Любой момент времени был счастливым для Урсулы. Расчесывала ли она светлые волосы, красила ли глаза, вдевала ли ногу в полосатый носок, ажурный чулок, туфлю на шпильке или кроссовку с тремя полосками. Возвращалась из университета, улыбалась во весь рот, аккуратно складывала одежду в шкаф, ходила по квартире голая, только черная полоска ошейника, своей волей становилась на колени, чтобы просто вспомнить вчерашний, например, вечер или двухнедельной давности. Сама придумывала для себя развлечения, дилетант бы сказал — пытки и был бы неправ. Купила на рыночном развале старинную стиральную доску, вот моя подушечка для коленопреклонений, с улыбкой сказала Господину, он посмотрел как-то странно. В последнее время он все чаще смотрел вот так, то ли испуганно, то ли удивленно и ничего не говорил.

Так бывает, когда начинает болеть, например, зуб и ты как бы случайно прижимаешь ладонь к щеке, еще не обозначая словами то, что в конце концов потребует точного определения, сдавленного «да что же это такое», звонка стоматологу: «Да вот что-то дикая боль, ну просто дикая», звонка кому-то еще: «Я не могу больше, просто не могу больше», блаженство шприца, полного лидокаина, крошечная боль от укола, и когда все пройдет, можно наконец выплакаться.

«Экшны» происходили достаточно редко, иногда в месяц раз, но Урсула готовилась к ним очень хорошо, тщательно, сочиняла сценарий, стараясь не повторяться, а то сколько можно, все эти невольницы и «лолиты» в юбках-клеш уже надоели. Сама подготовка была счастьем, и подготовка к подготовке была счастьем, писать она любила остро заточенным карандашом, аккуратно снимала лезвием тонкие слои древесины, один за другим, обнажая тончайший графитовый стержень.