророчит сотни жертв. А хармонтское радио заливается о небывалом притоке нового населения. Можно биться об заклад, какого сорта это новое население. Какая тут, к чертям, эвакуация, когда хабаровая лихорадка вот-вот начнётся, если уже не началась.

Кстати, не исключено, что кто-то из новичков найдёт «рачий глаз». И, возможно, извилистыми окольными путями, которыми ходит вынесенный из Зоны хабар, «глаз» попадёт в Институт. Тогда можно будет подкатиться к тому же Бергеру и бить челом. На этот раз, если удастся завладеть «глазом», Ежи пойдёт в Зону проверять свою гипотезу сам. Его по крайней мере не закроют за это в камеру, как Яника. И подозревать никого не придётся – на всякий случай он никому не скажет о ходке, даже Мелиссе.

Ежи вдруг передёрнуло, а миг спустя и заколотило. Он резко затормозил, притёр машину к тротуару, ошарашенно потряс головой и додумал только что пришедшую в голову мысль до конца.

О том, что Ян пойдёт с «рачьим глазом» в Зону, знала Мелисса. Точно: он сам сказал ей в тот же день, что они с братом это решили. Мелисса ещё тогда, к удивлению Ежи, стала задавать вопросы, обычно служебными делами мужа она не интересовалась. А потом похвалила. Или одобрила. Или и то и это.

Ежи закрыл глаза. Мелисса была знакома со скупщиком по кличке Смазливый Пит. Это её тот пригласил танцевать на вечеринке и, наверное, лапал, иначе с чего бы Антону втемяшилось надавать Смазливому Питу по роже.

– Ерунда, – вслух сказал Ежи. – Чушь собачья.

Он заставил себя успокоиться. Мало ли кого этот тип приглашал на танец. У него и так наверняка знакомых девиц полгорода. Ну пускай не полгорода, но явно немало. Да и потом, с чего бы Мелиссе… Ну недолюбливает она его брата, это понятно. Избегает, не хочет рисковать карьерой из-за отсидевшего восемнадцать лет уголовника. Но это ведь не означает, что она… Ежи вновь заколотило. А если Мелисса не просто недолюбливает Яна и не просто не хочет рисковать, а до такой степени, что дважды расстаралась упечь его в тюрьму.

Что он, собственно, знает о своей жене. Кроме того, что любит её. Красивая, элегантная, эрудированная, деловая, раскованная, в том числе в спальне. Практичная, независимая, работящая, с бойким пером, что ещё? Они прожили вместе тринадцать с лишним лет. О своём прошлом Мелисса практически не рассказывала. Разве что упоминала об отце, которого толком не знала, и о студенческих годах в Оксфорде – и о том, и о другом скупо, если не сказать «ничтожно мало». Даже о детстве во Флориде она рассказывала чаще: о море, куклах, крокодилах, ещё о каких-то девчачьих радостях. О маме, школьной учительнице. Надо же, у домработницы Кэти тоже учительница. Ежи хмыкнул – сговорились они, что ли. Так или иначе, по сути он о жене толком ничего не знает. Хорошенькие выводы иногда приходится делать, огорчённо подумал Ежи. Хотя не та ли у него старческая паранойя, на которую вчера жаловался Ян.

Он встряхнулся, взял себя в руки и набрал номер брата.

– Яник, хочу тебя спросить…

Ежи замялся. Как бы деликатно сформулировать это, думал он, стараясь собрать воедино то, к чему пару минут назад пришёл. Деликатно почему-то не получалось.

– Так хочешь спросить или не хочешь? – раздался в трубке насмешливый голос Яна.

– Да-да, – Ежи, отбросив деликатность, решил идти напролом: – Я знаю, что тебе не нравится моя жена. Почему?

Ян долго молчал, и Ежи собирался уже повторить вопрос, когда брат, наконец, ответил, уже не насмешливым, а каким-то не своим, едва ли не механическим голосом:

– Однажды она пришла ко мне. Ещё до того, как я узнал, что ты жив. Ты точно хочешь знать, что было дальше?

Ежи почувствовал, будто что-то гадкое, холодное и мокрое надвигается на него.

– Да, – твёрдо сказал он. – Я хочу знать.

– Что ж… Она предложила мне своё тело в обмен на интервью. Я отказал. А потом, когда вы были уже женаты, сказала мне, что, если я вздумаю заикнуться тебе об этом, она сообщит Саже, что я тогда согласился. Помнится, я был в бешенстве, но так и не набрался духу поговорить с тобой. Не из-за Сажи, а… ну ты понимаешь. Потом я угодил за решётку и понемногу забыл о подоплёке всей этой истории. А осадок – остался.

– Спасибо, – упавшим до шёпота голосом поблагодарил Ежи. – Я тебе ещё позвоню.

Частное сыскное агентство «Кинделл и Фрост» Ежи нашёл в телефонном справочнике. Яркой вывеской агентство глаза не мозолило, располагалось оно на окраине делового квартала в скромном одноэтажном домике, обнесённом ещё более скромной оградой. Конфиденциальность фирма «Кинделл и Фрост» гарантировала, как, впрочем, и многочисленные конкуренты, так что выбрал Ежи, по сути, наугад – спрашивать совета, куда обратиться, ему было не у кого.

– Присаживайтесь, – предложил Ежи невзрачный, бледный и востроносый индивид лет эдак от тридцати до пятидесяти. – Чем могу быть полезен?

– Вы мистер Кинделл? – смущённо спросил Ежи.

– Я совладелец фирмы Рэй Фрост. Коллега Кинделл будет чуть позже. Итак, какое у вас дело?

– Да, собственно… – Ежи замялся.

Фрост понимающе кивнул, поднялся и запер кабинетную дверь на ключ.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – К нам приходят люди с делами самого что ни на есть деликатного свойства. Рассказывайте как есть, любыми словами. Это вас ни к чему не обязывает, первую консультацию мы с коллегой даём бесплатно.

Докатился, подытожил Ежи. До платной слежки за собственной женой. Никогда не думал, что будет так унизительно, и «у меня нет другого выхода» никакое не оправдание.

– У меня нет другого выхода, – сказал он вслух. – Дело касается моей жены. Сначала я хотел попросту поговорить с ней, но потом понял, что… – Он вновь замялся.

– Вы наверняка поступили правильно, – одобрил Фрост. – Частные детективы и существуют для того, чтобы помогать людям, у которых нет другого выхода. Итак, слушаю вас.

Ежи сбивчиво стал рассказывать. На середине рассказ прервался появлением Кинделла, который оказался чуть ли не копией Фроста по части неприметности внешности и неопределённости возраста, с той разницей, что цвет кожи был у Кинделла чёрным.

– Продолжайте, пожалуйста, – попросил Кинделл, усевшись рядом со своим белым компаньоном. – Рэй потом введёт меня в курс дела насчёт того, что я пропустил.

Когда Ежи закончил, детективы переглянулись, и Фрост с улыбкой сказал:

– Ваше дело представляется нам довольно простым, сэр. Не стану называть вас по имени до тех пор, пока не подписано соглашение. Не переживайте: к нам не раз обращались по схожим вопросам. Вам повезло: мы с коллегой сейчас не заняты и можем взяться за дело безотлагательно. Думаю, трёх недель будет достаточно. На крайний случай положим месяц. Отчитываться будем дважды в неделю, если не произойдёт чего-нибудь экстраординарного. Вы знакомы с нашими расценками?

– Деньги не имеют значения, – выпалил Ежи. – Самая большая проблема здесь, чтобы Мелисса не узнала, что её… что за ней…

– Что за ней наблюдают, – помог Кинделл. – Не волнуйтесь, сэр. Для того чтобы засечь профессиональное наблюдение, нужна специальная подготовка. И довольно серьёзная.

– Слыхал об этом, – кивнул Ежи. – Или читал. Неважно, давайте не будем тянуть. Что я должен подписать?

Лёжа на плоской вершине голого холма с каменной россыпью по всему склону, Ян пристально смотрел вниз, в лощину. «Рачий глаз» был там. С вершины Ян его не видел, «глаз» заслоняла корявая развесистая кочка, похожая на брошенное наземь мексиканское сомбреро со свороченной набок гнутой тульей. Испускаемые «рачьим глазом» красные круги были, однако, видны отчётливо. Когда они расходились по сторонам, казалось, будто из-под сомбреро хлещет кровь оттого, что лихую голову под ним снесли топором.

По прямой было до «глаза» футов триста, не больше. Только пройти эти футы было невозможно. Двое, впрочем, пытались. От одного осталась куча болотного цвета тряпья в пятнистых разводах и отлетевший на пять шагов влево зелёный берет. Тут всё было понятно, угодил покойник в «комариную плешь», нечего хоронить. Воевал бы ты в джунглях, десантник, с жалостью подумал Ян и перевёл взгляд на то, что осталось от второго. Этот лежал лицом вниз, до «плеши» он не добрался, и потому похоронить его останки было можно, хотя и некому. «Пух» или «зелёнка», профессионально подумал Ян. Хотя, может быть, и какая-нибудь новая пакость, доселе неведомая. Наподобие той, что он видел, когда пробирался сюда краем болота – оранжевой, рыскающей дряни, похожей на мечущийся по земле лисий хвост.

Ян снова попытался мысленно проложить маршрут к сомбрероподобной кочке. И снова у него не получилось: линии упирались в разбросанные вокруг кочки «плеши», а с запада – в притаившуюся рядом с ней «мясорубку».

Рискнуть, что ли, навязчиво думал Ян. Он стал выбирать между «плешью» и «мясорубкой». Выбрать не получалось – «плешь» могла его расплющить, «мясорубка» – выжать, высосать из него кровь. И та и другая могли и пощадить – так, слегка только покалечить.

– Гадина ты, – сказал «мясорубке» Ян. – Сволочуга. И ты тоже дрянь, – обругал он сожравшую десантника «комариную плешь».

Накатила злость. Ежи легко было рассуждать: свой, видите ли, или чужой. Армия, генералитет, высшие офицеры… А здесь не война, не с кем здесь воевать, и солдат нет, есть только такие, как он, – мародёры, и расставленные на мародёров западни.

– Ну, – сказал Ян, едва сдерживая злость. – Что притаились, подлюки? Я же свой, не видите, что ли, не помните? Свой, потерявший пропуск. Свой! – заорал он во всю глотку. – Свой, понимаете, суки?! Верните пропуск, гниды, так вас и растак!

Он замолчал, бессильно ткнулся головой в землю. Хотелось рвать её, терзать её зубами, но он не стал ни рвать, ни терзать, а лежал минут пять недвижно, подавляя в себе, умерщвляя злость, пока вновь не обрёл хладнокровие. Тогда Ян поднял голову и опять упёрся взглядом в проклятую кочку. Далеко слева взревело вдруг, грохнуло, а потом и заходила, затряслась под животом земля.

Ну-ну, давай, подумал Ян, теперь уже беззлобно. Как там тебя, «Бродяга Дик», да? Работай, нечего прохлаждаться, двадцать пять лет просидел сиднем, пора уже и честь знать.

Реветь и грохотать перестало, земля успокоилась. Тогда Ян медленно, в три приёма поднялся и в следующее мгновение оцепенел. По лощине, петляя между камнями и огибая рытвины, пробиралось то самое косматое существо, было оно уже близко, в пятидесяти шагах. Ян проморгался, протёр глаза и убедился, что существо ему не мерещится.

– Эй, ты, – окликнул он и, внезапно вспомнив, что говорил Ежи, добавил: – Мария!

Существо шарахнулось в сторону, застыло, и Ян, теперь уже спокойным голосом, стараясь звучать дружелюбно, позвал: «Мария! Иди сюда!» – и поманил эту несчастную рукой.

Она приближалась, глядя на Яна снизу вверх чёрными, лишёнными зрачков глазами. Добралась до подножия холма и, не отрывая взгляда, стала взбираться. У Яна ёкнуло в груди, когда она ступила на «комариную плешь». И хотя он знал, что «плешь» ей нипочём, как ему тогда, в Первом Слепом квартале, сердце непроизвольно сжалось и пропустило ритм.

Внезапно Яна захлестнула жалость к этому существу, к этой женщине, одинокой, несчастной, уродливой, переделанной Зоной, перекроенной под чужой, неведомый, злой стандарт.

– Мария, – сказал он с горечью. – Что же ты…

Она остановилась в пяти шагах, и Ян подумал, что Мария вытянет сейчас руку, чтобы проверить, протестировать его, но она не стала. Вместо этого она раскрыла рот, и видно было, как пытается, тщится сказать что-то, но слова не шли из неё, и до Яна доносилось лишь невнятное, тонкое поскуливание.

– Мартышка, – сказал он тогда. – Мартышка, что же они с тобой сделали.

Она бросилась к нему, и Ян обхватил, обнял её за плечи, прижал к груди, дрожащую, забившуюся у него в руках.

– Мартышка, – говорил он, упираясь подбородком в заросшую густой жёсткой шерстью макушку. – Беда, Мартышка. Беда.

Он не знал, сколько времени они так стояли. Пришёл в себя он, лишь когда Мария, оторвавшись от него, побрела прочь. Сгорбившаяся, жалкая, поникшая. Потом она внезапно рванулась, вихрем пронеслась по склону, перескочила через то, что осталось от десантника, через кочку, похожую на сомбреро и помчалась назад. Добежала, бросила «рачий глаз» Яну к ногам, на секунду застыла и медленно, не сводя с него глаз, попятилась. Споткнулась на спуске, удержала, взмахнув руками, равновесие и вновь попятилась. У подножия остановилась, замерла, долгие десять секунд они смотрели друг другу в глаза.

Слева грохнуло, затряслась под ногами земля. Яна качнуло, он неловко упал на колени, а когда поднял взгляд, Мария уже уходила, медленно, с опущенной головой. Затем ускорилась, побежала и через минуту исчезла из виду.

Ян подобрал с земли «рачий глаз», уложил в ладонь и пару минут завороженно смотрел, как затухает пульсация, меняя цвет с красного на матово-белый. Потом он поднялся, с минуту поразмышлял, что делать дальше, и решительно пошагал туда, откуда недавно доносились грохот и рёв.

Он брёл, не разбирая дороги, и лишь опытным, намётанным глазом сталкера отмечал, что в десяти шагах слева материализовался «Весёлый призрак», а в сорока справа наросли на болоте кочаны «чёртовой капусты» – много, целый огород. И что прямо по ходу россыпь «синей панацеи», а перед ней два пёстрых пятна, в пяти футах одно от другого. Как же вас звали, молокососы, подумал Ян, добравшись до пятен и на мгновение остановившись. Наверное, никак: клички вам ещё не достались, это ведь непросто здесь – заработать кличку, для этого надо хотя бы один раз вернуться.

Он двинулся дальше, пытаясь посчитать, сколько раз возвращался сам, сбивался, пересчитывал и, наконец, плюнул. Впереди вновь загрохотало и заходила под ногами земля, но Ян даже не сбавил шага, он шёл и шёл, упрямо, набычившись, пока не увидел вдали развалины завода. Тогда он остановился, окинул взглядом мёртвый, некогда производственный пейзаж и двинулся напрямик. Пробрался через пустырь, на котором когда-то, видать, хранились ожидающие вывоза на свалку отходы. За полвека отходы частично сгнили, частично обратились в труху, а в основном свалялись, спеклись друг с другом и корячились теперь на пустыре, словно противотанковые надолбы на поле, через которое танки всё-таки прошли.

На разбросанный между надолбами, вросший в бетон и врытый в землю хабар Ян внимания не обращал. Здесь было его не меньше, чем в Слепых кварталах, а возможно, и больше. «Пустышки», «брызги», «браслеты», «вертячки», «погремушки» – от чужеродных общему запустению и упадку блестящих, зачастую нарядных предметов рябило в глазах.

Ян одолел пустырь и вышел к проходной. Ограда вокруг пропускного пункта обрушилась, искрошилась, а сам пункт уцелел, и хромированная вертушка-турникет стояла как новенькая, лишь поскрипывала на ветру.

– У меня пропуск, – насмешливо сказал Ян и протянул ладонь с надёжно умостившимся в ней «рачьим глазом».

Он пнул турникет ногой, отчего тот жалобно заскрипел, но повернуться и не подумал. Тогда Ян пожал плечами и, воспользовавшись отсутствием ограды, мимо вертушки проследовал на территорию.

Снова взревело, на этот раз так громко и близко, что пришлось заткнуть уши. Земля под ногами заходила ходуном, и Ян поспешно уселся, устоять на ногах нечего было и думать.

– Ну что, выдохся? – спросил Ян, когда грохот стих и земля снова стала вести себя адекватно.

Никто не ответил. Тогда Ян поднялся и мимо штабелей арматуры, мимо нагромождения труб, мимо ткнувшегося капотом в землю самосвала с завалившимся кузовом пошёл к развалинам ближайшего цеха.

Смотреть здесь было не на что: крыша цеха обрушилась вместе со стенами и похоронила под собой всё, что когда-то было внутри. Ян обогнул развалины, пробрался сквозь нагромождения разнородных обломков и через заводской двор двинулся к дальним цехам. Было их три, и от тех, что по краям, остались лишь торцевые стены. Зато тот, что посередине, устоял, и даже цистерны перед его фасадом не пострадали, а стояли вереницей, приземистые, пузатые, словно застывшее по пути на выпас коровье стадо. И труба нагло целилась в небо щербатым оголовком.

Ян уселся на обломок бетонной панели и минут пять осматривал уцелевшее здание. Идти внутрь не хотелось, отчаянно не хотелось идти, и это был не страх, а что-то другое, какое-то непонятное, подспудное чувство, но не опасности, а скорее брезгливости и отвращения к тому, что он там увидит.

Свалится ещё что-нибудь на голову, думал Ян, отстранённо разглядывая узкий чёрный ряд, оставшийся в стене от выбитых окон. Труба, например, навернётся, и никакой пропуск не спасёт. Или стена рухнет. Да мало ли что.

Он вздохнул, поднялся и побрёл к цеху. Всё, что могло свалиться, навернуться и рухнуть, уже давно свалилось, навернулось и рухнуло, сказал он себе. Так что нечего искать отговорки. Он пришёл сюда, чтобы увидеть воочию, от чего Зона грохочет и трясётся. А раз так, поворачивать обратно поздно – если собирался чуть что поворачивать, не надо было и затеваться.

Ян добрался до ближайшей цистерны, поразмышлял, стоит ли влезть на раму, достичь сливного колпака и посмотреть, пустая цистерна или полная. Махнул рукой, протиснулся в зазор между сцепками и оказался напротив цеховых ворот. Были они наполовину перекрыты перекосившимся, сорвавшимся с направляющей полотном, и Ян опасливо, будто никакого пропуска у него не было, мелкими шажками двинулся к чёрной трапеции проёма. Постоял на пороге, пока глаза не привыкли к темноте, и шагнул внутрь.

Цеховое оборудование частично рухнуло, загромоздив помещение и сделав его непролазным. Минут пять Ян всматривался в хаотичные переплетения металлических конструкций, в голубые всплески «ведьминого студня», пышущие из провалов в полу, и во что-то вздымающееся, чёрно-лиловое у дальней стены, едва различимое в просветы между завалами. Ян стиснул зубы и по стенке, преодолевая, перелезая и карабкаясь, двинулся в глубь цеха. Что-то ворчало там, всхрапывало, вспухало, с шипением лопалось, опадало и вспухало вновь. Последний завал дался особенно трудно. Ян ободрал руки об острые зазубренные края треснувших стоек, распорок и перекладин, пока продирался через него. А когда, наконец, продрался, застыл и, не в силах оторвать взгляд, стал смотреть.

Пол цеха провалился, образовав вытянутый восьмёркой котлован с рваными краями. И в этом котловане варилось, кипело, вспухало чёрно-лиловыми пузырями, лопалось и опадало что-то невообразимое, мясистое, переливающееся багровым и фиолетовым, жуткое и завораживающее одновременно. Оно кряхтело, урчало, постанывало, и звуки, отражаясь эхом от уцелевших заводских стен, искажались, превращаясь в те самые утробные всхлипы, ворчание и храп, которые слышны были снаружи.

Когда глаза привыкли окончательно и зрение сфокусировалось, Ян различил, что варево в этом адском котле неоднородно. В нём, то всплывая на поверхность, то исчезая в уродливой чёрно-лиловой утробе, перемещались некие чуждые этому аморфному киселю предметы, метались в нём, словно неразварившаяся крупа в кипящем супе.

Хабар, понял Ян, разглядев показавшийся на мгновение и тут же засосанный в недра лопнувшего пузыря «Золотой шар». А вот и «синяя панацея», окрасившая поверхность варева в ультрамарин и секунду спустя в нём растворившаяся. «Белые вертячки», «пустышки», «браслеты», «сучьи погремушки»…

Когда Ян, потрясённый, выбрался из цеха наружу, солнце подплывало уже к западному горизонту. Вот оно как, вот, значит, что это такое, беспорядочно думал Ян, пересекая заводской двор. Надо же, гадость какая, пакость какая, дрянь.

В двадцати шагах по правую руку от уцелевшей проходной с турникетом, из кучи разнородного мусора слабо, едва заметно пульсировало красным. Ян приблизился, ногой расшвырял мусор и на ощупь извлёк из глубины «рачий глаз», близнец того, что приютился у него в ладони. Дождался, пока красный сменится на матово-белый, упрятал в карман и пошёл от «Бродяги Дика» прочь. Долгое время он даже не отдавал себе отчёта, куда направляется. Потом встряхнулся, отгоняя наворожённый чудовищным котлом морок, сориентировался и двинулся назад уже целенаправленно, метя в ту точку, откуда пришёл.

Достигнув кольца, Ян прикопал оба «рачьих глаза» в землю на расстоянии в три фута один от другого. Пометил оба места камнями. Что-то не давало ему развернуться и уйти, что-то тревожное, мрачное и назойливое. Ян потоптался с минуту, растерянно глядя на захоронки. Пожал плечами, нехотя пошёл прочь. Мрачное тревожное чувство нарастало и на границе стало уже нестерпимым. Тогда Ян решительно двинулся назад. Забрал оба «глаза», рассовал по карманам.

– Давай сажай меня, гнида, – сказал он вслух тому неизвестному, кто пас его все эти годы. – Сволочь такая.

Не оглядываясь, Ян пошёл из Зоны вон. Тревожное чувство, несмотря на риск вновь оказаться за решёткой, ушло.

Неладное Сажа чувствовала с самого утра. Она не знала, какого сорта это неладное и что ему причиной, но, едва проснувшись, не находила себе места.

К девяти утра пробудился Гуталин, выскочил в сад и стал уговаривать сыграть в баскетбол. Сажа поначалу отнекивалась, потом, наконец, согласилась, и Гуталин обыграл её, ни разу не промахнувшись мячом по корзине, креплённой к щиту на сооружённой Яном баскетбольной стойке. Ощущение, что близится нечто неладное, не пропало. Неужели что-то с Яником, отчаянно думала Сажа, у которой всё вдруг стало валиться из рук.

Она уселась на крыльцо, то самое, где почти четверть века назад впервые увидела лицо человека, ставшего её мужем. Того, кто целился в неё, но не выстрелил, предпочтя огрести длительный срок. Того, который потом ещё дважды оставлял её соломенной вдовой.

Я ни о чём не жалею, в который раз сказала себе Сажа. Эти слова превратились для неё в нечто сродни заклинанию. Она полюбила не просто упрямого, гордого и сильного человека – она полюбила сталкера. Она предложила ему всё для того, чтобы он не был больше сталкером, но он отказался, и она приняла этот отказ вопреки соображениям здравого смысла, вопреки разлуке с приёмным отцом и братом, вопреки всему.

На крыльцо выбежала Беляна, с ходу запрыгнула Саже на плечи и потребовала поиграть в лошадку. Сажа безропотно проскакала пять кругов вокруг дома, взяла барьер, перепрыгнув через цветочную клумбу, и сдала наездницу на руки Гуталину.

Дети убежали в бассейн, а Сажа долго ещё смотрела на них, плещущихся, и думала, что вот оно – счастье. То самое сталкерское счастье, когда Зона пощадила детей и не поступила с ними как с дочерью Рыжего Рэдрика, которая это счастье им с Яном подарила.

К полудню зарядил мелкий косой дождь, тёплый, сентябрьский. Сажа, стоя на крыльце и запрокинув лицо, ловила капли дождя губами. Потом солнце растолкало тучи, а затем на пару с ветром и вовсе погнало их с небосвода. Чувство, что неладное вот-вот случится, не уходило, оно пригрелось у Сажи в груди, прижилось там и теперь то и дело напоминало о себе, сжимая, сдавливая сердце.

К двум пополудни в гости неожиданно приехал Артур с компанией из двух длинноволосых девиц и тощего всклокоченного парня. Сажа обрадовалась и, на время подавив тревогу в груди, принялась за стряпню. Пока тощий всклокоченный тип веселил в саду оказавшихся хохотушками девиц, Артур, стоя рядом с Сажей у плиты, делился новостями.

– Карлик вот-вот станет губернатором и тогда наведёт шороху, – сообщил, состроив гримасу, Артур. – Знаешь, что он придумал? Хочет протащить закон о лицензионном сталкерстве.

– Это как? – удивилась Сажа.

– Да так, – Артур хохотнул. – Купил лицензию – и ступай себе в Зону. Не повезло – гробанулся там вместе с лицензией. А повезло – заплати налог и торгуй хабаром, сколько душе угодно. Кроме запрещённого к изучению, разумеется. Карлик полагает, что легальное сталкерство принесёт немалую пользу штату. А тех, кто без лицензии, как сажали, так и будут сажать.

– Здорово, – улыбнулась Сажа. – Поцелуй за меня Карлика и передай ему, что он самый мудрый Карлик в мире.

К вечеру Артур на прощание сказал, что гордится сестрой, чмокнул Сажу в подбородок, компания утрамбовалась в лимузин и умчалась в Рексополис. Теперь Сажа поглядывала на часы каждые пять минут и когда, наконец, явился грязный, в пропотевшей насквозь рубахе Ян, бросилась ему на грудь и заплакала.

– Ну что ты, – ласково говорил Ян, прижимая жену к себе и перебирая жёсткие, густые, ещё не тронутые сединой волосы. – Всё хорошо, всё хорошо, девочка…

За ужином он рассказал про визит к «Бродяге Дику», дети с открытыми ртами слушали, потом набросились с вопросами, и Ян, стараясь звучать весело, изображал руками котёл, в котором варится любимая мамина чечевичная похлёбка.

– А Зона, она хорошая или плохая? – спросила Беляна, когда Ян, покончив с «Бродягой Диком», взялся за кофе.

Ян почесал макушку, поскрёб подбородок и с надеждой посмотрел на жену.

– Она разная, милая, – пришла Сажа на помощь мужу. – Для одних плохая, для других хорошая.

– А для нас?

Сажа не нашлась что ответить. Тогда Ян поднялся, спустился в сад и вернулся оттуда с матово-белым, диаметром под два с половиной дюйма кругляком на ладони. Сажа вгляделась: пару секунд она не могла понять, откуда этот предмет ей знаком, потом вспомнила. Точно такой же был у той несчастной женщины в Зоне, у Марии Шухарт, дочери Рыжего Рэдрика.

– Сейчас мы кое-что выясним, – загадочно сказал Ян и протянул кругляк Беляне. – Возьми это, доченька, – попросил он. – Не бойся, это хорошая штука, она называется «рачий глаз», ты только не говори никому, что он у нас есть.

Беляна несмело протянула пухлую белокожую ручку, и Ян осторожно вложил матово-белый кругляк ей в ладонь. С минуту ничего не происходило, а потом «рачий глаз» потемнел, стал сначала кремовым, потом розовым, а затем красным и запульсировал концентрическими кругами, словно аварийный сигнал.

Сажа переглянулась с мужем, забрала у дочери «глаз» и пристроила на собственную ладонь. Парой минут позже он вновь стал матово-белым, пульсация прекратилась.

– А мне? Я тоже хочу! – обиженно заявил Гуталин.

– Конечно, – успокоила Сажа. – Куда мы без тебя. Держи.

Она уселась рядом с мужем и стала смотреть, как «рачий глаз» на ладони сына меняет цвет. Из матово-белого он перекрасился в кремовый, затем в розовый. Прошла минута, другая… Сажа удивлённо подняла на Яна глаза. Они молча просидели ещё минут пять. Красным «глаз» так и не стал.

– Я думаю, Зона ещё не определилась, – сказал Ян, когда дети отправились спать. – Насчёт нашего сына. Она ещё не знает, как к нему относиться.

Сажа всхлипнула, жалобно посмотрела на мужа, тот привлёк её к себе, ласково утёр глаза носовым платком.

– Не знаю, радоваться или огорчаться, – сказала Сажа. – Получается, что мы с тобой, – она шмыгнула носом, но от слёз удержалась, – что ты и я сродни этим, кто они там. Наша дочь им чужая, а насчёт Гуталина они не решили, принять ли его в свой круг, да?

– Возможно, всё обстоит по-иному, – ответил Ян задумчиво. – Я много всякого читал, пока сидел за решёткой. Учёные соревнуются друг с другом в догадках, версиях и гипотезах. Некоторые из них более правдоподобны, чем прочие, некоторые менее. Но все высоколобые, включая моего брата Ежи, сходятся в одном: когда дело касается Зоны, любая гипотеза, самая, на первый взгляд, правдоподобная, может оказаться неверной. Ежи думает, что «рачий глаз» нужен, чтобы определить степень сродства человека с Зоной. И мы с тобой думаем так же, с его подачи. И вместе с тем вполне возможно, что ничего общего с действительностью наше предположение не имеет. Наверняка мы знаем лишь, что с «глазом» можно попасть в такие места Зоны, куда без него хода нет никому, в том числе предполагаемым «своим». Попасть и не убиться там. Вот и всё. Остальное лишь догадки, и никакого сродства, может статься, и в помине нет, и слава пришельцам, если нет: не хватало только нам в один прекрасный день обнаружить у себя шерсть, рога, яйцеклады или что там у них.

Сажа вздохнула и поднялась.

– Пойдём спать, – сказала она. – Знаешь, с самого утра меня что-то тревожит. Когда ты вернулся, тревога ушла, а сейчас появилась вновь. Будто готовится что-то, нехорошее что-то, а что именно, не разберёшь.

Она проснулась посреди ночи, вскинулась, подбежала к окну. Ощущение было точно таким же, как в тот день, когда в сад, оглушив и связав охраняющего ворота Дядюшку Бена, проник Ян.

Пару мгновений Сажа простояла, прижавшись лицом к стеклу и вглядываясь в темноту. Она ничего не увидела, но ощущение надвигающейся беды стало нестерпимым.

– Вставай, – затрясла Сажа за плечо мерно посапывающего на подушке мужа. – Вставай скорее!

Ян вскочил. Он не стал спрашивать, что случилось, а молча метнулся к окну, замер, и в этот момент снизу донёсся треск, звон расколотого стекла, за ним ахнул глухой взрыв. Секунду спустя столбы дыма вырвались из разбитых окон наружу и повалили вверх.

Минутой позже они, все вчетвером, стояли в саду и, взявшись за руки, смотрели, как горит дом. Сажа беззвучно плакала, Беляна тыкалась носом ей в подол. Зло, сердито сопел Гуталин, и лишь Ян не издал ни звука, глядя на умирающий дом изучающе, с прищуром. Потом, оглушая сиреной, подкатила пожарная машина, за ней другая, люди в касках поволокли по траве брандспойты, кто-то выкрикивал слова команды, Сажа не вслушивалась.

– Нас подожгли, – сказала она, когда, треснув, провалилась крыша. – Газовые колонки тут ни при чём.

Ян мрачно кивнул.

– Мне показалось, я заметил удирающего за ограду человека. И даже показалось, что различил на нём пятнистую форму. Вчера я видел такую в Зоне, осталась от одного мертвеца.

– Карлик, – твёрдо сказала Сажа. – С этим будет разбираться Карлик. Он найдёт, кто это сделал. И выяснит почему.

Ян, с минуту подумав, кивнул вновь.

– Собирайтесь, дети, – велела Сажа. – Хотя вам нечего собирать. Неважно. Мы переезжаем к дедушке Карлу, в Рексополис.

Мелисса загнала «акуру» на стоянку перед супермаркетом, откинулась, не выключая двигателя, на сиденье и попыталась расслабиться. Ей необходимо было успокоиться, у неё тряслись руки, она едва сдерживалась, чтобы не закричать на радостях от того, что её день наконец настал.

Горожане выбирались из супермаркета, улыбались, беззаботно смеялись, приветствовали знакомых и чинно толкали перед собой к автомобилям нагруженные покупками решётчатые тележки. Другие обзаводились такими же тележками, только пустыми, у входа и ныряли в проём между услужливо разъезжающимися перед ними створками сенсорной двери. Глядя на это мирное субботнее мельтешение, на тощих и толстых мамаш с выводками детей, на заботливых отцов семейств, на декоративных пуделей, настороженно выглядывающих в окна припаркованных на стоянке машин, Мелисса с гордостью думала о том, что вся эта прошедшая, пронёсшаяся, просквозившая мимо неё жизнь не стоит того торжества, которое ждёт её в ближайшие дни, начиная с сегодняшнего. О том, что эти ни о чём не подозревающие обыватели так и останутся в неведении, какой мерзкий, наглый, ненасытный упырь вскорости слетит с трона, и никогда не узнают, что скинула этого упыря она и чего это ей стоило. Не узнают, поскольку так и должно быть: роль таких, как она, остаётся в тени, потому что, кроме них, некому делать то грязное, трудное, неблагодарное дело, которое никто другой никогда бы делать не стал.

Коммуникатор в дамской сумочке коротко звякнул. Мелисса дрожащими от нетерпения пальцами вытянула его наружу, прочитала поступившее сообщение и с облегчением выдохнула. Получателям сообщения предлагалось купить по сниженной цене детскую коляску. Для Мелиссы это означало, что финальный этап операции наступил.

Она вырулила со стоянки на улицу, доехала до перекрёстка и свернула на ведущую к Чёрному озеру муниципальную однополосную дорогу. Боковым зрением отметила свернувший вслед за ней бежевый «шевроле», сбросила скорость, пропуская его. «Шевроле» обошёл «акуру» и умчался. Мелисса поморщилась: у неё, похоже, стали пошаливать нервы.

Загородное бунгало капитана полиции Ленни Уильямса находилось в получасе езды. Мелиссе необязательно было присутствовать при том, что должно там произойти, но упустить такую возможность она не могла. Она мечтала об этом часе вот уже почти пятнадцать лет.

Руки больше не тряслись. Мелисса успокоилась, теперь она вновь была сконцентрирована и сосредоточена на достижении цели.

– Внимание, экстренный выпуск! – прервал льющуюся из приёмника досужую субботнюю болтовню строгий голос диктора. – Только что в Хармонте убит освободившийся накануне из тюрьмы Сильвестро Панини, известный также под прозвищем Стилет. Наш корреспондент…

Мелисса выключила приёмник.

– Первый, – сказала она вслух, открывая счёт.

За десять миль до цели в зеркале заднего вида Мелисса заметила невзрачный сероватый «бьюик». У неё резануло по сердцу, ей вдруг показалось, что этот «бьюик» она сегодня уже видела в городе, а возможно, видела и не раз. Сейчас он шёл за ней на приличной дистанции и держал ту же, что она, скорость, других машин на дороге не было. Мелисса сбросила ногу с газа, «бьюик» в зеркале стал увеличиваться в размерах. Тогда она выжала тормоз и съехала на обочину. «Бьюик» на прежней скорости прошёл мимо, за рулём вальяжно покуривал сигарету чёрный водитель, на Мелиссу он даже не посмотрел. Нервы, подумала она, выждала с полминуты и вновь выехала на дорогу. «Бьюик» к этому времени, скрывшись за поворотом, уже исчез из виду. Теперь единственная полоса опять была пустынна, и Мелисса успокоилась. До тех пор, пока «акуру» не догнал бежевый «шевроле», пристроившийся сзади на той же дистанции, что «бьюик» до него. Мелисса вновь занервничала, на этот раз ей показалось, что это тот же «шевроле», что выехал вслед за ней со стоянки у супермаркета, а потом свернул в ту же сторону на перекрёстке. Мелисса дала по газам и резко набрала скорость, превысив максимально допустимую на этой дороге вдвое. «Шевроле» отстал и больше не показывался. Мелисса облегчённо вздохнула, с расшалившимися нервами она разберётся позже, времени у неё сегодня будет достаточно.

Капитан Уильямс ждал Мелиссу во дворике, развалившись в кресле-качалке и вывалив на колени некогда пивное брюшко, а ныне чудовищных размеров пузырь. Из одежды были на нём одни только пляжные шорты. Капитан блаженствовал: полдюжины пустых пивных банок стайкой жались друг к другу в траве, ещё дюжина на столе ждала своей очереди.

Мелисса припарковала «акуру» у ограды. Морщась от гадливости, пешком одолела подъездную дорожку и в десяти шагах от хозяина остановилась.

– Слыхала уже? – осведомился капитан, со щелчком откупорив очередную банку. – Стилет накрылся, мне только что позвонили.

– Слыхала. Да и чёрт с ним, – безразличным голосом отозвалась Мелисса. – Туда и дорога. Тебе надо на службу, милый?

– Обождут, – капитан хрюкнул. – Чёрт с ним, ты полагаешь? Ты же с ним путалась.

– Ну что ты такое говоришь, милый, – Мелисса автоматически начала оправдываться, как делала не раз в ответ на ревнивые претензии этого борова. Замолчала. Смерила пристальным взглядом раскормленную, с тройным подбородком, ненавистную ряшку. – Путалась, – призналась она спокойно. – Он здорово меня драл. Настоящий мужик, не то что какой-нибудь жирный импотент.

Капитан подавился пивом, закашлялся, затряс пузом. Мелисса, присев на садовую скамейку, ждала.

– Пойдём, – справившись с приступом кашля, прохрипел капитан и мотнул головой в сторону бунгало. – Моя очередь тебя драть.

Мелисса бросила взгляд на часы.

– Потерпи пару минут, милый, – сказала она. – Ты угостишь меня пивом или будешь так и держать здесь в трезвости?

Уильямс рыгнул, вытер губы тыльной стороной поросшей курчавым волосом ладони.

– Лакай, – милостиво разрешил он. – Только побыстрее, у нас мало времени.

Мелисса неспешно поднялась, откупорила пивную банку, повертела в руках и поставила обратно на стол. Вновь посмотрела на часы и сказала:

– Пойдём, милый. Времени действительно почти не осталось.

Не оглядываясь, она двинулась к бунгало, вошла и присела на плетёный стул у окна.

– Раздевайся, – велел, переступив порог, капитан. – Что расселась?

– Конечно, милый. Ты тоже раздевайся.

Мелисса поднялась, сбросила с себя платье, освободилась от бюстгальтера и осталась в кружевных трусиках. Капитан Уильямс, отдуваясь, стягивал едва сходящиеся на брюхе шорты. Справился с ними, наконец, отбросил в сторону и ошарашенно уставился на целящий ему в грудь чёрный зрачок ствола.

– Т-ты что? – запинаясь, спросил капитан. – Ч-что за ш-шутки?

– Никаких шуток, дерьмо, – сказала Мелисса. – Молись.

Капитан, с ужасом глядя на неё, застыл на месте. Он, казалось, окаменел.

– Господин Уильямс, – раздался зычный, слегка насмешливый голос за спиной.

Капитан охнул и, прикрыв руками стыд, обернулся через плечо. В дверях, небрежно привалившись к косяку, стоял усатый здоровяк в костюме при галстуке. Другой, тоже в костюме, но без усов, ухмылялся капитану в лицо.

– Вы арестованы.

Ленни Уильямс побагровел, глаза у него налились кровью, едкий удушливый запах пота обдал Мелиссу, заставив её отшатнуться.

– Вы кто? – выдавил из себя капитан и внезапно икнул. – Н-на каком основании? В-вы знаете, кто я?

Усатый здоровяк отвалился от дверного косяка и сунул руку в карман.

– Знаем, – сказал он спокойно. – Ты – вонючая продажная тварь. Это я тебе неофициально. А теперь будьте любезны, одевайтесь, господин Уильямс. Кто мы и на каких основаниях, вы узнаете чуть позже. Вы что-то хотели сказать ему, коллега? – обернулся усатый к Мелиссе.

Она упрятала револьвер в сумочку, в два широких шага покрыла разделяющее её с Уильямсом расстояние, смаху влепила пощёчину. Брезгливо утёрла ладонь об оконную штору и принялась одеваться.

– Вы в порядке, коллега? – Безусый здоровяк защёлкнул на запястьях капитана Уильямса наручники и толкнул его к дверям.

Мелисса благодарно кивнула и в следующий момент почувствовала, что её сейчас вытошнит.

– Идите, – выдавила она.

Безусый коротко поклонился и вслед за арестованным и напарником вышел из бунгало наружу. Мелисса метнулась в ванную, захлопнула за собой дверь. Тяжело дыша, привалилась к ней спиной, усилием воли поборола спазм.

– Гадина, – сказала Мелисса вслух и заплакала. – Сволочь, паскуда, дрянь.

Она отдышалась, утёрла глаза, привела себя в порядок перед зеркалом. Торжества почему-то не было. Были лишь гадливость и разочарование, будто собиралась раздавить жирного мучного червя, но тот уполз, и теперь его раздавят другие. Боже, сколько раз она мечтала о том, как этот похотливый кабан бросится на ствол, и тогда она в порядке самообороны при свидетелях отстрелит ему яйца. Бросился бы покойный Стилет. Мог бы броситься Карлик. Этот даже не подумал – он струсил.

Когда Мелисса выбралась из бунгало, арестованного уже увезли.

– Второй, – запоздало увеличила она счёт и пошла к «акуре». Сегодняшнюю программу она выполнила.

Невзрачный сероватый «бьюик» показался в зеркале заднего вида через минуту после того, как «акура» свернула с просёлка на муниципальную дорогу. От неожиданности Мелисса дёрнулась, машина вильнула, чиркнула правыми протекторами по щебёнке на обочине, затем выровнялась. Мгновение спустя Мелиссу захлестнул страх. Неужели Карлик почуял, стиснув руль, отчаянно думала она, неужели почуял, гад. Её заколотило, осознание того, что с ней произойдёт, если Карлик и в самом деле почуял, мешало думать и действовать. Если это слежка, то… Демонстрировать, что обнаружила за собой хвост, нельзя, пришло в голову заученное ещё в разведшколе знание. Прежде всего необходимо убедиться, действительно ли за тобой следят или, как это бывает гораздо чаще, у разведчика на задании разыгрались нервы.

Собрав воедино волю, Мелисса заставила себя успокоиться. Полминуты спустя она прилежно показала правый поворот, сбросила скорость и свернула на придорожную бензозаправку. «Бьюик» проехал мимо, чёрный водитель, как и в прошлый раз, безмятежно покуривал за рулём.

Идиотка, выругала себя Мелисса, притирая «акуру» к колонке. Черномазый съездил на озеро, искупался и возвращается в город, а ей мерещится чёрт-те что. Тиктин был прав: ей нечего больше здесь делать, завершающую часть операции проведут без неё. Она хотела остаться до конца, она мечтала взглянуть на Карлика, когда на того нацепят браслеты, так же как полчаса назад смотрела на жирную одутловатую рожу прихвостня-полицейского.

Мелисса наполнила бак, вырулила с заправочной площадки на дорогу и пристроилась в хвост медленно тащащейся по ней грузовой фуре. Бежевый «шевроле» показался в зеркале заднего вида, едва она проехала вслед за фурой первую пару миль.

На этот раз страх накатил в полную силу. Разыгравшиеся нервы ни при чём, поняла Мелисса. Карлик! Гадина, мерзавец Карлик прицепил хвост, и теперь её пасут двое, классическая, в школе ещё заученная схема. Страх превратился в панику. Сейчас Карлик наверняка выясняет, что именно произошло с Уильямсом, а наверное, уже выяснил. Церемониться он не станет.

Мелисса, вцепившись в руль, обошла фуру, минуту спустя маневр повторил «шевроле». Неужели всё, заполошно думала Мелисса. Неужели для неё сейчас всё закончится. Она схватила коммуникатор. Чудом справившись с паникой, нашла номер экстренной связи, набирать который следовало лишь в крайних, смертельно опасных для жизни, обстоятельствах.

– Слушаю, – донёсся до неё спокойный голос с другого конца линии.

– Агент Ц-592! – выкрикнула в трубку свой идентификационный номер Мелисса. – За мной хвост!

– Понял, – отозвались в трубке. – Где вы?

– Муниципальный хайвэй В-34, – заорала в трубку Мелисса, – следую в сторону Рексополиса! Мне необходима помощь, немедленно, меня пасут двое, сейчас на хвосте бежевый «шевроле»!

– Понял, – вновь отозвался невидимый собеседник. – Не паникуйте, переключаю на местный канал.

«Шевроле» в зеркале заднего вида приблизился. Сейчас он шёл на расстоянии в сотню футов. Мелисса выдернула из сумочки револьвер. Помочь не успеют, осознала она. Карлик наверняка отдал уже приказ, на его месте она бы отдала.

– Слушаю, – ожила трубка. – Говорите.

Мелисса шумно выдохнула и, собрав воедино всё, что в ней было, взяла себя в руки. Белые стрелки на зелёном щите дорожного указателя обозначали развилку в полумиле по ходу.

– Агент Ц-592, – сказала она в трубку звенящим от напряжения и решительности голосом. – За мной хвост, я отрываюсь.

– Подробности! – бросил голос в трубке.

– Меня сейчас убьют! – заорала Мелисса. – Понятно вам?! Это подробности!

Она бросила коммуникатор на пол, схватилась за рукоятку револьвера. Затравленно оглянулась, попасть в водителя «шевроле» на ходу нечего было и думать. Мелисса швырнула револьвер на пассажирское сиденье, вбила педаль газа в пол и пошла в отрыв. На развилочном повороте дала по тормозам, крутанула руль вправо. «Акуру» занесло, Мелисса чудом вписалась в поворот и полетела по кривой, отчаянно пытаясь выровнять машину. Краем глаза она успела заметить пронёсшийся мимо «шевроле», а в следующую секунду «акура» слетела с дороги, снесла ограждающий её бетонный бордюр и покатилась вниз по откосу. Мелисса истошно закричала за мгновение до того, как «акура», врезавшись капотом в землю, перевернулась.

– Где она сейчас? – Ежи перевёл растерянный взгляд с чёрного невозмутимого лица Кинделла на белую, но не менее невозмутимую физиономию Фроста.

– Её доставили в клинику Каттерфилда, – за обоих ответил Кинделл. – Если пожелаете, сэр, один из нас отвезёт вас туда.

Ежи вновь перебрал выложенные веером на столе фотографии. Он не мог поверить. Последние дни он только обо всём этом и думал и в результате пришёл к тому, что готов простить жене связь на стороне. Однако представленный детективами отчёт был настолько ошеломительным, что какая-то связь на стороне в сравнении с изложенным в нём казалась не более чем детской шалостью.

– Не понимаю, – Ежи с ожесточением швырнул фотографии на стол. – У меня не укладывается в голове. Как такое может быть вообще?

Детективы переглянулись.

– Наше дело представить факты, сэр, – осторожно ответил Фрост. – Делать из них выводы за пределами нашей компетенции. Но неофициально, так сказать, по-приятельски, мы можем прокомментировать эти факты. Если вы пожелаете, конечно.