Часть 2. 2001—2002

Ежи вывел на компьютерный монитор карту, навёл фокус на обозначенный крестом объект, дал увеличение. Карта была хорошая, выполненная в лаборатории на основе спутниковой фотографии. Вон даже детскую коляску видно в воротах облупленного дома в Чумном квартале. Велосипед со свёрнутой на сторону рамой, покосившийся грибок на пустыре. И Первый Слепой квартал хорошо отображён, и Второй, хотя в Слепые кварталы ни один сталкер не сунется, а те, которые сунулись, там и остались. Они с Антоном, впрочем, не сталкеры, им в Слепой квартал ни к чему, им в другое совсем место надо.

Антон подошёл, уселся на стол и принялся болтать ногами. Ежи с неудовольствием посмотрел на него и вновь уткнулся в экран. Антона аккредитовали в Институте по программе обмена опытом. А какой тут, к чертям, обмен: у них в Сибири или где там всё по-другому. Нет, не всё, конечно, но многое. Медведи какие-то по Зоне бродят. Сталкеры совсем обнаглели, шастают чуть ли не в обнимку с полицией. Впрочем, там и полиция другая, и называется, словно народное ополчение во времена войны Севера и Юга. Нет, мозги у Антона, конечно, ладно скроены, и смелость с трусостью у него в нужной пропорции. Месяц назад, когда Кен гробанулся, сам вызвался идти и вытащил-таки Кена, вернее, то, что от того осталось. А потом выдул из горла полбутылки водки прямо в предзоннике и крыл журналистов странными русскими матерными словами.

– Слушай, Антон, – сказал Ежи, оторвавшись от монитора, – как думаешь, если гаражи сзади обойти, а? Прямой путь не всегда самый короткий. Канавка там такая петляет, вот вдоль неё «мальчиков» и пустить, а?

«Мальчиками» называли в исследовательской лаборатории Института неуклюжих, с дурацкими жёлтыми корпусами киберов. За два года, что Ежи провёл в лаборатории, киберов этих сожгли немерено, и толку с них было всего ничего, но приказом кого-то шибко умного из институтского руководства Чикагский экспериментальный упорно продолжал поставлять новых.

Антон спрыгнул со стола, подошёл и, презрительно скривив губы, вгляделся в карту.

– Давай, – сказал он небрежно. – Правильно, пускай «мальчики» идут. Я бы штук десять сразу погнал, для надёжности. А мы отсюда посмотрим: горят они знатно, долго горят, затейливо.

Ежи досадливо крякнул. Горели «мальчики» и вправду отменно, словно в Чикаго специально позаботились о хармонтских любителях фейерверков. Зона к киберам не благоволила и истребляла их с каким-то даже наслаждением. Отстреливала, давила, сжигала, иногда испепеляла и расщепляла на атомы. Людей, впрочем, она тоже не щадила, но людям хотя бы давала шансы. По словам статистиков, после расширения шансы эти уменьшились по сравнению с теми, что были раньше. Насколько уменьшились, правда, было неизвестно: на сталкеров статистика не распространялась. Однако блуждающих «Весёлых призраков», мигрирующих «комариных плешей», стрекающего «мочала» до расширения не было. А сейчас – пожалуйста, в полный рост. Кена это «мочало» и угробило, стрекануло с гаражной крыши, едва тот отошёл от «галоши» на десяток шагов.

– Так что же всё-таки делать, а? – тоскливо спросил Ежи. – Не вижу, как ещё можно туда подобраться.

– А нужно ли? – ответил Антон насмешливо. – Исследования российских учёных показали, что «рачий глаз» нефункционален. К тому же нам наверняка неизвестно, «глаз» это или не «глаз». В конце концов, почему бы тебе не передать материалы в Рексополис? Там большие умники сидят, пускай они и решают, а наше дело маленькое.

Ежи хмыкнул. Охота же Антону валять дурака. «Рачий глаз» артефакт не просто редкий – редчайший. За всю историю хармонтской Зоны официально ни один не зарегистрирован. А тот, что десять лет назад вынес из Зоны сталкер по прозвищу Рыжий Шухарт, канул невесть куда. Отошедший от дел Шухарт утверждает, что его потерял. По пьянке, мол, обронил где-то. И вообще на контакт идти отказывается, не до Зоны ему, дескать, с семьёй у него беда, с дочерью что-то там эдакое. Ежи пожал плечами. Легендарная, можно сказать, личность этот Шухарт: площадь в его честь в Хармонте названа и две улицы, а ему, видите ли, не до Зоны. Ладно, чёрт с ним, не в Шухарте дело. Кибер, накрывшийся вместе с Кеном, успел сделать серию снимков, на которых явственно красно-лиловый округлый предмет диаметром в два с половиной дюйма. Согласно документации, поступившей из других Зон, предмет этот не что иное, как легендарный «рачий глаз», функциональность которого установить пока не удалось. Да и как её установишь, если на весь мир добыты всего три экземпляра неполной сохранности. Все три именные и названы в честь добытчиков. «Глаз Ковалёва», «глаз Фишера» и ещё одного австралийского парня с замысловатой фамилией. «Глаз Пильмана младшего», каково, а? Валентин, будь он жив, наверняка гордился бы первым значимым успехом приёмного сына. Так или иначе, отдать материалы в Рексополис – всё равно, что самому себя обокрасть.

В отстоящий от Зоны на полсотни миль Рексополис филиал Института переехал через полгода после расширения. Можно сказать, эмигрировал, а фактически удрал куда подальше. Название «хармонтский» филиал, впрочем, сохранил, но в самом Хармонте осталась лишь исследовательская лаборатория, можно сказать, полевая, базирующаяся в бывших институтских корпусах. Десять сотрудников, секретарша, завлаб и две дюжины охранников, видимо, из расчёта два бездельника на одного не вполне.

– А если так, – бормотал Ежи, смещая фокус от креста на карте влево. – Если с запада обойти, чёрт с ними, в самом деле, с гаражами. Добраться на «галоше» до грузовиков, оттуда до объекта футов семьсот, если по прямой. Но по прямой мы не пойдём, пускай по прямой дураки ходят. А мы вот сюда, к развалинам трансформаторной будки, как полагаешь?

– У будки и гробанёшься, – оптимистично заявил Антон. – Ничего страшного, не ты первый, не ты последний.

Ежи укоризненно посмотрел на него.

– Не пойдёшь? – напрямик спросил он. – Значит, тогда я один. Возьму «мальчиков», штук пять, десять мне ни к чему. Пущу их вдоль гаражей, а сам к будке. Пока Зона «мальчиками» занимается, проскочу через пустырь к мусорным бакам, а оттуда уже рукой подать. Дальше там страшно, вот в чём дело. Ладно, пройду как-нибудь, бог не выдаст, свинья не съест. Заберу «глаз» – и тем же манером назад.

Антон вытянул из пачки сигарету, сунул в рот и принялся гонять из угла в угол. Курить он бросил и теперь мучился, пытаясь восполнить нехватку никотина хотя бы табачным запахом.

– Я вот что думаю, – сказал Антон, дожевав фильтр и ожесточённо швырнув сигарету в пластиковое ведро. – К будке мы не пойдём, а…

– «Мы»? – обрадованно перебил Ежи. – Ты участвуешь?

– Куда я денусь, – фыркнул Антон. – Надо же девкам чем-то мозги пудрить. В общем, никакой будки. А пойдём мы с тобой обычным маршрутом. Из «галоши» выберемся за полсотни метров до грузовиков. Прости, ваши футы мне вот где сидят, – Антон махнул ребром ладони поперёк горла. – Значит, выйдем в пятидесяти метрах и двинемся к пустырю с востока. Добираемся до кучи строительного мусора… Ты следишь?

– Конечно. Только зачем нам куча?

– Сейчас поймёшь. Где в вашем захолустье рыболовный магазин?

Ежи растерянно заморгал.

– Не знаю, – сказал он. – В охотничьем вроде бы есть рыболовный отдел. А зачем тебе?

– Не мне, а нам, – усмехнулся Антон. – Значит, в этом магазине мы с тобой покупаем спиннинг, вместо блесны цепляем на лесу кошку, это такая штуковина с тремя крюками. Забираемся на кучу и кошкой твой «рачий» артефакт выуживаем.

У Ежи загорелись глаза.

– Здорово, – сказал он. – Слушай, а как мы будем выуживать? Я никакой не рыбак.

– А кто рыбак, я, можно подумать? Пацаном головастиков в ручье ловил разве что. Ничего, потренируемся за городом с недельку. Наловчимся, потом пойдём. А пока давай-ка рванём-ка мы с тобой в «Боржч». А то у меня, как в России говорят, кишка кишке кукиш показывает.

В «Боржче», как обычно, было людно. Некогда заведение принадлежало знаменитому скупщику, от тех времён осталась в зале барная стойка в стиле ретро. Поговаривали, что первые сталкеры вываливали на эту стойку мешки с хабаром и прямо тут же заливали в глотки что покрепче. По стенам были развешаны фотографии этих сталкеров, преимущественно в траурных рамках. Сейчас их именами назывались хармонтские улицы, дети в школах изучали биографии – как же, отчаянные парни, герои, сложившие головы на алтарь науки. Уголовное прошлое большинства героев скромно замалчивалось.

Ежи заказал шураско, которым «Боржч» славился ещё со времён владельца-скупщика и которое новый хозяин, хармонтский финансовый воротила Карл Цмыг, оставил в меню как фирменное блюдо. Антон, традиционно попеняв официантке за искажённое название, потребовал боржч.

– Вы позволите?

Ежи поднял глаза на миниатюрную, футов пять, не больше, девицу, светловолосую, зеленоглазую и с ямочкой на подбородке.

– Да-да, конечно, присаживайтесь, почтём за честь, – включил жеребячий энтузиазм Антон, прежде чем Ежи успел раскрыть рот. – Всю жизнь мечтал познакомиться со столь обворожительной особой, как, кстати, вас зовут?

Антон вскочил и принялся шумно отодвигать стулья, сопровождая суетливые движения пригласительными жестами.

Девица фыркнула и озорно подмигнула Ежи, завороженно следящему за бурными манипуляциями галантного кавалера.

– Меня зовут Мелисса Нунан, – представилась она, отобрала у Антона стул и, закинув ногу на ногу, на нём водворилась. – Скажите своему приятелю, чтобы умерил пыл. Вы ведь сын покойного доктора Пильмана, я не ошибаюсь?

– Приёмный, – смущённо ответил Ежи. – А вы, простите, э-э…

– Журналистка. Прилетела в Хармонт буквально пару дней назад, ещё толком не осмотрелась. Я собиралась взять у местных деятелей несколько интервью и подумала, почему бы не начать с вас.

Антон обиженно засопел.

– Прекрасная идея, – сказал он саркастически. – Только мы не деятели, а так. А я вдобавок ещё и не местный.

– Это несущественно, – парировала Мелисса Нунан, извлекла из сумочки блокнот и небрежно бросила его на столик. – Вы ведь сотрудник Института внеземных культур, не так ли? – повернулась она к Ежи.

– Мм… Собственно… Мы, вообще-то, оба сотрудники. Но не самого института, а, так сказать, отдалённой лаборатории.

Мелисса вздохнула и поймала за рукав пробегающего мимо столика официанта.

– Кружку пива с луковыми кольцами, приятель, – велела она, – иначе эти мальчики так и будут держать меня тут в трезвости и оставят голодной. Послушайте, господин Пильман, вы всегда такой затюканный? Интервью – это совсем не страшно.

– Всегда! – гордо ответил за Ежи Антон. – Давай я всё тебе расскажу, – нахально перешёл он на «ты». – Значит, так, Мелли, мы с коллегой самые перспективные учёные в этой богом забытой дыре. Наиперспективнейшие. Про синдром Голикова – Пильмана слыхала? Разумеется, и слыхом не слыхивала, из какой, интересно знать, деревни ты приехала. Так и быть, я тебе сейчас растолкую. Синдром Голикова – Пильмана назван в честь нас двоих. Это когда у человека заноза в заднице насчёт как можно скорее и надёжнее свернуть себе шею в Зоне. Всякие там экстремалы отдыхают. Ты, например, где ночуешь? В отеле? Я так и знал. А мы с Ежи на кольце.

Мелисса пригубила пиво.

– Лёд и пламя, – насмешливо сказала она. – Вы всегда так охмуряете девушек? Один молчит, как деревянный истукан, пока другой болтает без умолку? Нет-нет, я не против, валяй дальше. Итак, на каком кольце вы с, э-э, коллегой ночуете? Кстати, надеюсь, порознь?

Антон расхохотался.

– Телефончик дашь? – спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил: – Кольцо – это участок Зоны межу бывшей её границей и нынешней. Со всеми отсюда вытекающими.

– Да? И зачем же там ночевать?

– Синдром Голикова – Пильмана. Хороший шанс не проснуться, во-первых, и тепло, во-вторых. Снаружи декабрь, внутри вечный июль.

– Не слушайте его, – встрял Ежи. – Никто на кольце не ночует. Там, конечно, не так опасно, как в самой Зоне, но всё равно опасно. А насчёт июля он не соврал.

– Понятно, – Мелисса упрятала блокнот обратно в сумочку. – Боюсь, что ценной информации я от вас не добьюсь. Поэтому от вопросов, каковы ваши гипотезы насчёт посещения, пожалуй, воздержусь.

Ежи улыбнулся.

– И правильно, – сказал он. – В детстве я считал, что посещением мы обязаны инопланетным военным. Целую теорию вывел. Думал, они прилетели к нам, чтобы разобраться друг с другом в спокойной, так сказать, обстановке. Я даже Валентину эту теорию однажды изложил, так получилось. Он тогда хвалил. Но потом, знаете, я уверился, что он прав. Мы никогда наверняка не выясним, почему произошло посещение, во всяком случае, точно не выясним в нескольких ближайших поколениях. Если, конечно, они не вернутся. Но я лично надеюсь, что они не вернутся никогда и ни с какими целями.

– Славная девочка, – сказал Антон, когда Мелисса, цокая каблучками по полу, отправилась в дамскую комнату. – Я бы попробовал с ней закрутить. Ты как?

Ежи задумчиво поиграл вилкой над скатертью. Девушка ему понравилась, однако конкурировать с напористым, пробивным Антоном он не хотел.

– Пойду, – сказал Ежи, поднявшись. – Заскочу за спиннингом, встретимся в лаборатории.

В лаборатории Ежи засиделся допоздна. За час до полуночи спохватился, захлопнул папку, в которой хранил материалы для своей будущей научной работы, выключил компьютер и вышел под дождь. Зона была в сотне шагов, институтские охранники расхаживали вдоль её границы, красными точками вспыхивали в ночи огоньки сигарет. С минуту Ежи стоял, запрокинув голову и пробуя на вкус безвкусные капли дождя. Затем двинулся к машине. Завёл двигатель и неспешно поехал в научный городок, в коттедж, который Валентин оставил ему и в котором он жил со старой, прикованной к инвалидному креслу Дороти. Ясность ума Дороти, впрочем, сохранила, как и сварливость.

Валентин… Знаменитый, скромный, деликатный, терпеливый, остроумный и добрый. Всякий раз, когда Ежи думал о нём, тёплая волна поднималась у него в груди и ласково, бережно касалась сердца. Он вспомнил, как семь лет назад Валентин обзванивал инстанции, пытаясь вопреки закону об эмиграции отправить Ежи в Гарвард. Как, услыхав очередной казённый голос в трубке, говорил застенчиво: «Извините, это вас Пильман такой беспокоит». И как добился-таки своего, и Дороти ворчала: «Не зря я всё-таки вложила кое-что тебе в мозги».

Наутро Антон явился в лабораторию всклокоченный, с красными от бессонной ночи глазами, и сообщил, что видал он такие вечеринки в гробу и что, кажется, влюбился.

– Почему в гробу? – полюбопытствовал Ежи.

Антон ответил, что не дело, когда на вечеринку является какой-то пижон по кличке Смазливый Пит, про которого шепчутся, что он скупает хабар, а потому заискивают и лижут ботинки и хорошо ещё, если только ботинки. И не дело, что этот самый Смазливый, или как его там, спокойно приглашает танцевать девушку, с которой ты пришёл, и ведёт себя нагло, так что, будь дело в России, Антон давно начистил бы ему морду, а тут, видите ли, на вечеринках рукоприкладство не в чести.

– А влюбился в кого? – уточнил Ежи. – В журналистку? Что-то быстро ты.

Антон сказал, что самая верная любовь та, которая с первого взгляда, и прикорнул к стеллажу с оборудованием подремать. В полдень Ежи его растолкал, под руку вывел из корпуса и усадил в машину. Часом позже на загородном пустыре они, взобравшись на остов древнего ржавого экскаватора, приступили к тренировке со спиннингом. К вечеру Ежи отмотал себе руки, зато научился закидывать кошку на сто двадцать футов или, как говорил Антон, на сорок метров. Сам Антон запускал её на пятьдесят.

Окружную тюрьму «Сан-Себастьян» контингент не без остроумия переименовал в «Сталкер хауз». Было в «Сталкер хауз» полсотни камер, обнесённый колючей проволокой двор, столовая, подсобка, скудная библиотека и спортзал. Больше в тюрьме не было ничего, если не считать охраны и пары сотен осуждённых из Хармонта и его окрестностей. Большей частью сроки здесь отбывали сталкеры. Приятное разнообразие в их ряды вносили хармонтские бандиты, хулиганы, мошенники и проворовавшиеся официалы средней руки. За убийство сидели всего четверо. За вынужденные убийства в порядке самообороны – один лишь Ян Квятковски по прозвищу Джекпот.

Из тюрьмы наружу вели всего два пути – в Хармонт и на кладбище, остальные блокировались запрещающим эмиграцию законом. Первые пару лет Ян старался попасть на кладбище. Жить стало незачем после того, как на суде выяснилось, что в Арлингдейле погибли мать с отцом и без вести пропал брат. Десятилетний срок и отсутствие всяческих перспектив по его отбытии желание покончить с жизнью усугубляли.

Несколько раз Яну угодить на кладбище почти удалось.

На второй месяц после прибытия в тюрьму он схлестнулся в душевой со Стилетом Панини, первым авторитетом в «Сталкер хауз» по части нанесения телесных увечий. Стилета из душевой унесли на руках. Неделю спустя в столовой он, зайдя со спины, набросил Яну на шею самодельную гаротту и непременно удавил бы, не подоспей вовремя конвой. Ещё через пару недель Стилет, выломав из прохудившейся стены в подсобке ржавую арматурину, бросился на Яна и успел полоснуть по груди, прежде чем оказался в нокауте.

– Жить хочешь? – спросил Ян, едва Стилет очнулся.

– А ты? – вопросом на вопрос ответил тот.

– Я – нет.

Стилет недоверчиво прищурился.

– Жить хотят все, – поделился он благоприобретённым опытом.

– Пусть будет так, – не стал спорить Ян. – Запомни: клянусь, что ещё раз – и я тебя грохну. На мне пятеро, парень, ты будешь шестым.

Больше Стилет враждебности не проявлял.

Месяц спустя в столовой заключённые затеяли потасовку. Зачинщики угодили в неотапливаемые одиночки, на местном жаргоне называемые «дырами». Яна среди зачинщиков не было, но в «дыру» его закрыли за компанию с остальными. К тому времени тюремное начальство уже уверилось в том, что без мрачного, злого и скорого на расправу поляка не обходится ни одна свара. В одиночке Ян подхватил двухстороннее воспаление лёгких и опять едва не отправился на кладбище. Выздоравливал он в лазарете, долго и мучительно, а едва выздоровел, чудом не получил пулю в спину. Грузовичок, доставивший в «Сталкер хауз» нехитрые продукты, выезжал через тюремные ворота, и Ян, оттолкнув охранника, с отчаяния бросился за ним вслед. Убежать Яну не дали, его скрутили и вновь водворили в «дыру», а стрелявший конвойный изумлённо разглядывал свой «глок», который впервые за долгие годы безупречной службы дал осечку.

Желание расстаться с жизнью у Яна прошло, лишь когда на третий год отсидки в «Сталкер хауз» приземлился взятый с поличным на передаче хабара Чероки. Получил Чероки три года и срок принял по-философски невозмутимо, как принимал и все прочие жизненные невзгоды. Голливудскую звезду Мяснику из него и вправду сделать не удалось, изуродованное «жгучим пухом» лицо Чероки походило на индейскую ритуальную маску больше, чем на человеческую физиономию.

– Держись, Джекпот, – сказал Чероки, едва они впервые обнялись в тюремном дворе. – Хочешь, я, как выйду, опять присяду? Будем тянуть вместе.

Ян растрогался так, что едва удержал готовую уже рвануться из глазниц влагу.

– Я буду держаться, – сказал он. – Не волнуйся, и спасибо тебе.

– За что? – удивился индеец.

– За дружбу.

– Мужчины за дружбу не благодарят, – медленно произнёс Чероки. – Так говорил мой отец и отец моего отца, а они были вождями и мудрыми людьми.

Вскоре истёк срок у Стилета Панини. За два дня до освобождения Стилет пришёл к Яну прощаться.

– Джекпот, – сказал он. – Я слыхал, ты здесь потому, что прикончил моих соотечественников. Я хотел отомстить за них и поэтому поднял на тебя руку. Я был неправ, среди итальянцев тоже встречаются всякие люди. Теперь слушай: у меня есть свой бизнес в Хармонте. Пока я был здесь, о нём пеклись мои друзья. Это опасный бизнес, рисковый, но очень прибыльный. Ты, возможно, догадываешься, о чём я толкую.

Ян кивнул. Догадаться было несложно. Дела, связанные с наркотиками, в Хармонте контролировали итальянцы.

– Так вот, за то время, что я здесь парился, дела пошли в гору. Очень сильно пошли в гору, Джекпот. Скоро здесь наверняка появятся люди, от которых ты сможешь узнать подробности. Я пришёл, потому что хочу предложить тебе долю. Ты можешь войти в дело в любой момент. Хочешь – прямо сейчас. Если у тебя нет денег, я дам тебе в долг сколько скажешь и вложу эту сумму в свой бизнес. Когда ты выйдешь отсюда, она уже не раз обернётся.

Ян задумался. Деньги у него были, они так и остались закопанными под сосной с расщеплённым стволом. Молчал Ян долго, потом сказал:

– Спасибо тебе. Но я не могу это принять. Не по мне это.

Стилет Панини развёл руками.

– Ты сказал, я услышал. Но если передумаешь, дай мне знать.

Подробности, о которых говорил Стилет, действительно вскоре стали известны от новоиспечённых сидельцев. Поначалу бывалые сталкеры отнеслись к новой информации скептически. Однако, когда её подтвердил третий по счёту заключённый, а за ним четвёртый и пятый, сомневаться не осталось причин. Выяснилось, что, в отличие от изначальной, первичной, Зоны, на которой не росло ни единого земного растения, кольцо, новообразованный участок шириною в три сотни футов между старой границей Зоны и нынешней, плодородно. И не просто плодородно, а более чем. В частности, на кольце прекрасно прижились конопля и опиумный мак. Также выяснилось, что опиум и марихуана, добытые из взращенных на кольце посевов, существенно отличаются от производимых в любом другом месте. И отличаются весьма выгодно – в сторону улучшения качества. Другими словами, высочайшей чистотой итогового продукта.

На периферийных участках Зоны появились конопляные и маковые плантации, не принадлежащие, казалось бы, никому. Попытки властей уничтожить всходы успеха не имели. Химикаты через границу Зоны не проникали, огнемётные струи на ней гасли, а взрывчатые вещества не воспламенялись. Армейский спецотряд, посланный уничтожить плантацию вручную, в считаные минуты потерял троих и откатился.

Появились сталкеры нового толка – кольцевые плантаторы, или, как их стали называть, героинщики. Импорт наркотиков в Хармонт сменился на экспорт из него. Вслед за героинщиками в тюрьме появились заключённые новых криминальных профессий – скупщики и контрабандисты.

Однообразной тягостной вереницей тащились друг за другом и уплывали в прошлое дни, месяцы, годы. Места в камерах, освобождённые отбывшими срок и выпущенными на свободу заключёнными, долго не пустовали и заселялись новыми сидельцами. Вместе с ними поступали в «Сталкер хауз» криминальные, завязанные на Зону новости, которые незамедлительно распространялись по камерам и принимались к сведению теми, кто временно вынужден был отойти от дел. Фактически, обитатели «Сталкер хауз» были осведомлены о происходящем в Хармонте лучше его законопослушных жителей. Осведомлены, правда, несколько однобоко, зато в подробностях.

В сотне миль к северу от Хармонта, в долине, что за горным хребтом, стремительно разрастался Рексополис, некогда унылый фермерский посёлок на берегу Чёрного озера. Там выросли новые корпуса Международного института внеземных культур, и туда же, подальше от Зоны, стали перебираться хармонтцы, испуганные расширением девяносто первого года. Цены в питейных заведениях и весёлых домах в Рексополисе были значительно ниже хармонтских, поэтому расслабляться после удачной ходки новые обитатели «Сталкер хауз» рекомендовали именно там. С самими же удачными ходками дела с каждым годом стали обстоять всё хуже. Хлынувшие в Хармонт сразу после расширения рисковые парни хабар по краям Зоны довольно быстро выбрали. И сами во множестве остались там – кучками пёстрого тряпья на серой безжизненной земле. Вглубь, в ещё богатые хабаром места, соваться рисковали немногие. А те, что рисковали, возвращались нечасто.

Особо рисковые и особо везучие вскоре составили новую сталкерскую элиту. Их имена и поступки живо обросли легендами, которые прибывшие в «Сталкер хауз» менее удачливые «коллеги» с придыханиями излагали в тюремном дворе. Ливанец Махмуд, набредший на россыпь «синей панацеи». Лохматый Эдди, четверо суток пролежавший в разрытой могиле, скрываясь от патрулей, и выбравшийся всё-таки, когда его успели уже оплакать. Китаец Ю, Одноглазый Майлстоун, Косой Дрекслер, Голландец Ван Камп…

Последние годы дались Яну особенно тяжело. Тягомотное однообразие тюремных будней, скверная пища, особый, затхлый камерный смрад давили на него, выматывали, высасывали жизненные соки. Спасал лишь спортзал, где Ян каждодневно до изнеможения толкал штангу, терзал боксёрскую грушу и крутил педали тренажёра, на месте наматывая бесчисленные мили. Когда десять лет срока разломались, наконец, пополам и превратились в пять, Ян открыл для себя нового спасителя – библиотеку. Он внезапно пристрастился к чтению, глотая всё подряд – классику, беллетристику, детективы и научные труды в популярном изложении. Когда пять лет усохли до двух, в ход пошёл совет Мясника. Подшивки докладов Института внеземных культур занимали на библиотечных стеллажах шесть полок. Ян начал с самой верхней, где зарастали пылью отчёты тридцатилетней давности. Поначалу терминология, которой он не владел, и законы физики, которых не знал, издевались над Яном, бесили его и приводили в ярость. Потом, мало-помалу, с гидромагнитными ловушками, гравиконцентратами и временно-пространственными аномалиями он свыкся. Термины перестали казаться издевательски бессмысленными и срослись с привычными понятиями – «пустышками», «комариными плешами», «булавками», «чёрными брызгами»… Перпетуум-мобиле оказался попросту «белой вертячкой», вечный аккумулятор – «этаком», а «синяя панацея» – инопланетным мумиём.

Начальник тюрьмы застал Яна за штудированием статьи некоего Ежи Пильмана, посвящённой некоторым парадоксальным свойствам «объекта М-254», известного Яну под названием «сучья погремушка». Учёный, чьё имя царапнуло Яна по сердцу, высказывал предположение, что «объект М-254», испускающий электромагнитные волны в ультракоротком диапазоне спектра, возможно, является не чем иным, как неким передатчиком, эдакой аналогией мобильного телефона. Телефоны в Зоне не действовали, равно как не передавали передатчики и не принимали приёмники. В конце статьи учёный с польским именем и знаменитой фамилией первооткрывателя «радианта Пильмана» предлагал использовать «сучьи погремушки» для связи между находящимися в Зоне объектами.

– Заключённый Квятковски, – оторвал Яна от чтения голос начальника тюрьмы.

Ян отложил «доклады» в сторону, поднялся с тюремной койки.

– Пройдёмте со мной, Квятковски. Через два с половиной часа истекает ваш срок.

С удобством усевшись в кресле и скрестив на груди руки, Карл задумчиво разглядывал миниатюрную светловолосую и зеленоглазую журналистку с ямочкой на подбородке. Лет двадцать, определил Карл, плюс-минус один-два. Держится уверенно, явно знает себе цену, впрочем, с такой внешностью это неудивительно. Ну и рекомендации у неё подходящие, от Ричарда Г. Нунана, собственно, благодаря рекомендациям Карл и согласился журналистку принять.

– Мелисса Нунан, – вслух прочитал Карл имя на визитной карточке. – Родственница моего старого знакомого, надо понимать?

– Ричард Герберт Нунан мой отец, – простецки улыбнулась посетительница. – Именно он рекомендовал мне обратиться к вам.

– Что ж, рад, – в ответ улыбнулся Карл. – Последний раз я видел вашего папеньку лет эдак десять назад, если не двенадцать. Он тогда был заметной фигурой в городе, но покинул его однажды и почему-то забыл вернуться. С ним всё в порядке, надеюсь?

– Не имею ни малейшего понятия, – невозмутимо ответила журналистка. – Так получилось, что мы с ним виделись редко. А с некоторых пор и вовсе видеться перестали.

– Печально, печально, – пробормотал Карл. – Так какое же издание вы представляете, мисс Нунан?

– Можно просто Мелисса. Знаете, никакое. Я, с вашего позволения, стрингер, вольная журналистка, предлагающая собранный материал в любое издание, которое его купит. Послушайте, у вас выпить есть? Или вы так и будете держать тут меня в трезвости?

Карл хмыкнул и кликнул Сажу.

– Смешай ей что-нибудь позабористее, дочка, – попросил он.

Мелисса наморщила носик.

– Стопку водки, – небрежно бросила она. – И, если не затруднит, что-нибудь закинуть в рот. Скажите, господин Цмыг…

– Можно просто Карлик, – прервал Карл и подмигнул визитёрше. Девица ему понравилась.

– Спасибо. Это что же, ваша дочь? – Мелисса залпом опрокинула в себя содержимое стопки и в два приёма расправилась с принесённым Сажей сэндвичем с ветчиной.

– Приёмная. На самом деле она дочь моего покойного друга.

– Красивая девочка.

Карл хмыкнул. Назвать Сажу красивой надо было умудриться. Шесть с половиной футов роста в сочетании с двумястами фунтами мускулов эталонам женской красоты, мягко говоря, не соответствовали. Перед Сажей робели даже давние знакомцы Карла, люди, привыкшие играть со смертью и не раз с нею раскланивавшиеся. О молодёжи и говорить нечего. Карл вспомнил, как пару лет назад у Сажи завёлся ухажёр, здоровенный чёрный детина, дальний родственник Дядюшки Бена, бывшего полицейского, из которого как начал десять лет тому сыпаться песок, так до сих пор и сыпется, высыпаться никак не может.

Детина зачастил в гости к родственнику и принялся оказывать Саже недвусмысленные знаки внимания, заключавшиеся, в основном, в непристойных шуточках с намёками. Сажу эти ухаживания забавляли, но, когда детина, наконец, заявил, что пора бы уже от слов переходить к делу, та ответила, что согласна при одном условии. Детине предлагалось вытащить из Зоны десяток «пустышек» или два десятка «чёрных брызг», на выбор. В награду за такой подвиг Сажа соглашалась раздвинуть ноги, о чём напрямую детине и сказала, в присутствии Карла и дюжины его гостей. На следующий день родственник Дядюшки Бена покинул Хармонт, а сам Дядюшка ещё долго сетовал, что хотел как лучше, а получилось эвон как.

После этого случая ухаживать за Сажей пытались ещё четверо, включая отпрыска разорившегося британского аристократа, недомерка, в полтора раза ниже её ростом. Намерение породниться с Карлом и запустить лапу в его добро легко читалось на лицах всех четверых, а у аристократа в особенности. Карл не вмешивался. Он лишь смеялся вместе с Сажей всякий раз, когда очередной ухажёр получал от ворот поворот.

В последние годы, однако, такое положение вещей стало его беспокоить. Приёмную дочь Карл любил искренне, не делая различия между ней и рождённым от Дины сыном. Не вечно же ей пребывать на подхвате у отца, выполняя обязанности секретарши, личной телохранительницы и порученки одновременно. К тому же нанятый Карлом для Сажи преподаватель, бывший профессор Кембриджского университета, уверял, что у девочки немалые способности…

– Простите, Мелисса, отвлёкся, – повинился Карл, вернувшись из прошлого в настоящее. – Так что вы спросили?

– Не страшно. Я спрашивала, насколько достоверны слухи, что вы собираетесь на следующий год баллотироваться в мэры Хармонта.

– А что, ходят такие слухи? – слукавил Карл.

– Ну разумеется. Даже я наслушалась их вволю за четыре дня пребывания в городе.

– Что ж, не стану отрицать, я подумываю, не пора ли послужить обществу.

На сегодняшний день семейству Цмыг официально принадлежала половина хармонтской недвижимости, банк, дюжина строительных и транспортных компаний, десятки фабрик и мастерских, сотни отелей, ресторанов, кинотеатров, баров и увеселительных заведений, ежедневная газета, два телевизионных канала и радиостанция. Неофициально деньги Карла были вложены и в более доходные предприятия. Добытым в Зоне хабаром работающие на империю Цмыга скупщики делились с Институтом и с организацией, представляемой в Хармонте господином Лемхеном. Растущими с каждым годом доходами от контрабанды наркотиков Карлу приходилось делиться со многими. Капитан полиции Ленни Уильямс, не последнее лицо в организации, на долю от этих доходов отстроил в Хармонте трехэтажный каменный особняк и владел приличным пакетом акций в принадлежащем семье Цмыг банке. Полковник Харрингтон, командующий дислоцированным в округе воинским гарнизоном, жил поскромнее, а деньги предпочитал хранить в Европе, но доля его в доходах семейства не уступала капитанской.

Основной проблемой Карла на сегодня стала Дина. Согласно брачному контракту, ей принадлежало семьдесят пять процентов семейного имущества. В дела Дина не вмешивалась, она вообще ни во что не вмешивалась, предоставив мужу полную свободу во всех сферах его деятельности, включая интимную. До поры Карла это устраивало, но сейчас положение вещей изменилось. Баллотироваться в мэры с такой женой бессмысленно, он попросту не наберёт нужного количества голосов. Репутация Дины, усердно обсуждаемая независимыми газетчиками и телевизионщиками, издавна была в Хармонте притчей во языцех. Её бесстыдные фотографии красовались на обложках фривольных журналов, а нескольким удачливым папарацци удалось заснять Дину не просто обнажённой, но и во время занятий любовью с юнцами, которых, как Карл подозревал, на роль жиголо наняли.

С другой стороны, развод означал потерю большей части официальных доходов и необходимость жениться вновь – кандидатуру мэра-холостяка не одобрит хармонтская баптистская церковь, а значит, забаллотируют и прихожане, которых в городе не меньше сорока процентов от общего количества населения. Оставался ещё один выход, тот, который десять лет назад предлагала Сажа. Проблему новой женитьбы он не решал, но на старой ставил крест раз и навсегда. Пойти на убийство матери собственного сына Карл, однако, не мог. А скорее, не отваживался, в чём нередко признавался самому себе.

– Напоследок традиционный вопрос, – вывела Карла из состояния задумчивости журналистка. – Видимо, его задают любому жителю Хармонта. Итак, что вы думаете о посещении?

О посещении Карл не думал ничего. Его оно безоговорочно устраивало, независимо от причин и возможных последствий для человечества. Неведомым пришельцам Карл Цмыг был благодарен: кто бы они ни были, именно они сделали из него, нищего бродяги без особых талантов и достоинств, известного и состоятельного человека. Признаваться в отсутствии гражданской позиции по вопросу посещения кандидат в мэры, однако, позволить себе не мог. Поэтому Карл отбарабанил ряд заученных фраз, почерпнутых из телевизионных передач и рекламных статей, остался собой доволен и приготовился распрощаться с посетительницей.

– Было неимоверно приятно познакомиться, – сказала та. – Знаете, я пока что живу в «Метрополе», но подумываю переехать в более тихое и скромное место. Не порекомендуете ли какое-нибудь? По возможности такое, где, если кому-нибудь придёт в голову приватно меня навестить, об этом не стало бы назавтра известно всему городу.

Карл откинулся в кресле. Предлагает она себя, что ли, подумал он. Не похоже, впечатления доступной девицы дочь Дика Нунана не производила. Охотницы за щедрым спонсором тоже. К чему же тогда это заявление о приватном визите…

– Я подумаю, Мелисса, – осторожно сказал он. – Я владею парой отелей, возможно, в одном из них вам бы понравилось. Могу попросить кого-нибудь подыскать вам приличный и не очень дорогой номер.

Мелисса вздохнула, закинула ногу на ногу и подалась вперёд.

– Карлик, – сказала она негромко. – Я не нимфоманка, поверьте. Не продажная девка и не любительница чужого добра. Но мне нужна протекция, Карлик. Например, взять интервью у действующего сталкера или героинщика мне без помощи влиятельного человека наверняка не удастся. Больше, Карлик, мне от вас ничего не нужно, но воспитана я так, что за услуги привыкла платить. Вы понимаете? Со мной легко, любопытно и нескучно. Я достаточно откровенна или хотите в подробностях?

Карл задумчиво потёр подбородок.

– Я вышел из того возраста, когда интересуются устными подробностями подобного рода, – сказал он. – Я подумаю и свяжусь с вами.

Попрощавшись с Мелиссой, Карл спустился в сад. Надо сменить дом, в который раз подумал он, рассеянно наблюдая за хлопочущим вокруг розового куста садовником и вышагивающими по подъездной аллее охранниками. Когда-то, ещё при покойном Стервятнике, особняк был лучшим в городе: безногий старик роскошь любил и толк в ней знал. Теперь, в лучшем случае, дом заслуживал эпитета «неплохой». У Носатого Бен-Галлеви и то престижнее, да и построен по новомодному проекту, архитектора Носатый выписывал из Европы. К тому же многие уверяют, что Хармонт доживает свой век, а деловая и культурная жизнь смещаются из него в Рексополис. Возможно, имеет смысл перенести резиденцию туда, а особняк оставить в качестве загородного дома.

А лучше подарить его Саже, подумал Карл секундой позже. Не годится, что девочка живёт с отцом, и собственного дома у неё нет.

– Сажа, – позвал Карл.

Та, как бывало всегда, не прошло и пяти секунд, выросла перед ним, будто материализовалась из воздуха.

– Как ты смотришь на то, если я отсюда съеду?

– Что значит «съеду», Карлик? – удивилась Сажа. – Ты хотел сказать «мы съедем»?

– Разумеется. Я вот что имел в виду: тебе нравится это место?

– Конечно, – заулыбалась Сажа. – Я ведь здесь выросла. Хотя ко мне слово «выросла» не очень-то применимо. Но если ты хочешь переехать, я не против. И вообще, как скажешь, Карлик, слушаюсь, Карлик, ты, Карлик, можешь идти.

– Тогда решено, – потрепал приёмную дочь по плечу Карл. – Давай вы вместе с Носатым этим займётесь. Он подберёт в Рексополисе место, найдёт толкового архитектора, а ты у нас будешь ответственная за интерьер. Картин Сезанна, Ван Гога и остальных, как там их, нам не надо, а так в деньгах я тебя не ограничиваю.

– Конечно, Карлик. Спасибо, мне уже не терпится этим заняться.

– Ну и славно. А этот дом я оставлю тебе. В полное и единоличное владение. И никаких возражений! – погрозил Карл пальцем. – В конце концов, может отец сделать подарок собственной дочери? Ладно, иди, иди, нечего тут, – проворчал он, глядя на потёкшие у Сажи по щекам слёзы.

Осталось решить, как быть с Диной, думал Карл, с неприязнью глядя на неё, разлёгшуюся на обычном месте у бассейна. Годы не тронули точёной фигурки с плоским животом и высокой грудью, но у Карла внешность жены давно не вызывала ничего, кроме брезгливости. Ей придётся переехать с ним в Рексополис, чтобы в угоду общественной нравственности и дальше изображать семейную пару. С минуту Карл стоял недвижно, рассеянно теребя пальцами бархатный белый цветок на розовом кусте. Затем решительно направился к бассейну.

– Давай поговорим, – предложил он, присев рядом с женой на корточки. – Я хочу получить развод.

Дина лениво потянулась к ведёрку со льдом. Извлекла бутылку с шампанским, плеснула в бокал. Щурясь от удовольствия, пригубила.

– Зачем? – спросила она.

– Ты сама прекрасно понимаешь зачем.

– Допустим, – Дина разжала пальцы, бокал упал в траву. – Это не в твоих интересах, Карлик. Развод со мной обойдётся тебе по полной.

– Финансовые вопросы обсудят между собой адвокаты, – сказал Карл спокойно. – В принципе ты согласна?

– Конечно, нет, – фыркнула Дина. – Я вовсе не для того выходила замуж за энергичного и перспективного человека, чтобы он мог, когда ему заблагорассудится, выбросить меня на манер использованной салфетки. И знаешь что, давай обойдёмся без семейных скандалов, жили же мы как-то без них всё это время. Развод будет стоить тебе положения, Карлик. И мне тоже. Я готова пойти тебе навстречу и несколько умерить… ну ты понимаешь что. Даже на какое-то время отказаться от встреч на стороне, чтобы не препятствовать твоим планам. Разумеется, не навечно.

– А о детях ты не думаешь?

Дина фыркнула.

– У меня есть сын, – сказала она. – О нём я в любом случае позабочусь. Что касается чёрной сучки, будь любезен, избавь меня от разговоров о ней, к чему бы мы ни пришли. Называть это отродье дочерью у меня не поворачивается язык.

Карл поднялся.

– Достаточно того, что она моя дочь, – сказал он. – Я подумаю над твоим предложением.

За последние годы Носатый Бен-Галлеви заплыл жирком, отрастил двойной подбородок и передвигался теперь медленно, солидно, опираясь на трость. Мозги и деловая хватка, однако, у него остались прежними – дела Носатый помнил в деталях. Большинство мелких проблем он до сих пор решал сам, не доверяя заместителям. Карлу же Носатый теперь докладывал исключительно о том, что считал важным.

– Есть одна проблема, Карлик, – мясистая продувная рожа Бен-Галлеви приняла озабоченное выражение. – У Джекпота истёк срок. Десять лет прошло, но всё же…

Карл задумался. Пачкать руки кровью без нужды не хотелось, но рисковать хотелось ещё меньше. С одной стороны, самое лучшее решение любой проблемы – решение кардинальное. С другой…

– Сам что думаешь? – поднял Карл глаза на управляющего.

Бен-Галлеви почесал переносицу.

– Приручить парня вряд ли удастся, – сказал он. – Знаю я эту породу. Я бы с ним решил, Карлик. По-тихому, без пальбы.

Карл закурил.

– Кому думаешь поручить? – спросил он. – Повторения давнишней истории я не хочу. Хватит с нас Киприота с Прощелыгой и Картавым.

Носатый согласно кивнул.

– Китайцу поручу, – ответил он. – Человек надёжный, проверенный, да и подозрений не вызовет. Пошёл сталкер в Зону и не вернулся, дело обычное.

Ежи в последний раз вгляделся в распечатанную на принтере карту в красную пунктирную линию, которую они с Антоном на неё нанесли, и резко выпрямился.

– Ну что, сталкер, – сказал он. – Готов?

Антон привычно гонял во рту незажжённую сигарету.

– Страшно, – невпопад ответил он. – Тебе не страшно?

– Да как сказать…

Спал ночью Ежи спокойно. А вот с утра, когда рулил по городу к институтским корпусам, нервы расшалились: дважды едва не угодил в аварию на перекрёстках. Томила и донимала неизвестность: он не знал, как будет там, в Зоне. Антон уже ходил однажды, когда вытаскивал Кена, сам ходил, без подготовки. Из принципа, как потом сказал.

Антон выплюнул сигарету в ладонь, смял и запустил в пластиковое ведро.

– Переодеваемся, – сказал он. – Нечего тянуть.

Они сменили одежду на спецкостюмы, спустились по лестнице на первый этаж, махнули корочками перед лицом вытянувшегося в струнку сержанта и выбрались наружу. Начальник охраны, прибывший по такому поводу из Рексополиса, грузный красномордый усач с характерным прозвищем Боров, махнул рукой. Трое служивых, рослых, кровь с молоком, погнали на рысях к вертолёту, ещё шестеро расселись по машинам неотложной помощи, остальные застыли за спиной начальства, руки по швам.

Ежи оглянулся. «Галоша» медленно плыла к ним от гаража, пять «мальчиков» вышагивали за ней, подгоняемые лаборантом. Выглядела процессия уморительно, если бы не обстоятельства, Ежи бы, наверное, посмеялся.

Начальник охраны вразвалку приблизился, молча протянул толстый, словно амбарная книга, журнал с эмблемой Института на обложке, потёртым матерчатым корешком и страницами в линейку.

Десяток листов в журнале были заполнены фамилиями и стоящими напротив них подписями. Ежи задержал взгляд на странице под номером один. Кирилл Панов, Рэдрик Шухарт, что ж, в такой компании оказаться не стыдно. Он перелистал журнал. Последней стояла подпись Антона, прямо над ней – Кеннета Лабрада, обе месячной давности. Надо как-нибудь посмотреть, в чём именно мы расписываемся, подумал Ежи, бюрократические занудные инструктажи по технике безопасности он, как и все остальные, пропускал мимо ушей. Какая там, к чертям, техника безопасности в Зоне. Ежи проставил напротив своей фамилии закорючку и не глядя сунул журнал за спину Антону.

«Галоша» неспешно подплыла, замерла в пяти шагах. Из неё выскочил очкастый лаборант, суетливо обежал вокруг, застыл у входа.

– Вольно, – сказал очкастому Антон. – Спиннинг не забыл?

Очкастый отчаянно замотал головой, словно его только что заподозрили во всех семи смертных грехах.

– Ну тогда грузи, что ли, «мальчиков».

Лаборант с энтузиазмом принялся орать на киберов. Один за другим те скрылись в «галоше».

– Всё, что ли? – полуутвердительно спросил Ежи. – Он оглянулся и неожиданно увидел спешащую через институтский двор девушку, в которой с удивлением узнал Мелиссу Нунан.

– А она тут зачем? – озадаченно повернулся Ежи к Антону.

– Надо, – важно ответил тот. – Синдром Голикова – Пильмана будет освещаться независимой прессой.

Ежи хмыкнул и полез в «галошу». Снаружи Антон, встав в позу древнегреческого героя, принялся любезничать с независимой прессой.

– Антон! – прикрикнул Ежи строго. – Давай залезай, интервью откладывается.

– Слово напарника закон, – шутливо отрапортовал прессе Антон.

Он запрыгнул в «галошу» и, перегнувшись через борт, замахал рукой. Грузный краснорожий начальник охраны аж подскочил на месте и, переваливаясь, припустил к «галоше».

– Руки прими! – сипел он на ходу. – Руки прими, говорю, сучий сын!

Антон удивлённо захлопал глазами.

– В чём дело? – спросил он.

– А ты не знаешь, в чём? – Красная рожа начальника охраны стала багровой. – Кто идёт в Зону, не прощается, дурак ты дурацкий. Герой, тоже мне, так тебя и растак! Напарника хотя бы пожалел, если самому невтерпёж на тот свет.

Антон покрутил пальцем у виска и уселся рядом с Ежи.

– Болван какой-то суеверный, – сказал он. – Одно слово – Боров. Тоже мне, охрана. Попрощаться с девушкой, видите ли, нельзя – тебя, видите ли, от неё охраняют. Давай поехали.

– Как у тебя с ней? – спросил Ежи, тронув «галошу» с места.

– Да так. Никак. Давай уже жми быстрее, раньше начнём, раньше гробанёмся.

Ежи рванул ручной тормоз, «галоша» дёрнулась и встала.

– Придержи язык, – сказал Ежи жёстко.

– Ладно, извини, – Антон насупился. – Не думал, что ты суеверный.

«Галоша» тронулась. Миновала институтские корпуса, вдоль парковой решётки добралась до поворота и, качнувшись, поплыла к Зоне. В трёх шагах от границы кольца Ежи притормозил. Отсюда в глубь Зоны разбегались вешки четырёх провешенных трасс. К гаражам вела самая старая, по которой ходили ещё первые институтские смельчаки.

У Ежи внезапно затряслись руки, лоб пробило испариной. Он утёр его рукавом спецкостюма и вопросительно посмотрел на Антона.

– Угу, – кивнул Антон в ответ на не заданный вслух вопрос. – Мне тоже страшно. Поехали.

Первые десять минут молчали. «Галоша» неторопливо перебиралась от вешки к вешке, по левую руку медленно проплывали мрачные дома Чумного квартала с обшарпанными фасадами, чёрными провалами выбитых окон и грязно-серыми глазницами уцелевших. Ежи оглянулся. Сзади уныло съежились покорёженные первый и второй корпуса Института. Выцветший плакат с надписью «Добро пожаловать, господа пришельцы!» левым краем ещё держался на фасаде первого корпуса, правым, рухнувшим, утыкался в землю. Был плакат по периметру обнесён «мочалом», словно траурная лента увядшим лавровым венком.

– Напьюсь вечером, – сказал Антон. – Ох и напьюсь. Договорились уже.

– С этой? – без особого интереса спросил Ежи. – С Мелиссой?

– С ней.

– Так что у тебя с ней всё же?

– Поначалу думал – влюбился, – Антон насупился, – а потом пригляделся – та ещё штучка. Понимаешь, вроде бы и своя девка. В доску своя, у нас так говорят. За словом в карман не лезет, не жеманится, не выделывается, пьёт как мужик. Но знаешь, что-то в ней не то, а что именно, пока не пойму.

– Что ж ты тогда с ней встречаешься?

Антон махнул рукой.

– Потом расскажу, – буркнул он. – Когда вернёмся. Сколько там вешек осталось?

Ежи вгляделся. В двадцати шагах прямо по ходу в землю был врыт железный крест с красным кругом на нём.

– Двадцать третья, – ответил он, разглядев номер на круге. – Наша двадцать шестая, готовься.

У двадцать шестой Ежи остановил «галошу». Грузовики перед гаражом отсюда видны были прекрасно. Выглядели грузовики словно новенькие, только что с конвейера, а от бензовоза в сорока футах от них осталась лишь вычурной формы горка ржавого, искорёженного металла.

– Пошли, – выдохнул Ежи.

Он ухватил за удилище спиннинг и спрыгнул из «галоши» на землю. Посторонился, давая дорогу «мальчикам». Пять киберов послушно выстроились в ряд. Маршрут был загодя задан каждому из пятерых и проложен в обе стороны. До точки назначения киберы добирались частенько. В исходную возвращались редко и не все, будто Зона присматривалась к ним, решая, кого угробить, а кого оставить про запас.

– Вперёд, – приказал Антон.

Киберы, рассыпавшись цепью, тронулись. Второй справа, преодолев полтора десятка шагов, нагнулся, порылся в земле, выкопал из неё «булавку», опустил в нагрудную сумку и побрёл дальше.

– Теперь мы, – бросил Ежи. – Давай я пойду первым.

Не дождавшись ответа, он двинулся вслед за крайним слева «мальчиком», держась в полусотне шагов. Шёл, медленно переставляя ноги, не отрывая взгляда от яично-жёлтого заднего фасада кибера и слушая мерное дыхание Антона за спиной. Через четверть часа добрались до точки, в которой «мальчики» сворачивали вправо, к гаражам. Здесь пути расходились, куча строительного мусора лежала слева по ходу.

Ежи вытянул из кармана спецкостюма гайку, запустил её перед собой и, удерживая взглядом место падения, двинулся к нему. Он успел бросить ещё две гайки, прежде чем за спиной в первый раз громыхнуло.

– Не оборачивайся, – сказал сзади Антон. – Номер четвёртый спёкся, остальные пока в строю.

Они добрались до мусорной кучи, когда вдобавок к четвёртому номеру «спеклись» второй и пятый. Антон обогнул Ежи и, цепляясь за обломки бетона и арматуры, начал взбираться.

– Стой! – заорал Ежи, когда Антон был уже на полпути.

Антон замер. Ежи, шатнувшись в сторону, напряжённо смотрел на самый верх кучи. Там, едва различимая снизу, трепетала эфемерная серебристая паутина. Ежи переместился на два шага влево, паутина исчезла из виду. Шагнул на прежнее место – появилась вновь.

– Спускайся, – звенящим от напряжения голосом велел Ежи. – Только медленно.

– Да что там такое? – сердито отозвался Антон. – Я ничего не вижу.

– Сказал же, спускайся!

Антон, споро перебирая конечностями, слез с кучи вниз и встал, задрав голову, рядом.

– Теперь видишь?

Антон прищурился.

– Ну вижу, – сказал он угрюмо. – Ерунда какая-то.

Он выудил из кармана гайку и, примерившись, запустил вверх. Гайка прошла через серебристую паутину, не причинив ей вреда.

– Постой, – пробормотал Ежи. – Это не ерунда.

Он стал вспоминать, где и когда слышал про неподвижные серебристые нити. Что-то было о них в «докладах», что-то странное и совсем недавно. Впрочем, давно тоже было, и тоже странное, но, кажется, безопасное. Или, наоборот, опасное. Редкое явление, встречающееся… Где и почему встречающееся, Ежи вспомнить не мог.

– Ладно, – буркнул Антон. – Ты, если хочешь, тут прохлаждайся, а я пошёл.

– Стой! Никуда ты не пойдёшь! Мы возвращаемся.

Антон изумлённо посмотрел напарнику в глаза.

– Вы все, видно, спятили, – сказал он, – из-за своих суеверий. То прощаться нельзя, то сделать за чем пришли нельзя. Совсем обезумели.

Антон отобрал спиннинг и ловко полез наверх. Запрокинув лицо, Ежи обречённо следил, как тот карабкается по пересыпанным землёй выступам застарелых, слежавшихся, спёкшихся железобетонных плит. И, добравшись доверху, как ни в чём не бывало ступает прямо в эфемерно трепещущие нити.

Ничего не произошло. Антон высвободил спиннинг из чехла и принялся возиться с катушкой. Тогда Ежи облегчённо вздохнул и полез наверх вслед за ним.

– Вон он, твой кругляк, – Антон удилищем показал туда, где две полуразрушенные, в дырах, бетонные стенки сходились вместе, образуя тупик. – Видишь?

Зацепить кругляк удалось с шестой попытки, и Антон, осторожно выбирая лесу, потащил его к себе. Дотянул улов до подножия кучи, ловко поводя удилищем, обвёл сбоку и стал, пятясь, спускаться. Ежи с трудом за ним поспевал, и когда очутился внизу, Антон уже внимательно разглядывал умостившийся на ладони предмет, формой и размерами похожий на расколотую пополам скорлупу от зрелого грецкого ореха.

– Ну что? – спросил Антон. – «Глаз» это или не «глаз»?

Ежи протянул руку, и в этот момент красно-лиловый с прожилками предмет в ладони у Антона запульсировал, заполыхал, словно включившийся аварийный сигнал. От неожиданности Антон разжал пальцы, предмет выпал, и пульсация стала затухать.

– «Рачий глаз», – с уверенностью сказал Ежи. – Это точно он.

– Ну и славно, – Антон нагнулся, упрятал «глаз» в нагрудный карман спецкостюма. – Пошли отсюда. Нам ещё вернуться надо. По возможности живыми.

До «галоши» добрались прежним путём. Два уцелевших кибера маялись, переминаясь с ноги на ногу, у входа.

– Рады небось, что уцелели? – язвительно спросил Ежи.

Киберы ожидаемо не ответили.

– Лезьте внутрь, – велел Ежи. – Ты как? – обернулся он к напарнику.

Антон оттопырил большой палец и улыбнулся. Минуту спустя «галоша» двинулась в обратный путь.

На этот раз глушить из горла водку по возвращении Антон не стал.

– Успею ещё, – подмигнул он Ежи, обнимая Мелиссу Нунан за плечи. – Слушай, а может, пойдёшь с нами? Девушку свою возьмёшь, эту, как её, Лауру.

Ежи укоризненно покачал головой.

– Лаура моя приятельница, – сказал он. – Именно в смысле приязни и ни в каком другом, я тебе не раз говорил. Неважно, давай «глаз» сюда, стандартные измерения я проведу сам, а завтра займёмся им вдвоём. Ну а пока ступайте, повеселитесь как следует.

Ежи поднялся в кабинет, готовясь к рутине, которой сопровождалось оприходование каждого впервые поступающего в лабораторию предмета внеземной культуры. Уселся за стол, по громкой связи вызвал дежурного лаборанта и лишь тогда осознал, что сил у него не осталось, что два с половиной часа он играл в кошки-мышки со смертью, и что та решила его пощадить.

Ежи отменил вызов и отпустил сунувшегося было в дверь лаборанта. Затем с облегчением уселся, достал «рачий глаз» и взвесил его на ладони. Секунд десять спустя тот запульсировал, замигал красным, словно аварийный сигнал. Ежи удовлетворённо кивнул: «глаз» явно реагировал на контакт с человеческой кожей. С минуту он любовался расходящимися от ладони концентрическими кругами, затем повернул её тыльной стороной вверх. «Рачий глаз» не упал, он держался, будто прилип, прикипел к руке. Ежи поднялся, собираясь упрятать «глаз» в сейф, чтобы заняться им назавтра, но внезапно заметил, что цвет концентрических кругов изменился. Он не был больше красным, он тускнел и светлел, стал розовым, затем кремовым и, наконец, переродился в матово-белый. Минутой позже пульсация стала стихать и ещё через минуту сошла на нет.

Пожав плечами, Ежи убрал «рачий глаз» в сейф, наложил печать и захлопнул за собой лабораторную дверь. На лифте спустился на первый этаж и, едва створки кабины раскрылись, угодил во взбудораженную толпу репортёров. Из кабины Ежи мигом выдрали, сдавили, сунули под нос полдюжины микрофонов и ослепили вспышками.

– Без комментариев! – выкрикивал Ежи, прорываясь через толпу. – Сказал же, без комментариев!

Он плохо понимал, как удалось добраться до машины, при этом уцелев и не превратившись в отбивную. Репортёры не отставали, дородная тётка, распластавшись на капоте, кричала что-то, прижав толстые губы к лобовому стеклу. Тощий и сутулый, похожий на вопросительный взгляд, мозгляк упорно пытался просунуть микрофон в форточку водительского окна. Двое здоровяков пробовали на прочность ручки задних дверей.

Ежи завёл двигатель. Раздавлю к чертям, думал он, с ненавистью глядя на дородную тётку на капоте. Внезапно он осознал, что к поднятому журналистской братией шуму и гвалту примешался ещё один звук, назойливый и вздорный. Несколько секунд понять, что это за звук, не удавалось, а когда, наконец, удалось, Ежи нашарил в кармане мобильный телефон и поднёс к уху.

– Антон! – услышал он женский заполошный крик в трубке. – Антон…

– Что?! – закричал Ежи в ответ. – Что Антон?!

Он плечом выставил дверцу, выскочил, схватил за ворот и отпихнул прочь похожего на вопросительный знак мозгляка.

– Заткнитесь все! – взревел Ежи. – Кому сказал, ну!

В наступившей тишине из трубки доносились лишь короткие всхлипы.

– Говорите! – взмолился Ежи. – Не молчите, прошу вас. Что Антон?

Секунду трубка молчала, потом голосом Мелиссы Нунан ответила:

– Полчаса назад Антон умер.

Телефон выпал из руки. Закружилась голова, Ежи шатнуло, скрюченными пальцами он вцепился в распахнутую автомобильную дверцу, чтобы не упасть.

– Скажите, это звонил ваш напарник? – подскочил к Ежи румяный атлет. – Ваш напарник Антон Голиков? Он струсил, да? Всего пару слов для «Хармонтского вестника», ваш напарник струсил?

– Что вы сказали? – растерянно переспросил Ежи.

– Голиков струсил?

Ежи отпустил дверцу, его шатнуло, и секунду спустя, собрав воедино всё, что в нём оставалось, он без размаха всадил правой румяному атлету в лицо.

– Вон они, – вытянув руку, сказал Чероки. – Видишь? Между светофором и ларьком.

Ян навёл на треснувший, расколотый надвое ларёк окуляры армейского бинокля. Сместил ближе и вправо к завалившемуся набок светофорному столбу. «Гремучие салфетки» лежали на равном расстоянии от обоих. Ян насчитал шесть штук. Бурые, зазубренные, похожие на диски от электропилы, только не круглые, как эти диски, а, скорее, каплевидные.

– Это точно они? – спросил Ян.

– Они, – истово закивал Китаец Ю. – «Салфетки». Это моя их нашла.

Ян сунул бинокль в футляр. С плоской вершины невысокого пригорка, на котором они лежали втроём, Второй Слепой квартал просматривался вглубь футов на двести пятьдесят. Ларёк стоял сразу за перекрёстком мрачного, со времён посещения не хоженного переулка с кривой, огибающей квартал улицей. Светофор завалился на мостовую и перечёркивал перекрёсток по диагонали.

– Хорошая «салфетки», – стал уговаривать Китаец Ю. – Очень хорошая. Большая деньги.

– Вот сам бы и шёл за ними, раз «большая деньги», – в сердцах бросил Ян. – И делиться бы не пришлось.

Китаец повернул к нему круглое и плоское, как тарелка, лицо.

– Моя не мочь сама, – с сожалением сказал он. – Моя мало-мало подыхать.

– Джекпот, – тронул Яна за плечо Чероки. – Я так думаю, вдоль трубы идти надо. Огородами мы не пройдём, гробанёмся. А если вдоль трубы, есть шанс.

Ян с сомнением осмотрел прохудившуюся, сшибленную с крепежа газопроводную трубу, ряд конических неглубоких воронок вдоль неё, словно обстреливали трубу из миномётов, но уничтожить не стремились и бросили, едва сбили с опор. Воздух над воронками был особо прозрачный и будто стеклянный, верный признак того, что на дне у каждой клубится, поджидая своего часа, «ведьмин студень».

– Если с умом идти, проскочим, – сказал Чероки. – Если осторожно, должны проскочить.

Ян махнул на него рукой, чтоб замолчал, и, прищурившись, принялся мысленно прокладывать маршрут. Протянул воображаемую линию до разорванного на стыке, ржавого и дырявого звена, сместил к ближайшей воронке, от неё к следующей. Дальше линия идти не хотела, под каким бы углом Ян ни старался её повернуть.

– Нет, – сказал он. – Вдоль трубы мы не пойдём. Хоронить нечего будет.

– Тебе, Джекпот, виднее.

Ян оторвал взгляд от трубы и прикинул, что будет, если пойдут напрямую. Ничего хорошего из прикидки не вышло: в огородах их ждала явная и верная смерть. Ян поглядел налево, туда, где сгнившими грибами осели на землю остовы легковух на бывшей муниципальной автостоянке. Смотрел долго, пока не начали слезиться глаза. Протёр их рукавом, вновь извлёк из футляра бинокль и стал разглядывать стоянку в деталях.

– Вот как мы пойдём, – сказал он, повернувшись к Чероки. – Сначала к охранной будке, оттуда по краю до столба, а от него уже напрямки.

Вдвоём они спустились с пригорка, постояли с минуту у подножия и медленно, выверяя каждый шаг, двинулись к стоянке, Ян впереди, Чероки в пяти шагах за ним, след в след.

Солнце яростно пекло, зной безжалостно проникал под одежду, нательное бельё липло к спинам. Мёртвая чёрная колючка жалась к земле и с хрустом рассыпалась, когда на неё ступала нога в тяжёлом ботинке. На юго-востоке, далеко и потому еле слышно изредка всхрапывал «Бродяга Дик». «Весёлый призрак» возник в трехстах футах по правую руку, покачался, словно раздумывая, и, распустив перламутровое кружево, сгинул.

На полпути Ян резко остановился.

– Стой, – тихо сказал он.

Чероки послушно замер за спиной. Ян пристально вгляделся в потрескавшуюся, иссушенную солнцем землю перед собой.

– «Плешь», – сказал он. – Здоровая, сволочь, и хвостатая. Давай вправо.

– Как ты их видишь, Джекпот? – спросил Чероки, когда «комариная плешь» осталась позади.

– Не знаю. Не глазами. Чувствую.

Ян вспомнил посвящённые гравиконцентратам статьи в институтских «докладах», которые читал, сидя в тюрьме. В некоторых статьях выдвигалась гипотеза, что в непосредственной близости от «плеши» не только возрастает плотность гравитационного поля, но и постоянная Ньютона становится переменной. Приборами этот эффект подтвердить не удалось, но авторы статей утверждали, что некоторые живые организмы способны гравитационные флуктуации чувствовать наподобие змей, тонко реагирующих на изменения электромагнитного поля. Ян усмехнулся, подумав, что он и есть такая змея, ядовитая, только в человеческом облике.

– Джекпот!

Ян непроизвольно дёрнулся и застыл на месте. Ужаса в голосе Чероки ему ещё слышать не доводилось. Ян обернулся: индеец, неотрывно глядя куда-то вправо, пятился в направлении притаившейся за спиной «комариной плеши».

– Стоять! – гаркнул Ян.

Чероки охнул и остановился. Тогда Ян медленно повернул голову вправо и обмер. Через огороды, едва касаясь ступнями земли, на них надвигалось покрытое лоснящейся бурой шерстью человекоподобное существо. Перемещалось оно плавно и в то же время стремительно, мёртвая трава разлеталась в пыль у него под ногами.

– Великий дух! – ахнул Чероки.

Он упал на колени, склонил голову и молитвенно сложил руки.

Ян, не в силах сдвинуться с места, обречённо смотрел, как существо приближается. Страшно было отчаянно, жутко: чёрные, без зрачков глаза человекообразной твари гипнотизировали, приковывали к месту, не позволяли даже пошевелиться.

В двадцати шагах существо остановилось, вытянуло тонкую, сплошь заросшую бурой шерстью конечность и направило её на Чероки. Человек, понял внезапно Ян, глядя на раскрывшуюся пятипалую ладонь. Только страшный, уродливый. Он перевёл взгляд на субтильную, с широкими бёдрами и узкой талией фигуру. Женщина, понял Ян. Человеческая женщина, вернее, была ею.

Из ладони существа полыхнуло вдруг красным, а потом и пошло пульсировать расходящимися кругами. Затем конечность развернулась к Яну. Страх внезапно ушёл, сменившись любопытством.

– Ты кто? – спросил Ян.

Существо не ответило. Красные всполохи в его ладони начали тускнеть, стали розовыми, затем кремовыми, матово-белыми, а потом и вовсе прекратились, потухли.

– Как? Тебя? Зовут? – медленно, перемежая паузами, вытолкнул из себя слова Ян.

Существо вновь не ответило. Их взгляды встретились. Чёрные, без зрачков глаза смотрели на Яна в упор, не мигая, и ему вдруг показалось, что смотрели дружелюбно, с приязнью. Секунду спустя существо развернулось косматой спиной и легко, чуть ли не грациозно, едва касаясь ступнями земли, помчалось прочь.

– Что это было, Джекпот?

Ян задумчиво глядел вслед исчезнувшей в переулке Второго Слепого квартала фигуре.

– Пошли, – сказал он. – По-моему, она нам показала дорогу.

Октябрьский дождь без устали лил всю ночь, а с восходом и вовсе превратился в ливень. Злые косые струи хлестали по улицам Рексополиса, по крышам домов, по сиротливо жмущимся к тротуарам автомобилям и по лицам смельчаков, отважившихся на пешую вылазку.

Чероки подогнал «додж» к крыльцу длинного двухэтажного строения в Чайна-тауне, Китаец Ю выскочил и, волоча на плече мешок с хабаром, припустил к дверям.

– Я в «Полную Пустышку», – сказал Чероки. – Ты как?

Ян отрицательно помотал головой. «Полная Пустышка» принадлежала Карлику Цмыгу, как и большинство других питейных заведений в стремительно растущем Рексополисе. Мстить Цмыгу Ян больше не собирался, но посещать его владение не хотел, из какого-то неосознанного до конца принципа.

– Подбрось меня в гостиницу, – попросил Ян.

В гостинице на окраине он жил неполных полтора месяца. Была та довольно убогой, страдала от сквозняков и радовала постояльцев невыветривающимся мышиным запахом. Цмыгу, однако, она не принадлежала, номер вместе со скудным пансионом стоил дёшево, поэтому привередничать Ян не стал. В конце концов, большой разницы, где ночевать, нет, в особенности тому, кому приходилось коротать ночи в Зоне.

Перебраться из Хармонта в Рексополис Яна уговорил Чероки. В тот же день, как встретил его, отсидевшего срок, у тюремных ворот.

– Любопытных меньше, – загибая пальцы, перечислял преимущества Чероки. – Копов тоже меньше, патрулей, гнид всяких. А нашего брата, наоборот, больше. Да и Чёрное озеро, считай, под боком. Я прикупил небольшую лодку. Мотор навесил, можно, если что, уйти по воде.

В гостинице Ян улёгся на спину на узкую неудобную кровать, просунул руки под голову и задумался. Ему уже за тридцать, половина сознательной жизни прошла за решёткой, родных нет, перспектив тоже нет за исключением одной – рано или поздно свернуть себе шею.

– Сволочи, – вслух сказал Ян. – Вы сделали-таки из меня убийцу, уголовника, выгнали, выставили меня из мира, в котором живут порядочные люди. Я ни на что не способен, и у меня ничего нет, кроме умения ненавидеть и выживать.

К чёрту, решил Ян. Надо убираться отсюда. Скопить денег, купить подложные документы и удрать. Пускай ищут потом со своим поганым законом об эмиграции, пускай попробуют. Осесть где-нибудь в глуши, найти работу, неважно какую, да хотя бы снова на разгрузке вагонов, и не думать больше о том, что «жить» и «вцепиться в глотку» – понятия одного свойства.

Две тысячи зелёных у него есть, зарыты на прежнем месте. Ещё тысячу принесёт, когда сдаст хабар, Китаец. Ну и по мелочам. Был ещё «Золотой шар», закопанный на западном склоне пика Боулдер, за «шар» можно, по всей видимости, выручить немало.

Ян стиснул зубы. «Шар» он не отдаст. Пускай его считают суеверным идиотом, пускай он сам себя считает суеверным идиотом, но кто его хранил, кто сберегал там, где любого другого уже десять раз бы застрелили, зарезали, удавили гарротой, обуглили, сожгли, расщепили на атомы. Кто, если не «шар». Он всё, что у Яна есть, единственная ценность, которая у него осталась.

Незаметно Ян заснул, а когда пробудился, дождь уже стих, сквозь поредевшие облака озорно выглядывало солнце. До полудня Ян провалялся в постели, отдыхая, отходя от вчерашнего, от Зоны, от немигающего взгляда чёрных глаз с заросшего шерстью лица. Потом поднялся, не спеша выбрался из убогой гостиницы наружу, зашагал, засунув руки в карманы, по улице к центру. Чероки прав, надо выпить, думал он, огибая лужи. Хватит жить анахоретом, в память о прошлом соблюдающим спортивный режим. Кому они нужны теперь, его здоровье, сила, мужество и упорство. Да никому, включая его самого.

Итак, сегодня он напьётся. И снимет девку, любую, первую попавшуюся, наплевать, как она будет выглядеть и сколько потребует за услуги. Надо…

Пронзительный автомобильный гудок за спиной заставил Яна сгруппироваться и рефлекторно, не думая, отскочить в сторону. Гружённая строительными материалами фура миновала Яна, напоследок смачно въехав задними колёсами в лужу и обдав его с ног до головы грязью. Мгновенно накатила злость: привычка никому и никогда не давать спуску въелась в него, впиталась, стала его частью. Ян заозирался, заметил в придорожной грязи обломок кирпича, подхватил его и с силой метнул притормозившей в трёх десятках шагов фуре вслед. Зеркало заднего вида со стороны пассажирской дверцы разлетелось вдребезги. Секунду спустя эта дверца отворилась, и на дорогу спрыгнул человек, высоченный, в дождевике с закрывающим лицо капюшоном.

Ну давай, подумал Ян, давай иди сюда, наваляй мне, рискни. Человек в дождевике шагнул по направлению к нему раз, другой и откинул капюшон. Кулаки у Яна разжались. Перед ним стояла во весь рост та самая чёрная девчонка, великанша, силачка, охранница Карлика Цмыга, на которую он не сумел поднять руку и поэтому огрёб десять лет тюрьмы. Девчонка сбросила дождевик, не глядя, закинула его в кабину и осталась в атласно-белой безрукавке, обтягивающей тело и контрастирующей с угольно-чёрной кожей. Мускулатура на руках была у неё под стать мужской, а фигура подчёркнуто женская, с длиннющими ногами, широченными бёдрами, узкой талией и высокой, распирающей безрукавку грудью. Ян взглянул великанше в лицо и поразился его выражению: суровому и мужественному, как у сталкера в Зоне, и простодушному, наивному, детскому одновременно.

– Ты, я смотрю, сменил кредо, – сказала девчонка, приблизившись и глядя на Яна сверху вниз, – из убийцы переквалифицировался в хулиганы.

Ян вздрогнул: чёрная великанша говорила сиплым простуженным басом, словно старый пропойца, и в то же время было в её голосе нечто… Спроси его, Ян не сказал бы, что именно.

– А ты из охранницы в экспедиторшу? – вопросом на вопрос в тон великанше ответил Ян.

Та неожиданно улыбнулась.

– Не только, – пробасила она. – Я ещё телохранительница, порученка, детская нянька, а теперь, вдобавок ко всему, и маляр.

Она кивнула на недостроенный, без окон, дверей и крыши, трёхэтажный особняк с колоннами, возвышающийся за чугунной решёткой по правую сторону улицы. Ян едва не присвистнул, разглядев масштабы строительства: огромный земельный участок, котлован для бассейна олимпийских размеров и сложенные в аккуратные штабеля мраморные плиты.

Фура с трудом развернулась на узкой улице и задом стала заезжать в прорезанные в чугунной решётке ворота.

– Что, нравится? – хохотнула великанша. – Или язык от восхищения проглотил? Ладно, я, между прочим, твоя должница.

– Точно, – сказал Ян. – Ты мне должна десять лет.

Девчонка расхохоталась было, но секунду спустя оборвала смех.

– Меня Сажей зовут.

– Ян. То есть Джекпот, – торопливо поправился Ян. – Любопытная у тебя кличка.

– Это не кличка, а имя, – весело усмехнулась девчонка-великанша. – Можно сказать, я эдакий алмаз, только чёрный, как уголь. Так куда ты собрался, мистер Джекпот? Если снова со стволом через ограду, то ещё рано: видишь, нет никого. Ты подожди полгодика, потом лезь, я тебя буду ждать в саду.

Ян улыбнулся. Девчонка неожиданно начала ему нравиться.

– Уговорила, – сказал он. – Запишу, чтоб не забыть, в блокнот. Но сейчас я шёл совсем за другим.

– За чем же?

– Собирался как следует выпить и снять девку, – глядя собеседнице в глаза, дерзко ответил Ян.

Сажа хмыкнула.

– Насчёт девки не гарантирую, но выпить мы могли бы вместе. Платить за меня не надо, я девушка самостоятельная.

– Договорились. Только не в заведении твоего хозяина, меня от них воротит, да и от него тоже.

Сажа на мгновение замялась.

– Ладно, – сказала она. – Хотя лучшие бары здесь принадлежат именно ему. Но изволь, я знаю приличный ирландский паб неподалёку. Подождёшь, я переоденусь?

– Конечно, – кивнул Ян. – Только не вздумай надеть каблуки.

Сажа прыснула и умчалась. Ян неожиданно поймал себя на том, что непроизвольно улыбается и уже, по-видимому, давно. Девчонка ему решительно нравилась.

В пабе было темно и многолюдно. Ян заказал «скотч», и они с Сажей выпили за знакомство.

– За старое, – подмигнула она. – Мы ведь знакомы давно.

Ян выпил вновь, потом ещё раз и ещё. С новой старой знакомой оказалось легко, словно они и в самом деле знали друг друга все десять лет с тех пор, как впервые увиделись.

– Ты не собираешься пригласить меня потанцевать?

Ян невольно покраснел в темноте.

– Я не умею, – признался он. – В молодости пробовал пару раз, оттоптал ноги партнёрше.

– Мне оттоптать ноги непросто, – рассмеялась Сажа. – Я сама кому хочешь оттопчу.

Сексуальность, понял внезапно Ян. Вот что мне почудилось в её голосе. Скрытая, спрятанная за внешностью цирковой силачки. От выпитого у него закружилась голова. Или не от выпитого, подумал Ян. Кажется, голова у него кружится от желания.

– Нет, – сказала внезапно Сажа.

– Что «нет»?

– Второй пункт твоей сегодняшней программы откладывается. Девку тебе придётся искать в другом месте.

Голова перестала кружиться. Ян вытянул из пачки сигарету, закурил. Веселье и лёгкость ушли, сменившись всегдашней настороженностью и злостью.

– Хорошо, – сказал он. – В другом так в другом.

Сажа накрыла ладонью его руку.

– Знаешь, я не ложусь под мужчин. Даже если они мне нравятся, хотя такое случалось нечасто. За мной пытались ухаживать, но я всем ставила условие. Я стою десять вынесенных из Зоны «пустышек» или два десятка «чёрных брызг», на выбор. Желающих не нашлось.

Сажа невесело рассмеялась.

– Дай мне сигарету, – попросила она. – Когда-то это было игрой, потом тестом. Сейчас условие невыполнимо. Хабара в доступных местах почти не осталось.

– Не осталось, – механически повторил Ян. – Так что же, ты станешь моей любовницей, если я вытащу из Зоны десять «пустышек», ты это хотела сказать?

Сажа затянулась, закашлялась, затушила едва начатую сигарету в пепельнице и упёрла подбородок в сжатые кулаки.

– Могу даже женой, – негромко сказала она. – Вдруг позовёшь.

Ян закурил новую сигарету. Посмотрел ей в глаза.

– Ты всерьёз?

– Не знаю. Наверное, всерьёз.

– Я убийца, – сказал Ян. – На мне пятеро.

– Да знаю, – Сажа опустила голову. – Однажды я тоже хотела убить. Женщину, отец мне запретил. Ладно, это не лучшая тема для разговора, Ян. Так что же, – она задорно тряхнула головой. – Пойдёшь на Зону за «пустышками» с «брызгами»? Хочешь, сделаю тебе скидку.

Ян поднялся, посмотрел на часы.

– Мне пора, – сказал он. – Давай встретимся завтра утром. Там же, где сегодня, например. У ворот в будущий дом твоего патрона.

Ночью Сажа не могла найти себе места. То, что раньше было девичьей забавой, а потом стало проверкой на мужество, теперь превратилось в зловещую, нехорошую шутку. Неужели этот парень с дерзким скуластым лицом и впрямь ломанётся ночью в Зону, нервно расхаживая от стены к стене, думала Сажа. Джекпот… Характерная такая кличка, «говорящая».

Она присела на кровать. Неужели я влюбилась, с некоторым даже любопытством подумала Сажа. В едва знакомого человека, в убийцу и личного врага её отца. Глупости, тряхнула она головой. Но почему тогда она переживает за него так, словно речь идёт о близком человеке. О «своём», внезапно вспомнила Сажа рассуждения десятилетней давности.

Ночью она не сомкнула глаз и, едва рассвело, выбралась из принадлежащей Карлику гостиницы, села в машину и поехала к новостройке. Небо было чистым, от вчерашних луж не осталось и следа, с озера задувал прохладный, ласкающий кожу ветерок. Дура, сказала себе Сажа, загнав машину в будущий сад будущего особняка. Пора бы уже взяться за ум, этот человек не придёт, а если даже придёт, то для того, чтобы её обругать или, что гораздо хуже, над ней посмеяться. И поделом: какие там по нынешним временам десять «пустышек».

Час шёл за часом, и к десяти утра Сажа чувствовала себя полностью разбитой. Привезли упакованные в дощатые ящики мраморные статуи античных героев. Сажа тщательно подбирала их, роясь в каталогах и аукционных листах. Она с нетерпением их ждала, но сейчас лишь махнула рукой и велела разгружать без неё. Накричала на подвернувшегося под руку Носатого Бен-Галлеви и отправила его со двора прочь. Выкурила вторую и третью в своей жизни сигареты.

Облезлый «додж» с заляпанными грязью бортами притормозил у ворот за четверть часа до полудня, когда Сажа уже отчаялась. Из «Доджа» выбрался страхолюдный индеец и ещё кто-то, скрытый от Сажи кузовом… Она не удержалась и бросилась навстречу. Сердце заколотилось вдруг, бешено, отчаянно, когда она узнала в пассажире вчерашнего «старого нового знакомого». Сажа вросла в землю и завороженно смотрела, как индеец распахивает багажник и помогает Яну взвалить на спину здоровенный мешок.

Он шёл к ней, шатаясь под тяжестью мешка и глядя исподлобья в глаза. В пяти шагах остановился, сбросил ношу на землю.

– Что это? – выдохнула Сажа.

– Я решил, что «пустышки», «брызги» и прочая дребедень недостаточно хороши для тебя, – медленно выговаривая слова и не отводя глаз, ответил Ян. – А кольца у меня нет. Здесь мой свадебный подарок, взгляни. – Он нагнулся, рванул стягивающую горловину мешка тесьму.

Сажа ахнула. Перед ней лежал, отливая красной медью на солнце, легендарный «Золотой шар».

Слёзы набухли у Сажи в уголках глаз и покатились по щекам.

– Ты что же, – пролепетала она, – хочешь… Ты хочешь на мне жениться?

– Да, – твёрдо сказал Ян. – Я хочу, чтобы ты стала моей женой. И чем скорее, тем лучше.

– Ты ведь ничего не знаешь обо мне, – сказала Сажа тоскливо. – Я никогда не думала, что у меня это будет вот так. Когда ставила идиотское условие, и вообще. Ты ведь даже не знаешь, сколько мне лет.

Ян пожал плечами.

– Какая разница, – сказал он. – Я думаю, мы одного возраста, но, если ты на пару лет старше или младше, это не имеет никакого значения.

– Мне двадцать один год, – опустив голову, проговорила Сажа. – Тогда, в саду, мне было одиннадцать. Я дочь сталкера и мутантка. Моим отцом был Гуталин, ты наверняка слышал о нём. Ты по-прежнему хочешь жениться на мне?

– Хочу, – решительно кивнул он, ни на секунду не задумавшись. – Трудновато поверить, но мне нравится эта мутация. И считаю, что мне повезло.

– Не врёшь? – совсем по-детски спросила Сажа.

– Клянусь, что нет. И я хотел бы, – Ян улыбнулся, – отпраздновать нашу помолвку, у меня и свидетель есть, – он кивнул на привалившегося к борту «Доджа» и невозмутимо покуривающего индейца.

– А сообщить родителям ты не хочешь? – лукаво улыбнулась Сажа в ответ.

– У меня нет родителей.

– Я имела в виду своего отца.

Секунд десять Ян стоял, с недоумением разглядывая носки своих ботинок.

– Ты шутишь со мной? – дрогнувшим голосом спросил он. – Только что ты сказала, что твой отец – покойный Гуталин.

– Так и есть. Я говорю о человеке, который меня удочерил. Тебе не просто повезло, тебе очень повезло со мной, – Сажа рассмеялась. – Моего приёмного отца ты тоже знаешь. Его зовут Карл Цмыг, я – дочь мультимиллионера. Я… – Сажа осеклась и замолчала.

Ян отшатнулся, словно его ударили. Побледнел. Сажа с нарастающим ужасом смотрела на его исказившееся лицо.

– Почему ты не сказала раньше? – с горечью спросил Ян.

– Ты не спрашивал, – пролепетала Сажа. – То, что было между вами, давно в прошлом, оно быльём поросло. Или… – она не договорила.

– Или, – бросил Ян презрительно. – Я никогда, ни за что ни гроша не возьму у этого человека и не женюсь на денежном мешке.

Он развернулся и стремительно зашагал прочь.

Карл спустился в гостиничный холл, кивнул охраннику, чтобы следовал за ним, и двинулся на выход. «Ламборджини» с бронированными стёклами ждал у крыльца, водитель обежал вокруг, предупредительно придержал дверцу. Карл уселся, кинул взгляд на распахнутое окно второго этажа. Мелисса Нунан, обнажённая, с распущенными, скрывающими грудь волосами, прощально махала рукой.

Карл послал воздушный поцелуй, захлопнул дверцу и откинулся на сиденье. Привязался я к ней, что ли, думал он, пока «ламборджини» выезжал с гостиничного двора. С Мелиссой, как та и обещала, было легко, любопытно и нескучно. В том числе и в постели, а возможно, в первую очередь в ней. Приятные, ни к чему не обязывающие отношения. Взаимовыгодные, можно сказать, и при этом стоящие Карлу сущую ерунду. «Ты можешь бросить меня в любой момент, – не раз говорила Мелисса, прикуривая Карлу сигарету или подавая кофе. – Я даже не обижусь, ну или почти не».

– Скажи ребятам, чтобы послали ей корзину цветов, Джек, – через плечо бросил Карл развалившемуся на заднем сиденье охраннику. – Пускай добавят какую-нибудь цацку и особо не экономят.

– Понял, Карлик, скажу, не волнуйся, парни всё сделают.

Карл кивнул и, выбросив Мелиссу Нунан из головы, задумался о делах. Приближались выборы, его портреты развешаны повсюду, чуть ли не на каждом столбе. Кинь камень в собаку, попадёшь в Карлика, беззлобно усмехнулся он.

Выборы сейчас самое важное. Должность мэра позволит сделать новый шаг наверх, ещё более упрочить и без того надёжное положение. Осталось только победить. Это будет непросто – у соперника, нынешнего мэра, кристально чистая репутация, в отличие от него, Карла. И жена – набожная серая мышка, протёршая не одну юбку на заседаниях местных благотворительных обществ. Дина, правда, тоже несколько присмирела за последние месяцы, но кто знает, насколько её хватит. И потом Арчи… Он явно пошёл в мать. Гувернантки от мальчишки стонут, а приходящие преподаватели неодобрительно хмурятся и покачивают плешивыми головами. Делать Арчи ничего не желает, учиться тоже не желает, целыми днями гоняет в компьютерные игры, авторитетов для него нет, разве что Сажа. У Карла потеплело на душе, стоило ему подумать о дочери. Однако не может Сажа быть вечной нянькой. Да и других дел, помимо возни с капризным тринадцатилетним неженкой, у неё полно. К тому же последние дни Сажа ходит на себя не похожая. Едва на стены не натыкается, не влюбилась ли, часом.

– Джек, – обернулся Карл к охраннику. – К Саже никто не подкатывал в последнее время?

– Вроде бы нет, Карлик.

Надо с ней поговорить, решил Карл. Девочке двадцать один год, как, кстати, и Мелиссе. Только та в свои двадцать один опытная женщина, а его дочь… Возможно, слишком закрутилась с этим новым домом в Рексополисе, озабоченно подумал Карл. Устала: в конце концов, никто не железный, даже она.

Звонок раздался, когда Карл начал раздумывать, пообедать ли дома или заехать в «Боржч».

– Карлик, у нас проблемы, – раздался в трубке мобильного телефона взволнованный голос Носатого Бен-Галлеви. – Серьёзные. Жду тебя.

– Хорошо, еду.

Карл разъединился. Должно было случиться нечто экстраординарное для того, чтобы управляющий добавил к слову «проблемы» прилагательное «серьёзные». За многие годы, что Носатый работал на него, такого ещё не бывало.

– Гони! – велел водителю Карл…

Управляющий в ожидании его нервно расхаживал по холлу.

– Пойдём наверх, – Карл пожал Носатому Бен-Галлеви руку. – Что случилось?

– Две вещи, Карлик. Одна другой краше.

Карл нахмурился.

– Давай без предисловий, – велел он.

– Хорошо. Утром мне пришла по почте посылка. В коробке. Внутри головы Корсиканца и Одноглазого Майлстоуна.

– В каком смысле головы? – опешил Карл.

– В прямом. Отсечённые от туловища. А через час мне позвонили.

С минуту сидели молча, Карл осмысливал сказанное.

– Кто позвонил? – спокойно спросил он, прерывая паузу.

– Он не представился, но это и неважно. Звонил человек Стилета Панини. С предложением.

Карл поднялся, достал из встроенного в стену бара бутылку коньяка и две рюмки. Молча разлил. Трения с людьми Стилета Панини начались уже давно. Три года назад Стилет потребовал увеличения доли в общем бизнесе до сорока процентов. Карл уступил, но полгода спустя Стилет потребовал нового увеличения – до пятидесяти. Карл отказал, и на два года установилось статус-кво. Урожай с плантаций конопли и опиумного мака на кольце делился в соотношении шестьдесят на сорок.

– Помянём, – сказал Карл и протянул Носатому рюмку с коньяком. – Моя вина, недооценил я итальяшек. А эти гады, получается, только и ждали благоприятного момента.

Благоприятный момент настал сейчас, за три месяца до выборов. Война со Стилетом Панини означала стрельбу, убитых, шумиху в прессе, а значит, неминуемое поражение в предвыборной борьбе.

– Что за предложение тебе сделали? – Карл опорожнил рюмку и отставил её в сторону.

Носатый пожал плечами.

– Обычное. С тобой хотят встретиться и поговорить. Я думаю, он потребует пятьдесят пять процентов и согласится на пятьдесят. На его месте любой деловой человек поступил бы так же.

– Ты тоже?

– Если бы оказался на его месте – да. Надо соглашаться, Карлик, выгоднее отдать эти десять процентов, но войны избежать.

– А жизни друзей ты тоже предлагаешь отдать? – наливаясь кровью, процедил Карл.

Носатый, опустив голову, долго молчал. Потом сказал, не поднимая глаз:

– Тебе решать. Ты лучше меня знаешь, во что это всё может вылиться.

Карл грохнул кулаком по столу.

– Вот что, дружище, – сказал он. – Если завтра мне пришлют в коробке твою голову, я перебью полгорода, но за тебя поквитаюсь. Ты понял? Поквитаюсь, даже если мне это будет стоить президентского кресла.

– Карлик, подумай, прошу тебя.

– Тут нечего думать. Подготовь заявление в прессе, я снимаю свою кандидатуру и отказываюсь от борьбы. Завтра мы переезжаем в Рексополис, распорядись. Этих гадов мы задавим, чего бы это ни стоило.

– Что ж… Тогда у меня есть ещё кое-что.

Карл вздохнул и вновь наполнил рюмки.

– Ещё «кое-чего» сейчас только недоставало. Говори.

– Китаец с Джекпотом ходили в Зону. Там был ещё один с ними. Китаец божится, что эти двое вернулись, откуда не возвращается никто. И хабар вынесли. Но это ещё не всё. Позавчера Джекпота видели с Сажей.

– Что? – растерялся Карл. – Его с Сажей?

– Он, похоже, подбивал к ней клинья, не исключено, чтобы отомстить тебе. И ещё: Джекпот, возможно, человек Стилета. Они вместе сидели, я связался с начальником тюрьмы, пока тебя ждал. Тот сказал, что поначалу эти двое не ладили, но расстались друзьями.

Карл почувствовал, как волна лютой, бешеной злости поднимается в нём, готовясь захлестнуть целиком.

– Вот, значит, как, – едва сдерживаясь, сказал он. – Хотел же я, чтобы его по-тихому удавили в тюрьме. Ну да ладно, ещё не поздно упущенное наверстать.

– Постой, Карлик, это всего лишь версия. Я предлагаю с ним договориться, нам сейчас будет не до него, люди понадобятся для других дел. Приручать Джекпота бессмысленно, а откупиться от него можно.

Карл вскочил, упёрся костяшками пальцев в стол и подался вперёд.

– Довольно, – из последних сил сдерживаясь, сказал он. – Передай Китайцу, чтобы больше не тянул. К чертям! Этого гада надо грохнуть, война всё спишет.

– Но Сажа…

– Что Сажа?! – заорал Карл, больше не сдерживаясь. – Сажа моя дочь, я сам с ней поговорю! С этим подбивателем клиньев надо покончить! Ясно тебе? Ясно тебе, я спрашиваю?!

– Куда уж яснее, – Носатый Бен-Галлеви неохотно кивнул.

– Ступай!

Едва за управляющим захлопнулась дверь, Карл наполнил рюмку до краёв, залпом опростал. Выдохнул и набрал номер капитана полиции Ленни Уильямса.

– Здравствуй, дружище, – сказал он. – С завтрашнего дня твоим парням придётся хорошо поработать.

Минуту спустя Карл произнёс эту фразу вновь – на этот раз адресована она была командующему окружным гарнизоном полковнику Харрингтону.

– Мы переходим на военное положение, – вызвал Карл начальника охраны, едва покончил со звонками. – Со всеми вытекающими последствиями. Тебе предоставляются неограниченные полномочия во всём, что касается безопасности семьи. Это относится ко всем её членам, к детям в первую очередь. Персонал удвоить. Да хоть утроить, хоть удесятерить, по твоему усмотрению. Надёжными, проверенными людьми. Тебе всё понятно?

– Понятно, Карлик, – начальник охраны вытянулся в струну.

– Кроме того, мы форсируем переезд в Рексополис. Пока основное здание не готово, жить будем в гостинице. Служащих проверить, ненадёжных заменить. Постояльцев расселить по другим отелям, кто будет возмущаться – уплатить неустойку. Теперь далее. Земля вокруг основного здания принадлежит мне, я прикажу её застроить. Рядом со мной будут жить только преданные мне лично люди. В том числе и ты.