В разгар промежуточных выборов 2006 года, за три недели до объявления об отставке Дональда Рамсфельда, Джордж Буш на скромной церемонии в Овальном кабинете подписал Закон об ассигнованиях на оборону. Он занимал 1400 страниц и содержал одну поправку, на которую в тот момент почти никто не обратил внимания. Она давала президенту полномочия вводить военное положение и «использовать вооруженные силы, в том числе Национальную гвардию», игнорируя пожелания губернатора штата, в случае «чрезвычайной ситуации», чтобы «восстановить общественный порядок» и «подавить» беспорядки. Такой чрезвычайной ситуацией может быть ураган, массовые протесты или «чрезвычайная ситуация, угрожающая здоровью общества», в случае чего армия может участвовать в организации карантина и охранять склады с вакциной. Раньше президент мог ввести военное положение только в случае мятежа.

   Сенатор от демократов Патрик Лихи, поддерживаемый коллегами по предвыборной кампании, был единственным политиком, который пытался забить тревогу. Он заявил, что «использование военного положения для поддержки законов противоречит одному из базовых принципов нашей демократии», и указал на то, что «последствия такой поправки будут невероятно значительными, однако эта поправка была вставлена в оборонный закон как незначительное дополнение, которое мало изучалось. Другие комитеты Конгресса, обладающие правом обсуждать эти вопросы, были лишены возможности оставить свои комментарии к этим предложениям, не говоря уже о возможности посвятить им специальные слушания».

   Это изменение давало гораздо больше полномочий исполнительной ветви власти, но тут была, по меньшей мере, еще одна сторона, оставшаяся в выигрыше, — фармакологическая индустрия. В случае вспышки какой-либо эпидемии они могли рассчитывать на армию, которая будет охранять их лаборатории и хранилища, а также вводить карантины — администрация Буша давно стремилась к реализации этой цели. Это было прекрасной новостью для бывшей компании Рамсфельда Gilead Sciences, владевшей патентом на препарат для лечения птичьего гриппа Tamiflu. Новый закон в сочетании с опасениями перед птичьим гриппом, возможно, также увеличил популярность Tamiflu: после того как Рамсфельд покинул правительство, всего за пять месяцев стоимость соответствующих акций поднялась на 24 процента.

   Как же повлияли на этот закон интересы производителей? Возможно, никак, но это не пустой вопрос. Он сродни более широкому вопросу: какую роль корыстные интересы таких подрядчиков, как Halliburton и Bechtel, или нефтяных компаний, таких как ExxonMobil, сыграли в стремлении команды Буша оккупировать Ирак? На подобные вопросы, касающиеся мотивации, невозможно дать четкого ответа, потому что речь тут идет о людях, которые, как всем известно, постоянно сплетают интересы корпораций с национальными интересами в такой степени, что часто, кажется, сами неспособны отличить одни от других.

   В 2006 году вышла книга под названием «Переворот» (Overthrow), написанная бывшим журналистом газеты New York Times Стивеном Кинзером, который пытается понять, чем же руководствовались американские политики в XX веке, когда они организовывали и осуществляли перевороты в других странах. Изучив истории таких операций по смене режима, начиная от переворота на Гавайях в 1893 году и кончая Ираком в 2003 году, он нашел, что каждый раз повторяется один и тот же процесс, проходящий в три этапа. На первом этапе транснациональные американские корпорации видят какую-либо значимую угрозу со стороны иностранного правительства, которое требует, чтобы компания «платила налоги или соблюдала трудовое законодательство и законы об охране среды. Иногда компании угрожает национализация или ее вынуждают продать часть своих земельных владений или активов». Затем, продолжает Кинзер, американские политики начинают воспринимать эти проблемы корпораций как нападение на Соединенные Штаты: «Они превращают экономические мотивы в политические или геостратегические. Делают вывод, что режим, который ставит препятствия американским компаниям или им угрожает, — это режим антиамериканский, репрессивный, диктаторский и, вероятнее всего, он служит орудием в руках еще какого-то государства или группы влияния, которые занимаются подрывной деятельностью против Соединенных Штатов». И наконец, наступает третий этап, когда политики должны убедить публику в том, что необходимо вмешаться, используя образ борьбы добра против зла, подавая ситуацию как «возможность освободить бедный и угнетаемый народ от жестокого режима, который считают диктаторским, потому что какой же еще режим будет ставить под угрозу американские компании». Иными словами, внешняя политика США представляет собой плод массовой психологической проекции, когда крохотная элита путает свои корыстные интересы и потребности с интересами всего мира.

   Кинзер указывает на то, что подобные вещи особенно характерны для политиков, которые пришли на государственную службу непосредственно из корпоративного мира. Например, государственный секретарь при Эйзенхауэре Джон Фостер Даллес большую часть жизни проработал юристом в крупнейших международных корпорациях и отстаивал интересы самых богатых компаний мира в конфликтах с правительствами других стран. Кинзер, подобно многим другим биографам Даллеса, приходит к выводу, что этот госсекретарь не умел отделять интересы корпораций от интересов страны. «Даллес, — пишет он, — всю жизнь был одержим двумя идеями: борьбой с коммунизмом и защитой прав транснациональных монополий... Он считал, что эти интересы "взаимосвязаны и поддерживают друг друга"». Это означало, что ему не приходилось выбирать между двумя главными идеями: если, скажем, правительство Гватемалы предпринимает действие, угрожающее интересам United Fruit Company, это фактически равноценно наступлению на Америку и заслуживает силового ответа.

   Администрация Буша, одержимая двумя идеями — войны против терроризма и защиты интересов транснациональных корпораций — и наполненная людьми, вчера сидевшими в совете директоров корпораций, подобным образом смешивает и переплетает разные интересы. Но при одном существенном отличии. Компании, которые защищал Даллес, были транснациональными корпорациями, вкладывающими крупные деньги в экономику других стран: в шахты, сельское хозяйство, банки и нефть. И, как правило, они все единодушно желали заниматься своим бизнесом в стабильном и приносящем доходы окружении, где нестрогие законы относительно инвестиций, много свободных рабочих рук и не происходит никаких неприятных неожиданностей вроде экспроприации. Если они и устраивали государственные перевороты или военные операции, это не было самоцелью, но в итоге должно было служить стабильности.

   С зарождением капитализма катастроф положение изменилось: создатели войны против террора принадлежали уже к иному поколению политиков-корпоративистов, для которых войны и катастрофы стали самоцелью. И когда Дик Чейни и Дональд Рамсфельд смешивают выгоду Lockheed, Halliburton, Carlyle или Gilead с благом для Соединенных Штатов и даже всего мира, такая проекция имеет крайне опасные последствия. Ибо благом для этих компаний являются бедствия: войны, эпидемии, стихийные катаклизмы и нехватка ресурсов — и количество подобных «удачных моментов» сильно возросло с приходом к власти Буша-младшего. Эта проекция еще разрушительнее по той причине, что важнейшие соратники Буша в беспрецедентной степени своими интересами связаны с комплексом капитализма катастроф в новой эре, когда произошла приватизация войн и ликвидации последствий катастроф, что позволяет им получать высокую прибыль от бедствий, которые они сами организовали.

   Например, когда Рамсфельд покинул свой пост после поражения республиканцев на промежуточных выборах 2006 года, пресса сообщала, что он вернулся в частный сектор. Но правда заключается в том, что он никогда оттуда не уходил. Когда Буш назначил его министром обороны, Рамсфельд, как все государственные чиновники, был обязан избавиться от любого имущества, которое позволило бы ему получать прибыль или нести потери от решений, принятых им как политиком на своем посту. Проще говоря, он обязан был распродать все, что связано с национальной безопасностью и обороной. Но это оказалось для Рамсфельда огромной проблемой. У него было столько имущества в различных сферах производства, связанных с катастрофами, что он заявил о невозможности от него избавиться к намеченному сроку и ему пришлось идти на большие компромиссы с этикой, чтобы сохранить в своих руках все, что возможно.

   Он продал акции Lockheed, Boeing и других оборонных компаний, которыми непосредственно владел, и выставил на аукцион акции на 50 миллионов долларов в надежде на будущее. Но он все равно остался частичным или полным владельцем частных инвестиционных фирм, связанных с обороной и биотехнологиями. Рамсфельд не хотел нести потери от быстрой продажи этих компаний, а вместо этого дважды просил увеличить срок выполнения этого требования на три месяца, что встречается крайне редко среди политиков такого уровня. Это означало, что он все еще продолжал искать подходящих покупателей для своих компаний и активов шесть месяцев, а возможно даже и позже, уже когда был министром обороны.

   Что же касается компании Gilead Sciences, которую Рамсфельд раньше возглавлял и которая обладала патентом на Tamiflu, министр обороны проявил упорство. Когда ему предложили сделать выбор между интересами бизнеса и государственной деятельностью, Рамсфельд просто отказался это сделать. Эпидемии прямо угрожают национальной безопасности и потому относятся к сфере деятельности министра обороны. Но несмотря на такой очевидный конфликт интересов, Рамсфельд так и не смог продать акции Gilead на протяжении всего срока своей службы, сохранив за собой имущество в Gilead на сумму от 8 до 39 миллионов долларов.

   Когда сенатская Комиссия по этическим вопросам пыталась заставить Рамсфельда привести свои дела в соответствие с обычными требованиями, тот повел себя агрессивно. В частности, он обратился с письмом в Отдел по вопросам правительственной этики с жалобой, что ему пришлось потратить 60 тысяч долларов на работу бухгалтеров в связи с этими «чрезвычайно сложными и запутанными» денежными отчетами. Хотя для владельца акций на 95 миллионов долларов на момент службы в правительстве расход в 60 тысяч на манипуляции со своими финансами вряд ли должен показаться чрезмерным.

   Непоколебимое упорство Рамсфельда отказаться от бизнеса катастроф, даже находясь на важнейшем государственном посту в сфере национальной безопасности, отразилось на его работе в ряде конкретных случаев. В течение первого года службы, когда он искал варианты продажи своих акций, Рамсфельд всячески старался уклониться от различного рода важных решений. По данным Associated Press, «он избегал совещаний в Пентагоне, на которых обсуждалась проблема СПИДа». Когда же федеральное правительство должно было принять решение о том, надо ли ему вмешиваться в случаях нескольких крупнейших слияний и поглощений, в которых участвовали важнейшие оборонные подрядчики, включая General Electric, Honeywell, Northrop Gurman и Silicon Valley Graphics, Рамсфельд как мог старался уклониться от этих дискуссий на высшем уровне. Со слов его официального представителя, у Рамсфельда сохранились финансовые связи с перечисленными выше компаниями. «Я старался держаться от них в стороне», — сообщил Рамсфельд журналисту, отвечая на вопрос об одном из таких поглощений.

   В течение шести лет, пока он занимал свой пост, Рамсфельд должен был покидать комнату, если в ней заходила дискуссия о вероятности распространения птичьего гриппа и о закупке лекарств на этот случай. Согласно документу, содержащему условия, которые позволяли ему не расставаться со своими акциями, он должен был воздерживаться от принятия решений, которые могут «прямо и предсказуемо повлиять на судьбу Gilead». Но коллеги заботились о его интересах. В июле 2005 года Пентагон приобрел Tamiflu на 58 миллионов долларов, а Министерство здравоохранения заявило, что через несколько месяцев собирается потратить 1 миллиард долларов на закупку этого препарата.

   Упорство Рамсфельда, без сомнения, окупилось. Если бы, став министром в январе 2001 года, он сразу продал акции Gilead, то получил бы всего по 7,45 доллара за каждую. Но страх перед птичьим гриппом, истерия по проводу биологического террора и административное решение Рамсфельда о мощном финансировании компании привели к тому, что цена акции поднялась до 67,6 доллара за штуку — она выросла на 807 процентов (а к апрелю 2007 года одна акция стоила уже 84 доллара). Это означало, что Рамсфельд, покидая пост министра обороны, стал значительно богаче, чем до своего назначения на него, — редкий пример мультимиллионера на государственной службе.

   Как Рамсфельд не мог отказаться от Gilead, так и Чейни упорно сохранял свои связи с Halliburton — этот случай, в отличие от связи Рамсфельда с Gilead, привлек внимание СМИ. Прежде чем он покинул пост руководителя компании и вступил в команду Буша, Чейни выторговал себе право сохранить за собой «пенсионный пакет», который состоял из акций и опционов Halliburton. Когда пресса начала задавать ему не слишком приятные вопросы, Чейни согласился продать часть ценных бумаг Halliburton, что принесло ему доход в 18,5 миллиона долларов. По данным Wall Street Journal, Чейни сохранил за собой 189 тысяч акций Halliburton и 500 тысяч опционов, которые он не был вправе продавать, уже став вице-президентом.

   Поскольку Чейни продолжал владеть таким большим количеством ценных бумаг Halliburton, он, уже будучи вице-президентом, получал с них миллионы долларов ежегодно в виде дивидендов с акций, кроме того, Halliburton сохраняла его зарплату в объеме 211 тысяч долларов в год, что примерно соответствует жалованью члена правительства. Когда в 2009 году он уйдет со своего поста и будет вправе продавать бумаги Halliburton, которыми владеет, то получит невообразимый доход благодаря тому, что фортуна повернулась к компании Halliburton лицом. Стоимость акции компании до начала войны с Ираком составляла 10 долларов, всего за три года она выросла до 41 доллара — скачок в 400 процентов, объясняемый повышением цен на энергию и иракскими контрактами, а оба эти фактора были прямым следствием того, что Чейни вовлек страну в войну с Ираком. Ситуация с Ираком точно вписывается в схему Кизнера. Саддам не представлял угрозы безопасности США, но нес угрозу американским энергетическим компаниям, поскольку только что подписал контракт с гигантской российской нефтяной корпорацией и вел переговоры с французской компанией Total, что лишало американские и английские нефтяные компании всяких надежд: страна, обладающая третьими по величине запасами нефти в мире, ускользала из рук американцев и британцев. Свержение Саддама открывало великие возможности перед нефтяными монополиями, такими как ExxonMobil, Chevron, Shell и BP, и все они закладывали основы нового Ирака, как и Halliburton, переместившаяся в Дубай, нашла себе оптимальное место для того, чтобы обеспечивать электричеством все эти компании. Так сама война стала одним из самых прибыльных дел в истории Halliburton.

   И Рамсфельд, и Чейни могли бы избавиться от ценных бумаг, связанных с катастрофами, что устранило бы любые сомнения насчет того, какую роль в их энтузиазме по созданию катастроф играет корысть. Но тогда бы они остались в стороне от бума в своем бизнесе. Когда перед ними вставал вопрос выбора между личной прибылью или жизнью общества, они всегда выбирали прибыль, заставляя даже правительственные комиссии по этике считаться с их упорством.

   Во время Второй мировой войны президент Франклин Рузвельт говорил о получении прибыли от войны такие резкие слова: «Я не хотел бы видеть ни одного военного миллионера, появившегося в США в результате мировой катастрофы». Неудивительно, что он сделал бы с Чейни, который получал миллионные прибыли с войны, занимая пост вице-президента. Или с Рамсфельдом, который в 2004 году не смог противостоять искушению обналичить часть акций Gilead, что позволило ему с легкостью получить 5 миллионов долларов, согласно ежегодным сведения о доходах, пока он еще занимал пост министра обороны, и эта сумма была слабым предвкушением награды, которая его ожидала к моменту ухода из правительства. При администрации Буша людей, получающих прибыль с войны, не только допускают в правительство, такие люди и есть само правительство, между ними и правительством нет никакой границы.

   Годы правления Буша были отмечены самыми позорными и самыми вопиющими коррупционными скандалами в недавней истории: это Джек Абрамофф, предложивший членам Конгресса отдых с игрой в гольф; Рэнди «Герцог» Каннингхэм, ныне отбывающий восьмилетний срок в тюрьме, со своей яхтой The Duke-Stir, которая входила в «меню взяток», перечисленных на официальном бланке Конгресса и переданных одному оборонному подрядчику; это вечеринки в отеле «Уотергейт» с любезно предоставленными бесплатными проститутками. Все это слишком похоже на происходящее в Москве или Буэнос-Айресе в середине 90-х.

   Существует постоянно вращающаяся дверь между правительством и воротилами бизнеса. Такое положение существовало всегда, только обычно политики дожидались момента ухода своей администрации, чтобы превратить правительственные связи в прибыль. В правление Буша неистощимый рог изобилия рынка национальной безопасности стал слишком серьезным искушением, чтобы служащие администрации могли ему противостоять. Так что, не дожидаясь окончания срока своей службы, сотни чиновников различных департаментов правительства уже воспользовались этой дверью. По словам Эрика Липтона из газеты New York Times, который исследовал это явление на примере Министерства национальной безопасности, «почтенные лоббисты и стражи этики из Вашингтона говорят, что исход такого большого количества самых высокопоставленных служащих министерства до окончания срока службы администрации является чем-то беспрецедентным для современной истории». Липтон насчитал 94 примера таких служащих, работавших в сфере национальной безопасности, которые теперь стали воротилами этой индустрии.

   Таких случаев слишком много, чтобы можно было их подробно тут рассмотреть, но некоторые из них весьма выделяются, поскольку их участники — важнейшие организаторы войны против террора. Джон Эшкрофт, бывший генеральный прокурор США, основной автор Закона о борьбе с терроризмом, сейчас возглавляет компанию Ashcroft Group, которая помогает соответствующим компаниям получать федеральные контракты. Том Ридж, первый глава Министерства национальной безопасности, сейчас работает в Ridge Global и является консультантом по коммуникационным технологиям компании Lucent, которая прямо связана с обороной. Руди Джулиани, бывший мэр Нью-Йорка и герой 11 сентября, через четыре месяца основал компанию Guiliani Partners, чтобы продавать свои навыки кризисного консультанта. Ричард Кларк, звезда борьбы с терроризмом при Клинтоне и Буше, известный своей критикой в адрес правительства, теперь возглавляет компанию Good Harbor Consulting, специализирующуюся на национальной безопасности и борьбе с терроризмом. Джеймс Булей, возглавлявший ЦРУ до 1995 года, сейчас работает в Paladin Capital Group, фирме, которая занимается инвестированием в частные компании в сфере безопасности, а также служит вице-президентом Booz Allen, компании, занимающей ведущее место в индустрии национальной безопасности. Джо Олбоу, возглавлявший 11 сентября Федеральное агентство по чрезвычайным ситуациям (FEMA), покинул это место всего через полтора года, чтобы основать New Bridge Strategies; по его словам, эта организация станет «мостом» между бизнесом и щедрым миром правительственных контрактов и возможностями для инвестиций в Ираке. Ему на смену пришел Майкл Браун, который покинул свой пост всего через два года, чтобы основать Michael D. Brown LLC — компанию, специализирующуюся на устранении последствий катастроф.

   «Разве я могу уволиться сейчас?» — писал Браун в известном электронном письме своим сотрудникам по FEMA в разгар катастрофы, вызванной ураганом «Катрина». За этим стоит простая философия: служи в правительстве, пока не займешь достаточно почетного места в министерстве, заключающем крупные контракты, и собирай внутреннюю информацию о том, что там покупается, а затем уйди в частный сектор и продавай нужный товар своим бывшим коллегам по службе. Государственный сектор играет роль разведки для последующей работы в комплексе капитализма катастроф.

   Однако в какой-то мере примеры коррупции и перемены мест создают ложное впечатление. Может показаться, что между правительством и комплексом капитализма катастроф все еще остается четкая граница, хотя на самом деле она была стерта уже давно. Новое в правлении Буша заключается не в том, сколь быстро политики переходят из одной сферы в другую, но в том, сколь многие из них стараются действовать в обеих сферах одновременно. Люди, подобные Ричарду Перлу или Джеймсу Бейкеру, определяют политику, дают советы на высшем уровне и говорят с журналистами как независимые эксперты и государственные служащие, хотя в то же время они глубоко погружены в бизнес приватизированной войны и восстановления. Это самое яркое воплощение идеи корпоративизма: полное слияние политических и корпоративных элит во имя безопасности, когда государственная должность позволяет занять достойное место в бизнесе, а также является главным источником удачи предпринимателя в экономике подрядных контрактов.

   Где бы он ни возникал за последние 35 лет: в Сантьяго, Москве, Пекине или Вашингтоне при Буше, — альянс узкого круга корпоративной элиты с правительством правой ориентации получал какое-либо прозвище: «мафиозный капитализм», «капитализм олигархов» или, при Буше, «кумовской капитализм», — и прозвище указывало на отклонение от нормы. Однако это вовсе не было отклонением, это и есть «земля обетованная» крестового похода чикагской школы, одержимой тремя страстями: приватизацией, дерегуляцией и упразднением всех профсоюзов.

   Упрямство Рамсфельда и Чейни, отказавшихся сделать выбор между доходными бумагами индустрии катастроф и государственной должностью, было первым признаком появления подлинного корпоративистского государства. Хотя и не единственным.

   Администрация Буша отличалась одной характерной чертой — она слишком заметно опиралась на внешних советников и частных доверенных лиц для выполнения своих важнейших функций. К ним относятся Джеймс Бейкер, Пол Бремер, Генри Киссинджер, Джордж Шульц, Ричард Перл, а также члены Совета обороны и Комиссии по освобождению Ирака и многие другие. В течение самых важных для принятия решений лет Конгресс просто ставил печати на бумагах, а Верховный суд просто делал свои вежливые замечания, зато эти свободные советники стали пользоваться огромным влиянием.

   Они пользовались властью по той причине, что раньше занимали важнейшие посты в правительстве — это бывшие госсекретари, послы или заместители министров обороны. Все они уже давно покинули правительство и сделали блестящую карьеру в индустрии капитализма катастроф. Поскольку они относятся к подрядчикам, а не к служащим, на них не распространяются те же правила урегулирования конфликта интересов, что и на выбранных или назначенных политиков, а часто они существуют вне сферы действия каких-либо ограничений. Это позволило устранить так называемую вращающуюся дверь между правительством и индустрией и создать «арку для прохода» (как сказал мне специалист по кризисному урегулированию Ирвин Редленнер). Это позволило индустрии катастроф открыть свою лавку в правительстве, используя в качестве прикрытия репутацию известнейших бывших политиков.

   Когда в марте 2006 года Джеймс Бейкер был назначен сопредседателем Группы по изучению Ирака, советники преисполнились энтузиазма относительно новых подходов к проблеме Ирака — это был политик старой школы, который правил страной в более спокойные времена, это был «взрослый». И действительно, Бейкер знал США в относительно более спокойный период их внешней политики, чем сегодня. Но что происходило 15 лет назад? И кто такой Бейкер?

   Подобно Чейни, Джеймс Бейкер-третий, оставив администрацию Буша-старшего, начал строить свое благосостояние на правительственных контрактах. Особой выгодой для него обернулась дружба с Саудовской Аравией и Кувейтом, которая возникла во время первой войны в Заливе. Его юридическа фирма Baker Botts в Хьюстоне представляла интересы королевской семьи Саудовской Аравии, а также Halliburton и «Газпрома» — крупнейшей российской газовой и нефтяной компании, другими словами, организация Бейкера является одной из ведущих юридических фирм в сфере нефти и газа в мире. Он также стал партнером Carlyle Group, владельцем доли стоимостью примерно 180 миллионов долларов, которая изо всех сил старается держаться в тени.

   Carlyle получает огромные доходы от войны, поскольку торгует робототехникой, оборонными системами связи, а также получила крупнейший контракт в Ираке по подготовке полиции через свою дочернюю компанию USIS. Эта компания стоимостью 56 миллиардов долларов владеет инвестиционной фирмой, которая отбирает подрядчиков, выполняющих различные работы, связанные с безопасностью, и превращает их в прибыльные акционерные компании. «Это лучшие 18 месяцев в нашей истории, — сказал Билл Конвей, который отвечает за инвестиции в Carlyle, после начала войны в Ираке. — Мы делали деньги, причем очень быстро». Война в Ираке, ставшая катастрофой, моментально обернулась неслыханно высокими выплатами избранным инвесторам Carlyle, которые получили 6,6 миллиарда долларов.

   Когда Буш-младший снова вовлек Бейкера в политическую жизнь, назначив своим послом по специальным поручениям для решения проблемы долгов Ирака, Бейкер не должен был расставаться с Carlyle Group или Baker Botts, несмотря на то, что эти компании были прямо заинтересованы в войне. Сначала некоторые комментаторы указывали на этот конфликт интересов. Редакционная статья газеты New York Times призывала Бейкера уволиться из Carlyle Group и Baker Botts, чтобы это не мешало ему быть объективным послом. «Мистер Бейкер слишком сильно связан с частным бизнесом, приносящим огромные доходы, что делает его потенциально заинтересованной стороной, когда дело идет о реструктуризации долгов», говорилось в статье. Она заключала, что Бейкеру недостаточно «отказаться брать деньги с клиентов в ситуациях, где связь с долгами Ирака очевидна... Чтобы достойным образом выполнять государственную миссию, мистер Бейкер должен был оставить два своих поста в частных компаниях».

   Но Бейкер, по примеру старших чинов вашингтонской администрации, отказался это сделать, и Буш поддержал его, поручив Бейкеру попытку убедить правительства всего мира простить огромные внешние долги Ирака. После того как он пробыл на этом посту около года, мне удалось получить копию конфиденциального документа, который доказывал, что речь идет о куда более серьезном конфликте интересов, чем думали раньше. Это бизнес-план на 65 страницах консорциума компаний, включая Carlyle Group, представленный правительству Кувейта, одному из главных кредиторов Ирака. Консорциум предлагал, используя политические связи на высшем уровне, собрать в Ираке 27 миллиардов долларов в погашение безнадежного долга Кувейту, который образовался из-за вторжения Саддама в Кувейт. Иными словами, он предлагал сделать нечто прямо противоположное тому, что должен был делать Бейкер как посол, чья миссия заключалась в том, чтобы убедить правительства аннулировать долги эпохи Саддама.

   Этот документ под заголовком «Предложение о помощи правительству Кувейта по защите и реализации его требований по возмещению убытков к Ираку» был подготовлен почти через два месяца после того, как Бейкер был назначен послом. В документе сам Бейкер упоминается 11 раз, это дает Кувейту возможность увидеть все преимущества сотрудничества с компанией, в которой работает человек, отвечающий за аннулирование долгов Ирака. Но за это придется заплатить. В обмен на эти услуги, говорится в документе, правительство Кувейта должно вложить 1 миллиард долларов в Carlyle Group. Это была недвусмысленная сделка: заплатите компании Бейкера, и она защитит вас от Бейкера. Я показала этот документ Кэтлин Кларк, профессору права Вашингтонского университета и ведущему специалисту по правительственной этике и нормам. Кларк сообщила: «Это классический конфликт интересов. Бейкер участвует в сделке с обеих сторон: он должен представлять интересы Соединенных Штатов, но он также главный советник компании Carlyle, которая хочет за деньги помочь Кувейту получить долг с Ирака». Изучив документы, Кларк сделала такой вывод: «Carlyle и другие компании используют служебное положение Бейкера, чтобы заключить сделку с Кувейтом, которая подрывает интересы правительства США».

   Через день после того, как журнал The Nation опубликовал мой очерк о Бейкере, Carlyle вышла из консорциума, потеряв надежду на получение 1 миллиарда; несколько месяцев спустя Бейкер уволился из Carlyle Group и отказался от места главного советника. Но он уже успел принести вред: ему не удалось добиться смягчения долговых обязательств, о котором просил Буш и которое так было нужно Ираку. В 2005 и 2006 годах Ираку пришлось заплатить 2,59 миллиарда долларов репарационных выплат за войну Саддама преимущественно Кувейту, а эти деньги были крайне нужны из-за гуманитарного кризиса самому Ираку и для восстановления страны, особенно после того как его покинули американские фирмы, промотав деньги, выделенные на помощь. Мандат Бейкера предполагал уменьшение долга Ирака на 90-95 процентов, вместо этого долг был всего-навсего реструктурирован, и он до сих пор составляет 99 процентов ВВП страны.

   Другие ключевые аспекты программы развития Ирака также находились в руках внештатных послов, которые работали в компаниях, получавших доходы от войны. Бывший государственный секретарь Джордж Шульц возглавил Комиссию по освобождению Ирака, группу лоббистов, сформированную в 2002 году по просьбе администрации Буша, которая должна была объяснить причину войны публике. Шульц без колебаний на это согласился. Поскольку он был относительно независим от правительства, он мог свободно раздувать панику по поводу надвигающейся угрозы со стороны Саддама, не обременяя себя доказательствами или фактами. «Если у вас во дворе ползает гремучая змея, вы не ждете ее нападения, а сразу приступаете к самозащите», — писал он в газете Washington Posts сентябре 2002 года в статье под заголовком «Пора действовать. Нам грозит опасность. Необходимо избавиться от Саддама Хусейна». Однако Шульц не сказал читателям, что на тот момент он входил в совет директоров компании Bechtel, а до того много лет был ее генеральным директором. Эта компания должна была собрать 2,3 миллиарда долларов на реконструкцию страны, которую Шульц призывал разрушить. Поэтому задним числом хочется спросить: когда Шульц призывал мир «действовать», он выступал в качестве государственного мужа либо же представителя Bechtel или Lockheed Martin?

   По словам Дэниэлы Брайен, исполнительного директора Проекта по наблюдению за деятельностью правительства, некоммерческой группы контроля, «невозможно сказать, где кончается правительство и начинается Lockheed». Еще труднее сказать, где кончается Lockheed и начинается Комиссия по освобождению Ирака. Группа для поддержки войны, которую возглавлял Шульц, была создана Брюсом Джексоном, который всего за три месяца до этого работал вице-президентом по стратегии и планированию в Lockheed Martin. Джексон говорит, что он сделал это по просьбе «людей из Белого дома», включив в нее многих своих старых знакомых из Lockheed. Кроме Джексона, туда вошли Чарльз Купперман, вице-президент по космическим и стратегическим ракетам, и Дуглас Грэхэм, отвечающий за системы защиты. И хотя комиссия была создана по прямому поручению Белого дома для пропаганды войны, ни от кого не потребовали покинуть Lockheed или избавиться от акций компании. Это принесло великолепную прибыль членам комиссии, поскольку благодаря войне, которую они помогали организовывать, стоимость акций Lockheed подскочила на 145 процентов: с 41 доллара в марте 2003 года до 102 долларов в феврале 2007 года.

   Среди советников был и Генри Киссинджер, в свое время начавший контрреволюцию с поддержки Пиночета. В своей книге «Государство отрицания», вышедшей в 2006 году, Боб Вудворд рассказывает, что Дик Чейни ежемесячно встречается с Киссинджером, а Буш — раз в два месяца, «что позволяет назвать Киссинджера одним из самых активных советников Буша по внешней политике». Чейни говорил Вудворду: «Кажется, я разговариваю с Генри Киссинджером чаще, чем с кем-либо еще».

   Но кого именно представляет Киссинджер на этих встречах высшего уровня? Подобно Бейкеру или Шульцу, он был государственным секретарем, но с тех пор прошло уже три десятилетия. После 1982 года, когда он основал свою частную и тайную компанию Kissinger Associates, он стал представителем множества самых разных компаний: Coca-Cola и Union Carbide, Hunt Oil или монстра инженерии Fluor (которая получила один из крупнейших контрактов на восстановление Ирака) или даже своего давнего партнера по секретной деятельности в Чили ITT. И когда он встречался с Чейни, кем он был: опытным государственным мужем или же высокооплачиваемым лоббистом интересов своих клиентов — нефтяных и инженерных компаний?

   Киссинджер открыто продемонстрировал, чему он отдает предпочтение, в ноябре 2002 года, когда Буш назначил его главой Комиссии по 11 сентября — возможно, это самая важная роль для любого патриотического политика, ушедшего в отставку. Однако когда семьи жертв теракта попросили Киссинджера представить список его корпоративных клиентов, чтобы можно было выявить потенциальные конфликты интересов, он не согласился пойти навстречу и совершить жест, показывающий его надежность и открытость. Вместо того чтобы назвать своих клиентов, Киссинджер отказался возглавить комиссию.

   Год спустя Ричард Перл, друг и партнер Киссинджера по бизнесу, сделал точно такой же выбор. Когда-то Перл работал в Министерстве обороны при Рейгане, и теперь Рамсфельд предложил ему возглавить Совет по обороне. До прихода Перла этот совет включал неприметных консультантов, которые могли поделиться своим прошлым опытом с нынешней администрацией. Перл превратил его в свою персональную платформу, от имени Совета приводя агрессивные аругменты в пользу превентивного нападения на Ирак. Он использовал Совет и иным способом. Как показало расследование Сеймора Херша, проведенное для журнала The New Yorker, Перл использовал свою должность, чтобы добиться финансирования своей новой компании. Перл был представителем капитализма катастроф, возникшего после 11 сентября; уже через два месяца после терактов он основал венчурную фирму Trireme Partners, которая инвестирует в компании, производящие оборонную продукцию или оказывающие услуги в сфере национальной безопасности. В деловых письмах Trireme хвалится своими политическими контактами: «Трое членов руководства Trireme сегодня являются консультантами министра обороны США, работая в Совете обороны». Это сам Перл, его приятель Джеральд Хиллмен и Генри Киссинджер.

   Одним из первых инвесторов Перла была Boeing — второй из крупнейших подрядчиков Пентагона, — которая внесла 20 миллионов долларов, чтобы Trireme могла существовать. Перл выделялся как энтузиаст компании Boeing, он писал статьи, в которых защищал эту компанию в связи с получением сомнительного контракта от Пентагона на строительство авиазаправщиков в 17 миллиардов долларов.

   Перл подробно рассказал своим инвесторам все, что касается его работы в Пентагоне, зато некоторые из его коллег по Совету обороны пожаловались, что им он не рассказывал про Trireme. Кто-то сказал, что слушание, посвященное этой компании, проходило «на грани этически допустимого». В итоге были выявлены важнейшие зоны конфликтов интересов и Перлу, как ранее Киссинджеру, предложили выбор: заниматься обороной или получать доходы от войны против террора. В марте 2003 года, когда началась война в Ираке и на подрядчиков должны были посыпаться огромные деньги, Перл сложил с себя обязанности главы Совета обороны.

   Ричард Перл выходит из себя, когда слышит, что его энтузиазм по поводу масштабной войны до полной победы над злом каким-либо образом связан с тем, насколько высокие доходы он лично получает от этой войны. Вольф Блитцер на CNN вспомнил слова Херша о том, что Перл «создал компанию, которой потенциально выгодна война». Это всем казалось очевидным, но Перл в ответ взорвался и назвал лауреата Пулитцеровской премии Херша «американским журналистом, который, если честно, ближе всех стоит к террористам». Перл сказал Блитцеру: «Я не думаю, что компании выгодна война... Идея о том, что на мои представления как-то повлияли мысли о потенциальных инвестициях в национальную безопасность, — это полный вздор».

   Это было очень странное заявление. Если фирма венчурного капитала для инвестиций в сфере безопасности и обороны не планирует получать доходы от войны, она просто лишится инвесторов. Этот эпизод вызывает более широкий вопрос о том, какую роль играют деятели вроде Перла, который существует в мутной зоне между капитализмом катастроф, гражданским обществом и государственной политикой. Если бы руководители компаний Lockheed или Boeing пришли на передачу Fox News и начали говорить о необходимости смены режима в Иране (как это делал Перл), явная корыстная заинтересованность выступавших перечеркнула бы весомость любых их разумных аргументов. Однако Перл продолжает представляться «аналитиком» или советником Пентагона, возможно даже неоконсерватором, но никто не предполагает, что это, быть может, просто обычный торговец оружием с хорошо подвешенным языком.

   Но когда любому члену вашингтонской клики задают вопросы о корыстной заинтересованности в войне, которую они пропагандируют, они всегда отвечают точно так же, как Перл: подобная мысль абсурдна, глупа и служит на пользу террористам. Так называемые неоконсерваторы, к которым относятся Чейни, Рамсфельд, Шульц, Джексон и, по моему мнению, Киссинджер, тратят много сил на то, чтобы представить себя чистыми интеллектуалами или суровыми реалистами, руководствующимися идеологией и великими мечтами, а не такой прозаической вещью, как прибыль. Брюс Джексон, например, уверяет, что компания Lockheed не одобряет его участия во внешней политике. Перл заявил, что его сотрудничество с Пентагоном наносит ущерб его бизнесу, поскольку это означает, «что есть вещи, которые ты не вправе сказать или сделать». Партнер Перла Джеральд Хиллмен настаивает на том, что Перлом «движут не деньги. У него нет намерения получить финансовую выгоду». Дуглас Фейт, помощник министра обороны США по политическим вопросам, заверял, что «бывшие связи вице-президента [с компанией Halliburton] заставляют правительство настороженно относиться к контрактам и неохотно на них соглашаться, хотя ранее их постоянно и не без оснований получала KBR [Kellog, Brown and Root, бывшая дочерняя компания Halliburton] ».

   Даже самые ревностные их критики изображают неоконсерваторов как истинных верующих, единственным мотивом деятельности которых является приверженность идее превосходства Америки и Израиля, и эта идея их поглощает настолько, что они даже готовы пожертвовать экономическими интересами ради «безопасности». Но это отделение идеологии от интересов искусственно и страдает от исторической амнезии. Право стремиться получать ничем не ограниченную прибыль всегда было центральным элементом идеологии неоконсерваторов. До 11 сентября неоконсервативное движение лелеяло мысль о радикальной приватизации и сокращении социальных расходов — чистые идеи Фридмана, разрабатывающиеся в таких мозговых центрах, как Американский институт предпринимательства, фонд Heritage и Институт Катона.

   После объявления войны против террора неоконсерваторы не оставили своих корпоративистских экономических целей, но нашли новый и даже более эффективный путь их достижения. Разумеется, вашингтонские ястребы стремятся к имперскому господству США над миром и Израиля над Ближним Востоком. Однако невозможно отделить этот милитаристский проект — бесконечную войну за границей и государство безопасности в США — от интересов комплекса капитализма катастроф, который создал многомиллиардную индустрию на той же основе. И нигде это смешение политики и корысти не проявилось столь ярко, как на полях сражений Ирака.